Вел. кн. Н.М. РОМАНОВ (1859-1919)

Вел. кн. Н.М. РОМАНОВ

(1859-1919)

Николай Михайлович, сын. вел. кн. Михаила Николаевича, был братом Александра Михайловича, который, как уже было сказано, был мартинистом и спиритом. Ник. Мих. был до конца жизни холост, и был во многом не похож на остальных членов семейства царя[68]. Он был историком, редактором и издателем альбомов «Русские портреты», провел большую часть жизни за границей и в делах государственных избегал принимать участие, несмотря на интерес к внешней политике. Он знал шесть европейских языков (не считая латинского и греческого) и за границей водился либо с французскими и английскими учеными историками, либо с молодыми людьми, которых предпочитал молодым женщинам, относясь к последним более чем холодно. Одним из его любовников был вел. кн. Дмитрий Павлович, сын Павла Александровича, иначе говоря – двоюродный брат царя и один из убийц Распутина.

Ник. Мих. еще до Февральской революции, а именно 1 января 1917 г., был «за клубные разговоры» выслан царем, и находился в Тифлисе у вел. кн. Николая Николаевича, когда туда приезжал Хатисов для переговоров о том, что делать, и возможно ли каким-нибудь путем воздействовать на царя.

Как известно, еще в июле 1916 г. он написал личное письмо Николаю II (частично – по-французски, которым он владел, как русским), а в ноябре того же года – записку, где сказал все, что думал о царском режиме.

Его брат Александр Михайлович в своих воспоминаниях писал о нем:

«Поклонник словесных дуэлей Клемансо-Жореса, он не хотел допустить, чтобы конституционный строй в России по образцу III французской республики (которая вся была построена на масонстве – Н.Б.) закончился бы полным провалом» (с. 147 и 330).

Ему в масонских кругах было дано прозвище «Филипп-Эгалитэ» в память герцога Орлеанского (1747-1793), помогавшего Мирабо и Дантону, возбуждавшего ненависть Людовика XVI еще до 1789 года, и погибшего на гильотине.

Обстоятельство, которое сделало Ник. Мих. масоном, было не совсем обычным. Он любил мужское общество и, видимо, любил тайные общества, и в конце прошлого столетия был приглашен войти во французское общество Биксио, в котором он оказался, за 30 лет его существования, вторым русским. Первым и единственным до него был всеобщий любимец, И.С. Тургенев (см. записку Биксио Тургеневу 1862 г. в кн. А Мазон. «Парижские рукописи Ивана Тургенева». Париж, 1930, с. 107).

Но Тургенев умер за десять лет до этого, и «братья Биксио» перенесли свои чувства к нему на великого князя. Вскоре он был приглашен во французский масонский Ареопаг – и конечно, Досточтимым 33-й степени.

Биксио стало для Ник. Мих. его семьей. Общество носило имя двух братьев, итальянских карбонариев, которые вместе с Гарибальди восстали за итальянскую независимость. Одного звали Джироламо (см. «Ларусс» XIX века), и он был «соратник Гарибальди». О нем известно мало. Другой, Жак-Александр (1808-1865), после неудач в Италии, бежал в 1830 г. в Париж и стал одним из основателей французского журнала «Mercure de France», просуществовавшего более ста лет. В 1853 г. он собрал вокруг себя друзей, чтобы продолжать дело освобождения Италии от австрийцев. Но он собрал вокруг себя не столько левых французских политиков, сколько писателей, философов, историков и других замечательных и знаменитых французских современников, которых он узнал благодаря своему журналу. Они часто собирались вместе, обедали или ужинали, и обсуждали дела Европы больше, чем участвовали в них. Все происходило «между Лафитом и Клико», как выразился Пушкин по поводу других собраний. Гонкуры, Мопассан, Доде и, конечно, Флобер, а также молодые тогда будущие великие импрессионисты, в количестве 16-ти, составили этот кружок, который очень скоро стал называться «Les Seize de Bixio». Когда умирал один из них, они замещали его для счета. Их всегда должно было быть 16.

Жак-Александр был «вольнодумец» (libre-penseur). Он принимал участие в революции 1830 г., а в 1848 г. был одно время министром земледелия в Париже. Он также дрался на дуэли с Тьером и был одним из первых французских воздухоплавателей.

Ник. Мих. чувствовал себя в кругу друзей свободным и счастливым человеком. Биксио самого уже давно не было, но общество продолжалось, и одно время в уме Ник. Мих. даже зародилась мысль навсегда переселиться в Париж. Состоя членом французских Ареопагов, он, вероятно, считал, что французские братья-масоны ему как-то ближе, чем петербургские, и тем не менее, что-то личное и важное держало его в русской столице – молодое поколение, покоренное его «клубными разговорами» (среди которых были люди, пришедшие к власти в 1917 году), или члены романовского семейства – Константиновичи, Павловичи и некоторые другие, о которых в свое время шептались его враги, окружавшие трон? Он, при своих средствах и при высоком положении до и после Февраля, мог обеспечить полную неприкосновенность своей частной жизни, и рты были до известной степени зажаты… но, может быть, не навсегда. Сначала французский посол Палеолог, потом сменивший его Нуланс – это мы знаем по их воспоминаниям – настаивали на его отъезде, но он не двигался, и, как это ни странно, — очень точно предвидел, где именно, и когда именно (поздней, сырой ночью, в десяти шагах от тяжелых гробов его царственных предков) окончится его жизнь.

Его брат, Михаил Михайлович, давным-давно исчез с русского горизонта, женившись на красавице, внучке Пушкина, чем вызвал возмущение в дворцовых кругах: брак считался морганатическим, графиня Меренберг, теперь графиня Торби, дочь младшей дочери Пушкина Наталии, рожденной в 1836 г., была с первым мужем разведена. Но Николаю Михайловичу претила сама мысль стать эмигрантом. Он писал об этом своему другу в Париж, — почтовое сообщение все еще действовало, но он писал через французское посольство – что дороже

Биксио у него на свете нет ничего[69], и что он знает, что его скоро арестуют и расстреляют во дворе Петропавловской крепости. У него была в это время еще полная возможность выехать – его друг, французский посол Нуланс, все еще был в Петрограде, но он не уехал и, как все остальные великие князья (их было около десяти, застрявших в Петрограде), был расстрелян именно так, как предвидел. Ему, между прочим, позволили взять с собой во двор любимого котенка, и он под расстрелом стоял, держа его у груди.