Бизнес есть бизнес

Бизнес есть бизнес

Весной 1991 года советская экономика переживала самый глубокий за все время кризис. В 1989 году, по оценкам западных экспертов, советский валовой национальный продукт анемично возрастал ежегодно на 1,4 процента; к 1990 году считалось, что он сократился на 2,5 процента. Дальнейшее сокращение до 4,4 процента ожидалось в 1991 году, а на 1992 год предсказывалось сокращение на 14–20 процентов.

Уровень жизни неуклонно падал — в глазах многих исстрадавшихся советских граждан виновата в этом была перестройка. Горбачев и его коллеги предприняли демонтаж старой системы, но не создали — и даже четко не представляли себе — новой.

Советский руководитель именовал такое положение дел «переходным». Но если он многократно клялся децентрализовать контроль над экономикой, то взаимосвязанные министерства старались заблокировать реформы. Официальные разглагольствования насчет приватизации мало что значили при отсутствии законов, определяющих и защищающих частную собственность.

Постоянно занятый тактическим маневрированием между консерваторами и либералами по вопросам будущей политической структуры Союза, Горбачев и в экономике инстинктивно искал гибридную систему. Когда он и его советники произносили новое магическое слово рынок, они всегда сопровождали его смягчающим управляемый или регулируемый, что подразумевало некий компромисс между философиями Карла Маркса и Адама Смита.

С 1987 года у Горбачева один за другим менялись экономические советники, призывавшие его коренным образом изменить систему; это были: Абель Аганбекян, Леонид Абалкин, Николай Петраков и Станислав Шаталин. Хотя программы у них были разные, все они считали, что правительство должно отпустить цены, чтобы они отражали реальную стоимость продукции и наличие ее на рынке, — иначе, утверждали экономисты, все разговоры о переходе к рыночной экономике являются бессмыслицей и обманом. Кремль не сможет создать свободный рынок, пока он не прекратит субсидирование нерентабельных предприятий и не перестанет печатать в огромных количествах рубли, чтобы заткнуть большой дефицит в бюджете.

В конце 1990 года Горбачев поправел не только в политике, но и в экономике. К тому времени Шаталин и другие сторонники реформ либо отошли на обочину, либо — в некоторых случаях — стали тесно сотрудничать с Борисом Ельциным, планируя пересмотреть законы Российской республики.

К весне Горбачев уже открыто опирался на коммунистов-консерваторов, которые предупреждали, что инфляция, последующая за отпуском цен, и безработица, сопутствующая закрытию нерентабельных предприятий, вызовут социальные беспорядки и политический бунт в Советском Союзе.

Главным среди советчиков такого рода был плотный, стриженный «ежиком» премьер-министр Валентин Павлов, придерживавшийся как раз тех «командно-административных методов», которые Горбачев порицал в своих речах, но на которые часто опирался на практике. Павлов не только противостоял коренным реформам, но считал многих сторонников таких реформ либо сознательными агентами, либо бессознательными участниками заговора, задуманного западными капиталистами.

Это по настоянию Павлова Горбачев подписал в январе 1991 года указ, дававший КГБ право устраивать обыски на предприятиях, подозреваемых в сокрытии товаров, взвинчивании цен, спекуляции валютой и других формах «черного рынка» и «экономического саботажа». «Черным рынков» именовалось то, что на самом деле было свободным рынком, в котором реформаторы видели спасение страны. Поскольку советские законы крайне туманны и противоречивы в отношении того, что дозволено, а что нет, полицейские меры, установленные Павловым, явились сдерживающим фактором для развития предпринимательства.

Однако силовой удар Павлова вовсе не был непопулярен. Несмотря на все свое разочарование в коммунизме, у многих советских граждан еще четко хранился в сознании образ жирного мерзкого западного банкира, который, вцепившись в мешки с деньгами, пляшет на спинах рабочих.

Маленькие частные предприятия — или «кооперативы» — запрашивали сколько могли за свои товары и услуги. Поскольку цены у них были намного выше, чем в государственных магазинах, на них смотрели как на людей, наживающихся за счет «народа».

В своей кампании за пост президента России даже Ельцину приходилось быть осторожным и публично не слишком поддерживать реформаторов — сторонников свободного рынка. Один из конкурентов Ельцина на пост президента России, бывший премьер-министр, консерватор Николай Рыжков, выбросил лозунг: «Голосуя за Ельцина, вы голосуете за капитализм!» Большинство советских граждан знало, что реформа может принести страдания миллионам людей.

Буш был против идеи предоставления широкой финансовой помощи Советскому Союзу. Он считал, что американская помощь лишь поможет коммунизму отсрочить свое банкротство. Во время визита в Вашингтон в конце мая Андрей Козырев, министр иностранных дел России, согласился с этим. В ходе неофициальной встречи в Госдепартаменте он сказал: «Любые деньги, которые вы дадите центру, будут лишь зряшной тратой, более того — они помогут удержаться на плаву системе, которой надо дать потонуть». Он добавил, что 33 миллиарда долларов, предоставленных с 1989 года Германией в качестве помощи Советскому Союзу, просто купили существующей системе «лишний год жизни».

