Глава I Стратегия Ленина
Глава I
Стратегия Ленина
Итоги революции
В 1922 г. Россия вступала в новый период своей истории. Закончилась Великая Российская Революция и гражданская война. За короткий в историческом масштабе срок страна неузнаваемо изменилась. Царскую символику вытеснили красные флаги и звезды, аристократов в кабинетах сменили относительно молодые люди в кожанках, общественная атмосфера веяла духом перемен, устремленности в будущее, неповторимости происходящего — страна Советов впервые в мире пробивала дорогу к социализму — неведомому светлому будущему человечества.
Но сквозь новые названия и формы неумолимо проступала старая тысячелетняя Россия. Авторитарной осталась власть, и непривычный для самодержавной старины вид обитателей Кремля не мешал обывателям рассуждать о том, что царь теперь — Ленин, Троцкий — главный генерал, а председатель Московского Совета Леонид Каменев — это вроде столичного генерал — губернатора. Он же — и член Политбюро, по старому — Великий князь. Разговоры эти велись вполголоса, потому что новые власти не любили, когда их сравнивают со старыми, а общество теперь было пронизано структурами коммунистических организаций — Российской коммунистической партии (большевиков) (РКП(б)), Всероссийского коммунистического союза молодежи (комсомола, ВЛКСМ), профсоюзов. Миллионы их членов активно поддерживали новый режим, вступали в спор с недовольными и могли донести во всемогущие репрессивные органы — ЧК, теперь переименованные в Объединенное Главное Политическое Управление (ОГПУ). Раньше это называлось охранка. Оппозиционные партии были разгромлены, а интеллигенция (специалисты или сокращенно — спецы) продолжала вести политические беседы в частном порядке, как до революции. Не изменился и сельский характер страны, большинство ее населения по — прежнему было одето в крестьянский кафтан. Одеть миллионы жителей России во что — то другое было нельзя — промышленность еще только начала возрождаться от разрушений, нанесенных войной, международной блокадой и, как осторожно поговаривали, неразумной политикой новой власти.
Так чего же было больше в России в 1922 г. по сравнению с дореволюционными временами — нового или старого? Из — за гражданской войны и сопровождавшего ее террора революция смогла выполнить лишь часть своих задач. Она начиналась под лозунгами хлеба (социальной обеспеченности трудящихся), земли, политической и социальной свободы («воли»), народовластия (демократии). Революция несла новый мир, в котором человек будет свободным, активным работником, действующим не по чужому приказу, не из — под палки, а в соответствии со своей волей, способностями и склонностями в братской взаимопомощи с другими работниками. Это будущее общество свободы, народовластия и благосостояния называли социализмом. В 1917 г. революционные массы несли лозунги: «Фабрики — рабочим!», «Земля — крестьянам!», «Мир — народам!». Но мира не получилось — спровоцированная большевистским переворотом затяжная гражданская война удвоила срок кровопролития и военных тягот по сравнению с испытаниями мировой войны. Страна была разорена дотла. Ожесточению борьбы немало способствовал большевистский социальный эксперимент, попытка единым рывком с помощью твердой диктатуры достичь нового общества, в котором человеческий эгоизм сменится альтруизмом, где все подчиняются единой воле, единому плану без товарно — денежных, рыночных отношений. Страна не приняла этой попытки несмотря на террор и настойчивость многомиллионной массы сторонников коммунистической идеи. Крестьяне не желали отдавать хлеб по продовольственной разверстке (налогу, иногда превосходящему возможности хозяйства), поднимали восстания, не сеяли хлеб. Даже собранное продовольствие уходило на прокорм колоссальной армии и бюрократического аппарата. Рабочий класс, считавшийся опорой режима, голодал и поднимался на выступления против большевистской власти[5].
Большевикам пришлось отступить. В марте 1921 г. Х съезд РКП(б) по предложению Ленина провозгласил переход от продовольственной разверстки к фиксированному продовольственному налогу. Несмотря на то, что продовольственный налог тоже был тяжел, новая модель «смычки» с крестьянством стимулировала сельскохозяйственное производство, так как излишки оставались в руках крестьян и могли продаваться на рынке. Таким образом, отменялась распределительная монополия государства и началось восстановление рыночных отношений. Это решение стало первым шагом к отмене «военного коммунизма» и переходе к новому, рыночному курсу, получившему название «новая экономическая политика» (НЭП).
На протяжении марта — мая 1921 г. большевики уступили почти всем экономическим требованиям народных восстаний, поставивших однопартийную диктатуру на грань катастрофы. Была разрешена не только торговля, но и частное предпринимательство. В частные руки перешли сотни предприятий легкой и пищевой промышленность, большая часть торговли. Новых предпринимателей стали называть «нэпманами» (по названию НЭПа). Коммунисты воспринимали это как отступление перед буржуазией, которое могло окончиться полной победой капитализма. Но многие из них, устав от напряженной борьбы с человеческими «предрассудками», стали обустраивать свою жизнь вместе со всей страной. Для других коммунистов это было мещанским перерождением и торжеством «буржуазного» эгоизма.
