В поисках «неизвестного элемента»

В поисках «неизвестного элемента»

В науке часто случалось так, что существование того или иного элемента периодической таблицы Менделеева сначала предсказывалось чисто теоретически. Лишь значительно позже – иногда спустя десятилетия – «зарезервированное» место заполнялось очередным вновь открытым веществом с экзотическим названием и порой столь же необычными свойствами. Примерно таким же образом я подошёл и к поиску (пока, к сожалению, безуспешному) того самого непредсказуемого «стоп-события», которое задевало бы людей из ближайшего окружения Гитлера и которое должно было произойти 20–21 июня 1941 года. Именно оно, как я предполагаю, пустило под откос план «козырная карта». Как уже говорилось выше, этим незамеченным историческим катаклизмом могла стать авиационная, железнодорожная или автомобильная катастрофа, необъяснимая вспышка смертельного заболевания, странное самоубийство, внезапный арест или бесследное исчезновение. Как мне кажется, Гитлер мог и не подозревать о том, что ему в очередной раз крупно повезло и что он находился на волоске от смерти. Такое порой показывают в фильмах ужасов: страшный ядовитый паук медленно подкрадывается к ничего не подозревающей жертве, зрители вжимаются в кресла, ожидая смертельного укуса... Но в последний момент жертва делает неосторожное движение, и на жуткого волосатого арахноида неожиданно падает Большой оксфордский словарь. Раздаётся характерный хруст, а зрители дружно переводят дыхание...

Пытаясь обнаружить свой «новый элемент», я для начала прочитал так называемую гитлериаду – то есть воспоминания секретарши Гитлера Кристы Шрёдер, его водителя (и по совместительству начальника автопарка) Эриха Кемпки и личного помощника («батлера») Хайнца Линге. Все они были – кто в большей, а кто в чуть меньшей степени – близки к фюреру и пользовались его полным доверием. В свою очередь, несмотря на многочисленные недостатки вождя и часто очевидную преступность его приказов, они несомненно являлись преданными помощниками «бесноватого». Кемпка и Линге находились с ним до самого конца: именно им пришлось заниматься кремацией тел Гитлера и его жены Евы Браун после их одновременного самоубийства 30 апреля 1941 года в «фюрер-бункере».

В воспоминаниях указанных свидетелей неизбежно присутствуют часто противоположные мнения по поводу того или иного аспекта жизни Гитлера и членов его окружения. Например, Линге считал, что фюрер был прекрасно осведомлен о якобы «сумасшедшей» миссии Рудольфа Гесса («With Hitler to the end», с. 97), а Кемпка наоборот – «не имел сомнений» в том, что полёт Гесса оказался для Гитлера полным сюрпризом («I was Hitler’s Chauffeur», с. 42). Криста Шрёдер умерла, будучи уверенной в том, что фюрера и его подругу (а потом и жену) Еву Браун связывали чисто платонические отношения («He was my chief», с. 133). Линге же утверждает, что их связь была вполне «нормальной», и что порой он находил вполне очевидные доказательства этого, убирая в спальне фюрера («With Hitler to the end», с. 59). Интересно отметить полную убеждённость, с которой оба мемуариста высказывали свои в целом противоположные мнения. Далее: Шрёдер утверждала, что у Гитлера с детства было одно яичко. У второго, по-видимому, не произошло «выпадение», и этот в общем-то вполне устранимый физический недостаток не исправили хирургическим путём, пока Адольф был подростком. Некоторые женщины, по предположению Шрёдер, могли смеяться над этим дефектом, что, в свою очередь, могло привести впечатлительного Гитлера к добровольному отказу от секса («He was my chief», с. 126). Наличие у фюрера этого физического изъяна фактически подтвердила и переводчица СМЕРШа Елена Ржевская, присутствовавшая при медицинском освидетельствовании обгорелых останков Гитлера и его супруги («Берлин. Май 1945», с. 184). Тем не менее Линге, никогда, по его собственному признанию, «не видевший Гитлера обнажённым», считал, что с гениталиями у фюрера было всё в порядке. На допросе в СССР – когда советские следователи поинтересовались, что ему известно по этому поводу, – бывший «батлер» Гитлера рассмеялся им в лицо, и за этот смех его якобы даже побили. Наконец, рассказ Кемпки о том, что произошло с Фегеляйном (герой войны, эсэсовец-кавалерист, офицер связи Гиммлера со ставкой фюрера, был женат на сестре Евы Браун, бежал из «фюрер-бункера» незадолго до самоубийства «бесноватого», был пойман и расстрелян за дезертирство по личному приказу Гитлера), радикально отличается от того, что поведали Линге и некоторые другие источники. В целом, за исключением «генитального» аспекта жизни фюрера германской нации, в спорных моментах я склонен больше верить скорее утверждениям Линге, чем Шрёдер и Кемпки. В частности, я думаю, что, сколько бы яичек ни было у «бесноватого», имевшегося «арсенала» ему вполне хватало для поддержания нормальных сексуальных отношений с женщинами.