Даже те американские сенаторы и конгрессмены, которые в принципе готовы были помочь проведению советских реформ, предупреждали гостей из Советского Союза, что они не станут оказывать существенную помощь Кремлю, пока Кремль будет проводить политику, враждебную американским интересам и американским ценностям. При этом чаще всего приводились три примера: репрессии в Прибалтике, выделение значительной части валового национального продукта СССР на военные нужды и 13 миллиардов долларов, которые Кремль ежегодно выделяет левым режимам Афганистана, Анголы и главное — Кубы.

У Скоукрофта была еще одна причина скептически относиться к предоставлению крупномасштабной помощи. Он считал, что Соединенные Штаты и их западные партнеры должны помогать росту новых хрупких демократий в Восточной Европе, и не хотел, чтобы выделенные на это фонды были направлены на куда менее многообещающую перспективу советской реформы или — что еще хуже — на продолжение субсидирования советской командной системы.

Сам Буш разделял эти опасения — его тоже тревожила неспокойная политическая атмосфера в Советском Союзе. Когда вопрос о помощи СССР возник на совещании в Белом доме, он покачал головой и сказал: «Я думаю, лучше подождать, пока ситуация не прояснится».

Однако проблема помощи не отступала на задний план — в значительной степени потому, что советские официальные лица то и дело поднимали об этом вопрос. В конце марта Горбачев написал Бушу, прося предоставить заем на 1,5 миллиарда долларов для закупки американского зерна на международном рынке. Письмо было короткое и составленное в таких туманных выражениях, что чиновники в США сначала решили: Горбачев просит 500 миллионов долларов в дополнение к кредиту в 1 миллиард долларов, который США предоставили в декабре 1990 года. Только запросив советское правительство о разъяснении, они поняли, что Горбачеву нужен новый заем в 1,5 миллиарда долларов.

Горбачев полагал, что Соединенные Штаты быстро согласятся на его просьбу. В конце-то концов заем ничего не будет стоить американским налогоплательщикам (разве что Советский Союз окажется неплатежеспособным), зато он выгоден американским фермерам, которые первыми в ряду других продадут свою продукцию Советскому Союзу.

Виктор Комплектов, квалифицированный американист из Министерства иностранных дел, сменивший Бессмертных на посту советского посла в Вашингтоне, сказал американским официальным лицам, что без срочной закупки зерна за границей в Советском Союзе уже летом 1991 года начнется голод. Обращения Горбачева к Бушу становились все более резкими — он чуть ли не обвинял президента в том, что тот отказывается от обещанной поддержки перестройке.

На совещании в Белом доме в конце апреля 1991 года, на котором присутствовали Бейкер, Скоукрофт и министр финансов Николас Брейди, Буш пожаловался на напористость Горбачева: «Похоже, этот малый ничего не понимает Он, видимо, думает, что мы обязаны оказывать ему экономическую помощь, так как поддерживаем его политически. Надо дать ему урок по основам экономики. Бизнес есть бизнес. И займы денег дают на разумной финансовой и коммерческой основе».

В понедельник, 29 апреля, Буш, выступая перед журналистами радиостанций, вещающих на фермерские штаты, заметил, что законы, регламентирующие предоставление в долг народных денег иностранным правительствам, требуют строго определенного уровня кредитоспособности. А любой человек, видящий, как в Советском Союзе растет дефицит платежного баланса, усомнится в способности страны расплатиться по долгам.

Буш сказал, что, «к сожалению», Советский Союз еще не приступил к рыночным реформам, «к которым, как я думаю, стремится Горбачев» и «к которым, как я знаю… стремится г-н Ельцин».

Советское посольство в Вашингтоне направило в Москву сообщение о высказываниях Буша. Горбачев прочел и вскипел. Не будучи сведущ в западной экономике, он принял «кредитоспособность» за синоним «надежности», которой, как понял Горбачев, из слов Буша, Советскому Союзу недостает.

Не понравилось Горбачеву и высказывание Буша о том, что Ельцин больше привержен рыночным реформам, чем он. Горбачев спросил своих советников, не меняет ли Буш своей политики по оказанию Кремлю поддержки, предполагая, что ситуация в Советском Союзе будет ухудшаться. Или президент потерял веру в Горбачева лично?

В начале мая Горбачев напрямую выразил протест Мэтлоку: неужели Буш не понимает, какое воздействие имеют его негативные высказывания в Советском Союзе? Они же способствуют созданию впечатления, что страна разваливается и ею правит некомпетентное руководство; Буш подрывает доверие народа к Горбачеву. Мэтлок послал в Госдепартамент телеграмму, предупреждая, что Горбачев уязвлен высказываниями Буша.

В среду утром, 8 мая, аппарат Совета национальной безопасности направил Президенту копию высказываний Горбачева, и тот сказал: «Ого, да у нас тут, кажется, нарастает недопонимание». И Буш решил: надо что-то сказать, чтобы заверить Горбачева, что ни в американской политике, ни в его чувствах к нему не произошло никаких изменений.

