Не сводя с себя глаз

Не сводя с себя глаз

Было бы ошибкой думать, что Елизавету особенно волновала идеология ее царствования. Как и Анна Иоанновна, она не мечтала прослыть философом на троне, ее беспокоило совсем другое: в чем появиться на балу и неужели на щеке вскочил прыщик?

Да, императрица была влюблена исключительно в себя. Античный Нарцисс выглядит жалким мальчишкой у ручья в сравнении с Елизаветой Петровной, всю жизнь проведшей у океана зеркал своих дворцов. Впрочем, это нетрудно понять, а автору-мужчине невозможно осуждать – женщины более красивой, чем Елизавета, не было тогда на свете. По крайней мере, так считают современники, каких бы взглядов они ни придерживались, каким бы темпераментом ни обладали. Французский посланник в России Ж.-Ж. Кампредон писал в 1721 году о Елизавете как возможной невесте Людовика XV (ей тогда было двенадцать лет): «Она достойна того жребия, который ей предназначается, по красоте своей она будет служить украшением версальских собраний… Франция усовершенствует прирожденные прелести Елизаветы. Все в ней носит обворожительный отпечаток. Можно сказать, что она совершенная красавица по талье, цвету лица, глазам и изящности рук».

В 1728 году испанский посланник герцог де Лириа сообщал в Мадрид о девятнадцатилетней Елизавете: «Принцесса Елизавета такая красавица, каких я редко видел. У нее удивительный цвет лица, прекрасные глаза, превосходная шея и несравненный стан. Она высокого роста, чрезвычайно жива, хорошо танцует и ездит верхом без малейшего страха. Она не лишена ума, грациозна и очень кокетлива».

Ангальт-цербстская принцесса, ставшая впоследствии Екатериной II, впервые увидела императрицу, когда той было уже тридцать четыре года: «Поистине нельзя было тогда видеть в первый раз и не поразиться ее красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от того не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях; голова была также очень красива… Она танцевала в совершенстве и отличалась особой грацией во всем, что делала, одинаково в мужском и в женском наряде. Хотелось бы все смотреть, не сводя с нее глаз, и только с сожалением их можно было оторвать от нее, так как не находилось никакого предмета, который бы с ней сравнялся». Это свидетельство особенно ценно – ведь Екатерина II в молодости столько натерпелась от придирок императрицы Елизаветы и так была на нее впоследствии зла!

Иной читатель устремится листать иллюстрации, чтобы найти подтверждение вышесказанному. Увы! Почти все портреты Елизаветы были созданы, когда ей было уже под пятьдесят, и писали их так, как было принято писать тогда тяжеловесные, неподвижные парадные портреты цариц, да и не жили тогда в России Веласкес или Рембрандт, чтобы донести до нас живое обаяние этой красавицы, темно-синий глубокий свет ее огромных глаз, изящество поз и движений.

За всем этим стояла не только данная природой красота, но и тяжелейшая работа портных, ювелиров, парикмахеров, да и самой царицы – самой строгой судьи своей красоты. Вкус у Елизаветы был тончайший, чувство меры и гармонии – изумительное, строгость к нарядам и украшениям – взыскательнейшая. Каждый выход в свет, на люди, был для нее событием, к которому она готовилась, как полководец к генеральному сражению. Француз Ж. Л. Фавье, видевший Елизавету в последние годы ее жизни, писал что «в обществе она является не иначе как в придворном костюме из редкой и дорогой ткани самого нежного цвета, иногда белой с серебром. Голова ее всегда обременена бриллиантами, а волосы обыкновенно зачесаны назад и собраны наверху, где связаны розовой лентой с длинными развевающимися концами. Она, вероятно, придает этому головному убору значение диадемы, потому что присваивает себе исключительное право его носить. Ни одна женщина в империи не смеет причесываться так, как она».

С годами красота Елизаветы меркла – женщины XVIII века ничего не ведали ни о диете, ни о спортивных занятиях. Фавье, видевший императрицу в год ее пятидесятилетия, писал, что Елизавета «все еще сохраняет страсть к нарядам и с каждым днем становится в отношении их все требовательнее и прихотливей. Никогда женщина не примирялась труднее с потерей молодости и красоты. Нередко, потратив много времени на туалет, она начинает сердиться на зеркало, приказывает снова снять с себя головной и другие уборы, отменяет предстоявшие театральные зрелища или ужин и запирается у себя, где отказывается кого бы то ни было видеть».

Императрица Елизавета Петровна

Елизавета была не в силах признать, что ее время проходит, что появляются новые красавицы, которые могут состязаться с ней в изяществе нарядов и причесок. Она, разумеется, боролась как могла. Екатерина II писала в своих мемуарах, что императрица не любила, чтобы на балах дамы появлялись в слишком нарядных туалетах. Однажды на балу, вспоминает Екатерина, императрица Елизавета подозвала к себе Н. Ф. Нарышкину и у всех на глазах срезала украшение из лент, очень шедшее к прическе молодой женщины; в другой раз она своими руками остригла половину завитых спереди волос у двух фрейлин под тем предлогом, что не любит такой фасон причесок. Потом обе девицы уверяли, что императрица вместе с волосами содрала и немного кожи. Наконец, в 1748 году был издан именной указ о запрещении делать такие прически, какие носила Ее величество. В один прекрасный день, вспоминала Екатерина II, императрице пришла фантазия велеть всем придворным дамам обрить головы. Все с плачем повиновались; Елизавета послала им черные, плохо расчесанные парики, которые они вынуждены были носить, пока не отросли волосы. Дело в том, что в погоне за красотой царица неудачно покрасила волосы, и ей пришлось с ними расстаться, но при этом она захотела, чтобы и другие дамы мужественно разделили с ней печальную участь, чем и был вызван беспрецедентный в истории мирового законодательства указ высшей власти. До самого конца Елизавета Петровна хотела, чтобы все были «китайским посольством» и восхищались ее красотой и грацией до бесконечности.

Особое место в придворной жизни, начинавшейся, как правило, вечером, занимали маскарады. Это были те главные события в жизни Елизаветы, ради чего она, собственно, и жила. Маскарады были сложными увеселениями: костюмы, маски, танцы и музыка являлись далеко не единственными их атрибутами. Гости съезжались уже в костюмах и масках согласно врученным им заранее билетам-приглашениям. Допускались и люди без масок, их размещали в ложах, где они могли наблюдать за танцующими в партере и на сцене, но не более того. Для гостей-масок в отдельных помещениях выставлялись напитки и закуски, ставились карточные столы, разыгрывались лотереи. Как писал знаменитый Казанова, посетивший придворный бал в Петербурге (правда, уже при Екатерине II, в 1765 году), столы ломились от снеди, и вся обстановка бала поражала «причудливой роскошью» как убранства комнат, так и нарядов гостей.

Маскарады, как и все торжества и праздники, сопровождались музыкой. Репертуар придворных оркестров и певцов был обширный: балы и пиршества во дворце продолжались долгими часами, и все это время непрерывно звучала музыка, в основном итальянская, господствовавшая тогда в Европе. Изредка Елизавета устраивала такие маскарады, когда мужчины переодевались женщинами и наоборот. Как вспоминает Екатерина II, все выглядели ужасно, неуклюже и жалко, вполне хороша была только сама императрица, которой мужское платье очень шло (для чего, собственно, и устраивались такие маскарады…).