Община, хутор, отруб
Община, хутор, отруб
Через года полтора
Все уйдут на хутора.
Худо ль, лучше ль будет жить,
А нет охоты выходить.
Псковская частушка
Столыпинскую реформу новая власть не отменила, но и не стимулировала, а скорее присматривалась и тихо саботировала. Если большевики временно смирились с эсеровским «мужицким раем», то это не значит, что они собирались культивировать его и впредь. Другое дело, что, перед тем как начать аграрную реформу, надо было дать передышку крестьянину и передохнуть самим.
Земельный кодекс РСФСР 1922 года сохранил основные принципы Закона о социализации земли. Крестьянин мог пользоваться причитающимся ему наделом как угодно: остаться в составе земельного общества, уйти на хутор, выделиться на отруб или же войти в артель или колхоз. Вроде бы те же условия, что и после столыпинской реформы, — а результаты совершенно другие. После революции реформа наконец пошла. В сознании людей хутор и отруб становились предпочтительнее земельного общества. И нетрудно понять, почему
Во-первых, резко изменились условия. Исчез постоянный ужас крестьянского сословия — частная собственность на землю. Раньше хуторянин находился, как между молотом и наковальней, между крупным землевладельцем и общиной. Первый не прочь был схарчить его надел, присоединив хутор к своему хозяйству, вторая видела в нём предателя крестьянского сословия и потенциального покупателя ее собственной земли. Теперь же каждый крестьянин мог быть уверен: что бы ни случилось, его земля останется при нём.
Во-вторых, ухудшились условия в общине. Никуда, конечно же, не делись прежние ее пороки: чересполосица, мелочная уравниловка, когда каждый участок делился на всех — и хорошо, если у мужика было три полосы, а если так: «до 80 шт. полосок на один надел, и сколько раз ты побываешь на каждой из них?»[215]
Архаичное землепользование тянуло за собой и архаичное земледелие.
«Я культурник и практик, — жалуется крестьянин, — по всему сельскому хозяйству и садовод. Что я умею, то хочу показать людям. Почему я не могу показать? Потому мое пользование разбросано около 2 верст до 60 полос пахотной земли, сенокосной, то и определить не могу, так что я производил, трудился и мой труд довели до некуда негодности»[216].
Отдельная болячка — переделы. Они редко обходились без свар, а то и мордобоя. Вот рассказ об одном из таких собраний — во-первых, он колоритен сам по себе, а во-вторых, хорошо показывает, что такое мужицкая хитрость. Когда речь зайдет о колхозах, точно те же приемы будут применены уже к самим крестьянам, так что нечего обижаться, получив тем же самым и по тому же месту…
«Здание школы полно, лица у всех серьёзные, видно, этот вопрос крепко интересует собравшихся крестьян! Заслушали спокойно инструкцию Наркомзема, тут жe успели её забыть. И принялись решать вопрос по-своему. Всем, кто живёт „на стороне“, земли не давать вовсе, ибо у нас её мало для живущих в деревне. Все, кто вошел в дом при женитьбе из чужой деревни, — пусть идет пахать землю в свою деревню. А как же жене-то его, раздается голос из угла. Она может пользоваться здесь, — разъясняет председатель.
Дальше начинают перебирать каждое семейство в отдельности, и здесь от только что установленной законности под давлением крикливых кулачков делают некоторые отступления. Крестьянину И. Ф. Макарову, который всю жизнь служит и живёт со своей семьёй в Москве, решили земли дать… Где же законность или хотя бы здравый смысл — понять довольно трудно.
Интересны ещё и такие явления… Земля делится по едокам, значит, чем больше едоков, тем больше земли. Несколько оборотистых мужичков год тому назад заявили, что они скоро женят своих сыновей, — а потому дайте земли на будущих жён. Мужики все почтенные, почему и не уважить просьбу. Вот до сих пор они владеют лишней землей, а сыновья все еще не женились…»[217]
Кроме прежних, община получила и новые, «коммунистические» пороки. В результате Гражданской войны большую роль на селе стал играть коммунистический и советский актив — а что это за персонажи, мы помним по предыдущим главам. Кроме того, отменно мутили воду демобилизованные красноармейцы, усвоившие на фронте революционные идеи, да и молодежь хотела чего-то нового, не очень понимая, чего именно. Если раньше в общине верховодили «справные» хозяева, то теперь зачастую ею управляли коммунисты — хотя и далеко не всегда. А самое интересное начиналось, когда схватывались между собой кулацкая верхушка общины и сельский актив. Нетрудно догадаться, что на пользу земледелию, и без того обременному множеством проблем, всё это не шло.