В тот день Буш должен был встретиться с тремя прибалтийскими лидерами: президентом Литвы Ландсбергисом, премьер-министром Эстонии Эдгаром Сависааром и премьер-министром Латвии Иварсом Годманисом. На вопрос журналиста о том, что он скажет своим посетителям, Буш ответил, что заверит их в том, «что у нас крепкие и, по-моему, хорошие отношения с президентом Горбачевым… Если посмотреть, чего достиг Михаил Горбачев, — это же огромно.

Да, Советский Союз переживает трудное время в экономике. Но я не собираюсь забывать историю. И то, что сделал Горбачев для Восточной Европы, что он сделал в плане перестройки и гласности заслуживает моего уважения. Словом, мы разбираемся с фактами по мере того, как они к нам поступают. Но я не хочу появления трещины в отношениях, которые были такими крепкими, которые так великолепно служили нам в последнее время».

В комнате для совещаний Буш убеждал лидеров Прибалтики вступить в переговоры с Кремлем, чтобы центральное правительство не наложило на них убийственных экономических санкций. Годманис, выступавший глашатаем группы, уверенно заявил, что Ельцин этого не допустит. «Россия будет нашим защитником», — сказал он. Ельцин и Козырев неофициально обещали не допустить «экономического шантажа в отношении Прибалтийских государств».

Буш на мгновение лишился дара речи. Лидеры откалывающихся республик, казалось, считали, что только Ельцин стоит между ними и мстительным, готовым к репрессиям Горбачевым.

В субботу, 11 мая, Горбачев разговаривал с Бушем по телефону. Два лидера впервые беседовали со времени окончания войны в Заливе. Горбачев подчеркнул, что надеется, Буш одобрит предоставление дополнительных кредитов на закупку зерна. Если Америка по-прежнему будет воздерживаться от ответа, он начнет сомневаться в том, что американское правительство все еще полностью поддерживает его реформы.

Буш заверил, что задержка объясняется «отнюдь не политическими» причинами, — это проблема чисто экономическая. Он сказал, что направит в Москву делегацию во главе с Ричардом Кроудером, первым заместителем министра сельского хозяйства; в нее войдут: Эд Хьюэтт из аппарата Совета национальной безопасности и Юджин Макалистер, помощник госсекретаря по экономике и бизнесу.

Заявленной целью миссии было проанализировать кризисное состояние советского сельского хозяйства и выяснить потребности СССР в его продукции на долгий срок, приезд делегации должен был также показать Горбачеву, что Буш серьезно относится к его просьбе о срочной помощи. В то же время это позволяло администрации оттянуть решение вопроса о том, как ответить на требования Горбачева о кредитах на закупку зерна.

Делегация сначала направилась на Украину, которая ежегодно производит столько зерна, что вывозит его в другие республики. Киевское правительство, в котором нарастали националистические тенденции, не хотело, чтобы Соединенные Штаты облегчили Кремлю возможность закупать зерно не у них, а у американских фермеров. Кроме того, украинские лидеры знали, что, если центральное правительство займет у США 1,5 миллиарда долларов, выплачивать долг придется всем республикам, включая и Украину.

В Ставрополе, городе на юге России, где Горбачев возглавлял партийную организацию, делегация встретилась с владельцем тридцати шести птицеферм, который сказал им, что самой большой проблемой советского сельского хозяйства является не столько нехватка хлеба для населения, сколько нехватка кормового зерна для животных и птицы.

— Большая проблема в этой стране не голодные люди, — иронически заметил Кроудер своим спутникам, — а голодные коровы и куры.

В субботу, 25 мая, Мэтлок повез делегацию в Кремль для встречи с Горбачевым, которая продолжалась два с половиной часа. Горбачев был все еще зол на задержку с предоставлением кредитов для закупки зерна. Кроудер попросил Горбачева дать указание своему правительству с большей готовностью и точностью предоставить данные, необходимые для определения кредитоспособности Советов. Горбачев отрезал: все очень просто — Советский Союз всегда выплачивал свои долги за покупку сельхозпродукции. Он обратился к Бушу «с личной просьбой» о помощи — зачем же еще нужна какая-то информация?

И он пожаловался, что получает противоречивые сигналы из Вашингтона. Буш и Бейкер, похоже, по-прежнему поддерживают его, а вот «консерваторы» в администрации как будто настроены против него и того, что он пытается сделать. В качестве одного из примеров можно-де привести «хорошо известного антисоветчика» Роберта Гейтса, которого Буш только что назначил директором Центрального разведывательного управления.

Мэтлок не мог не отреагировать на это высказывание. Он сказал: «Мистер Гейтс куда меньший антисоветчик, чем председатель КГБ Крючков — антиамериканист». А Хьюэтт добавил: «Боб Гейтс гораздо лучше, чем вы думаете».

Вернувшись в Вашингтон в конце мая, Кроудер, Хьюэтт и Макалистер порекомендовали Бушу дать кредиты на закупку зерна. Они заявили, что удовлетворены заверениями Советов о том, что зерно, купленное с помощью американского займа, будет поделено справедливо между всеми республиками и Прибалтийскими государствами.

