ЗАКЛЮЧЕНИЕ. «РОСКОШЬ ФЕОДАЛИЗМА»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. «РОСКОШЬ ФЕОДАЛИЗМА»

Период, в котором оказалась наша историческая наука, не очень благоприятен для обобщений. Как выяснилось, категориальный аппарат обветшал, базовые понятия по многим причинам утратили свою эвристическую ценность, хотя бы потому, что вызывают разночтения. При современных знаниях необычайно трудно подобрать какой-то термин, который характеризовал бы все общества Средневековья или хотя бы их значительную часть. Термин «феодализм» для этой цели мог бы подойти, если бы у исследователей сложился на сегодняшний день какой-нибудь консенсус по поводу его определения. Всякие строгие дефиниции, будучи приложены к реальному материалу, встречают бурное сопротивление с его стороны.

И все же именно конкретные исследования показывают, насколько единым был мир Средневековья, насколько отдельные части средневековой Мир-Системы были взаимосвязаны, причем со временем эти связи имели тенденцию усиливаться, втягивая в «концерт» средневековых государств все новые территории. Процесс этот был полон противоречий и изобиловал неудачами: попытка распространения китайской сферы влияния на весь Индийский океан осталась без последствий; неудачей закончилась попытка скандинавской колонизации Гренландии; невостребованными оказались сведения, добытые Афанасием Никитиным в XV в., остывает интерес к внутренним областям Африки, издавна характерный для арабских географов. Однако к концу периода в водоворот большой истории, освещенной в той или иной степени источниками, оказались вовлечены огромные пространства, от карибских гуанчей до нивхов Приамурья, от ненцев и коми, крещенных Стефанием Пермским, до пигмеев тропической Африки. На этой громадной территории разворачивался обмен товарами, идеями и изобретениями. Распространялись сведения о китайском порохе, греческом огне и компасе («плавающей игле»), продолжали шествовать по миру сельскохозяйственные культуры, само название которых указывало на длительность их пути (таково, например, растение Fagopyrum, чья крупа именуется по-русски «гречкой», в украинских диалектах — «татаркой», по-французски и испански — «сарацинским зерном», по-немецки — «языческим зерном»).

То, что эти многочисленные регионы не существовали изолированно, влияли друг на друга, и влияние это оказывалось весьма значимым для их внутреннего развития, на современном уровне знания стало вполне очевидным. Но помимо взаимообусловленности, имелось ли у участников средневековой Мир-Системы нечто общее?

Общим для них будет то, что ни к западным, ни к восточным, ни к южным, ни к северным обществам того времени нельзя применить термины, разработанные для Европы Нового времени, без угрозы впасть при этом в анахронизм. Прежде всего, речь идет о термине «собственность». Любопытно, что примерно в одно и то же время в 60-е годы XX в. два советских историка, не сговариваясь, пришли к термину «власть-собственность», для того чтобы подчеркнуть специфику исследуемых обществ. А.Я. Гуревич пытался таким образом показать специфику западноевропейского Средневековья, Л.С. Васильев — восточного (прежде всего китайского) традиционного общества. Оба исследователя стремились показать одно и то же. Изучаемые общества были другими, не такими, как то классическое общество, которое описывал К. Маркс.

А. Герро относил сказанное лишь к латинскому Средневековью, не ставя вопрос о том, насколько пара dominium-ecclesia имеет основания распространяться на другие регионы. Но сказанное им, в принципе, вполне допустимо и по отношению к большинству средневековых обществ. Ecclesia при желании может быть успешно заменена на «умму», а тезис о том, что институт dominium, обозначающий власть-собственность, всегда эффективно функционировал именно на локальном (а не на государственном) уровне, может быть несколько смягчен.

Итак, имеем ли мы основания говорить о некоем типологическом единстве большинства оседлых обществ Средневековья? В свое время труды антрополога Э. Вульфа, пытавшегося указать на схожесть социального строя средневековой Европы с современными ему обществами, основанными на «данническом», внеэкономическом принуждении, вызвали сенсацию. Но для советских историков, воспитанных на тезисе об универсальности феодализма, это совсем не явилось откровением, да и сегодня наличие общих черт организации традиционных обществ не выглядит для нас чем-то удивительным.