Тем не менее все три книги воспоминаний, несмотря на их неизбежную субъективность, вместе рисуют довольно целостный портрет Гитлера как личности и политика. Я, например, не знал о том, что у Гитлера имелся незаконнорождённый сын – Жан-Мари Лорет (Jean-Mari Loret) – от француженки Шарлотты Лобжуа (Charlotte Lobjoie), с которой он познакомился во время войны во Франции, когда ей было восемнадцать. В этом был практически уверен Линге («With Hitler to the end», с. 139) и почти уверена Шрёдер («He was my chief», с. 126). Шрёдер лично встречалась с вероятным потомком фюрера, и в какой-то момент вроде бы даже уловила сходство в манерах Жана-Мари и его предполагаемого отца (там же, с. 135). Любопытной оказалась информация о том, что, не будучи красавцем, Гитлер производил вполне определённый эффект на многих женщин, буквально «таявших в его присутствии». И это – несмотря на постоянный тяжёлый запах изо рта и мучивший его метеоризм. В связи с последним важно отметить, что в течение многих лет фюрер ежедневно пользовался специальными таблетками, подавлявшими образование газов в кишечнике. Так и непонятно, кто прописал, изготовлял и приносил ему эти пилюли, содержавшие, как оказалось, стрихнин, постепенно накапливавшийся в организме (а также, по словам Шрёдер, «ещё один вредный ингредиент»). По крайней мере, доктор Морель, скандально известный своими «подкрепляющими» витаминными инъекциями, согласно его личному признанию Э. Кемпке, был здесь ни при чём. Гитлер якобы начал принимать это лекарство задолго до появления Мореля, которого многие руководители Третьего рейха считали иностранным агентом-отравителем («I was Hitler’s Chauffeur», с. 34). Гитлер, кстати, это мнение не разделял и не отдал Мореля «на съедение» гестапо. Заслуживает внимания и довольно редкая для того времени «антитабачная» позиция главного нациста. Он не только бросил курить сам, но и подумывал о законодательном запрещении курения как очевидно вредной привычки. Фюрер, правда, не решился сделать это во время войны.

Как уже говорилось, воспоминания бывших соратников Гитлера не могли быть полностью свободными от их субъективного отношения к «шефу». По их собственным признаниям, при жизни Гитлер являлся для них эдаким добрым, внимательным, щедрым и весьма харизматичным «дядей», которому они ревностно служили, несмотря на неизбежные издержки чрезмерной близости к фюреру. К таковым, например, относились потерянное Кристой Шрёдер в бетонных бункерах здоровье, а также развод, навязанный Эриху Кемпке против его воли (его жена оказалась бывшей проституткой; интересно, что даже после развода они сохранили близкие отношения и вновь поженились после войны). Понятно также, что, несмотря на всё то зло, которое «бесноватый» принёс народам Европы (и о котором они якобы большей частью узнали лишь после окончания войны и последовавших разоблачений), до самой их смерти Гитлер оставался для них пусть трагической и противоречивой, но всё же великой политической фигурой.