Если не считать срочных вливаний денег, вроде дополнительных кредитов на закупку зерна, Горбачев и его тогдашняя команда экономических советников не имели четкого представления о том, какую форму должна носить программа западной помощи. Администрация Буша, со своей стороны, хотела поощрить проведение реформ, но не знала, как лучше за это взяться.

В этот вакуум была втянута маленькая группа академиков, которые — в большинстве своем имели лишь небольшой опыт весьма пассивного участия в определении политики советского и американского правительств. После месяцев опробывания разных схем и «промывки мозгов» они выработали план, который окрестили «Согласие на шанс».

Согласно этой схеме, Запад обязывался предоставить — в определенные сроки — различного вида экономическую помощь, начав с продуктов питания, медицинской и технической помощи и перейдя со временем к широкомасштабному финансированию перестройки инфраструктуры страны. Стоимость программы в течение 1991–1993 годов должна была составить от 15 до 20 миллиардов долларов в год; тяжесть расходов делили между собой Соединенные Штаты, Европа и Япония.

За эту помощь советское правительство обязывалось предпринять конкретные шаги по проведению реформ, включая приватизацию, постепенную ликвидацию контроля над ценами со стороны правительства, сокращение субсидирования промышленности и рывок к полной конвертируемости рубля.

От Советского Союза главным автором «Согласия на шанс» выступал Григорий Явлинский, бывший заместитель премьер-министра РСФСР и соавтор — вместе с Шаталиным — программы «500 дней». С осени 1990 года Явлинский поддерживал тесный контакт с гарвардским политологом Грэмом Эллисоном. Через Роберта Блэкуилла, ставшего лектором в Гарварде, Эллисон пытался заинтересовать администрацию Буша своими идеями о том, по каким каналам Запад должен направлять помощь Советскому Союзу.

Эллисон и Блэкуилл сосредоточили свои усилия на том, чтобы заинтересовать «Согласием на шанс» бывшего коллегу Блэкуилла — Роберта Зёллика, который в начале 1991 года был назначен заместителем госсекретаря по экономическим вопросам.

У Зёллика возникли серьезные сомнения. Ему трудно было представить, что советское правительство, особенно находящееся в руках такого человека, как Павлов, захочет стремительно принимать требуемые меры по расчистке старого. А кроме того, он считал нереальным, чтобы высокоразвитые промышленные демократии были в состоянии выделять для этих целей до 20 миллиардов долларов в год.

Тем не менее он выслушал сторонников «Согласия на шанс». Эллисон и Блэкуилл представляли ту категорию избирателей — академическую элиту, занимающуюся внешней политикой, — которую Зёллик хотел сохранить на стороне администрации, а кроме того, его интересовал яркий молодой реформатор Явлинский и то, какую роль он может играть в будущем Советского Союза.

Эллисон и Блэкуилл предлагали «большой семерке» пригласить Горбачева в июле в Лондон на свою очередную встречу. Это продемонстрировало бы всему миру, что Запад признает свой вклад в успех перестройки.

Идея посадить Горбачева за стол «большой семерки» не встретила поддержки в Вашингтоне. Зёллик опасался, что присутствие Горбачева отвлечет внимание от других неотложных дел, как например, координация торговли и денежной политики внутри «большой семерки» для преодоления спада в экономике на Западе. А кроме того, это породит нереальные надежды на то, в какой мере внешний мир сможет помочь Советам выйти из экономического кризиса.

В апреле Явлинский получил приглашение на двухдневную конференцию экономистов, которая должна была состояться в Вашингтоне в конце месяца. Прежде чем принять приглашение, он переговорил с Примаковым — среди многочисленных обязанностей последнего была теперь внешняя экономическая политика, за которую он отвечал в новом Совете безопасности Горбачева.

В частных разговорах Явлинский называл Примакова «змеей», но он знал, что это был один из самых доверенных советников Горбачева. Примаков, в свою очередь, считал Явлинского человеком ярким, но зарвавшимся и наивным торговцем панацеями от всех бед. Однако он знал, что к Явлинскому хорошо относятся в кругу Ельцина и многие западные экономисты. И он вычислил, что участие Явлинского в вашингтонской конференции может способствовать последним усилиям Кремля удовлетворить требования о проведении экономических реформ, с которыми выступают как в стране, так и за границей.

В том же месяце Павлов обнародовал так называемый «Антикризисный план» — программу, удовлетворявшую как советских радикалов-реформаторов, так и западные правительства: сбалансированный бюджет, ускоренная приватизация, конвертируемость рубля и создание федеральной банковской системы. Однако в этой программе не было подробных разработок, и она привела лишь к укреплению власти центрального правительства по части запрещения забастовок и «стабилизации» цен с целью избежать гиперинфляции. Лишь позднее — и то постепенно — центральные власти отпустят цены и разрешат широкую приватизацию собственности.