В то же время государство продолжало удерживать «ключевые высоты» экономики — большую часть тяжелой промышленности и транспорт. Но и государственные предприятия переходили на рыночные отношения. Они объединялись в самоокупаемые тресты, которые должны были реализовывать свою продукцию на рынке. Отсутствие жесткой границы между частной и государственной собственностью создавало широкие возможности для коррупции — ситуация, типичная для бюрократического капитализма. Экономическое руководство государственными предприятиями как правило было неэффективно, но правительство не давало обанкротиться таким предприятиям, предоставляя им дотации. Получалось, что за счет налогов с крестьян оплачивалась некомпетентность государственной бюрократии и предприимчивость нэпманов.
Государство с помощью налогов регулировало рыночное хозяйство, а с помощью командно — административных методов — оставшуюся в его руках крупную промышленность. «…обыденные представления о безбрежной свободе частного предпринимательства в период нэпа не совсем точны. Если отдел губсовнархоза имел право утверждать или не утверждать программу работы частного предприятия (в том числе арендованного), то, следовательно, он держал в своих руках административный рычаг управления частной промышленностью, имел возможность включать в план всей ленинградской индустрии те объемы и ту номенклатуру, которую в виде программы обязан был представлять частный предприниматель»[6]. В городе частные предприятия действовали преимущественно в легкой промышленности, где занимали 11 % рабочих и производили 45 % товаров. В других отраслях частный сектор был представлен гораздо слабее. Сила частного капитала была не в производстве, а в посредничестве, торговле, поскольку государственно — бюрократическое распределение не справлялось с этой задачей. Но внешние формы «буржуазности» были очень заметны. Снова стали работать дорогие рестораны, на улицах появились модно одетые люди, звучала легкая музыка. Но в любой момент накопленные «нэпманами» средства могли быть конфискованы.
Большевики отказались от каких — либо политических уступок обществу. Они понимали, что проиграют открытую политическую борьбу: большинство коммунистов было неграмотно, их цели не разделяло крестьянское большинство страны и большинство ее интеллектуальной элиты. Удерживать власть коммунисты могли лишь в условиях своей монополии на власть, основанной на насилии, подавлении любой открытой оппозиции. Ценой перехода к НЭПу был сохранен авторитарный режим большевизма, но была на время отменена система тоталитарного руководства обществом — всеми сторонами его жизни, включая экономику.
Авторитарный режим был установлен и в партии. Плюрализм запрещен — Х съезд по инициативе Ленина запретил фракции и группировки, то есть теперь любой несогласный с позицией ЦК может быть из партии исключен. Отныне у коммунистов могла быть только одна позиция по политическим вопросам. Большевики еще считают, что резолюция временная, на период острого кризиса. Кризис прошел — и на XI съезде партии почти половина делегатов голосовала против исключения из РКП(б) активистов бывшей «рабочей оппозиции», посмевших жаловаться на свою партию в Коминтерн. Обвинения были тем более тяжкими, поскольку справедливыми: развернулась борьба руководства «против всех, особенно пролетариев, позволяющих себе иметь свое суждение»[7].
Большевики привыкли спорить, и дискуссии продолжались в партии все 20–е гг. Но активные участники таких дискуссий обвинялись партийным руководством во «фракционности» и лишались постов, понижались в должностях, теряли влияние на политический курс правящей элиты. В то же время давление на партию извне, различие характеров, опыта, культурного уровня, одним словом — неоднородность правящего класса и его партии, не могло не порождать разногласий, формирования в партии течений, оформления их во фракции.
НЭП стал наименованием нового периода в жизни России и той социальной модели, в соответствии с которой было устроено новое общество. В этом обществе не было даже относительной политической свободы, не говоря о демократии. Фабрики принадлежали не рабочим, а государству. Было выполнено только одно требование, с которым жители России поднимались против империи и сражались на фронтах гражданской войны. Крестьяне получили землю и теперь, после отмены продовольственной разверстки, могли пользоваться новыми наделами и плодами своего труда на земле. В 1922 г. права крестьян на землю были закреплены законом (формально земля числилась государственной, но крестьяне получили ее в бессрочное владение), а хороший урожай, выращенный поверившими новой власти крестьянами, позволил улучшить экономическое положение страны.
Тем не менее незавершенность революции, невыполнение ее демократических и социальных задач, имело тяжелые последствия. Авторитарный характер режима создавал идеальные возможности для произвола бюрократии — правящего класса, наспех сформированного из самых разных слоев общества, как правило из представителей низов, часто потерявших связь со своей социальной средой, маргинализировавшихся, получивших опыт жестокой войны и кровавого террора, но не ставших от этого компетентными в области хозяйственного строительства. Революция создала уникальные возможности для вертикальной социальной мобильности — быстрого выдвижения людей из низов в верхи. Это обеспечило делу большевизма массовую поддержку несмотря на тяжелое положение рабочих и крестьян — ведь миллионы бывших рабочих и крестьян стали теперь начальниками. Во многих семьях кто — то из родственников «выбился в люди». Но это могло сыграть с большевиками злую шутку. Партия и правящий класс находился под постоянным давлением самых разных социальных слоев, но не имели достаточного количества компетентных кадров, чтобы решить все многочисленные проблемы, возникающие в обществе. При этом отсутствие демократии не позволяло разделить ответственность за происходящее с другими общественными силами — большевистская партия отвечала за все. Сегодня, когда мы знаем, что власть коммунистической партии продержалась семь десятилетий, и коммунистическая бюрократия в конце столетия благополучно конвертировала свою власть в собственность, продолжая занимать почетное место в современно российском обществе, нам трудно понять серьезность опасений большевиков 20–х гг. Но для миллионов людей большевики были ответственны за страшные преступления в период гражданской войны и гибель сотен тысяч людей (а у них остались друзья и родственники), за все, что происходило потом, и при неблагоприятном развитии событий месть этих миллионов могла быть страшна. Авторитаризм в обществе, только что прошедшем через революцию не столько опирается на консервативную традицию и апатию масс, сколько сдерживает их — привыкших участвовать в истории, творить судьбу страны. Также, как для большевиков НЭП был передышкой в наступлении на капитализм, так и для миллионов недовольных итогами революции НЭП был передышкой в борьбе с тираническим, незаконным, ведущим страну к новым бедствиям большевистским режимом.