Со страниц воспоминаний на нас смотрит весьма неординарная личность. Так оказывается, что Гитлер являлся большим знатоком архитектуры и живописи. Это утверждение, впрочем, плохо сочетается с его в целом отрицательным отношением к современной живописи, которую он считал «дегенеративной». Да и гитлеровские строительные «шедевры» (которые, кстати, поразительно напоминают некоторые сталинские «девелопменты») совсем не обязательно говорят о тонком архитектурном вкусе. В любом случае, не вызывает сомнений, что Гитлер обладал творческой жилкой и питал слабость к «прекрасному» (какой бы смысл он ни вкладывал в это понятие). Его отличали прекрасная память на детали (а также, как и Сталина, редкая злопамятность), пристрастие к секретности и огромная работоспособность. Он не доверял аристократам, но в то же время, как это нередко случается у выскочек, имел комплекс неполноценности в отношении знатных персон. Пожалуй, Гитлер испытывал искреннюю симпатию к простым рабочим. Его тянуло к общению с людьми искусства и знаменитыми спортсменами. К последним относился и боксёр Макс Шмелинг («With Hitler to the end», с. 51), через которого, по словам П. Судоплатова, НКВД планировал подобраться к Гитлеру на «дистанцию пистолетного выстрела». Напомню, что в какой-то момент чекисты отказались от покушения: Сталину стало невыгодно устранять «бесноватого».

Не занимать было Гитлеру и личной храбрости, являвшейся, по-видимому, результатом фаталистической уверенности в том, что его «бережёт Бог». «Он верил, – подтверждает этот факт Линге, – и часто говорил об этом, что его бережёт «провидение» («With Hitler to the end», с. 12). Все трое мемуаристов привели конкретные примеры спокойного отношения Гитлера к опасности, проявленного в самых различных ситуациях. Упоминались, скажем, его поездки на линию фронта в открытом автомобиле во время вторжения в Польшу и отказ прервать совещание в районе Запорожья, даже когда ему доложили о прорыве советских танков. Вопрос о храбрости заслуживает отдельного разговора. Скажем, меня поразил рассказ Кемпки о том, как Гитлер фактически лично оккупировал Прагу (а заодно и всю страну!), прибыв в замок Градчаны во главе всего лишь сапёрной роты эсэсовцев и небольшого эскорта военнослужащих Вермахта («I was Hitler’s Chauffeur», с. 48). При этом правительство и народ Чехословакии, обладавшие всем необходимым, чтобы отбиться от наглых притязаний фюрера, сдались нацистам без единого выстрела. Как парализованные, они начисто забыли о мощнейших укреплениях на границе, сильной и вполне боеспособной армии, а также о могучей военной промышленности, впоследствии исправно работавшей на Третий рейх в течение всей войны. Как вполне справедливо заметил Вальтер Шелленберг, в то время «было бы преувеличением, употребляя слово «вермахт» (по-немецки «военная мощь». – Прим. перев.),говорить о подлинной военной мощи Германии – в действительности силы, которыми она располагала, были слишком слабыми для серьёзных военных действий» («Мемуары», с. 63). Когда чехи – как тогда, так и сегодня – жалуются на мюнхенское предательство союзников, не следует забывать о том, что предательство по отношению к своей стране совершили прежде всего они сами. Найдись в тот непогожий день среди десятков тысяч чешских военнослужащих и полицейских (по выражению Гейдриха, приведённому Шелленбергом, последние представляли собой «превосходный человеческий материал», и он «всех их взял бы в войска СС» – там же, с. 72) один-единственный настоящий патриот с твёрдым характером и заряженным пулемётом «Шкода» – и мир был бы избавлен от ужасов Мировой войны и нацистских лагерей смерти. Но получилось иначе: Гитлер бросил невероятный вызов судьбе, и ему столь же невероятно повезло. И так ему везло практически всё время – вплоть до июльского заговора 1944 года. Впрочем, даже тогда, будучи раненным, он всё же чудом уцелел, несмотря на взрыв нескольких килограммов взрывчатки, оставленных буквально в метре от его ног.

