21 июня: «Сдать патроны!»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

21 июня: «Сдать патроны!»

В начале данной работы я уже касался вопроса о необъяснимых, казалось бы, шагах советского руководства по демонстративному снижению боеготовности некоторых частей и соединений Красной Армии в последний предвоенный день. То же впечатление, кстати, складывается и у современных историков. М. Солонин, в частности, пишет: «В войсках западных приграничных округов начали происходить без преувеличения загадочные события, которые трудно охарактеризовать иначе как преднамеренное снижение боевой готовности» («23 июня – «День М», с. 268). Приведённые в предыдущих главах примеры касались в первую очередь Западного Особого военного округа. Но то же самое происходило и в других округах.

Так, В.С. Петров в своей книге «Прошлое с нами» сообщает, что утром 21 июня1941 года командир его батареи (прим. автора: дело происходило в Киевском Особом военном округе) получил приказ, «отменяющий состояние боеготовности дивизиона» (в котором тот находился с апреля) и разрешивший выходной день. Ради этого с субботы на воскресенье был даже перенесён строевой смотр. Только что назначенный новый командир артдивизиона объявил, что «нужно быть готовым к выполнению любого приказа командования», после чего «вместе с командирами батарей отбыл в штаб и оттуда – на ужин в городской ресторан» (сс. 71 и 76). Николай Осокин (сборник А. Драбкина «Огневой вал») рассказывает, что «за неделю до войны (прим. автора: дело происходило в ПрибОВО) выдали нам боевые секретные противогазы, медальоны (чёрные пластмассовые свинчивающиеся трубочки), в которые следовало вложить бумажку со своим званием, именем и отчеством. Были ограничены отпуска офицеров, увольнения личного состава» (с. 36). С другой стороны, через шесть дней всё вдруг поменялось: «21 июня 1941 года, получив разрешение своего непосредственного начальника, нового командира полка майора Попова, и оставив за себя начальника штаба дивизиона, я выехал из полкового лагеря в Казлу-Руда поездом в Каунас на выходной день». Осокин подчеркнул, что перед этим неожиданно предоставленным выходным «почти месяц не виделся со своей семьёй» (там же, с. 37).

В своей книге «Красная Армия в 1941 году» Р. Иринархов приводит целую подборку подобных фактов, касающихся Прибалтийского Особого военного округа:

«Генерал Кузнецов (прим. автора: командующий ПрибОВО) разрешил эвакуировать семьи военнослужащих из приграничных районов в глубь территории СССР, но уже 20 июня народный комиссар обороны приказал отменить это распоряжение и вернуть семьи обратно» (с. 406). Сразу отметим, что этот «отменяющий» приказ Тимошенко обернулся смертью и страданиями тысяч женщин и детей. Не думаю, что он пошёл на этот шаг просто так – по дурости или из-за полного безразличия...

«21 июня 1941 года, в 14 часов 30 минут, – продолжает Р. Иринархов, – командующий округом (ПрибОВО) отдал приказ о введении светомаскировки в гарнизонах и местах сосредоточения войск. А уже к вечеру этого же дня он получил очередной нагоняй из Генерального штаба РККА, в котором говорилось, что этим несогласованным с наркомом обороны указанием нанесён ущерб промышленности Прибалтики (!). Генерал армии Жуков потребовал от Кузнецова немедленно отменить это указание и дать объяснение народному комиссару обороны СССР» (там же). Не трудитесь искать «объяснение» этого удивительного приказа в жуковских «Воспоминаниях и размышлениях»: там на этот счёт ни «гу-гу». Тимошенко же мемуары писать не стал: видно, совесть не позволила... Интересно отметить и то, что противовоздушную оборону Прибалтики приводили в состояние повышенной боевой готовности практически одновременно с московской: выше уже говорилось о том, что примерно в 14.0021 июня (по странному совпадению, это произошло практически сразу после получения немецкими штабами условного сигнала «Дортмунд») И.В. Сталин приказал привести ПВО Москвы в состояние «75% готовности».

