Прожектеры и правдолюбцы

Прожектеры и правдолюбцы

В Тайную канцелярию попадали различные предложения и проекты по части внутренней политики; их авторы полагали, что охрана государственной безопасности включает в себя более широкие задачи – или надеялись, что таким путем их предложения скорее дойдут до адресата и будут эффективнее воплощены в жизнь.

Восемнадцатого июля 1733 года явившийся в «летний дом» Анны Иоанновны в Петергофе сенатский секретарь Григорий Баскаков потребовал вручить бумаги ее величеству. Чиновника задержали и даже сочли «в уме повредившимся» – тем более, по отзывам сослуживцев, он «весьма пил». В адресованном императрице сочинении автор сокрушался об «умножении различных противных Богу вер» и для их искоренения призывал «идти с войною в Царьград». Но далее речь шла уже о конкретных непорядках: «несходстве» финансовых документов, «неправом вершении дел» и «страждущей юстиции». Секретарь предлагал приучать молодых дворян к «доброму подьяческому труду», для чего следовало завести при коллегиях 60 человек «юнкоров» под началом опытного приказного, который учил бы шляхтичей канцелярским премудростям на разборе конкретных дел.[615] После рассмотрения дела в Кабинете секретарь был освобожден без наказания – планы воевать «Царьград» и самим министрам были не чужды.

В 1751 году остепенившийся архивариус Мануфактур-коллегии Андрей Лякин (тот самый, который когда-то за пьянство на рабочем месте попал к Ушакову) осмелился подать в Тайную канцелярию свой проект «О избавлении российского народа от мучения и разорения в питейном сборе». Опытный чиновник с 40-летним стажем сожалел, что нельзя «вовсе пьянственное питье яко государственной вред искоренить», так как народ к нему «заобыклый» и «по воздуху природный и склонный». Однако он полагал, что корчемство и злоупотребления откупщиков можно пресечь отказом от привилегий и переходом к свободному винокурению с уплатой полагающихся налогов по примеру Украины, ибо «где запрещение – там больше преступления». Правда, автор здраво оценивал свои возможности, а также реакцию «многовотчинных господ» на перспективу ограничения их доходов и в случае высочайшего неудовольствия был готов постричься в монахи.[616] Следы этого проекта теряются в Сенате, куда дело было переслано из Тайной канцелярии.

Во все времена не переводились на Руси правдолюбцы. Рассказ о приключениях, проектах и смерти неистового «распопы» Саввы Дугина ждет читателя в следующей главе нашего повествования. Спустя три десятка лет, в марте 1761 года, купец из Нежина Михаил Пясковский, бросив дела, отправился в столицу и явился прямо в Тайную канцелярию, где объявил, что не может молчать – «Бог положил ему в сердце» лично посоветовать императрице, чтобы она «изволила смотреть за судьями и судами, что де ныне судьи суды производят неправедно».[617] Неизвестно, насколько от этого призыва улучшилось качество российского правосудия, но к самому автору оно оказалось милостивым: Пясковского не только «свободили», но даже не выпороли.

Другой представитель торгового сословия – устюжский купец Степан Бабкин – оказался не столь удачлив: в 1763–1767 годах он безуспешно пытался попасть на аудиенцию к Екатерине II, подал несколько многословных сочинений, в коих подробнейшим образом рассказывал о тонкостях таможенного дела и призывал прислушаться к его советам на предмет организации работы таможен, чеканки медной монеты и др. Однако императрица и ее советники не нашли в поданных проектах никакой «важности», за исключением желания их автора возглавить Кяхтинскую таможню на границе с Китаем. Раздосадованная Екатерина назвала Бабкина «вралем и дерзким человеком» и повелела ему жить в родном Устюге без выезда. Даже когда в 1772 году прожектер взмолился о выдаче ему паспорта для поездок по торговым делам, «кроме резиденции», Екатерина ему отказала; тогда упорный купец стал посылать свои проекты наследнику Павлу Петровичу, обещая в случае их реализации добавочный казенный доход в 10 миллионов рублей. Это очень раздосадовало государыню, и она приказала известить «враля», что в случае повторения подобных попыток его ждет сибирская каторга.[618]

В случае же отставного чиновника Гаврилы Попова власти не обошлись одними угрозами. 73-летний ветеран приказной службы в 1792 году осмелился подать в Сенат, Синод и лично высшим сановникам империи, включая канцлера А. А. Безбородко, дерзкие письма, в которых призывал освободить российских «землепашцев» от крепостного права, не то они (что крайне нежелательно) под влиянием французской «заразы» могут добыть свободу сами. Степень воздействия французских революционеров на российских крестьян чиновник явно преувеличивал, но за неуместные размышления был отправлен в Спасо-Евфимиев Суздальский монастырь и только в 1797 году выдан на поруки родственникам.[619]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.