Под влиянием того, что республики начали требовать суверенитета, Павлов внес изменения в план, передав часть функций из Москвы в другие столицы Советского Союза. Но основная концепция оставалась прежней: контроль над экономикой осуществлялся из центра.

Потягивая виски на квартире у Примакова, Явлинский и Примаков сочинили открытое письмо правительствам «большой семерки», в котором излагали просьбу о получении помощи Запада. Письмо призывало советских и западных экспертов «совместными усилиями» составить план «эффективных совместных действий реформаторского руководства СССР и «большой семерки». По мере того как Кремль начнет ускоренно переходить к рыночной экономике, Запад будет «готовить параллельный план действий» по экономической помощи.

Примаков и Явлинский не называли конкретных цифр, но привели пример: крупномасштабную помощь, которую Соединенные Штаты предоставили Японии и Западной Германии сразу после второй мировой войны. Не оставляло сомнений, что они думали о «совместных действиях», которые потребуют десятков миллиардов долларов в год.

Они утверждали, что, если Советскому Союзу придется самому кончать с коммунизмом и строить экономику свободного рынка, «чрезмерная социальная напряженность, которая неизбежно возникнет при трансформации такого масштаба в сверхдержаве, обладающей военной мощью, явится неоправданным риском и для самой страны, и для всего мира».

Это была плохо завуалированная угроза: если Запад откажется помочь, то хаос и нехватка продовольствия в Советском Союзе могут привести к тому, что волна эмиграции хлынет в Западную Европу, а среди республик, часть из которых имеет ядерное оружие, может даже начаться гражданская война.

На протяжении десятилетий Соединенные Штаты и Запад тревожила опасность, какую представляла собой военная мощь Советского Союза. А сейчас сами Советы — во всяком случае, два советника Горбачева — вдруг говорят американцам, что опасность для Запада представляет политическая и экономическая слабость СССР.

Во время телефонного разговора с Бушем в середине мая Горбачев предложил направить в Вашингтон делегацию, которая разъяснила бы, что делает правительство, чтобы «ускорить, расширить и углубить» реформу советской экономики. Группу возглавит Примаков; его будут сопровождать Явлинский и заместитель премьер-министра Владимир Щербаков.

После этого звонка Скоукрофт сказал Бушу: «Примаков на многое способен, но это не звезда «нового мышления». Не был таким и Щербаков. Он был не только правой рукой Павлова, но еще и возглавлял министерство экономики и прогнозирования. Это министерство возникло как преемник Госплана, который на протяжении долгого времени осуществлял контроль над всеми аспектами советской экономики.

Скоукрофт, Гейтс, Хьюэтт и Зёллик — все считали, что Примаков и Щербаков везут с собой Явлинского в качестве витрины, чтобы администрация Буша благосклоннее отнеслась к «Антикризисному плану» Павлова. Хьюэтт позвонил Грэму Эллисону в Кембридж и спросил, что он думает по поводу включения его коллеги в официальную делегацию Кремля.

Эллисон позвонил Явлинскому в Москву. Явлинский впервые услышал об этом от него.

В субботу, 18 мая, в Кремле Эллисон и Явлинский представили Черняеву резюме своего «Согласия на шанс». Помощник Горбачева сказал им: «Я не экономист. Но понимаю, когда что-то работает или не работает, а наша система не работает, и всё. То, что вы мне тут рассказываете, дает нам способ порвать с прошлым».

Эллисон взял с собой Явлинского в Вашингтон, где они неофициально встретились во вторник, 21 мая, с Зёлликом и Деннисом Россом. Явлинский объяснил, что, хотя он лично ближе к реформаторам из окружения Ельцина, он по-прежнему верит в Горбачева. «Михаил Сергеевич дал нам свободу, — сказал он. — Некоторые диссиденты вроде Сахарова сами добились свободы, а всех нас остальных спас Горбачев. И я хочу сделать все, что смогу, чтобы помочь ему».

Явлинский добавил, что и Запад должен помочь Горбачеву. Он отметил, что хотя такие концепции, как «новое мышление» и «взаимная безопасность» введены в обращение советским лидером, именно Соединенные Штаты наполнили эти лозунги содержанием и дали им направление своими конкретными предложениями о договорах по контролю над вооружениями и урегулированию региональных конфликтов. Теперь Запад должен так же поступить в отношении экономики. Он должен помочь Горбачеву «заполнить пробелы» в его программе.

Зёллик сказал в ответ, что трансформация экономики Советского Союза — дело куда более тяжелое, чем изменение его внешней политики. Он заметил, что Джеффри Сакс, экономист из Гарварда, которого Эллисон подключил к работе над «Согласием на шанс», публично назвал цифру в 300 миллиардов долларов. Такая астрономическая цифра способна дискредитировать не только план Эллисона и Явлинского, но и перспективу какой-либо помощи Запада вообще. «Вы не должны выглядеть как нищий, протягивающий жестяную кружку», — сказал Зёллик своему посетителю. Явлинский должен выступать в роли «патриота, старающегося спасти свою страну».