Кроме того, подсказывает Р. Иринархов, в ПрибОВО «запрещалось начавшееся минирование на опасных участках обороны; у бойцов стрелковых дивизий, находившихся на границе, отбирались боеприпасы и сдавались на гарнизонные склады. Все эти мероприятия вызывали недоумение в войсках. Так, в документе 11-й армии отмечалось: «Вместо ускорения сосредоточения частей армии в оборонительные районы штаб округа дал указание вести нормальную учёбу в лагерях, и ещё 21 июня у красноармейцев отобрали патроны...» А в ночь на 22 июня 1941 года командование армий вообще получило приказ от начальника штаба ПрибОВО на отвод войск от границы» (там же). Надо же: с одной стороны, генерал Кузнецов и штаб его округа (пардон: фронта!) ещё 18 июня предупреждали командиров своих мехкорпусов о вот-вот готовой начаться войне (об этом подробно писалось в моей книге «22 июня: никакой внезапности не было!») и 21 июня в обед подняли уровень готовности ПВО (и так бывшей, согласно И. Буничу, на высоком уровне). С другой стороны, уже после обеда 21 июня с какой-то стати начали отвод войск с исходных рубежей для атаки... То, что всё это действительно происходило в Прибалтике в самый канун войны, подтверждают и те, кто подобные приказы выполнял (или, наоборот, игнорировал): «В тот же день (прим. автора: 20 июня 1941 года), – свидетельствует Иван Зеков (сборник А. Драбкина «Огневой вал»), – в лагере побывала группа работников штаба (прим. автора: по-видимому, штаба округа) во главе с генералом. На лесной поляне был собран командный состав частей, находившихся в этом лагере (прим. автора: помимо двух артполков, в лагере у Казла-Руда базировались как минимум части одной стрелковой и одной танковой дивизии). Генерал был немногословен, угрюм, сердит. Как видно, что-то не понравилось ему здесь.

– Ходят сплетни, – начал он, – будто Гитлер в ближайшее воскресенье (!) начнёт против нас войну. Так вот, брехне этой не верить! Никакого нападения немцев не ожидается. Наверное, читали заявление ТАСС от 16 (?) июня. И ещё скажу: наши дипломаты договорились с немцами для смягчения обстановки на границе отвести с обеих сторон пехоту в тыл на пятьдесят километров. Так что мы разрешаем комсоставу частей, находящихся в лагерях, в выходные дни выезжать на зимние квартиры к семьям. Учёбу личного состава вести по обычным программам. И ещё одно: прицельные устройства пушек сдать для проверки в окружную мастерскую в Риге» (с. 221).

Эта не очень длинная цитата ставит перед нами сразу несколько вопросов. Не будем останавливаться на том, по каким таким «необычным» программам велась боевая учёба в частях и соединениях Красной Армии до 20 июня 1941 года и в чём заключалась их «необычность» или «ненормальность»: с этим, думаю, уже давно наступила ясность. По-настоящему меня заинтересовало совсем иное. Во-первых, почему штаб округа, явно хорошо осведомленный о дате германского нападения, с одной стороны, предупреждал генералов о неминуемом начале войны (см. с. 48 мемуаров П.А. Ротмистрова, служившего начштаба в 3-м мехкорпусе того же Прибалтийского ОВО), а с другой стороны, сообщал командирам среднего и нижнего звена прямо противоположную информацию – мол, «не будет никакой войны»? Откуда взялись разговоры о якобы достигнутой дипломатами договорённости отвести войска от границы? Кто, с кем и о чём конкретно договорился?Почему историкам ничего не известно о подобной договорённости? Как объяснить, тем не менее, что советские войска выполняли (или, вернее, делали вид, что выполняли) требование немцев, никогда не выдвигавшееся официальным порядком, но зато озвученное в одной из ведущих американских газет – New York Times – ещё 15 июня 1941 года? В другой работе цикла – «22 июня: никакой внезапности не было!» – я уже писал о том, что в этот день New York Times напечатала заметку Д. Бригхэма (Daniel T. Brigham) со следующим красноречивым названием: «Clash Is Expected Soon/Germans Are Expected to Attack Soviet First in Poland» («Столкновение ожидается в ближайшем времени/Считается, что немцы сначала нападут на Советы в Польше»). Ещё 14 июня 1941 года швейцарский корреспондент газеты продиктовал по телефону в редакцию из Берна: «Местные дипломатические круги считают, что давнее соперничество между Россией и Германией достигло критической точки и что политические и военные события возможны в любой момент. Имеющиеся свидетельства указывают на военное столкновение – возможно, вдоль русско-германской разделительной линии в Польше – в течение следующих десяти (!) дней... Последние немецкие требования, по сообщению дипломатов нейтральных стран, включают отход как минимум половины советских войск к востоку от границы; перебазирование военно-воздушных группировок из Брест-Литовска и Львова; увеличение поставок советского бензина, нефти и зерна, а также допущение немецких контрольных комиссий для наблюдения за отводом русских войск...»

