Глава третья ПОСАДКА НА ПАЛУБУ
Глава третья
ПОСАДКА НА ПАЛУБУ
Голубое безоблачное небо над океаном перекрещено белыми самолётными следами наискось, точно Андреевский флаг.
Полётная палуба противолодочного крейсера «Киев». Самолёты вертикального старта. Вот один из них — ярко-синий иглоносый ракетоплан — выкатывается на площадку, обожжённую реактивным пламенем. Адская какофония вертикального взлёта начинается с тихого, быстро нарастающего воя, который затем заменяется пронзительным звенящим визгом, утопающим вскоре во вселенском рёве, от которого меркнет в глазах свет и начинает вибрировать грудная клетка.
За пилотской кабиной вздыбливается «загривок» воздухозаборника, и свирепый рёв подъёмно-маршевых двигателей вбуравливается в уши. Из разверзшегося зеленостворчатого брюха ударяет в палубу сноп пламени, и самолёт, расщеперившийся, словно взлетающий майский жук, приподнимается на трёх огнеструйных столпах. Миг надрывнейшего рёва — колёса отрываются от палубы; машина неуверенно — колёсам нужна твердь, — покачав, поболтав ими, порыскав, будто вынюхивая что-то, носом, медленно вздымается всё выше и выше и наконец зависает на высоте человеческого роста, оглашая всё вокруг ракетным грохотом.
Есть что-то бредовое, сюрреалистическое в этом зрелище: неподвижно висящий в воздухе самолёт, исторгающий чудовищный, рвущий барабанные перепонки рёв. Весь твой прошлый опыт протестует, возмущается: не верь глазам своим, что-то тут не так, ибо этого не может быть! Ну, просто как у Чуковского — «рыбы посуху гуляют, жабы по небу летают».
Но вот самолёт плывёт над палубой, уходит за её край и, быстро наращивая скорость, уносится, поджав закрылки и ноги-шасси…
После схлынувшего рёва рокот трактора покажется шёпотом ангела. Так они взлетают, и так они садятся. Но в жизни случается иногда такое, что потом долго не укладывается в сознании и чему не могут поверить даже специалисты…
Первые подробности этого беспрецедентного случая: в открытом океане самолёт с вертикальным стартом из-за каких-то технических неполадок не смог осуществить посадку на палубу корабля. Лётчик обязан, был катапультироваться, но решил спасти машину… Лётчик — майор Василий Петрович Глушко, 1951 года рождения, пилот 2-го класса.
К этим небогатым анкетным данным могу теперь добавить, что волосы у Глушко кучерявые, глаза карие, характер спокойный, общительный, а родом он из запорожских казаков…
Мы сидим с Глушко в кубрике дежурных экипажей, и, пока специалисты налаживают видеомагнитофон с записью посадки, Василий рассказывает:
— Летели группой. Нормально отстрелялись. На посадку заходил третьим. Вдруг на панели погасла лампочка, которая должна гореть. Доложил руководителю полётов. Был бы берег поближе, можно было бы сесть на запасной аэродром. А тут океан. Надо прыгать. В зоне корабля, как всегда, натовский самолёт-разведчик крутится. Такая злость меня взяла: кувыркаться на глазах супостата! Он же заснимет всё: как самолёт в воду падает, как лётчика вылавливают… Ну уж нет! Чувствую, что посажу. Не знаю как, но посажу! Уверенность такая была. Старые лётчики учили: принял решение — доводи до конца, начнёшь метаться — погибнешь. Решился, и сразу мысли, как на табло: «коснуться палубы ближе к корме», «сброс оборотов», «тормози!» Наши все сели. Самолёты вниз убрать не успели — оттащили их ближе к надстройке. Захожу на посадочную глиссаду. Корма всё ближе и ближе. Сгруппировался…
Тут заработал телевизор, и на экране возник звездообразный фас заходящего на посадку самолёта. Он мчится на оператора с огромной скоростью, кормовой срез пересекает на высоте человеческого роста. Резкий клевок. Самолёт, едва не ткнувшись носом в палубу, подскакивает, плюхается, и вдруг его резко бросает вправо, прямо на прижавшуюся к надстройке машину. Там под стеклянным фонарём ещё сидит не успевший выбраться из кабины лётчик…
Мгновение — и самолёт круто отворачивает в сторону. Задымились шины, мёртво схваченные тормозами. Машина пошла юзом, растирая о палубу свою смертельную скорость, и замерла в каком-то метре от крыла соседнего самолёта…
И на корабль упала тишина.