Явлинский ответил, что он вовсе не жаждет видеть, как Запад выписывает Советскому Союзу чеки на большие суммы — во всяком случае сразу: «Не давайте нам деньги с ходу. Вы только сделаете должниками наших детей. Вы должны обещать деньги в будущем, чтобы мы стали делать то, что должны делать сейчас».

Зёллик, Росс и Хьюэтт договорились о стратегии поведения с делегацией из Кремля. Примаков может быть ее главой, Щербаков может представлять правительство Павлова, но американцы дадут ясно понять, что Явлинский — единственный из этой троицы, чьи идеи администрация считает перспективными.

В понедельник, 27 мая, Буш позвонил Горбачеву и сказал, что он с нетерпением ожидает «интересной недели разговоров» с группой Примакова. По настоянию Хьюэтта Буш специально упомянул, что особенно хочет встретиться с Явлинским и послушать его.

Желая подчеркнуть это обстоятельство, Зёллик направил Мэтлоку в Москву телеграмму с поручением вполне определенно сказать Примакову, что «активное участие» Явлинского будет иметь решающее значение в успехе миссии.

А Примаков уже делал несколько попыток заранее исключить Явлинского из наиболее важных встреч в Вашингтоне. Когда Явлинский пригрозил пожаловаться непосредственно Горбачеву, Примаков отступил, хотя и он и Щербаков продолжали настаивать: раз они представляют советское правительство, они и должны вести все — или почти все — переговоры.

Вскоре по прибытии в Вашингтон Примаков отвел Хьюэтта в сторону и доверительным тоном сказал: «Знаете, Эд, Явлинский ведь работает на меня», то есть Хьюэтта не должно-де удивлять, что молодого человека будут держать в тени.

Предвидя такой ход, Хьюэтт сказал, что присутствовал при разговоре Буша с Горбачевым по телефону и слышал, как Горбачев подчеркнул, что Примаков и Явлинский приезжают в Вашингтон вместе, на равных правах. Примаков возразил, что и он, со своей стороны, слушал этот разговор в Кремле, и Горбачев ничего подобного не говорил.

Американцы ожидали, что Примаков официально попросит Запад о помощи, возможно, привязав это к сообщению о реформах, которые будут проводиться согласно плану, намеченному в «Согласии на шанс». Если бы Советы выдвинули такое предложение, администрация ответила бы всего лишь обещанием тщательно изучить план реформ.

Но Примаков с подобной просьбой не обратился — собственно он, казалось, был больше занят тем, чтобы уничтожить впечатление, что Советский Союз стоит с протянутой рукой. Он встал в позу посланца сверхдержавы, который хочет обсудить с официальными лицами другой сверхдержавы проблему, равно важную для обеих сторон.

На неофициальной встрече с межведомственной группой экономических экспертов администрации, возглавляемой Майклом Боскиным, председателем Совета экономических экспертов Буша, Примаков сказал: «Мы не нищие. Мы не стоим на коленях… Мы здесь, чтобы обменяться мнениями… Все мы тут повязаны… Вы вечно говорите о взаимозависимости. Ну так теперь у вас есть шанс доказать, что она существует».

Тактика Примакова состояла в том, чтобы убедить администрацию Буша в серьезности намерений Горбачева проводить экономическую реформу и постараться увеличить шансы на получение благоприятного отклика со стороны Запада на конкретные просьбы, которые могут поступить позднее от Советов. Первая из этих просьб будет, по всей вероятности, высказана, когда Горбачев выступит перед «большой семеркой» в Лондоне.

Получилось так, что миссия Примакова привела к обратным результатам. Она выявила, сколь противоречив и неадекватен подход центрального правительства к проблемам экономики и насколько не согласовано сотрудничество официальных лиц вроде Примакова и Щербакова с более нетерпеливыми реформаторами вроде Явлинского.

Американцы напрямик заявили Примакову, что они невысокого мнения об «Антикризисном плане» Павлова. Он страдал тем же коренным недостатком, которым всегда была поражена советская экономика: централизованное планирование и контроль при наличии рыночных механизмов, создаваемых правительственными указами. Зёллик резюмировал: «Нельзя командно-административными методами устанавливать рыночную систему. Она просто не будет работать». Затем он зашел к Явлинскому и поделился с ним своими взглядами.

Явлинский не делал тайны из своего неприятия плана: «Наша цель — не поддержать или видоизменить провалившуюся систему. Наша цель — создать новую». Он призывал к «скорому и решительному отказу от регулирования цен» и к «агрессивной приватизации» государственной собственности. Щербаков возразил, заметив: «Продвижение сверхрадикальным путем — нереалистично».

А Примаков прокомментировал американцам: «Высказывания двух моих коллег различны только в вопросах тактики, а концепция у них одна». Однако дальнейшие высказывания Явлинского побудили Примакова гневно посмотреть на него и напомнить, что «господин Явлинский должен следовать инструкциям, полученным от нашего президента».

Под конец Примаков отвел Зёллика в сторону и сказал, что взгляды Явлинского «не отражают мнения нашего правительства». Он добавил, что план Павлова «не настолько плох, как вы думаете».