Эти недовольные были во всех слоях общества. Крестьяне были рады возможности разделить помещичьи земли, но, строго говоря, этому они были обязаны не только большевикам, но всем социалистическим партиям, и прежде всего эсерам, чью программу ликвидации помещичьего землевладения большевики выполняли. Но если эсеры стремились закрепить крестьянское право на землю авторитетом закона, принятого Учредительным собранием, то большевики увязали право на землю с произволом своей власти. Сегодня дали, завтра забрали. Это создавало обстановку неуверенности. Не были забыты старые обиды, когда красные расстреливали крестьян тысячами. Да и новые представители власти на селе множили эти обиды, творя произвол, не уважая общинные традиции.
Недовольство бродило и по рабочим цехам. Слишком велики были обещания рабочему классу, чтобы быть выполненными. В условиях разрухи положение рабочих первоначально было вдвое — впятеро хуже, чем до войны и революции. Росла безработица. Недовольство рабочих было особенно опасным, потому что именно оно было способно поколебать стабильность власти в столицах. Ведь именно голодные рабочие стали детонатором революционного взрыва, разрушившего Российскую империю в 1917 г.
Недовольна была и интеллигенция. Отсутствие политических свобод ограничивало ее право мыслить и обмениваться взглядами, что для интеллигенции является способом существования, как для остальных людей — дыхание. Интеллигенция, не выбившаяся в начальство или в ряды «своих», привилегированных деятелей науки и культуры, была низведена до положения «спецов». «Спец» — представитель буржуазного класса, которого терпят и привлекают к работе из — за его знаний, но которому не доверяют, которого не допускают к реальному принятию решений. Решения принимает менее компетентный и как правило вовсе некультурный руководитель. Это унизительное положение интеллигенции ограничивало не только ее собственные права, но и способность власти принимать компетентные решения. При этом недовольство интеллигенции было крайне опасно для режима, ибо она поставляла миллионы пропагандистов, способных изменить мнение целых классов.
Маргинальная, деклассированная масса, неимоверно расширившаяся в годы потрясений 1914–1922 гг., поддержавшая в значительной своей части большевиков, теперь тоже была недовольна. НЭП уменьшил привилегии «бедноты», которая прежде получала свои «пайки» и могла командовать селом от имени власти рабочих и крестьян. Демобилизовывались миллионы солдат, которые уже много лет только воевали и разучились делать что — то еще и думать о сиюминутной жизни своей головой, без приказа. Теперь нужно было искать работу, а в условиях сокращения полномочий государства и бюрократического аппарата руководящей работы на всех не хватало.
Они привыкли распоряжаться, чувствовать себя у власти, а власть воспринимать своей. А теперь все увереннее действовали «нэпманы» — предприниматели, восстанавливавшие дореволюционный стиль жизни обеспеченных классов. И беднота задавалась вопросам «За что боролись!». Ведь это реставрация капитализма.
Миллионы вооруженных, часто именным оружием, людей были готовы броситься в новые сражения с буржуазным перерождением, нэпманами и поддерживавшими их бюрократами.
Ощущение недоделанности революционных задач, неясной перспективы, незаконности и временности существующего, недовольство каждого своим — все это накладывалось на ожидание вторжения извне. Ведь миллионы соотечественников, в том числе отступившие, но не уничтоженные белогвардейцы, мечтали вернуться в Россию при поддержке капиталистов всего мира. Несмотря на то, что в 1922 г. прошли переговоры со странами Запада в Генуе и был заключен договор с Германией, Россия все же оставалась изгоем мировой политики и могла рассчитывать только на свои силы. Она по — прежнему ощущала себя «осажденной крепостью».
Но, несмотря на все эти беды, жизнь налаживалась. И было видно, что Российская революция проявила не только разрушительную, но и созидательную мощь. Как часто бывает в истории, минусы были неотделимы от плюсов.
Модель НЭПа, как казалось, должна была уравновесить разные интересы, преодолеть образовавшиеся противоречия и вывести страну к решению важнейшей задачи: создания индустриального общества, регулируемого из единого центра — как виделся марксистам — ленинцам социализм.
Но и без этого Российская революция чудовищной ценой уже привела страну к невероятному прорыву в будущее. В условиях преобладания аграрного общества Россия первой в мире создала систему государственно — монополистического регулирования индустриального хозяйства, которую только десятилетие спустя, и учитывая российский опыт, воспримут такие развитые страны, как США и Германия. Россия стала опытным полигоном последующих реформ Рузвельта, Гитлера, Муссолини, Народного фронта во Франции и др. НЭП стал первой системой государственного регулирования индустриально — аграрной экономики в условиях мирного времени (до этого такое регулирование в Европе вводилось только в условиях войны). Однако варианты этого пути развития, как оказалось — магистрального в ХХ веке — могли быть разные (достаточно сравнить модели Гитлера и Рузвельта). Итоги Российской революции, победа в ней большевиков, во многом сузила спектр возможных альтернатив развития страны.