Можно, конечно, предположить, что появление данной информации в международной прессе являлось очередным «выбросом» – частью развёрнутой ведомством Геббельса кампании дезинформации, набиравшей обороты по мере приближения даты нападения. Но почему тогда министр пропаганды Рейха, комментируя Заявление ТАСС от 13 июня, написал в своём дневнике 16 июня 1941 года буквально следующее: «Мы храним ледяное молчание» («The Goebbels Diaries. 1939–1941», с. 413)? Кто же тогда с германской стороны это «ледяное молчание» нарушал?Кто вёл переговоры и достигал неких конкретных договорённостей с Хозяином?

Понятное дело, что вконец запутавшиеся в этой непонятной им большой игре советские офицеры не всегда торопились выполнять преступные по сути приказы. Скажем, командир артполка Зекова майор Попов вечерком собрал комсостав и «строго наказал орудийных прицелов не сдавать». И ещё: «никаких увольнений на выходной. Всем быть в своих подразделениях круглые сутки». Тем не менее, как мы помним из воспоминаний командира батареи Зекова Николая Осокина, тот всё же выехал вечером 21 июня в Каунас и встретил войну (в начало которой – как и Сталин И.В. – Осокин сначала не поверил) в постели с соскучившейся за месяц супругой.

Мало того, Зеков подсказывает, что «с наступлением сумерек от границы в тыл потянулись колонны пехотных подразделений. Всё-таки стрелковые части начали отводить, а в лагерях оставались танкисты, сапёры, артиллеристы. Такой оборот дела, – справедливо замечает Зеков, – многих обеспокоил. Хорошо, если немцы отведут свою пехоту. А если нет? Тогда наши вспомогательные части останутся без пехотного прикрытия и могут стать лёгкой добычей агрессора в первый же день войны (прим. автора: именно так и произошло). В 21.00 командир полка распорядился завести тягачи и отбуксировать пушки в соседний лес. Боевым расчётам приказал быть при пушках (прим. автора: выходит, что уже в 21.00 21 июня артполк Зекова был приведён в состояние повышенной боеготовности!). В лагере оставался штаб, взводы управления, связи и другие» (там же).

Итак, пока пехоту для отвода глаз перебрасывали на пятьдесят километров в тыл, механизированные корпуса (и механизированные артполки) на всём протяжении западных границ СССР делали прямо противоположное – выдвигались ещё ближе к границе, выполняя описанный мною в книге «22 июня: никакой внезапности не было!» приказ «из леса в лес». Тот, напомню, был получен всеми фронтами 17–18 июня. Якобы «достигнутые дипломатами» договорённости никак не повлияли и на выдвижение к границе «глубинных» стрелковых корпусов. Движение это началось ещё 1518 июня и некоторые дивизии «второй линии» как раз и достигли приграничья вечером 21 июня. Об этом я подробно писал в другой работе цикла «Большая война», посвящённой так никогда и не объявленным миру планам советского руководства. Предлагаю в этой связи вновь обратиться к воспоминаниям В.С. Петрова, касающимся последнего предвоенного вечера: «По дороге со стороны Хотячева показалась колонна. Зыпылённые пехотинцы шагали бодро. У монастыря головная колонна затянула песню... Пехотинцы дорожили своим именем, об этом можно было судить по их выправке. Мы смотрели на мерно покачивающиеся шеренги» («Прошлое с нами», с. 77).