В большинстве регионов средневековой Мир-Системы общества отличались достаточной гомогенностью и не распадались на граждан и неграждан. Общество было связано взаимными обязательствами и расчленено на иерархию различных статусов. Повсеместно основой производства было индивидуальное крестьянское хозяйство с большей или меньшей ролью общины. Эксплуатация крестьянских хозяйств осуществлялась в основном путем внеэкономического принуждения. С крестьянских хозяйств взималась рента, поступавшая иногда непосредственно в частные руки, но чаще — в руки государства, с последующим перераспределением между различными группами элит. Государственное устройство имеет вид иерархии, и эта иерархия чаще всего основана на соподчинении военных чинов. В военном отношении Средневековье предпочитало иметь дело с воинами-профессионалами (желательно конными), на содержание которых и шла значительная часть изымаемой с крестьян ренты.

Сказанное ни в коей мере не противоречит ни тому, что в средневековой действительности во многих местах Старого Света существовали заповедники крестьянской свободы (различного рода сообщества горцев, например), ни тому, что существование кочевых народов Великой степи постоянно вносило свои коррективы.

В целом Средневековье в масштабах всей Мир-Системы предстает перед нами отнюдь не как застойное, невежественное общество. Сумма сделанных в этот период открытий ничуть не уступает Древности, причем повсеместно наблюдается тенденция к сохранению, систематизации и упорядочиванию накопленного культурного багажа. В большинстве регионов оседлые цивилизации так или иначе сумели наладить диалог с Великой степью и в результате этого добились существенных успехов на пути внутренней консолидации. Китай периода Мин, государство Великих Моголов, Сефевидский Иран, Османская империя, Русское государство постепенно ощущали себя более защищенными от угрозы со стороны Степи.

Все крупные регионы Мир-Системы в XV–XVI вв. испытывали подъем, однако в большинстве случаев не происходило прорыва, который позволил бы выйти за пределы принятой модели развития. Они оставались аграрными странами, зажатыми в так называемую «мальтузианскую петлю», жестко увязывающую плодородие земли с возможностями демографического роста. Если путь территориальной экспансии оказывался закрыт, то общество рано или поздно сталкивалось с серьезными кризисными явлениями, чреватыми гибелью данного социума.

Европейские историки Нового и Новейшего времени не единственные, кто ставил вопрос о единстве законов развития народов Старого Света. В XIV — начале XV в. житель Магриба Ибн Халдун написал «Книгу назидательных примеров по истории арабов, персов, берберов и народов, живших с ними на земле» («Китаб аль-ибар»). Помимо богатейшего личного опыта, помноженного на наблюдательность, Ибн Халдун был эрудитом и опирался на богатую традицию, содержащую знания едва ли не обо всех народах арабской ойкумены. Достаточно сослаться на пример земляка Ибн Халдуна, Ибн Баттуты, который в середине XIV в. объездил множество стран, побывав в Волжском Булгаре, откуда хотел идти в «страну мрака» на Печору за пушниной, служил на Сейшельских островах, посетил Вьетнам и Пекин, Константинополь и Томбукту, оставив развернутое описание своих путешествий. Все это вооружило Ибн Халдуна бесценными знаниями, на основании которых он сформулировал целостную социально-политическую теорию, изложенную во вступлении к своей «Книге примеров». Правда, филологи-востоковеды относятся к таким обобщениям скептически, призывая к большой осторожности в переводе и трактовке арабских терминов на язык современных политологов. Но Ибн Халдуна продолжают активно цитировать исследователи, ориентированные на поиск исторических закономерностей и выдвижение «теорий истории».

Согласно «Книге примеров», народы, обладающие высокой степенью коллективной солидарности «асабийи», завоевывают ослабленную неурядицами страну. Победоносные суровые воины превращаются в правящую элиту и через определенный срок начинают сами ценить роскошь, их «асабийа» слабеет, они заботятся, в первую очередь, о своем собственном благополучии. Упадок «асабийи» — важнейшая, но не единственная причина разложения власти и государства. В сложную сеть причин у Ибн Халдуна включены также экономические, природно-климатические и демографические факторы. Причем некоторые из этих зависимостей оказалось возможным даже эксплицировать в математических моделях, характеристики которых сопоставляются с известными современной науке историко-демографическими и историко-хозяйственными данными. Так, в основу базовой «ибн-халдуновской» модели американский исследователь русского происхождения Петр Турчин положил следующие положения. Пока доход от ренты, приходящийся на одного члена элиты, превышает минимально приемлемый (для «достойного существования» и воспроизводства представителя элиты), государство и знать живут в гармонии. Однако если численность представителей элиты вырастает до такого уровня, что их душевой доход падает ниже этого минимума, элита становится неудовлетворенной и начинает черпать недостающее из части казны, предназначенной на необходимые административные и военные расходы.