То, что возникшая в аграрно — индустриальной России модель опередила социальные достижения индустриальных стран, определило неустойчивость и противоречивость НЭПа. Либо государственно — регулируемая индустриальная экономика должна была форсированно (а значит неорганично и разрушительно) преобразовать по своему подобию аграрный сектор общества, либо должен был произойти переход к более плюралистичной системе, в которой темпы индустриального развития определяются требованиями и возможностями аграрного развития.
Уменьшилось болезненное расслоение крестьян. Бедняки получили землю или ушли «в начальство». Преобладающей фигурой на селе стал середняк, то есть крестьянин, кормящийся преимущественно своим трудом. Кулачество сохранялось, но было ослаблено давлением власти, стремившейся предотвратить образование сельской буржуазии. Общество стало более однородным, социально равноправным, мобильным. Вместе с некомпетентными массами в правящую элиту пришли и талантливые организаторы. Планы индустриального строительства, смелые идеи новых правителей встречали горячую поддержку у многих специалистов независимо от их политической принадлежности. Страна вступала в индустриальную эпоху, переустройство общества на рациональных индустриальных основах требовало миллионов рационально мыслящих людей, превращения бюрократии в технократию, то есть слияния государственного и производственного управления. Интеллигенция была готова влиться в ряды этой технократии, укрепить собой нижние этажи бюрократического класса и заняться конкретным воплощением в жизнь пока еще туманных планов большевистской олигархии. Так формировалась трехзвенная структура правящего класса: идеологическая верхушка (олигархия), определяющая стратегию развития, управляющая партийно — государственная бюрократия, формирующаяся технократия (специалисты, советники, низовые управленцы). Спецы конкурировали с маргинальной массой, также заполнявшей нижние и средние этажи управления со времен гражданской войны. Неграмотность «своих», коммунистических кадров приводила к острому кадровому дефициту в среднем бюрократическом звене. Не каждому можно было доверить дело — этот бывший враг, а тот не справится из — за недостатка знаний. А некомпетентные, но проверенные чиновники не считали, что не справятся с работой в большем масштабе, а снизу «напирали» растущие партийные массы начинающих карьеристов, выжидавших во время гражданской войны — кто победит. Победитель определился, и можно было вступать в партию и добиваться своего места под солнцем.
В 1922 г. все было еще очень неустойчиво, социальные силы были еще далеки от равновесия, давление на правящую элиту с разных сторон было колоссальным, а сама эта элита формировалась на глазах, была разнородной и смутно представлявшей себе перспективы развития, собственные интересы и цели. В этих условиях и развернулась драма идейно — политической борьбы в правящей коммунистической партии, которая стала переплетением социальных конфликтов, психологических противоречий, столкновением выстраданных идей. Запущенный революцией, этот процесс был далек от остановки.
Образование СССР и «грузинский инцидент»
После завершения революции ее итоги должны были быть оформлены в новые государственные формы. Необходимо было создать единую систему государственной власти на месте разнородных республик, образовавшихся в ходе революции и затем захваченных коммунистами.
Долгое время большевистским вождям было просто не до этого. Революция меняла ситуацию с такой калейдоскопической быстротой, что не было смысла оформлять что — то «на века». Но теперь, когда ее магма застывала, следовало разобраться — что образовалось на месте Российской империи. У большевиков был твердый ответ — «советские республики». Не важно, что Советы — лишь ширма РКП(б), которой подчиняются остальные компартии. Формально, для привлечения на сторону большевиков широких масс, приверженных идеям национальной самостоятельности — существовали «независимые» от России республики (Украина, Белоруссия, Грузия, Армения, Азербайджан, Бухара, Хорезм, Дальний восток). Эта «игра в независимость» могла продолжаться, пока шла война со всем буржуазным миром. Но вот мир предложил мир — Россию пригласили на экономическую конференцию в Генуе. И встал вопрос — может ли Российская делегация представлять другие советские республики, которые никто приглашать не стал, в силу их очевидного для мира марионеточного характера. В январе 1922 г. Нарком иностранных дел Г. Чичерин запросил ЦК — как быть?
Так оформление новой государственности встало в повестку дня как рутинный тактический вопрос. Чичерин и ряд других большевиков считали необходимым просто включить другие советские республики в РСФСР — Россия как федерация была рассчитана на включение «автономий» в свой состав. Недавно назначенный Генеральный секретарь ЦК И. Сталин, по совместительству нарком по делам национальностей, возражал — не надо торопиться. В Геную можно ехать, получив формальные решения республиканских наркоматов иностранных дел о том, что Россия может представлять интересы всех республик. Но по сути, да, нужно со временем включить все советские республики на правах автономий — обеспечив им самостоятельность в вопросах культуры и языка и ликвидировав «игру в независимость», к которой руководители национальных республик (как их называли «националы») стали относиться слишком серьезно. Эти игры не должны были препятствовать организации всего советского хозяйства как единой централизованной машины — мечта последователей Маркса. Ведь если на местах будет своя хозяйственная политика, а в Москве своя — то такая машина работать не сможет. В то же время стирание национально — государственных образований вызвало бы недовольство населения окраин, так как свежи были воспоминания о национальном угнетении в Российской империи.