То, что одновременно с подходом к границе дивизий «второй линии», передовые части Киевского Особого военного округа (к тому времени превращённого в Юго-Западный фронт) демонстративно отводились «назад», свидетельствует тогдашний заместитель наркома обороны К.А. Мерецков. Что касается приграничных частей, то ещё в конце мая Мерецков, «взяв на себя инициативу», «сообщил командарму-5 генерал-майору танковых войск М.И. Потапову (прим. автора: 5-я армия КОВО являлась ярко выраженным ударным войсковым объединением), что пришлю своего помощника с приказом провести опытное учение по занятию укреплённого района частями армии, с тем чтобы после учения 5-я армия осталась в укреплённом районе» («На службе народу», с. 198). Конечно, «остаться в укреплённом районе» звучит вполне «оборонительно», но по сути может означать (и означало) прямо противоположное: «занять исходный рубеж для атаки». Важно подчеркнуть, что сам замнаркома не имел полномочий на отдачу такого приказа: командованию округа и армии потребовалась официальная бумага из Москвы. В начале июня вышеуказанные учения по «занятию укрепрайона» – то есть сосредоточение стрелковых соединений ударной армии Потапова «у пограничных столбов» состоялось. Командир 15-го стрелкового корпуса 5-й армии И.И. Федюнинский подтвердил сей факт в своих мемуарах: «Вернувшись в штаб корпуса (прим. автора: в начале июня 1941 года), я позвонил командующему 5-й армией генерал-майору танковых войск М.И. Потапову. Попросил разрешения по два стрелковых полка 45-й и 62-й дивизий... вывести из лагерей в леса, поближе к границе, а артиллерийские полки вызвать с полигона. В этом случае войска будут находиться в восьми километрах от границы, в густом лесу. Командарм, подумав, согласился» («На Востоке», с. 222). Но тот же К.А. Мерецков пишет, что как минимум некоторому количеству стрелковых соединений перед самой войной пришлось «поворачивать оглобли»: «Передвижение соединений из второго эшелона было разрешено, но по указанию Генштаба войскам КОВО пришлось оставить предполье и отойти назад» («На службе народу», с. 202). Судя по всему, то же самое собирались делать и на будущем Южном фронте – в Одесском военном округе, но в последнюю минуту почему-то решили, что на советско-румынской границе такой маскарад не нужен: «До рассмотрения сходной инициативы Одесского военного округа дело не дошло. В результате на практике войска этого округа были в канун войны, можно считать, в боевой готовности...» (там же).

Разумеется, демонстративный отвод от границы передовых стрелковых соединений приграничных округов был отмечен немцами. Дневник Гальдера за 23 июня 1941 года содержит следующую запись: «Командование группы армий «Север» считает даже, что такое решение (прим. автора: «об общем отходе») было принято противником ещё за четыре дня до нашего наступления» («Военный дневник», т. 3, с. 33). Интересно, что советский редактор гальдеровского «Дневника» – генерал-лейтенант Жилин – сопроводил эту запись следующим комментарием: «такого решения советское командование не принимало» (там же, с. 35). Что ж, может, именно такого решения – об «общем отходе» и за четыре дня до немецкого нападения – Сталин и его военные действительно не принимали. Но ведь приказ об отводе как минимум части стрелковых дивизий (или полков) передового эшелона действительно имел место. Возникает резонный вопрос: почему генерал-лейтенанту Жилину мучительно захотелось соврать?

Если верить И. Буничу, «неожиданная» директива о демонстративном снижении боеготовности в некоторых соединениях именно в период с 20 по 23 июня поступила из Генштаба в приграничные округа ещё 16 июня. О частичном отводе пехотных дивизий «первой линии» ясно свидетельствуют те, кто эти приказы отдавал и выполнял. Почему же выдающийся партийный историк Жилин не упомянул об этом ни единым словечком?.. Любопытно отметить, что начальник Генштаба сухопутных войск Рейха при этом не делает никаких комментариев по поводу загадочных «дипломатических договорённостей», о которых знал советский Генштаб и, соответственно, штабные офицеры советского ПрибОВО (уже к тому времени превратившегося в Северо-Западный фронт, который и противостоял упомянутой выше немецкой группе армий «Север»).

