1. Социальный состав партизан

1. Социальный состав партизан

Присутствие в советском партизанском движении различных элементов порождало острые внутренние противоречия. Существовавшее положение лучше всего можно понять, если на мгновение представить себе идеального с советской точки зрения партизана: патриот, член партии, добровольно вступивший в ряды партизан на раннем этапе войны и беззаветно преданный советским идеалам. В партизанской бригаде могло быть порядка 100 таких людей. Вместе с тем в ее составе было 100–200 бывших красноармейцев, оказавшихся в окружении или бежавших из лагерей военнопленных. Многие из них являлись жертвами обстоятельств, и из них получались отличные и преданные делу партизаны; другие сдавались в плен без боя или дезертировали. Все они по возвращении в регулярную армию могли в лучшем случае рассчитывать на то, что их отправят в штрафные батальоны. Еще 200 или 300 человек были призывниками, которые пусть и не всегда были плохими бойцами, но не проявляли повышенного энтузиазма, поскольку их больше волновало собственное хозяйство, чем окончательный исход войны. И наконец, в составе бригады находилось от 50 до 100 человек, так или иначе запятнавших себя сотрудничеством с врагом, – бывшие полицаи, старосты, дезертиры из созданных немцами национальных частей, председатели колхозов, инженеры, учителя и многие другие, кто работал на немцев, пока не осознал, что война ими проиграна. Ни советское командование, – хотя оно временно и мирилось с подобным положением, – ни сами партизаны с безупречной репутацией не были готовы даровать полное прощение сомнительным и запятнавшим свою репутацию людям из этих групп. Прошлое каждого партизана строго учитывалось, и внутри движения возникало особое «классовое» отношение к таким людям, которое в ряде своих проявлений было весьма неприглядным.

Возникавшие между различными «классами» трения отражены в сохранившихся документах. В полку Гришина «старые партизаны», то есть те, кто вступил в него в период его формирования (январь 1942 года), считали себя элитой и держались в стороне от призванных позднее. В другом случае 700 татар, дезертировавших из немецкой части, были разбросаны мелкими группами по разным бригадам с тем, чтобы за ними было легче следить. Дезертировавший из другого отряда партизан рассказывал: «У комиссаров и политруков есть собственный запас самогона, и они часто напиваются. После этого случается, что они начинают приставать к кому-нибудь из призванных на службу с вопросами, почему тот не вступил в ряды партизан раньше. Если не удается сразу дать вразумительного ответа, людей расстреливают». Один из авторов партизанских дневников сделал пометку, что водка и табак доставлялись по воздуху «для образцовых партизан».

В руки к немцам время от времени попадали донесения о предстоящих чистках внутри партизанских отрядов, которые были направлены в основном против бывших полицаев и военнослужащих созданных немцами национальных частей. Классовое отношение часто ярче всего иллюстрируют высказывания самих партизан. Бывших коллаборационистов, например, открыто презирали. Один из партизанских командиров, А. Федоров, писал после войны: «Раскаивавшиеся полицаи тоже начали приходить к нам. Мы сами приглашали их в распространяемых листовках. Если они не оставляли службы в полиции, мы писали, что убьем их как собак. Когда они оказывались в отряде, за ними долго наблюдали. Следили за ними очень внимательно»[162]. Политрук одного из отрядов отмечал в своем дневнике: «Сто восемьдесят казаков, дезертировавших из немецкой части, явились в бригаду Дьячкова. Их вместе с оружием передали в состав полка Гришина. Этим дезертирам нельзя доверять. В качестве бойцов они были ненадежны». Далее он сообщает: «Если с востока начинает «дуть сильный ветер», эти мерзкие предатели приходят в такое волнение, что не знают, что делать».

Бывшие красноармейцы, хотя и являлись одной из признанных опор движения, тоже оставались под подозрением. А. Федоров, старый коммунист и партизан-доброволец, говорил о них следующее:

«Но среди бывших военнопленных встречались всякие люди. Кое-кто добровольно сдался немцам. Затем, когда в лагерях их стали жрать вши и им надоело получать зуботычины, они раскаивались и убегали, чтобы вступить в партизаны. Отнюдь не все из них сообщали нам всю правду о себе. И, разумеется, мало кто признавался, что сдался в плен по своей воле.

Эти люди шли к партизанам, потому что ничего другого им не оставалось. Они не хотели возвращаться к немцам, но и сражались они против них не особенно энергично.

Часть попавших в окружение солдат, присоединившихся к нам, были так называемыми «мужьями» [бывшие красноармейцы, старавшиеся затеряться среди местного населения в деревнях и «женившиеся» на местных женщинах]. Это были солдаты, по разным причинам отставшие от армии… Среди них попадались такие, которые с радостью всю войну отсиживались бы за бабьими юбками, но гитлеровцы могли либо угнать их на работу в Германию, либо заставить служить в полиции. Поразмыслив, такой парень приходил к выводу, что, в конце концов, ему все же лучше вступить в партизаны»[163].

Призванные на службу крестьяне представляли собой обособленную группу в партизанском движении. В отрядах их часто считали балластом. Один из партизан после войны рассказывал: «В нашем отряде было три бригады [батальона?]. Две из них были боевыми бригадами… действовали они напористо и энергично. Они состояли из бывших военнопленных. От третьей бригады было мало толку. Ее набрали из местных крестьян по приказу из Москвы, которым нам предписывалось собрать всех местных крестьян в отряд, пока немцы не угнали их на работу в Германию».

Пленные партизаны и дезертиры на допросах о составе и моральном состоянии их отрядов неизменно характеризовали призывников как обособленную группу, чей боевой дух был крайне низок.

Примечательно, что большинство партизан считалось людьми второго сорта и, что еще более важно, многие из них осознавали, что, хотя они сейчас и являются партизанами, это не оправдает их в глазах советской власти, а лишь отодвинет на какое-то время час расплаты. Несмотря на наличие противоречий между различными группами партизан, серьезной угрозы мятежа или массового дезертирства не существовало. В создавшейся атмосфере безысходности само выживание становилось для людей целью, ради которой стоило сражаться.