В августе Сталин составил проект решений по взаимоотношениям России и других советских республик, который предусматривал «формальное вступление независимых советских республик: Украины, Белоруссии, Азербайджана, Грузии, Армении в состав РСФСР»[8] (вопрос о Средней Азии и Дальнем востоке на время был оставлен стороне из — за дипломатических сложностей). На вступающие республики распространялась компетенция высших органов власти РСФСР и наиболее важных российских наркоматов. Это позволяло при некоторой автономии республик обеспечить главное для Сталина: «организации на деле единого хозяйственного организма на объединенной территории Советских республик с руководящим центром в Москве»[9].
Точка зрения Сталина была компромиссом между позицией Г. Зиновьева, который считал, что честнее было бы создать единое унитарное государство, и Х. Раковского, который, представляя украинское руководство, выступал за фактическую конфедерацию советских республик. Сталин любил выглядеть творцом компромиссов. Но на этот раз выступить в такой роли ему не дал Ленин. В конце сентября он подверг критике сталинский проект.
В чем была суть разногласий? Для Сталина было принципиально важным наилучшим образом организовать то, что уже было завоевано коммунистами. А для этого нужно было преодолеть хаос в отношениях между регионами, проистекающий из бесконечных согласований между инстанциями разных республик. В письме к Ленину он возмущался «социал — независимцами», которые рассматривают вмешательство центра «как обман и лицемерие со стороны Москвы». Сталин предлагал замену «фиктивной независимости настоящей внутренней автономией…»[10]. Ленин считал, что «Сталин немного имеет устремление торопиться»[11]. То есть направление его действий правильное. Но он не учитывает в достаточной степени национальных предрассудков. И главное — не все еще завоевано. Если советской станет Германия (а на это большевики всерьез рассчитывали до конца 1923 г.), то она не сможет войти в состав России. Германия — не Россия. Очень рассчитывал Ленин на подъем революционного движения в странах Азии. Угнетенным народам нужно показать, что советская власть несовместима с национальным угнетением, что новые советские страны не будут захвачены Россией, а войдут в добровольный союз.
Переговорив по этому поводу, Ленин и Сталин быстро нашли решение, и формула Сталина была изменена: «Формальное объединение вместе с РСФСР в союз советских республик Европы и Азии»[12]. После этого Сталин об «автономизации» не упоминал. Казалось, вопрос был исчерпан. Но уже после этой беседы в отношениях Ленина и Сталина что — то было не так. Ленин трактовал новую формулу как «уступку» Сталина, будто речь шла не о согласовании решения в рабочем порядке, а о борьбе с политическим противником. За тактическим разногласием уже чувствовался более глубокий конфликт.
Сталин парировал и обвинение в торопливости, уличив Ленина в стремлении слишком быстро объединять наркоматы республик. Эта «„торопливость“ даст пищу „независимцам“ в ущерб национальному либерализму т. Ленина»[13]. Неучтивые возражения Сталина рассердили Ленина. «Ильич собрался на войну в защиту независимости… Отказался даже от вчерашних поправок»[14], — тут же просигнализировал Сталину Каменев (видимо, он же пересказал Сталину обидные слова Ленина о торопливости, которые Генсек тут же вернул вождю). Сталин предпочел уступить Ленину — в конце концов, главное, что партийная структура РКП(б) оставалась централизованной. После образования союза республик РКП(б) была переименована во Всесоюзную — ВКП(б), а отдельную партию для России создавать не стали. Так что национальные партии остались автономными образованиями в составе ВКП(б). На деле власть была построена в соответствии с идеей «автономизации», но формально — полностью в соответствии с предложениями Ленина. Сталин и возглавляемая им комиссия ЦК переработали резолюцию в соответствии с ленинскими предложениями, и она была принята на пленуме ЦК 6 октября. Однако на пленуме произошли бурные споры — делегаты обвиняли друг друга в национализме. Особенно сильной атаке подверглись лидеры Коммунистической партии (большевиков) Грузии (КП(б)Г) во главе с Буду Мдивани. Дело в том, что Грузия наряду с Азербайджаном и Арменией была включена в Федеративный союз (с декабря он стал называться Закавказская советская федеративная социалистическая республика (ЗСФСР)). Это объединение в Грузии вызвало недовольство — ЗСФСР называли лишней надстройкой, в которой не учитываются национальные особенности народов Кавказа. ЦК КП(б)Г выступал за независимость от ЗСФСР. Дело было и в том, что КП(б)Г оказалась под управлением Закавказского бюро ЦК РКП(б), во главе которого стоял Серго Орджоникидзе — человек вспыльчивый и грубоватый, но пользовавшийся безусловной поддержкой своего друга Сталина. Отношения между Серго и его соотечественниками — старыми большевиками, становились невыносимыми. Грузины выступили за включение Грузии в Союз напрямую, безо всякой ЗСФСР и без руководства Орджоникидзе. 19 октября, когда Орджоникидзе докладывал итоги пленума на бюро Тифлисского горкома партии, разразился скандал. Члены ЦК КП(б)Г вступили в спор с Орджоникидзе, он начал с ними ругаться, а на следующий день стал снимать строптивых лидеров с постов. «Самодурству Орджоникидзе нет никакого предела… Стало уже невмоготу жить и работать при его держимордовском режиме»[15], — жаловались члены ЦК КП(б)Г в Москву. В разгар ссоры член ЦК КП(б)Г А. Кабахидзе назвал Орджоникидзе «сталинским ишаком», а тот в ответ ударил его по лицу. 22 октября большинство членов ЦК КП(б)Г подало в отставку в знак протеста. Скандал пришлось разбирать ЦК. Отставники утверждали, что если не отнестись к национальным чувствам грузин с должным вниманием, то может произойти восстание — население и так было недовольно преобразованиями по российским образцам. «Не беспокойся, никакого восстания не будет…»[16] — успокаивал Орджоникидзе Ленина. Самонадеянность Закавказского лидера оказалась неоправданной — в августе 1924 г. в Грузии действительно разразилось восстание. Ленин, который в октябре 1922 г. был болен, пока не вмешивался в конфликт, а Сталин назначил в Грузию комиссию во главе с Дзержинским, который поддержал старого друга Орджоникидзе.