Споры вокруг вопросов землепользования кипели, дым поднимался — до неба. Эти споры отражены в письмах, которые в великом множестве приходили в органы власти и в газеты. «Крестьянская газета», например, получала до 1000 конвертов в день.
Совершенно потрясающее впечатление производят эти письма, приведенные в сборнике «Крестьянские истории»[218]. Особенно по сравнению с дореволюционным разделом того же сборника — там одни лишь жалобы и просьбы. Жалоб хватает и здесь, но кроме того, полуграмотные и совсем неграмотные крестьяне всерьез обсуждают аграрную политику страны и будущее деревни, и ведь им есть что сказать такое, что не вредно бы почитать и министру. Российский народ не обрёл благосостояния, положение его ухудшилось, но он заговорил — а рабочий скот не говорит, разве что ревет или стонет. Пожалуй, именно этот поток малограмотных писем явился одним из самых удивительных свидетельств тех глубочайших общественных преобразований, которые принесла революция.
Итак, что же в них говорится о формах землепользования?
«Наш уезд Бежецкий, все крестьяне только и мечтают как бы эту общену разрушить,
1. общена это крепосное право
2. общепа рабыня старинных обы-ях
3. общена рабыня мот-гулянок
4. общена рабыня праздников ихулиганства.
И так далие, общена деревенкой бедноты и хулигансва и еще тысячи неудобств и все наше несчастие только община…
…Воображаю если кто и протчет мое пиъмо то подумает что кулак все признаки что неграмотин.
Но мои мозоли на руках удостоверяют что я крестьянин…
…Барин прости что плохо написано я сознаюс паралич руки от этого писание полуил да и перушко столетн». (Орфография сохранена.)
Не факт, что это письмо писал действительно крестьянин — уж больно в нем нарочитая небрежность орфографии перемежается с правильным написанием трудных слов, — но в любом случае мнение оно содержит, и весьма распространенное и обоснованное.
А вот что пишет крестьянин откуда-то из-под Царицына, ныне Сталинграда, степняк.
«Сама наша власть знаит и видит что общественная жизнь и артельная не дружеская, а вражеская всегда счет перикоры не урядицы и толька убытки… общиной никогда нипакосишь сена вовремя, не использоваешь клочка земли каторое-бы дало хорошую пользу на пример песчаныя места где-бы можно насадить промежутки кустарником там-бы не подуло ветром в спаханную землю, и задержавалась бы с зимы влага, на суглинистых местах не делается некакого обвалования, где так-же получил бы хороший интересы только это сделаит отрубник хутарянин как у нас с 1913 г. выйти на отрубное земле-пользование, и начали устраиватся хуторками но постыкшие нисчастье германкой вайны трудно было вести хозяйство, но все-таки жена и дети сохранили такавое, да как-же не сохранить когда оно все подруками там пяти летний ребенок и тот помогает, а повозвращению с вайны трудолюбивые крестьяне вплотную взялись за свой атрубок делали обвалование производили посатку дикоративных, и плодовых деревьев каторыя уже закрасовались в нашей безлесной пустыне, теперь пановому землеустройству община постановила передилить все так и сдедало пропали все труды я думаю что трудно было оставлять 6–7 летние сады, или обвалование бедный крестьянин перилажившего своими мазолистыми руками миллион пудов земли, и оставить обществиннику нирадивцу сваи труды, и так ни одна община не когда не может создавать а толька разрушать». (Орфография сохранена.)
Ему вторит крестьянин Павел Семенуковский, из Рязанской губернии, очень убедительно доказывающий, что община не является «экономическим», то есть производящим товарную продукцию, хозяйством.
«Из всех высказанных соображений за общину и против ея вытекает одна истина, что сельское общество, как единица крестьянского землепользования, при настоящем общем культурном уровне землепользователей, — не поднимет экономического крестьянского хозяйства. От частых переделов, плохой обработки и неудобрения — земля не родит, крестьяне в большинстве живут впроголодь: мясо, как птица, является роскошью; одежда и обувь рваные; необходимый скот — лошадь, корова, неколько овченок, от недостачи корма еле проживают зиму».
Заметьте, автор не пользуется очень распространенным аргументом о непосильном налоге. Для него этих платежей как бы и не существует — верный признак, что это крепкий хозяин, крепкие не жаловались на тяготы. Иной раз даже с гордостью писали что-нибудь вроде: «налогу плачу 37 рублей». Он говорит об объективных причинах.
«Общинники, по своей разноклассовости, не могут быть заинтересованы и не интересуются улучшением обработки земли и т. п. Кто добивался на собраниях к переходу на многополье общиной и о других улучшениях, но ничего не вышло и махнул рукой на это дело; кто не понимает целей многополья и других земельных улучшений, а кому и наруку чресполосица.
