Митавская узница

Митавская узница

Жизнь Анны Иоанновны на чужбине можно охарактеризовать тремя словами: бедность, неопределенность и зависимость. Отправив племянницу в Курляндию, Петр мало думал о ее обеспечении там. Между тем она должна была как герцогиня содержать штат придворных, тратиться на приличные государыне нужды. Мать ее, входившая во все тонкости жизни дочери в Митаве, запрашивала царского секретаря Алексея Макарова о том, как «ей, царевне, будучи в том княжестве, по примеру прежних княжон вести себя и чиновно дворство содержать или просто? А чем ей там жить и по обыкновению княжескому порядочно себя содержать, о том имянно не означено».

Сама Анна писала жене Петра царице Екатерине: «Вам, матушка моя, известна, что у меня ничево нет, кроме што с воли вашей выписаны штофы, а ежели к чему случей позовет, и я не имею нарочитых алмазов, ни кружев, ни полотен, ни платья нарочитова, а деревенскими доходами насилу я магу дом и стол свой в год содержать».

Каждая поездка в Петербург или Москву была проблемой. Всякий раз Анна должна была выпрашивать на дорогу лошадей и несколько сот рублей. Прижимистый царь баловать племянницу не хотел, и лишней копейки у него было не выпросить. Вообще ее держали в большой строгости. Без ведения царя, его секретаря или Бестужева она не могла потратить ни гроша. Среди документов Кабинета Петра Великого сохранилась, например, «роспись» напитков, которые были при дворе герцогини, с указанием количества бутылок и цен. Не вольна она была и во внешнеполитических делах герцогства. Получив официальное письмо из-за рубежа, Анна всякий раз посылала его в Петербург, чтобы там подготовили ответ от ее имени. В 1724 году, отправляясь в Москву на коронацию Екатерины, она просила царицу указать ей цвет платья для торжественной церемонии. И так – до каждой мелочи.

Жизнь ее и складывалась из унизительных мелочей, больших и маленьких страхов. Особенно боялась Анна грозного «батюшку-дядюшку» царя, который был суров к племяннице и беспощадно отправлял ее обратно «по месту государевой службы» всякий раз, как она приезжала в Россию. По-прежнему тяжелы были отношения с матушкой. В последние годы жизни Прасковья была особенно сурова к дочери. Лишь незадолго перед смертью, осенью 1723 года, мать написала Анне: «Слышала я от… Екатерины Алексеевны, что ты в великом сумнении якобы под запрещением (или тако рещи – проклятием) от меня пребываешь и в том ныне не сумневайся: все для Ея величества моей вселюбезнейшей государыни невестки отпущаю вам и прощаю вас во всем, хотя в чем вы предо мною и погрешили». Как видим, сквозь зубы «отпущает» царица грехи дочери только ради невестки-императрицы. Видеться с матерью для Анны стало подлинным мучением, и она старалась избегать свиданий. В 1720 году она жаловалась своей покровительнице Екатерине, что матушка изволит «со многим гневом ка мне приказывать, для чево я в Питербурх не прашусь или для чево я матушку к себе не заву». И Анна умоляет Екатерину подыграть ей: она будет притворно проситься в Петербург, а царица должна не давать ей разрешения на выезд из Митавы.

Перечитывая почти три сотни писем, посланных Анной из Курляндии, ясно видишь: это письма сирой вдовы, бедной родственницы, человека совершенно беззащитного, ущемленного, униженного и постоянно унижающегося перед сильными мира сего. Подобострастные письма к «батюшке-дядюшке» и «матушке-тетушке» сменяются уничижительными посланиями к Меншикову, Остерману. Анна не забывает всякий раз поздравить с праздниками домочадцев светлейшего князя, напомнить о себе и своих горестях бедной вдовицы.