Правящий слой, достигший полной монополии власти, с течением времени разрастается и увеличивает свои потребности, что снижает его способность адекватно реагировать на истощение общественных ресурсов, упадок хозяйственной активности, обнищание и деградацию населения, утрату могущества. В этих условиях попытки демонстрации мощи и благоденствия перед внешними соперниками и своим населением, приобретение путем подкупа новых сторонников могут отсрочить, но не способны предотвратить смену власти. Ибн Халдун, живший в странах, соседствовавших с племенами суровых горцев и обитателей Сахары, но также знакомый с реалиями Великой степи (он ездил с посольством к Тамерлану), предрекал скорую гибель таких государств в результате завоевания народами, обладающими высокой «асабийей».

Теория Ибн Халдуна, подкрепленная выкладками современных исследователей, неплохо описывает судьбы большинства политических образований средневековой Мир-Системы.

Но из этого правила случались исключения, самое вопиющее из которых находилось на противоположном Ибн Халдуну берегу Средиземного моря. Впрочем, ему очень трудно было бы разглядеть в Европе, раздираемой войнами и восстаниями, опустошаемой эпидемиями, последовавшими за «Черной смертью», общество, сумевшее найти выход из порочного круга.

О том, как именно происходил этот «прорыв Европы», подробнее будет рассказано в следующем томе. Но некоторые из причин этого можно назвать уже сейчас. О том, почему стало возможным «европейское чудо», написаны сотни книг. Справедливо указывают на географические преимущества Западной Европы. Здесь и благоприятный климат, обеспеченный «грелкой» — Гольфстримом, и исключительная изрезанность береговых линий, подкрепленная выгодным расположением рек, благодаря чему из любой точки Европы водным путем можно было быстро добраться до удобных гаваней открытого моря (а морские перевозки грузов обходились в десять раз дешевле речных и в сотню раз дешевле сухопутных). И не важно, что на первых порах жители латинской христианской Европы относились к посредственным мореходам (до той поры, пока в эту категорию не были включены викинги). Сама природа создала Европу максимально приспособленной для активной торговой экспансии, опирающейся на богатство внутренних зон.

Еще более важным было то, что латинский Запад, единственный из всех регионов старых цивилизаций, сумел избежать соседства с кочевыми империями.

В польском древнем Кракове с самой высокой колокольни ежечасно слышен звуковой сигнал — «хейнал», мелодия которого внезапно обрывается. Согласно легенде, на день Вербного воскресенья 1241 г. трубач увидел приближающиеся монголо-татарские войска и начал играть сигнал тревоги. Но татарская стрела оборвала его жизнь. Он не окончил мелодию, но жители города услышали звуки тревоги и успели подготовиться к обороне — такова замечательная краковская легенда. Но на самом деле смерть трубача не спасла город, он был взят монголами. Вскоре, 9 апреля того же года, объединенное польско-немецкое рыцарское войско было наголову разбито отрядом батыева полководца Байдара, прорывавшегося в Венгрию. Именно придунайские равнины с их пастбищами и служили целью похода, формально организованного в погоню за остатками разбитых половцев хана Котяна, укрывшихся в Венгрии. Но Паннония всегда играла роль своеобразного «отрога» Великой степи в Западной Европе, базы для формирования государственных образований кочевников: гуннов, аваров, венгров.

В битве на р. Шайо 12 марта 1241 г войска венгерского короля Белы IV были разбиты в тяжелом сражении. Монголы Субэдея и Батыя, помимо прочего, ошеломили венгров применением китайских пороховых снарядов. В начале 1242 г. монголы взяли Загреб и вышли к Адриатическому морю у г. Сплита. Еще один их разведывательный отряд приближался к Вене. Однако получив известие о том, что 11 декабря 1241 г. умер великий хан Угэдей, Батый принял решение срочно возвращаться в Степь, чтобы успеть к курултаю. Именно это, в принципе, случайное событие решило судьбу Европы, а вовсе не «победа чехов и моравов при Оломоуце» (как выяснилось, известие об этом событии, вошедшем в учебники и энциклопедии, сочинено чешским филологом Вацлавом Ганкой, автором величайшей фальсификации — краледворской «древнечешской» рукописи). Латинский мир был спасен от покорения державой потомков Чингисхана.