Найдутся читатели, которые усмехнутся при упоминании слова «удача». И они, конечно, окажутся во многом правы: «везёт», как правило, тем, кто всю жизнь старается работать на «удачу», а не полагается на «провидение». Абсолютно прав был русский полководец А. Суворов, который, по преданию, в ответ на высказывания недоброжелателей в отношении его полководческих талантов сказал что-то вроде: «Раз повезло, два повезло, но всё время-то везти не может!» Именно так – более или менее «закономерно» – до поры до времени везло и Сталину, упорно шедшему к главной цели своей жизни – абсолютной власти над всё большей частью человечества. Особенно явственно признаки индивидуального везения проявляются во время войны. Вы никогда не встретите военного, принимавшего участие в боевых действиях, который не верит в то, что кому-то на войне судьба улыбается (и к таким вполне сознательно тянутся другие), а кому-то – нет (и от таких шарахаются, как от прокажённых). Скажем, не удивительно ли, когда пилот взорвавшегося на высоте нескольких километров бомбардировщика приходит в себя уже на земле – живым, здоровым и... с нераскрывшимся парашютом?..

Поскольку мне уже сорок шесть, я отношусь к рассказам об удачливости того или иного человека вполне серьёзно. Мало того, пятнадцать лет назад, учась в бизнес-школе Университета Миннесоты, я даже подумывал о научном исследовании на тему о роли, природе и возможных закономерностях удачи в бизнесе – в применении как к отдельным предпринимателям, так и к огромным корпорациям. К моему удивлению, американский профессор-статистик отнёсся к подобному намерению абсолютно серьёзно и даже всячески поощрял меня заняться данным направлением. Больше всего меня удивило то, что вопрос о везении оказался вполне «научным» в понимании высококвалифицированного эксперта и заслуженного исследователя. К сожалению, в то время у меня были несколько иные приоритеты (надо было зарабатывать на жизнь), а потому до изучения феномена удачи руки так и не дошли – во всяком случае, пока. Но интерес, как говорится, остался...

Когда я читаю о человеке, которому, несмотря на постоянно бросаемые вызовы судьбе, в течение полутора десятков лет практически всё время невероятно везло, я не могу не думать и о том, что кому-то – скажем, его оппонентам – одновременно столь же чудовищно не везло. И что, соответственно, в какой-то момент таким «симметричным неудачником», неосторожно связавшимся с «бесноватым», мог оказаться «отец родной» – Сталин И.В. А заодно с ним – и вся Страна Советов, которую авантюризм зарвавшегося в своей самонадеянности вождя едва не «подвёл под монастырь». Внимательно я отнёсся и к такому, казалось бы, вздорному утверждению Кристы Шрёдер о том, что накануне 20 июля 1944 года Гитлер якобы «чувствовал» готовившееся на него покушение генералов. Не склонен я смеяться и по поводу следующего высказывания бывшей секретарши фюрера: «Он (Гитлер) обладал чувствительностью медиума и магнетизмом гипнотизёра» («He was my chief», с.xviii). Дело в том, что подобные предчувствия (как вполне рациональные, так и абсолютно, казалось бы, беспочвенные) частенько являются частью «клинической картины» чрезвычайного везения того или иного человека. Правда, в какой-то момент пресловутый «внутренний голос» может начать подсказывать совсем «не то». Обычно это означает: более на удачу рассчитывать не стоит. Нетрудно догадаться, что тот или иной везунчик, как правило, оказывается последним, до кого доходит, что удача повернулась к нему спиной. И, соответственно, пытается игнорировать этот печальный факт – вплоть до полной потери всего, что его невероятное везение принесло до начала полосы неудач. Наполеон, Гитлер и многочисленные любители азартных игр – яркое подтверждение действенности этого правила. По этой причине гораздо более «везучими» оказываются те любимцы удачи, которые стараются на неё, по возможности, полагаться как можно реже. И которых жизнь периодически – видимо, чтобы не забывали об обратной стороне везения – бьёт по голове.

Несмотря на большое количество интересных фактов, сообщённых авторами «гитлериады», я не нашёл в их воспоминаниях того, что искал – хотя бы короткого упоминания о некоем странном событии, произошедшем накануне 22 июня 1941 года с людьми, имевшими прямой или опосредованный доступ к Гитлеру. Как оказалось, ни Шрёдер, ни Линге, ни Кемпка вообще не упомянули о последних предвоенных днях ни одним словом. Впрочем, даже в отсутствие прямых признаков существования «неизвестного элемента», в мемуарах бывших соратников Гитлера оказалось немало косвенной информации, так или иначе говорящей в пользу моей гипотезы.