Первым подбежал к самолёту техник — старший лейтенант Сергей Глушаков. Это важно отметить, потому что машина слегка дымилась, в любую секунду она могла полыхнуть взрывом — мало ли как поведут себя после аварийной посадки двигатели?! Это уже потом выяснилось, что дымились шины, а тогда Сергей, не раздумывая — рванёт, не рванёт, — бросился к лётчику, взлетел по стремянке, откинул фонарь.
— Молодец! — только и крикнул он Глушко, помогая освободиться от ремней.
Пошатываясь, Василий прошёл в кубрик дежурных экипажей, куда уже спустился вице-адмирал, наблюдавший посадку.
— Товарищ вице-адмирал…
Старый моряк прервал доклад крепким объятием. Потом Глушко окружили со всех сторон, поздравляли, жали руки. Кто-то уже требовал писать объяснительную записку.
— Подождите, дайте пообедать! — отмахнулся Глушко. Но есть не стал, выпил лишь стакан компота…
Так уж получилось тогда, что всё внимание, все, как говорится, лавры достались лётчику, а фигура другого человека, разделившего с Глушко в известной мере и риск и успех операции, оказалась в тени. Я имею в виду руководителя полётов майора Колесниченко. Будь он офицером, мягко говоря, более осторожным, опротестуй решение лётчика, запрети дерзкий эксперимент — ничего бы не было, как не было бы ценной машины, а главное — осталась бы неизвестной причина отказа техники… Но Колесниченко недаром считается асом корабельной авиации. Сам не раз с честью выходил из трудных ситуаций, в этот раз вот поверил в земляка: «Глушко — посадит!»
Когда в воздухе много машин, руководителю полётов (РП) приходится работать с чёткостью жонглёра. Перед глазами — экран радара с россыпью отметок; в ушах — хор докладов и запросов. К тому же на рабочую волну то и дело прорывался чей-то джаз, и во всём этом орище надо было сразу же выделить доклад о погасшей лампочке, оценить технические последствия сигнала, произвести прикидочные расчёты, чтобы представить, как будет проходить посадка…
В эфире финал операции выглядел так.
РП: Четыреста двадцать третий, спокойно. Будем садиться… Удаление?
423-й (позывной Глушко): Удаление три километра.
РП: Проверь скорость… Поддерживай ножкой!
423-й: Поддерживаю.
РП: Четыреста двадцать третий, проверь скорость!
РП: Скорость, четыреста двадцать третий!!!
РП: Придержи вертикальную. Вертикальную!..
Глушко не отвечал. Он уже нёсся над палубой.
РП: Тормози! Тормози!.. Выключай двигатели!
Самолёт ударился передней стойкой шасси о палубу, стойка выдержала, немало погасив при ударе скорость. Второй подскок также приостановил машину. Вовремя наложенные тормоза — и реактивный самолёт, при посадке пробегающий по земле многие сотни метров, вместил свой бег в считанные десятки шагов. В этом-то и состояла уникальность посадки — не на авианосец, на противолодочный крейсер, полётная палуба которого — отнюдь не посадочная полоса, а площадка для подъёма вертолётов и машин вертикального старта. Никто ещё в мире так не садился. И, безусловно, в историю авиации посадка эта войдёт с именем лётчика, как и петля Нестерова, как штопор Арцеулова…
Потом удивлялись: «если бы он коснулся палубы чуть позже…», «если бы лётчик соседней машины не успел поднять консоли…», «если бы руководитель полётов не сумел понять, что за лампочка…». Но удивляться тут нечему: все эти случайности, из которых сложился успех невероятной посадки, пронизаны одной закономерностью — мастерством экипажа.