Это может означать две вещи: либо Гальдер ничего об этом не знал; либо знал, но сделал вид, что не ведал, даже делая запись в своём личном дневнике, поскольку загадочных «договорённостей» с германской стороны достигли совсем не дипломаты, уполномоченные на то фюрером и германским МИДом. То есть если кто-то где-то и вёл секретные, ни в каких исторических работах не упоминающиеся переговоры, то Гальдер о них ничего не слышал. А вот в штабе советского Прибалтийского Особого военного округа о них почему-то знали. И даже отдавали вполне конкретные приказы по демонстративному и, скажем так, «неискреннему», отводу войск от границы. Откуда-то пронюхали об этих тайных консультациях и ушлые американские газетчики. Причём сделали это 14 июня 1941 года – ещё до отданного нацистским руководством 15 июня тайного распоряжения о выбросе «дезы» по поводу вот-вот готовых начаться советско-германских переговоров и о якобы предстоящем приезде Сталина в Берлин (см. дневниковую запись Геббельса за 16 июня 1941 года, «The Goebbels Diaries. 1939–1941», с. 416). Чудеса, да и только...

В своей книге «22 июня. Анатомия катастрофы» историк Марк Солонин так и характеризует все эти вроде бы нелогичные перемещения советских войск вблизи границы: «загадочные, и по сей день не поддающиеся однозначной интерпретации, внешнеполитические «игры» Сталина...», в результате которых «планы прикрытия так и не были приведены в действие» (с. 85). Но продолжим «инвентаризацию» фактов о демонстративном снижении боеготовности приграничной группировки Красной Армии и ВВС накануне войны...

«Командующий 4-й армией генерал-майор Коробков, – пишет Р. Иринархов теперь уже о том, что происходило в Западном Особом военном округе, – хотел поднять по боевой тревоге 42-ю стрелковую дивизию, дислоцировавшуюся в Брестской крепости, но посоветовался с генералом Павловым (прим. автора: командующим округом/фронтом), а он не разрешил...» («Красная Армия в 1941 году», с. 413). «Командир 86-й стрелковой дивизии полковник М.А. Зашибалов хотел поднять дивизию по тревоге и выдвинуть её к границе – командир 5-го стрелкового корпуса генерал-майор А.В. Гарнов не разрешил...» (там же). «Ещё 20 июня 1941 года командиры авиационных соединений получили телеграмму командующего ВВС округа генерала И.И. Копца: «Привести части в боевую готовность. Отпуска командному составу запретить, находящихся в отпусках отозвать». Но 21 июня этот приказ был отменён, в результате на земле в первый же день войны от ударов противника была потеряна почти вся авиация округа» (там же). Напомню также, что сам Копец, которого заставили поступить столь преступным образом, увидев результаты нападения Люфтваффе на аэродромы авиации округа, застрелился. Совершенно очевидно и другое: останься Копец в живых, его бы поставили к стенке – как поставили Павлова и всех остальных его замов...

«Очень много неясных распоряжений и указаний, – делится Р. Иринархов ситуацией в Белоруссии, – полученных войсками округа перед началом боевых действий и не имеющих ответа по сей день:

– запрет на рассредоточение авиации перед войной (прим. автора: на самом деле, вполне логичный приказ: рассредоточенную авиацию было бы потом трудно сосредоточить – для нанесения массированного «ответного удара»);

– изъятие боекомплектов из дотов и танков и сдача их на склады;

– полученное перед войной указание на просушку топливных баков самолётов;

– приказ на изъятие с пограничных застав автоматического оружия;

– полученное в войсках сообщение о пролёте через границу больших групп самолётов и запрете ведения по ним огня (прим. автора: вновь та же железная логика – надо было уберечь «сталинских соколов», только что разбомбивших немецкие аэродромы и возвращающихся домой, от огня своей собственной ПВО).

«По чьей команде делалось это? – недоумевает Р. Иринархов. – Что это – предательство или чья-то вопиющая неграмотность?» (там же). О преднамеренном предательстве, разумеется, речь не шла. Были вполне грамотными в военном деле и те, кто все эти приказы отдавал – Тимошенко, Жуков, Мерецков и прочие. Дело, скорее, в том, что «шибко грамотным» и чересчур хитрым оказался сам «магистр ордена меченосцев» – товарищ Сталин И.В.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.