Получается такая картина. Сельский хозяин сколько лето не работал, а от того, что земля не удобрена, не во время пахалась (например пар), — родила плохо. Продать излишков хлеба нет. Произвести разные починки и свести другие домашние расходы — не на что. Является необходимостъ уходить на отхожие заработки или искать их па месте. Кто умел за зиму подработать, тот является, маломальски, мощным к весенней полевой кампании. Многие же пробиваясь зиму с хлеба на квас — либо остались без семян, либо половину, или более земли сдали в аренду…»
Картина такая, что в комментариях не нуждается. Какой же выход видит автор? Естественно, крепкий середняк и другим желает того же пути.
«…Если жe пойти на встречу в широком масштабе желающим к выходу на отруба, хутора и поселки с допущением некоторой субсидии для переселенцев и улучшающих земельные участки, — экономическое состояние землепашцев скоро улучшится: не будет частых, произвольных переделов, скидок, накидок, будет возможность заняться удобрением и своевременной вспашкой, т. к. не нужно будет ждать согласия всего общества. У отдельных хозяев явится заинтересованность к улучшенным формам обработки и землепользования, урожаи увеличатся; прибавка хлеба и корма увеличит разведение скота; заведутся молочные хозяйства и т. п. Хозяин с семьей не пойдет на сторону искать работу, а она у него будет всегда в своем хозяйстве и спрос его будет не на заработок, а на продукты производства фабрик и заводов. Крестьянин будет стремиться к просвещению и от него к социализму». (Орфография сохранена.)
Однако при склонности большинства крестьян к самостоятельному хозяйству далеко не всем оно было доступно. Точнее, очень немногим. Причины были предельно просты: массовая нищета сельского населения.
Из письма:
«Я в корне не согласен с теми товарищами которые пишуть, что община есть враг землепользователя, что единственный выход это отруба хутора и т. п. Это только выгодно зажиточным который работаешь не зависимо ни откого сам без всякой спряжки. А нам бедолыгам выйти на хутор тоже кричи караул. Потому что для хутора нужно строится или старую постройку переносить на это нужны средства а у нас нет, да и кроме этого нужно же и землю чем нибудь обработать, для того нужно живой и мертвый инвентарь а его нет. Вот с этих соображений я считаю, что община есть верный выход из тяжелого положения, но только беда наша в том что мы никак не можем понять этого.
Еще ничего тому у кого имеются свои лошади и инвентарь. Но у кого нету этого, то кричи караул. Никому не отдаш с исполу никого не наймет на такой клочек земли. Когда эти клочки земли находятся один на одном конце села другой на другом конце а третий еще где-нибудь. Вот здесь то объективные условия которые заставляют бедняка погружаться в нищету». (Орфография сохранена.)
На поверхности жизни и вправду суетились горластые лодыри, но среди бедняков большинство тоже были труженики земли, которые хотели работать и работали — сами впрягались в плуг, а иногда обрабатывали поля мотыгами, бывало и такое. Этим, естественно, никакие хутора не светили. Но вы смотрите, что предлагает автор!
«Вот я и предлагаю общества разделить на большие общины которую каждая община сообща бы обрабатывала свою землю на которой легко можно использовать машинизацию „тракторизацию“, и этим самым благосостояние нашей индустриальной промышленности с каждым годом будет крепнуть».
Данное явление известно хорошо, и название его на слуху — это тот самый колхоз, который «глубоко чужд русскому крестьянству».
Вот ещё один автор, который предлагает в качестве лекарства идею если и не колхоза, то некоей промежуточной формы.
«А так как с общиной не так скоро покончить мы можем, то предлагаю важную меру — такую что общество само перейдет к улучшенному землепользованию. — Эта мера состоит в том, что т. к. земля государственная, фондовая, то обязать непременно сеять все культуры хлебов всем в одном месте в отдельных клинах как то 1) отдельно всем в одном клину озимые рожь пшеница 2) отдельно всем ярпшеница, ячмень, овес 3) отдельно обязательно просо 4) отдельно пропашите подсолнух 5) кукуруза 6) бурак 7) кортофель. Все это поспевает в разное время. А если сеять будем, как в настоящее время, то все это большей частью погибнет, в особенности у бедноты, потому что трудно усмотреть и устеречь все эти полоски от зажшпочных имеющих много скота граждан». (Орфография сохранена.)
В основном интерес к хуторам проявляли зажиточные крестьяне, хотя и не всегда. Так, к 1924 году в Городецкой волости Лужского уезда Ленинградской губернии среди отрубников было 12 % бедняков, 58 % середняков и 30 % зажиточных крестьян, а среди хуторян — 20 %, 54 % и 26 % соответственно. Так что к отдельному хозяйству стремились и бедняки, но не все, а инициативные и предприимчивые, те, кто хотел и мог работать.