Нет такого знака зодиака, который предрекал бы рождение лётчика. В самой обыкновенной рабочей семье родился мальчик — меньшой из четырёх братьев, который вдруг страстно потянулся в небо. Для этого «вдруг» были свои причины. Старший брат Василия Глушко — Владимир — во время службы в армии первым из рода потомственных металлистов шагнул в небо. Шагнул в прямом смысле — с борта десантного самолёта — и раскрыл над головой парашютный купол.
Муж тётки, сестры отца, лётчик Погрибной бомбил во время войны Берлин. Погиб в воздухе.
Отец Василия, Пётр Тимофеевич Глушко, листопрокатчик «Запорожстали», служил на Тихоокеанском флоте, а до войны учился ремеслу у матроса с броненосца «Потёмкин» Пазюка, вернувшегося из эмиграции в родное Запорожье. Ветры морские и ветры небесные кружили над хатой, что на Типографской улице.
В аэроклуб Вася Глушко пришёл восьмиклассником. Сказали — подрасти, принимаем с восемнадцати лет. Его приняли семнадцати. Настоял. Добился. Работал помощником кузнеца — ковал заготовки для токарных резцов. Известно, работа с железом металлизирует и характер. Характер нужен был крепкий, чтобы твёрдо следовать избранному принципу: «Первым делом, первым делом самолёты…»
Ни одна запорожская дивчина не могла похвастаться тем, что завладела тогда сердцем широкоплечего кудрявого парня. Все свободные вечера, все выходные уходили у него на занятия в аэроклубе. Свою суженую нашёл лишь тогда, когда «встал на крыло», в одном приаэродромном городке…
Первый полёт Глушко совершил не через год после начала учёбы, как все курсанты, а через месяц. Случилось это так. Однажды увидел, как на краю поля сел «кукурузник». Подбежал. Никогда в жизни ещё не видел так близко настоящий самолёт.
— Дядя, а это у вас элерон? — неуверенно потрогал закрылок.
— Элерон, — усмехнулся пожилой лётчик. — А ты откуда знаешь?
— Я в аэроклубе учусь.
— Ну, тогда залезай.
Сел в кресло правого пилота. Дядя Саша — так звали лётчика — командует:
— Подбери ноги! Руки на грудь. Подальше от управления!
Взлетели. Первый полёт в жизни. До сих пор Василий сладко жмурит глаза: «Чую — лечу!»
Вдруг:
— Ну-ка, давай! Ноги на педали! Бери штурвал! Горизонт по капоту.
Знал бы тогда дядя Саша, кого он «вывез в небо»… Глушко считает его самым первым своим учителем.
Окончив полный курс обучения в системе ДОСААФ, младший лейтенант запаса Василий Глушко написал рапорт военкому: «Прошу призвать меня на службу в Военно-Воздушные Силы СССР. Готов служить в любой точке Родины». Потянули сверхзвуковые скорости, большие высоты, новые земли…
В казахстанские степи уезжал с молодой женой Людмилой, студенткой техникума. Люда защищала диплом, а Василий сдавал экзамены за курс военного авиационного училища — экстерном.
Полковник Харитенко. Вот второй наставник, которого Глушко вспоминает чаще всего. Именно Харитенко сделал из него не просто лётчика — воздушного бойца, именно Харитенко дал ему рекомендацию в партию. Принимали Василия по-фронтовому — на аэродроме, после сложных полётов.
В 1975 году Глушко вырезал из «Красной Звезды» фотоснимок необычного корабля — на его палубе стояли самолёты. Противолодочный крейсер «Киев». Самолёты, едва видные в газетном растре, Василий рассматривал с лупой, пытался определить тип машин, но не мог припомнить ничего похожего.
Людмила нечаянно нашла снимок в бумагах мужа. Поняла всё сразу.
— Учти, Вася, я выходила замуж за лётчика, а не за моряка.