Когда это требовалось европейцам, они сами шли на контакты со Степью, отправляя посольства в Монголию или ведя выгодную торговлю с ханами через свои черноморские фактории. Но у них не возникало необходимости напрягать все силы для отпора внешней агрессии, они не нуждались в сверхмощном государстве, которое объединило бы весь регион для отпора страшному противнику. А когда появились вызовы со стороны новых держав, окрепших в постоянных контактах с кочевыми империями (Османская империя и Русское царство) — потенциал Европы уже достиг такого уровня, что она могла противостоять им без тотальной мобилизации ресурсов.

Таким образом, Европа имела возможность позволить себе «роскошь феодализма». Это объясняло очень многое. После Тысячного года Европа была защищена и от постоянных набегов, и от калейдоскопической смены государственных образований. В силу сложившейся уникальной ситуации, одним из проявлений которой стало беспрецедентное могущество Католической церкви, относительное равновесие поддерживалось без объединения всего латинского христианского мира под властью единого монарха. Пришествия такого государя с нетерпением ждали лучшие умы Европы, среди которых находился и Данте, но, к счастью, не дождались. Соперничество между правителями не давало проявиться столь естественному для других регионов стремлению блокировать изменения.

Император Китая Юнлэ посылал в Индийский океан «Золотой флот», чьи корабли «баочуани» по своим качествам многократно превосходили грядущие каравеллы Колумба и Васко да Гама. Но его преемники волевым решением прекратили морские экспедиции. Китай вообще неудобен для сторонников военно-технологического детерминизма в истории. Компас и порох, огнестрельное оружие и бумага, книгопечатание и куранты, реактивные снаряды и гидравлические двигатели, цепной и ременной приводы, мануфактурное производство — все эти и многие другие китайские изобретения не приводили в этой стране к структурным изменениям. Власть, правящая в Поднебесной по «мандату Неба», всегда находила возможности нейтрализовать нежелательные социальные последствия. Но в Европе такого центра, монопольно обладавшего универсальной властью, не сложилось, и некому было блокировать инновации.

Но не только крайне удачное стечение обстоятельств обеспечивало взлет Европы. Сама средневековая европейская цивилизация оказалась удивительно пластичной и способной динамично развиваться, вопреки изначальному взгляду на феодализм как на застойное общество. Даже если распространять смысловую пару, выделенную уже упомянутым А. Герро, на всю средневековую Мир-Систему, трудно не признать, что и dominium, и ecclesia в Европе обладали уникальными чертами. После Тысячного года Католическая церковь начинает обретать свой специфический вид, сделавший невозможным развитие цезаропапизма. Оно укрепляет свое положение основной несущей конструкции средневекового общества, а также выражаясь компьютерным языком, становится «оболочкой» европейского феодализма.

Причем на сей раз речь идет о феодализме в узком смысле слова. Можно сколь угодно критиковать теории «феодальной революции» или «феодальной мутации», но очевидно, что около Тысячного года Запад переживал стремительное изменение, которое, конечно же, было обусловлено всем его предыдущим развитием, включая и античную, и каролингскую традиции, но от этого не становилось менее стремительным. Политическая власть оказалась в руках собственников сеньорий, осуществлявших судебные, административные и военные функции. Европа стала покрываться замками (этот процесс был назван П. Тубером «озамкованием»); значительно трансформировался крестьянский мир — поселения приобрели вид знакомой нам средневековой деревни, сгруппированной вокруг церкви с кладбищем. Приход, объединявший живых и мертвых, часто совпадал с крестьянской общиной, на которую накладывались рамки одной или нескольких сеньорий. Р. Фоссье дал этому процессу еще более экзотическое название «объячеивание». Перенос власти-собственности (dominium) на локальный уровень вел к интенсификации крестьянского труда, однако феодалы, как правило, не вмешивались в сам производственный процесс, а тотальное господство над людьми и землей уравновешивалось ролью общины и прихода как главной ячейки социальной жизни. Это очень важное обстоятельство, на которое следует обратить внимание. Многим средневековым обществам были свойственны земельные пожалования воинам и другим «нужным людям» за службу: от мусульманских икта и союргалов, до китайских чжи тянь («должностных полей») или византийских ироний. Однако в подавляющем большинстве случаев владельцы таких пожалований довольствовались получением «ренты» с крестьян, не будучи тесно связаны непосредственно с производственным циклом. Поэтому экономическая жизнь здесь шла по заведенным распорядкам. Иное дело земли, владельцы которых чувствовали себя полными хозяевами.