Возможно, Сталин не придал бы грузинскому делу большого значения, если бы все кончилось выводами комиссии. Но для него грузинское дело стало настоящим проклятием…
А пока Сталин был триумфатором. При больном Ленине именно Сталин стал архитектором нового Союза. Его комиссия готовила основные документы Союза Советских Социалистических Республик (СССР). Сталин выступал на I съезде Советов СССР 30 декабря 1922 г., представляя Декларацию об образовании Союза и Договор между республиками. В речи Сталина Россия была поставлена на особое, почетное место: «Сегодняшний день является днем торжества новой России…, превратившей красный стяг из знамени партийного в знамя государственное и собравшей вокруг этого знамени народы советских республик для того, чтобы объединить их в одно государство, в Союз Советских Социалистических Республик, прообраз грядущей Мировой Советской Социалистической Республики».[17] От Российской — к мировой республике. В Декларацию, принятую съездом, Сталин записал мотивы, которыми он руководствовался в споре с Лениным: «Восстановление народного хозяйства оказалось невозможным при раздельном существовании республик»[18]. К подписанию договора допустили РСФСР, ЗСФСР, УССР и БССР. В состав РСФСР и ЗСФСР вошло несколько автономных республик, некоторые из которых потом были преобразованы в союзные республики.
В день, когда Сталин закладывал основы СССР и наслаждался триумфом, тяжело больной Ленин начал диктовать убийственную для Сталина статью «К вопросу о национальностях или об „автономизации“». Эта статья стала частью так называемого «Завещания» Ленина.
«Завещание»?
«Завещание» — название, которое было дано этим статьям не Лениным. Его придумали уже после смерти вождя большевиков. Это название делает многие статьи загадочными, ленинская «последняя воля» иногда выглядит крайне наивной — не по — ленински наивной. Название «Завещание» возникло, во — первых, потому, что через год Ленин умер, во — вторых — потому что в последних статьях он обратился к стратегическим вопросам, и в — третьих, потому что он дал личные характеристики и кадровые предложения, влиявшие на определение его «наследника». В связи с этим возникают вопросы: собирался ли Ленин умирать в ближайшее время, кого считал «наследником» и почему не занимался осмыслением стратегии большевизма в предыдущие несколько лет?
Ответ на последний вопрос наиболее очевиден. Создав сверхцентрализованную авторитарную политическую систему, вожди большевизма, и прежде всего Ленин, перегрузили себя тысячами самых разнообразных вопросов. Ленину лично пришлось решать, как расчищать занесенную снегом железную дорогу и куда в первую очередь доставлять оружие, как карать за злоупотребления коммунистов и за инакомыслие — интеллигентов, куда направлять большевистские кадры и как агитировать за мировую революцию американских рабочих. 23 февраля 1921 г. Ленин активно участвовал в 40 заседаниях и принял 68 человек. 18 мая под руководством Ленина на Политбюро обсуждается Генуэзская конференция, сбор продовольственного налога, состав руководства двух наркоматов, борьба с Энвер — пашой и басмачами. В тот же день Ленин успел раскритиковать «политически вредные» статьи в «Сельскохозяйственной жизни» и обсудить проблемы Наркомата труда. На следующий день неутомимый Ленин был занят развитием радиотехники. Понятно, что при такой занятости было не до того, чтобы отстраниться от текучки, взглянуть на поле боя сверху. Да и обстановка революции была столь переменчива, что не давала выстроить долгосрочную стратегию. В 1922 г. ситуация в стране стала стабилизироваться, а здоровье Ленина — ухудшаться. 23 мая Ленин уехал в отпуск в Горки. Тут бы и осмыслить происходящее. Но через два дня у него начался первый приступ болезни — частичный паралич правой руки и ноги, нарушения речи. Положение было настолько тяжелым, что Ленин попросил у Сталина яд на случай невыносимых мучений. Посоветовавшись в Политбюро, Сталин отказал. Но в середине июня состояние здоровья Ленина улучшилось, появилась надежда, что болезнь не является смертельной. 2 октября Ленин вернулся к работе, хотя трудился уже не с той интенсивностью. Но постепенно Ленин втянулся в прежнюю текучку. 25 ноября врачи предписали ему абсолютный отдых. Безуспешно. Только 7 декабря, после заседания Политбюро переутомленный Ленин уехал в Горки, но 12 декабря вернулся. 13–16 декабря последовали три приступа болезни. 18 декабря пленум ЦК возложил на Сталина персональную ответственность за соблюдение Лениным режима покоя. Почему на Сталина? Потому что именно он был известен способностью проводить в жизнь принятые решения. Другие вожди отличались меньшей пунктуальностью. Между тем личные отношения Ленина и Сталина портились, и настойчивая изоляция Ленина Сталиным от «беспокоящих» новостей только способствовала этому.