В первую очередь, из свидетельств личного помощника, секретарши и шофёра фюрера следует, что его устранение никак нельзя было считать невозможным. Вот что написал по этому поводу Линге, который в интересующий нас период проводил с Гитлером больше всего времени: «После моего возвращения из плена в России я был удивлён утверждениями – которые повторяются до сих пор – о том, что было практически невозможно приблизиться к Гитлеру, чтобы убить его. Это неправильно. Любой, обладающий хитростью, умением и решимостью, мог уничтожить Гитлера в любой из многочисленных удобных моментов, имевшихся для этого» («With Hitler to the end», с. 12). Понятно, что, если кто и обладал в те времена всеми перечисленными качествами в полной мере, то это были сталинские спецслужбы... Бывший шофёр Гитлера Кемпка сообщает интересный штрих в отношении тех самых «моментов». Оказывается, фюрер любил время от времени проехаться по ночному Берлину в скромном «Фольксвагене» – дабы спокойно проинспектировать архитектуру города («I was Hitler’s Chauffeur», с. 24). Важную информацию на этот счёт можно найти и в воспоминаниях Кристы Шрёдер, процитировавшей аффидавит (заверенное заявление) бывшего личного адъютанта Гитлера Отто Гюнше от 26 марта 1982 года: «...Никогда не существовало приказов проверять сумки персонала гитлеровской штаб-квартиры при входе и выходе из ставки, «фюрер-бункера» и жилых блоков сотрудников. После покушения 20 июля 1944 года не работавшие в «фюрер-бункере» посетители должны были сдавать свои пистолеты охране из РСД, а их папки и портфели проверялись» («He was my chief», с. 93). Иными словами, вплоть до середины 1944 года любой из сотрудников гитлеровского окружения или его гостей мог (сознательно или невольно) пронести с собой всё, что угодно, – включая оружие, бомбу или пробирку с патогеном.

Линге поясняет и основную причину удивительно философского отношения «бесноватого» к вопросам личной безопасности: «Он не опасался покушений на свою жизнь... Когда кто-нибудь поднимал вопрос о его безопасности, он обычно говорил: «Ни один германский рабочий не причинит мне вреда». Он не верил и в то, что на него может покушаться кто-то ещё – по крайней мере, до 1944 года. Он отвергал все очевидные меры предосторожности как чрезмерные... Он верил (и часто говорил об этом), что его бережёт «провидение» и что одного лишь присутствия телохранителя из СС было достаточно, чтобы отпугнуть любого потенциального убийцу. Более серьёзно он относился к возможности его насильственного устранения зарубежными противниками...» («With Hitler to the end», с. 12). Что ж, считаю, что Гитлер был абсолютно прав, опасаясь угрозы из-за рубежа... Согласен я и со следующим утверждением Линге: «Разумеется, любому, кто захотел бы уничтожить Гитлера «лицом к лицу», пришлось бы пожертвовать своей жизнью. Желающих пойти на такое не нашлось, и это, по-видимому, было единственной причиной того, что Гитлер дожил до дня своего самоубийства в апреле 1945 года» (там же, с. 13). Правда, Линге ошибается в том, что желающих пожертвовать собой не нашлось: их вполне хватало как минимум среди оперативников советских спецслужб. Как мы уже знаем из воспоминаний П. Судоплатова, в 1942–1943 годах НКВД не стал устранять Гитлера не из-за отсутствия «комсомольцев-добровольцев» (таких только в Берлине и его окрестностях ещё с весны 1941 года прятались десятки), а потому, что товарищ Сталин решил, что теперь «бесноватый» полезнее ему живым (пусть и не до конца здоровым).