Здесь появилась возможность для разнообразных улучшений. В качестве примера можно привести удивительную экономическую активность буддийских монастырей Танской империи, обладавших крупными земельными комплексами, до поры до времени не подпадавших под всеобъемлющее государственное регулирование и налогообложение. Схожим образом развивалось хозяйство на землях вакфов (комплексах земель, пожалованных мусульманским духовным и благотворительным учреждениям — мечетям, медресе, приютам). Они избегали налогообложения, весьма сурового как в фатимидском Египте, так и в Иране и Малой Азии XV в., представляя собой своеобразные «оазисы экономического роста». Кстати, для влиятельных египетских родов земли, передаваемые в вакф (нечто вроде «доверительного управления»), играли важную роль для сохранения семейного патримониума. Примерно такова была стратегия благородных западных линьяжей, одаривавших монастыри в каролингское и посткаролингское время. Укрепление владельческих прав на пожалованные земли могло стать благом для хозяйственного развития. Но это неминуемо вело к ослаблению государства, или, точнее говоря, такое укрепление находилось в функциональной зависимости от ослабления государства. А слабое государство в окружении соседей с сильной «ассабийей» долго прожить не могло — здесь Ибн Халдун был прав. Запад же, как мы поняли, стал исключением в силу временного отсутствия таких соседей.

Итак, для феодального Запада основной ячейкой не только хозяйственной, но и политической жизни являлась сеньория (дополненная приходом и общиной). Более крупные политические структуры, монархии и империя, существовали лишь в виде «наброска», скорее отсылая к некоей идее государственной власти, чем осуществляя реальный контроль над властью сеньоров. На первых порах локальные конфликты без помощи монархов улаживались на местном уровне (движение «Божьего мира», взаимные присяги), и лишь постепенно королевская власть начнет усиливать свое давление на сеньориальную систему, при помощи правоведов придавая упорядоченность феодальной иерархии, приспосабливая ее для целей королевской службы. Однако сеньория просуществует в своем «базовом» качестве еще как минимум семь веков. Сеньориальная система оказалась удивительно эффективной. В итоге, по сравнению с другими регионами, «надстройка» обходилась европейскому феодальному «базису» на порядок дешевле.

* * *

Сочетание эффективного господства на местном уровне с самоорганизацией непосредственных производителей, не отделенных от средств производства, было одним из многих творческих противоречий европейской феодальной системы, обеспечивавших временами впечатляющий демографический и экономический подъем. Но дело не сводилось лишь к совокупности локальных сеньорий. Главной интегрирующей силой феодальной Европы была ecclesia, и лишь постепенно эту роль будут брать на себя крепнущие структуры королевской или княжеской власти, обрастающие своим чиновничьим аппаратом, который, впрочем, изначально почти полностью состоял из тех же клириков. Именно церковь обеспечила успешное сочетание сильной местной власти с единством всего «христианского тела», закрепляя культурное единство окормляемого ею пространства. Таинство евхаристии обеспечивало на символическом уровне причастность каждого средневекового человека к единому корпусу. Это придавало и сельскому приходу, и городской коммуне, и целому королевству, и самой «общине верных» всего христианского мира вполне определенную конечную цель существования — коллективное спасение души в ожидании Дня гнева Господня. И вместе с тем церковь демонстрировала явные универсалистские стремления, организуя «паломничества» — Крестовые походы, христианизацию народов Балтии, Реконкисту, а после освоения Атлантики — обращение в христианство неведомых народов — сперва гуанчей с Канар, а затем и американских индейцев.

Особенности феодальной или «церковно-феодальной» организации общества Европы нейтрализовали действие одного из «законов Ибн Халдуна». От «перепроизводства элит» страдали самые разные и весьма отличные друг от друга общества — такие как Китай в конце каждого из династических циклов, Древняя Русь времен усобиц, начавшихся при детях Ярослава Мудрого, государства Сельджукидов, Ильханов, или тайфы Аль-Андалуса. Но в средневековой Европе значительную часть господствующего класса составляли клирики, на которых распространялся обет безбрачия. Среди светской знати господствовала формальная моногамия — бастарды не могли претендовать на долю наследства. Во многих областях Европы действовал либо майорат, либо (в более смягченном виде) приоритет одного из наследников при разделе имущества. Зачастую, когда надо было подтвердить «благородный статус» человека, обращали внимание на то, каким образом его предки делили семейное имущество: если в неравных долях, то это подтверждало наличие «голубой крови» не хуже, чем ветвистое генеалогическое древо, украшенное гербами. Европейская средневековая элита, при всей видимой пышности дворянской жизни, в целом обходилась обществу дешевле элиты восточной. Кроме того, акцентируемая средневековым христианством практика духовного родства, не менее важного, чем родство кровное, вносила существенные изменения в конфигурацию семейных связей на Западе. Ценностные установки, правовые традиции и цивилизационные особенности оказываются весьма существенными для макродинамических показателей