Болезнь прогрессировала. В ночь на 23 декабря наступил паралич правой части тела. Чем болел Ленин? Уже с середины 1921 г. он испытывал переутомление. В 1922–1923 гг. приступы чередовались с улучшениями. Врачи, собравшиеся со всей Европы, долго не могли определить, в чем дело. Проанализировав медицинские материалы, связанные с болезнью Ленина, Ю. М. Лопухин приходит к выводу: «у Ленина было тяжелое поражение мозговых сосудов, особенно системы левой сонной артерии»[19], вызванная деформациями от пули, находившейся в теле после покушения 1918 г. В результате течение болезни было крайне нетипичным, и не только Ленин, но и врачи не знали точно, чем он болен, и является ли болезнь смертельной. Врач Ф. Гетье говорил Троцкому, что в случае выздоровления «увеличится утомляемость, не будет прежней чистоты работы, но виртуоз останется виртуозом»[20]. Что же, руководить правительством уже не удастся, но быть стратегом партии — вполне.
Ленину было всего 52 года. Марксу было столько в 1870 г., и после этого он под влиянием Парижской коммуны и борьбы с Бакуниным написал работы, которые заставили Ленина первый раз пересмотреть свой взгляд на социализм в работе «Государство и революция». Судьба последователей Ленина тоже подтверждает, что 52 года — возраст расцвета для политика. Сталину было 52 года в 1930 г. Впереди были события, которые сформировали образ Сталина в истории. То же можно казать о таких учениках Ленина, как Мао Цзедун, Дэн Сяопин и Горбачев. Была и другая точка зрения. Ленин в разговорах вспоминал о Поле и Лауре Лафаргах — социал — демократических вождях, которые решили покончить с собой в 60 лет, чтобы не дряхлеть. Ленин не одобрял этого шага. Но и до 60 лет ему было далеко.
Положение резко ухудшилось после приступа 10 марта, лишившего Ленина речи. Но статьи он писал до мартовского приступа, когда надежд на выздоровление было больше. Работа давалась Ленину не легко, но он не мог не работать, не участвовать в политической жизни. «Писать он не мог, правая рука была парализована, мог только диктовать, а к этому он не был привычен. Его смущало, что он по долгу ищет нужные ему слова, нужные формулировки мысли, а в это время машинистка молча томится бездействием и ждет от него полчаса, а иногда и более, продолжения фразы. Чтобы его не смущало присутствие машинистки, ее посадили в комнату рядом с Лениным, провели туда нечто вроде телефона, и с его помощью Ленин мог, уже не спеша, диктовать свои статьи. Составление этих статей, требуя от него большого умственного напряжения, сопровождалось страшными головными болями»[21] — сообщает информированный наблюдатель Н. Валентинов. Однако и в середине 1923 г. Ленин не терял надежды вернуться к политической жизни. В июле 1923 г. состояние его здоровья улучшилось. 18 октября Ленин вернулся в Кремль и искал там какие — то бумаги. В январе 1924 г. Крупская читала ему резолюции XIII партийной конференции.
Попробуем прочитать последние статьи Ленина без гипнотического наименования «Завещание».
Болезнь позволила Ленину отстраниться от текучки работы в Совнаркоме и попытаться осмыслить происходящее. Он начал осознавать, что результатом революции стало господство не пролетариата и даже не большевистской верхушки, а бюрократии, едва сдерживаемой тонким слоем руководителей. Бюрократия саботирует распоряжения вождей партии, что выводит Ленина из себя. Сначала Ленин собирается разгромить бюрократизм с помощью коммунистов: «Коммунисты должны быть инициаторами борьбы с бюрократизмом в своих учреждениях»[22]. Но вскоре становится ясно, что именно коммунисты становятся стержнем бюрократизма. Ленин чувствовал, что управление страной постепенно ускользает из рук вождей революции. Лидеров, которые продолжали жить идеями, а не заботой о собственном благополучии, оставалось не так много. Для начала Ленин обращает свое внимание к этому слою, к характеристикам членов Политбюро и ЦК.
О друзьях — товарищах
После того, как Ленин вынужден был отойти от дел, реальная власть перешла к олигархическому коллективному руководству членов Политбюро — Льва Троцкого, Леонида Каменева, Григория Зиновьева, Иосифа Сталина, Николая Бухарина, Александра Рыкова и других. Эти люди были выдвинуты на высокие посты лично Лениным. У каждого было свое направление работы. Согласовывать работу должно было Политбюро, но следить за выполнением решений был призван секретариат ЦК. Прежде его работа не отличалась особой упорядоченностью, но положение изменилось, когда в марте 1922 г. XI съездом РКП(б) на только что созданный пост Генерального секретаря ЦК был избран И. Сталин. Осторожный прагматик, талантливый технолог власти, он казался прекрасным исполнителем. Сталина активно поддерживали председатель Совета труда и обороны Л. Каменев — авторитетный руководитель, не отличавшийся, тем не менее, особой силой характера; и лидер петроградской парторганизации, руководитель Коминтерна Г. Зиновьев — яркий оратор, властный и самолюбивый политик. Пользуясь болезнью Ленина, «триумвират» Сталина, Каменева и Зиновьева постепенно концентрировал власть в своих руках.