Сообщает Линге и о том, что тов. Сталин был не одинок в своём желании покончить с главным нацистом: «Известных попыток покушения на жизнь Гитлера, – рассказывает он, – буквально единицы. В некоторых случаях он был на волосок от гибели... Незадолго перед войной (прим. автора: видимо, в 1939 году) адъютант принял для Гитлера букет роз от кого-то из толпы. После того как адъютант пожаловался на загадочное недомогание, букет был подвергнут тщательному осмотру, и обнаружилось, что шипы обработаны ядом. Это «цветочное» покушение привело к тому, что впоследствии всех цветов и прочих объектов следовало касаться исключительно в перчатках... Как-то Гитлеру, известному своей любовью к собакам, поднесли щенка. По неизвестной причине, животное было вне себя от ярости и искусало одного из членов эскорта» (там же). Впрочем, читая про отравленный букет и чрезмерно агрессивного щенка, трудно поверить в то, что покушавшиеся рассчитывали на гарантированный успех. А если так, то сомнительно, что за ними стояли серьёзные шпионские конторы – скорее, это были «любительские» покушения германских граждан, сводивших с фюрером личные счёты. То же самое можно сказать и о следующем эпизоде, описанном Линге: «В окружении (Гитлера) было запрещено пробовать пищу, присланную из-за границы. Несмотря на запрет, в 1944 году я не устоял и отведал подаренных фруктов. Результатом стало жестокое отравление, диагностированное доктором Морелем – персональным врачом Гитлера, которое приковало меня к постели на несколько недель. Личный врач каждый день осматривал Гитлера, а рейхсляйтер Альберт Борман (прим. автора: родной брат Мартина Бормана; интересно, что братья терпеть не могли друг друга) был обязан ежедневно пробовать не только пищу, но и воду» (там же, с. 14).

С течением времени Гитлер, по-видимому, почувствовал, что не может больше полагаться на «провидение» в той же степени, что и раньше. Линге отметил и это: «Гитлеру всегда везло (за исключением его ранений, полученных 20 июля 1944 года), но с течением времени он постепенно становился всё более осторожным» (там же, с. 13). Интересно отметить, что германский рабочий Эльзер, подложивший в конце 1939 года бомбу с часовым механизмом в мюнхенской пивной, где должен был выступать Гитлер (тот чудом избежал смерти: погибли лишь несколько «старых борцов»), не только не был расстрелян, но ещё и содержался в относительно комфортных условиях и изготавливал взрывные устройства по заказу фюрера до самой своей смерти (наступившей, по-видимому, не в результате казни эсэсовцами, а от английских авиабомб). «...Остаётся загадкой, – вполне справедливо замечает Линге, – почему Эльзер, которого Гитлер должен был бы стремиться уничтожить, оставался в живых почти до самого конца в обстановке, когда все мужчины и женщины, имевшие хоть какое-то отношение к графу фон Штауффенбергу, были перевешаны как животные... Немецкий коммунистический лидер (Эрнст) Тельман и Эльзер были для него «людьми с характером», в которых он видел то, что вызывало его восхищение» (там же, с. 18).

Я не знаю, удастся ли мне или кому-то другому когда-нибудь обнаружить прямые доказательства подготовки, попытки осуществления и провала операции «козырная карта». Российские генералы от науки до сих пор упорно отпираются даже от давно ставшего очевидным факта подготовки Сталиным агрессии против Германии летом 1941 года. Как можно догадаться, ещё упорнее (с пеной на губах и криком, переходящим в тяжёлый хрип) они отрицали бы правильность моей теории. Ведь, если правдивость гипотезы Резуна-Суворова подтверждается тысячами независимых свидетельств, то информация о тайной операции, подобной «козырной карте», могла бы стать достоянием гласности исключительно в результате доброй воли российского руководства и хранителей российских архивов. Но полагаться на эту самую «добрую волю» я бы – по вполне понятным причинам – не стал. Даже если бы таковая и имелась, то слишком уж наивно было бы надеяться на то, что старавшийся не оставлять бумажного следа Сталин не побеспокоился об уничтожении документов, проливающих свет на такое. Как мне кажется, остаётся рассчитывать на то, что со временем будут обнаруживаться косвенные доказательства. И искать их, по моему мнению, сподручнее в германских архивах. В свете того, что случилось с Иоахимом Хофманом и некоторыми другими немецкими историками, поддержавшими Суворова, я бы не стал ожидать спокойной реакции тамошних «левых» на успешные результаты подобных поисков. Наконец, остаётся надежда на то, что после опубликования этой книги откликнутся ещё живые участники событий или их потомки... Впрочем, вполне возможно, что гипотеза о «железном аргументе» – всего лишь продукт моего воображения. Но торопиться отказываться от неё я бы не стал – по крайней мере до того момента, пока кто-нибудь не предложит концепцию, способную «объяснить необъяснимое» более элегантным образом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.