Это лишь один из примеров, подтверждающих главное: в силу особой пластичности средневековой западной цивилизации, порождаемой в том числе и особым способом мышления, способом связывать между собой противоречия, феодальная Европа обрела удивительный динамизм. Конечно, он был свойственен не только Западу — достаточно вспомнить китайское общество эпохи Сун или халифат Абассидов. Но динамизм Запада отличался своей необратимостью. Институты, в которых традиционно видели элементы отрицания феодального мира (города, римское право, университеты, светский бюрократический аппарат, парламенты и прочее), были не «гостями из будущего», не реликтами античного мира и не какими-то «несистемными элементами», но органичным порождением своей эпохи, возникая не вопреки, но благодаря феодализму.

Города типично средневекового типа, на отличие которых от городов всего остального мира в свое время указывал М. Вебер, возникают параллельно с «объячеиванием», «озамкованием», григорианской реформой и «феодальной революцией». В городах, помимо прочего, складывается уникальная социальная среда средневековых интеллектуалов, способных мыслить особым образом. Именно им удается почти сразу же, на рубеже XI–XII вв., изобрести особый метод познания мира — схоластику. В силу особенностей средневекового мышления клирики-интеллектуалы соединяют то, что было несоединимо в Античности: римское право и аристотелевскую логику. В результате глоссаторы возводят практически новое здание гражданского права и уже через поколение создают совсем новое право — каноническое. Правовая система незаметно, но достаточно быстро начинает преобразовывать окружающий мир, укрепляя особое средневековое правосознание, составной частью которого стали гарантии собственности, что позволило аккумулировать солидные капиталы на протяжении нескольких поколений, без чего никакое развитие капитализма не представлялось бы возможным.

Воздействие внешних факторов, конечно, никоим образом нельзя игнорировать. Стоит напомнить еще раз, что «роскошь феодализма» Западная Европа могла себе позволить, лишь оказавшись достаточно надежно прикрытой от «гостей» из Великой степи как естественными преградами, так и стойкостью народов Восточной Европы. Когда турки, крушившие остатки Византии, начали осознаваться в качестве угрозы всему христианскому миру, османскую экспансию на несколько десятилетий приостановил удар, нанесенный Тамерланом. Но внешние факторы могли воздействовать и не столь благоприятным образом. «Второе смыкание цивилизаций», осуществленное к рубежу XIII–XIV вв. (став результатом «pax mongolica»), вновь привело к пандемиям. Пришедшая из Великой степи «Черная смерть» опустошает Европу вскоре после того, как здесь наступила фаза перенаселения, за которой, как и во всяком традиционном аграрном обществе, неминуемо должна была следовать стагнация и кризис («демографическое сжатие»). Демографические проблемы в сочетании с развитием товарных отношений ставят всю сеньориальную систему перед серьезными вызовами, чреватыми конфликтами как между фракциями феодальных элит, так и между основными группами средневекового общества. Попытки усилить личную зависимость крестьян, подчинить себе рыночные механизмы и города, усилить контроль над крепнущим государственным аппаратом, использовать войну как источник дохода наталкивались на мощное противодействие населения, заставляя элиты корректировать свою политику. Устойчивость средневекового общества, надежность и при этом относительная гибкость его социальных институтов и интеллектуальной оснастки привели к тому, что Запад, пройдя сквозь крестьянские и городские восстания, затяжные войны и феодальные мятежи, сумел самостоятельно найти выход из кризиса и начал свою впечатляющую внешнюю экспансию. О том, как это произошло, будет рассказываться в следующем, третьем томе.

Пока же важно еще раз подчеркнуть, что именно удивительная пластичность европейского феодализма, средневекового западного христианства придали обществу ту динамику, которая, в конце концов, приведет к торжеству капитализма. Конечно, в итоге феодальная логика уступит свое место капиталистической, принципиально ей противоположной (в этом просветители не ошибались). Но элементы, приведшие к утверждению капитализма, развивались в недрах европейского средневекового общества не вопреки феодализму, а благодаря его собственной динамике, поэтому именно в феодальной системе следует искать причины исторической исключительности Европы накануне того момента, когда она начнет осваивать к своей выгоде весь мир.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.