Стиль работы «триумвиров» не устраивал председателя Реввоенсовета Л. Троцкого — организатора Красной армии, яркого идеолога мировой революции, жесткого руководителя и острого полемиста. Претензии к Сталину накапливались и у Ленина. Уже «грузинское дело» показало, что между вождем большевизма и его учеником «пробежала кошка». Сталин проявил строптивость, исполнитель стал претендовать на право спорить с самим Лениным. И, что более существенно, Сталин, взяв на себя «текучку», которой прежде занимался Ленин, стал отстранять вождя от реальной власти. До осени 1922 г. Ленина это устраивало, так как Сталин был совершенно лоялен вождю, и, разгрузив его, позволял Ленину сосредоточиться на стратегических проблемах. Но если исполнитель будет вместо проведения в жизнь ленинской стратегии спорить, обижаться, изолировать от информации, то он не годится для такой работы.
23 декабря — 4 января Ленин написал письмо к XII съезду партии. В нем вождь дал характеристики нескольким членам Политбюро и ЦК. Эти строки сообщают о каждом из товарищей вождя что — то обидное, но основной удар приходится по генеральному секретарю ЦК Сталину. Он, «сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он достаточно аккуратно пользоваться этой властью»[23]. Почему не уверен? «Сталин слишком груб…». Ленину ли критиковать кого — либо за грубость, которая стала визитной карточкой большевизма. Да, пожалуй: «… и этот недостаток, вполне терпимый между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека». Грубость — обычное дело для коммуниста, но для генсека грубиян не годится. Нужен другой человек, «который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.»[24] Генсек, исполняющий решения, настаивающий на них, толкующий их в пользу того или иного товарища, в то же время не должен провоцировать конфликты. Немного наивно. Конфликты вытекают не столько из грубости, сколько из характера самих решений, неминуемо кого — то ущемляющих. Без твердости (в частности — сталинской) здесь не обойтись. Но Сталин добавляет еще и грубость. Не годится. И еще капризность, обидчивость, как это было заметно при обсуждении структуры СССР. Он не достаточно лоялен вождю.
Ленин предлагает сместить Сталина с поста. Именно Сталина Ленин собирался на этом съезде политически уничтожить. Сталин знал об этом через своих агентов — он отвечал за лечение Ленина и подбирал обслуживающий его персонал. Возвращение Ленина к политической жизни в апреле 1923 г. означало бы политическую смерть Сталина. В марте генсек спровоцировал своей грубостью к жене Ленина Крупской острый личный конфликт с вождем. Возможно, дело было в нарушении Крупской режима «покоя» Ленина, за который Сталин нес личную ответственность, и Генсек просто вспылил. Возможно, Сталин пытался таким образом представить претензии Ленина как чисто личные. В ответ Ленин разорвал со Сталиным личные отношения. Положение Сталина стало угрожающим, и участие Ленина в работе съезда партии могло стоить ему не только поста Генсека, но и политического влияния вообще.
Но если Сталина необходимо заменить на более аккуратного проводника стратегических решений, то кто же будет генерировать эти решения? Коллективное руководство? В коллективе тоже неладно. Олигархи недолюбливают друг друга, их коллектив подбирался под Ленина, и без него могут передраться. Особенно беспокоят конфликты Троцкого и Сталина. Если Сталина необходимо снять с поста, то, может быть, Ленин видит своим наследником Троцкого? Троцкий так и считал, утверждая в своих мемуарах: «Бесспорная цель завещания: облегчить мне руководящую работу»[25]. Текст «письма» опровергает это. Ленин называет Троцкого «самым способным человеком в партии» и тут же обвиняет его в «борьбе против ЦК», в том, что он — человек, «чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела». Ленин напоминает, что Троцкий лишь недавно стал большевиком. Правда, это нельзя ставить это ему в вину лично, как и выступление Зиновьева и Каменева против октябрьского восстания в 1917 г. Лично нельзя, а политически? Ленин в свое время писал об этом: «без особой надобности неправильно вспоминать такие ошибки, которые вполне исправлены»[26]. А теперь напомнил, да еще и добавил, что «октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не был случайностью». Могут ли руководить партией люди, способные совершить такие ошибки? Нашлись «теплые слова» и для других товарищей. Бухарин — «крупнейший теоретик» и любимец партии. Но вот беда — «его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским». Крупнейший теоретик — не марксист. Выдающийся организатор Пятаков так увлекается администрированием, что на него нельзя «положиться в серьезном политическом вопросе»[27]. Просто безысходность какая — то — в руководстве нет сильных теоретиков (во всяком случае «вполне марксистских»), организаторов, на которых можно политически или лично положиться. Нет наследника. Может быть, Ленин мечтал о коллективном руководстве в партии, и завещал своим соратникам возлюбить друг друга? Тогда нужно правильно разделить обязанности, укрепить авторитет товарищей друг перед другом. Зачем в этом случае подтверждать своим авторитетом тягчайшие политические обвинения, зачем утверждать «из — за гроба», что теоретик партии — не марксист (значит, любой может его в этом обвинить), организаторы — политически ненадежны. Нет, не хотел Ленин коллективного руководства. И не вышло оно без него. «Завещание» было с успехом использовано враждующими сторонами.