Бейкер, принимая в среду, 29 мая, советскую делегацию, изложил несколько скромных предварительных мер, которые администрация готова была принять для демонстрации своего искреннего желания поощрить реформу. «Мы располагаем потенциалом сделать больше, когда удостоверимся, что вы всерьез решили двигаться к рыночной экономике», — заявил он.

Подобно «корзине инициатив», которую Буш — с большой помпой — преподнес Горбачеву на Мальте, новый американский пакет в основном состоял из старых идей. Буш еще год назад, во время встречи в верхах в Вашингтоне, обещал устранить поправку Джэксона — Вэника и направить новое торговое соглашение в конгресс — теперь это предложение снова присутствовало, являя собой классический пример того, как одну лошадь можно продавать дважды. Соединенные Штаты уже заявляли, что поддержат предоставление Советам особого ассоциативного статуса в Международном валютном фонде, — теперь Бейкер снова выступил с таким предложением.

Бейкер сказал, что с вложением частного американского капитала в советскую энергетику придется подождать до выяснения взаимоотношений между центром и республиками. А конгресс по-прежнему не желает ратифицировать новое торговое соглашение, пока советский парламент не внесет ясности по тем пунктам закона об эмиграции, которые можно толковать двояко.

Используя старый рефрен, Бейкер напомнил Примакову, что он ведь был министром финансов и его «по-настоящему беспокоит» план Павлова, потому что этот план «не будет работать, и вы не добьетесь хороших результатов». Вторя тому, что сказал Шеварднадзе за несколько дней до того насчет Союзного договора, Бейкер утверждал, что будь нечто вроде павловского плана принято два года тому назад, «за одним столом с вами сегодня сидело бы больше девяти республик». А теперь ход событий опередил подобные полумеры.

Примаков ответил общими словами: соглашение «девять плюс один» между Горбачевым и руководителями республик создало-де «благоприятные условия» для «радикальной реформы». Новый Союзный договор — Примаков предсказывал, что он будет подписан в ближайшие недели, — обеспечит права и в значительной мере суверенитет республик, и «центростремительные силы будут заменены центробежными».

Он считал, что как только республики признают выгоды сохранения «единого экономического пространства», они отойдут от своих первоначальных требований и останутся в советском сообществе, привязанные к Москве здоровым конвертируемым рублем.

Слушая это, американцы настраивались все более скептически. Они-то знали, что Советский Союз отнюдь не является единым экономическим пространством, а по сути дела представляет собой зону экономического бедствия, положение в которой с каждой неделей непрерывно ухудшается. В этом одна из главных причин, объясняющих, почему столь многие граждане Советского Союза предприняли попытки из него вырваться — индивидуально или коллективно, — и целые республики устремились к отделению. Как раз ничего не весящий рубль, равно как и страх перед КГБ, и неприятие господства Кремля побуждали людей отворачиваться от центра.

Хьюэтт увидел в логике Примакова не только изъян, но и ловушку: представление о едином экономическом пространстве включало не только девять республик, которые вели переговоры с Горбачевым о новом Союзном договоре, но и те шесть, которые стремились к полному отделению: Прибалтику, Грузию, Армению и Молдавию. И Хьюэтт спросил Примакова, будет ли этим шести «разрешено выйти» из Союза.

Примаков сказал: «Да, но этому должны предшествовать переговоры». И дал ясно понять, что переговоры будут длительные. А кроме того, грозно добавил он, у Кремля будут свои претензии к республикам, которые захотят отделиться.

Как и подозревали Хьюэтт и другие американцы, примаковская концепция единого экономического пространства, видимо, была частью более широкой политической стратегии, направленной на то, чтобы воспрепятствовать развалу Союза.

Бейкер заговорил о «политическом контексте» и «политической атмосфере», в которых администрация Буша станет рассматривать вопрос о помощи. Он имел в виду внутреннюю политику США: если Советский Союз не отпустит вожжи в Прибалтике, не прекратит своей поддержки Кастро и своих огромных расходов на оборону, сказал он, будет «нереалистично» ожидать, что американский народ и его представители в конгрессе проголосуют за какие-либо меры по поддержке советской экономики.

В пятницу, 31 мая, Буш принял в Овальном кабинете Примакова, Щербакова и Явлинского. Как и следовало ожидать, Примаков и Щербаков пытались исключить Явлинского из встречи, но Белый дом настоял на его присутствии.

Президент начал с того, что повторил свое желание видеть Запад «задействованным» в советской экономике и выразил надежду на то, что Соединенные Штаты найдут способ «поддержать подлинные реформы».

Предупрежденный заранее Хьюэттом президент счел необходимым обратиться к Явлинскому и попросил его изложить свои взгляды. Явлинский изложил свою теорию немедленной радикальной реформы цен и приватизации.

Примаков, насупясь, сказал, что рекомендации Явлинского «чересчур радикальны». Позже он сказал Бушу, что Явлинский — «толковый молодой человек» с «интересными идеями», но «не всегда практичными». Примаков подчеркнул, что только он один говорит за Горбачева.