По подсчетам И. Климина, в середине 20-х гг. около половины крестьян были за участковое землепользование (хутора и отруба). Между тем реальность оказалась гораздо скромнее. На 1 января 1927 г. в РСФСР под хуторами находилось всего около 2 млн. дес. земли, а под отрубами — около 6 млн. дес. или, учитывая, что земли у каждого такого хозяйства было 8–9 десятин, примерно 1 млн. хозяйств. Остальные, несмотря на все пожелания, по-прежнему оставались в общине.
Причин тут было несколько, и бедность — только одна из них. Другая — это позиция власти по отношению к крепким единоличникам, которую иначе как тихим саботажем, не назовешь. Чем дальше, тем труднее было выделиться отрубнику, а особенно хуторянину, и попробуй пойми, где тут традиционный советский бардак, а где неявная политика.
Во-первых, было очень мало землемеров. К ним выстраивались колоссальные очереди, заявки рассматривалась годами, качество работы было низким. Во-вторых, уже в 1924 году Наркомзем в секретных инструкциях предписывал ограничивать и прекращать хуторское разверстание, за исключением совсем уж дальних и неудобных участков. Сочетание бардака и саботажа всячески тормозило выделение. А время шло…
Что вдруг случилось? Почему власть так не полюбила сильного единоличника?
Иван Климин считает, что причиной было следующее:
«Возрожденный крестьянин — единоличник, отрубник, хуторянин — мог бы потребовать в дальнейшем не только больше экономической самостоятельности, но и широких политических и социальных прав и свобод, изменения формировавшейся однопартийной политической системы, что противоречило стратегическому курсу большевистской партии на построение социализма, на создание командно-административной экономики, в которой не было места буржуазным рыночным отношениям в стране. Большевики стали жертвовать экономической целесообразностью во имя идеологически-политических принципов, взяв курс на сворачивание роста единоличного хозяйства»[219].
В общем-то, правильно, вот только маленькое шулерство с терминами. Интересно, каких политических и социальных свобод мог потребовать хуторянин в дополнение к тем, что уже имел? Не права ругать правительство на Красной площади, мечту советской интеллигенции, а реальных, нужных крестьянину-единоличнику? Какую партию он мог создать, цели которой так уж сильно отличались бы от целей Коммунистической партии? Какой именно экономической самостоятельности, не реализуемой в рамках Советского государства, мог он захотеть?
Да никаких! Снижения налога ему никто не даст — и так низкий, «ножницы цен» политикой не устранишь, частная собственность на землю опасна для него не меньше, чем для общинника. Или, может, он царя захочет? Ага, щас!
Чтобы понять, что имеет в виду ученый, надо прикинуть вектор развития хуторских хозяйств. И тут не требуется особой гениальности, чтобы сообразить, что успешный хуторянин очень скоро подойдет к той грани, за которой ему потребуются батраки. Сперва в помощь себе, а потом — вместо себя. Затем он захочет расширения земельного участка, потом, став самым крутым в уезде, пожелает перевести его в собственность, чтобы закрепить свое право на землю и прикупить надел соседа, менее успешного хуторянина. И глазом моргнуть не успеешь, как вместо ста хуторян окажется десяток кулаков, а потом один помещик. А вокруг него — сотни пригодившихся ему крестьян-батраков и тысячи непригодившихся крестьян, обреченных на то же, что и при Столыпине, — нищету и смерть. Впрочем, до этого бы не дошло. Даже маломощных хуторян 20-х годов уже потихоньку начинали жечь, а появись помещики — грохнуло бы так, что еще сто лет ошметки России собирали бы по всем континентам.
Это не говоря уже о той мелочи, что советское правительство ни при каких обстоятельствах не собиралось отдавать страну во власть землевладельческого лобби. Большевиков обвиняли во многих смертных грехах, но заподозрить их в умственной неполноценности еще никому в голову не пришло.
Да и вывод ученого в общем-то почти правильный — за одним исключением. Никто и никогда не жертвует экономической целесообразностью во имя идеологически-политических принципов. Такие дураки долго у власти не живут. Даже провалившаяся экономическая реформа под названием «перестройка», которая вроде бы проводилась в угоду либеральным политическим и экономическим концепциям, на самом деле была не провалившейся, а совершенно успешной и вполне достигла цели — растащить единую государственную экономику по частным рукам. Все прочее, в том числе и выживание страны, ее авторов не волновало. Большевики тоже были ничуть не глупее. Англосаксонской экономической целесообразности столыпинского типа они противопоставляли не идеологию и не политику, а просто другую экономическую целесообразность.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.