Запоздалое предупреждение. Глушко бомбардировал письмами штаб морской авиации: «Прошу перевести меня на крейсер „Киев“. Готов выполнить любое задание Родины!»
Когда в их степном гарнизоне появился подполковник в чёрной флотской форме, у Глушко тревожно запрыгало сердце. На собеседование его пригласили в числе первых.
— А как семья? — спросил подполковник. — На край света поедет? Мы в море не на неделю выходим. И даже не на месяц. Жена ждать будет?
Глушко замялся с ответом, припомнив давний разговор с женой, и флотский авиатор поставил против его фамилии непонятную «галочку».
Вечером состоялся большой семейный совет. Людмила, умница, не стала перечить: «Служи там, где считаешь нужным. А если придётся разлучаться, мы со Стасиком тебя будем ждать». Стасику шёл третий год.
Василий расцеловал жену и с четырёх утра стал поджидать моряка у выхода из гостиницы.
— Товарищ подполковник, зачёркивайте «галочку». Жена согласна на все сто!
Собрали чемоданы и уехали «далеко, далеко, где кочуют туманы». Мечталось о голубой иглоносой машине, стартующей, подобно ракете, с места, а осваивать пришлось вертолёт. Надо было прежде всего привыкать к новым режимам полёта: зависанию, вертикальному подъёму…
Фуражку с голубым околышем сменил на чёрную «мичманку», армейские правила — на морские заповеди, главные из которых звучали так: «В океане запасных аэродромов нет», «В море — дома, на берегу — в гостях»…
На корабле в жизнь капитана Глушко вошёл новый учитель — майор Кондратьев. Он-то и поднял Василия на «спарке» в небо над океаном. Летели, будто зависли в голубом шаре: синь небес сливалась с синью моря. Первые впечатления — чертовски красиво и… ни одного ориентира.
Почти заново пришлось изучать и аэродинамику, и тактику, и даже морские лоции. В мае 1978-го первый самостоятельный старт с палубы. В который раз поразился, каким же маленьким выглядит корабль с воздуха и как коротка полётная палуба! Тогда жутковато было опускаться на неё даже по вертикали.
А теперь вот и пробежался по ней колёсами.
Долгое время Глушко удручало то, что по сухопутной привычке назвал адмирала флота «товарищ маршал», когда представлялся начальнику Главного штаба ВМФ.
— Ничего, ничего, — ободрил адмирал флота. — Привыкните. А за посадку спасибо! Какие планы на жизнь?
— Научиться взлетать и садиться с укороченным разбегом.
— А потом?
— Потом — в академию!
В каюте Глушко висит портрет «отца русской авиации» Жуковского, календарь «600 лет Куликовской битвы» и рисунок Стасика «Папа взлетает с корабля». Незадолго до похода родился второй сын — Василь Василич. В Новый год Людмила подарила (передала заранее замполиту) театральный бинокль и банку черничного варенья. Смысл первого подарка — что за моряк без бинокля?! И намёк: почаще бы нам в театр выбираться. Назначение второго — ешь чернику, она обостряет зрение, то есть смотри там в оба, будь осторожен.
Глушко совершил памятную посадку в день своего рождения — 14 января. Кто-то сказал: «Родился в рубашке».
— В тельняшке! — поправил Глушко.
Корабль был ещё в море, когда пришло сообщение о награждении майора Глушко орденом Красной Звезды. Радиограмма быстро превратилась в «молнию», листок которой вывесили в кубрике дежурных лётчиков: «За мужество и отвагу, проявленные при освоении новой техники, наш товарищ удостоен высокой государственной награды…»
Орден Василию вручали на палубе крейсера. Обмывали награду, как положено, опустив её на дно фужера. Только вместо шампанского — откуда его возьмёшь в океане? — налили яблочный сок. Потом, по морскому обычаю, Глушко кортиком проколол дырку на парадной тужурке и привинтил к ней тяжёлую тёмно-вишнёвую звезду. Если внимательно в неё вглядеться, то увидишь в лучах фас заходящего на посадку самолёта.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.