Около полудня Буш снимался в Розовом саду со студентами Техасского университета, участвовавшими в состязании по плаванию. Репортеры спросили его о советской экономической делегации, и Буш постарался ответить расплывчато и вежливо. «Мне понравилось то, что я услышал», — сказал он. И добавил, что у него создалось впечатление: Советы «предпринимают то, что для них — да и в глазах мира тоже — является радикальными экономическими реформами».

Примаков был в восторге. Невзирая на нюансы, именно такой поддержки от президента он и ждал. Эллисон же и Явлинский были ошеломлены. По их мнению, публичная оценка Буша подорвала те усилия, которые они в течение недели предпринимали за закрытыми дверями, чтобы оттолкнуть Советы от плана Павлова и приблизить к «Согласию на шанс».

На самом-то деле эта неделя просто уменьшила и без того не слишком большой интерес администрации к «Согласию на шанс». Плохо скрытая напряженность в отношениях между Явлинским и другими советскими представителями усилила подозрения Зёллика, Росса, Хьюэтта и Боскина, что Явлинский не занимает сколько-нибудь авторитетного положения в Москве. У «Согласия на шанс» — сколь бы ни были значительны его концептуальные достоинства — не было необходимой политической поддержки на советской стороне, так что этот план не мог представлять интерес и для Вашингтона.

Так или иначе Буш не стремился брать от имени Соединенных Штатов обязательство оказывать широкомасштабную финансовую помощь Советскому Союзу, и миссия Примакова, считал Буш, давала ему новое прекрасное основание этого не делать.

В начале июня, направляясь на самолете № 2 в Будапешт, первый город в поездке по Восточной Европе, Дэн Куэйл дал интервью четырем сопровождавшим его журналистам.

Куэйл объявил «нестартующим» любой план прямой денежной помощи Советскому Союзу. Он сказал, что администрация Буша не станет субсидировать «неэффективную, обанкротившуюся экономическую систему»: «Пока Советский Союз не проведет необходимых систематических реформ, можно вкладывать туда сколько угодно денег — все равно не поможет». Особенно пренебрежительное отношение вызвал у него план Явлинского — Эллисона: «Гарвард насовал туда больше идей, чем существует проблем».

Это интервью Куэйла, опубликованное в «Вашингтон пост», отражало то, о чем говорили высшие должностные лица в частных беседах. Но это подрывало усилия Буша и Бейкера делать на публике вид, что правительство США в общем и целом поддерживает Горбачева, что оно открыто для обсуждения того, как Запад может поощрить проведение реформ, и готово рассмотреть оказание помощи Советскому Союзу — при условии, что американская позиция излагается в будущем времени и в условном наклонении.

В тот же день, когда высказывания Куэйла появились в «Пост», Горбачев в своей речи по поводу получения Нобелевской премии в Осло чуть ли не с отчаянием взывал к Западу о помощи. Считаю, сказал он, что движение, которое уже началось у нас в стране, имеет неплохие шансы и может рассчитывать на широкомасштабную помощь. «Сорвется перестройка — исчезнет и перспектива выхода к мирному периоду в истории, по крайней мере — в обозримом будущем».

А в Белом доме Буш сказал Бейкеру, Скоукрофту, Гейтсу и министру финансов Николасу Брейди, что миссия Примакова подтвердила сложившееся у него впечатление: предоставление широкомасштабной финансовой помощи Советскому Союзу — дело «проигрышное», пока Кремль твердо не обязуется взяться за проведение радикальных реформ.

Однако, сказал он, «я по-прежнему не хочу выглядеть так, будто захлопываю дверь перед Горбачевым», так как это лишь придаст смелости советским сторонникам жесткой линии, нанесет ущерб хрупкому согласию между Горбачевым и Ельциным и побудит европейских лидеров жаловаться на несговорчивость Вашингтона.

Президент сказал, что он легко представляет себе, как Горбачев появится на встрече «большой семерки» летом в Лондоне с «незрелым планом реформ вроде того, который привез сюда Примаков». Будучи убежден, что такое положение дел «только гарантирует отказ», Буш выступил против приглашения Горбачева в Лондон — для его же блага, утверждал он.

Тем временем сам Горбачев агитировал Коля и Миттерана, а они в свою очередь нажали на Буша и нового премьер-министра Великобритании Джона Мейджора, чтобы советского руководителя пригласили в Лондон в знак того, что Запад поддерживает его и его программу. Лидеры «большой семерки» выработали такой протокол встречи, который свел бы к минимуму впечатление, что Горбачев присутствует на встрече только в качестве гостя…

В среду, 12 июня, Борис Ельцин был избран президентом России 57 процентами голосов восьмидесяти миллионов избирателей. Впервые за всю свою историю Россия имела демократически избранного лидера.

Ельцин объявил, что посетит Соединенные Штаты в конце июня. Министерство иностранных дел СССР выступило с заявлением, в котором говорилось, что «нет оснований» толковать поездку Ельцина в США как вызов правительству Горбачева — скорее, она должна укрепить связи между США и СССР…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.