XV Вынужденная посадка

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

XV

Вынужденная посадка

Немецкие разведывательные службы предсказали крупное наступление советских войск 12 января, но его размах стал для всех неожиданностью: на фронте протяженностью более 1200 километров от Вислы и Нарева 2,5 миллиона солдат и 7000 танков под прикрытием 6500 самолетов устремились в направлении Богемии и Моравии, Силезии, Померании и Восточной Пруссии. Для сдерживания этого мощного вала вермахт располагал всего 500 000 солдат и 500 танками, а люфтваффе ценой неимоверных усилий смогло задействовать 1875 самолетов (в их числе было только 360 истребителей), рассредоточенных от Литвы до Чехословакии. Поэтому советские войска продвигались хорошими темпами: на юге 4-й Украинский фронт Петрова прошел через всю Слова-кию и двигался на Богемию. Первый Украинский фронт Конева продвигался на Краков и Кельце. В центре 1-й Белорусский фронт Жукова двигался к Лодзи и Варшаве. Севернее него 2-й Белорусский фронт Рокоссовского переправился через реку Нарев и наступал на Восточную Пруссию, взаимодействуя с 3-м Белорусским фронтом Черняховского, наступавшего в направлении Кёнигсберга. Таким образом, в центре немецкой обороны образовалась брешь шириной 320 километров, куда и устремились более 200 советских дивизий…

Но Гитлер лишь 16 января покинул «Орлиное гнездо» и вернулся в Берлин. А отданные им приказы оказались крайне непоследовательными: всякое отступление запрещалось, дивизия «Великая Германия» должна была отправиться в район Кельце, чтобы воспрепятствовать прорыву русских в направлении Познани[589], снятая с Западного фронта 6-я танковая армия СС Зеппа Дитриха направлялась вовсе не на линию Одера, а на оборону Будапешта, оказавшегося в окружении в результате наступления Красной армии на северо-западе Венгрии. Двадцать две немецкие дивизии, бездействовавшие в Курляндии, получили приказ оставаться на месте, несмотря на острую нехватку войск в Верхней Силезии, Померании и Восточной Пруссии[590]. Для борьбы с советскими танками Гитлер потребовал немедленно сформировать дивизию велосипедистов, вооруженных гранатами и панцерфаустами[591]! Наконец, он снял с должности и отправил в резерв генералов, отдавших приказ о тактическом отходе[592]. А также назначил командующим новой группы армий «Висла», которая получила задачу остановить стремительно двигающиеся войска маршала Жукова, Генриха Гиммлера, специалиста по полицейским репрессиям, полностью лишенного военных дарований и опыта…

Последствия не замедлили сказаться: с 16 по 31 января немцы потеряли Варшаву, Краков, Радом, Лодзь, Кельце, Эйлау, Бромберг, Торунь, Кульм, Мариенведер, Инстербург и Ландсберг. Познань оказалась в окружении, Кёнигсберг был атакован с севера, а передовые части армий Жукова и Конева вышли на берега Одера южнее Франкфурта и севернее Бреслау[593]. В конце января большая часть промышленного района и угольного бассейна Верхней Силезии оказалась в руках советских войск. И теперь военные действия разворачивались уже на территории Германии.

Но рейхсмаршал, казалось, не воспринимал обстановку трагически. Геббельс записал в дневнике 23 января 1945 года: «Геринг радуется тому, что впервые не обвинили люфтваффе, как это обычно бывало. В этом разгроме нет ни малейшей вины люфтваффе: судя по представленным Герингом документам, дивизии вермахта при отступлении просто разваливались. […] В такой обстановке генералы сухопутных войск стали намного сдержаннее в критике люфтваффе». Но Геринг не мог предвидеть того, что проблемы могут прийти изнутри люфтваффе, а именно так и случилось, потому что он решил-таки уволить генерала Галланда. И это вызвало сильное недовольство в рядах авиации, и без того тяжело переживавшей провал операции «Боденплатте», недовольной комедией с «парламентом люфтваффе» и несправедливым снятием с должностей нескольких командиров эскадр. Группа летчиков во главе с полковником Гюнтером Лютцовым, награжденным Железным крестом с дубовыми листьями асом истребительной авиации, решилась избавить люфтваффе от Толстяка и попыталась убедить генерала Риттера фон Грейма занять его место. Но фон Грейм категорически отказался. Очень скоро об этом демарше узнал Геринг. Он пригласил пятерых самых известных летчиков-истребителей, Лютцова, Траутлофта, Нойманна, Рёделя и Штейнхофа, 19 января в «Дом летчиков». Но не успел он начать говорить, как ему вручили нечто вроде докладной записки, а полковник Лютцов сказал: «Мы знаем, что вы подвергаетесь критике из-за так называемого провала люфтваффе и что вы без колебаний готовы переложить всю ответственность на нас, обвинив нас при этом в бездействии и даже в трусости. […] Но ваша истребительная авиация все еще в состоянии помочь стране, избавив ее, по крайней мере на некоторое время, от ужасов бомбежек».

Затем Лютцов перечислил все, что мешает бороться с противником, в том числе многочисленных паразитов, составляющих окружение главнокомандующего, отставку генерала Галланда и отказ передать все Ме-262 в истребительные эскадрильи. Потом добавил: «Истребительная авиация чувствует себя глубоко униженной. […] Она не может согласиться ни с обвинениями в трусости, ни с тем, что целое соединение бомбардировщиков, например 9-й корпус, находится в резерве, имея на вооружении реактивные самолеты, в то время как истребительная авиация истекает кровью».

Лицо Геринга налилось кровью, он стукнул ладонью по столу: «Секунду, господа, вы стреляете из крупного калибра!»

Потом рейхсмаршал завел свою обычную речь о недисциплинированности летчиков-истребителей, об их незаслуженной популярности, о прекрасной организации в бомбардировочных эскадрах. Он уже собрался напомнить о своем боевом опыте времен Первой мировой войны, но тут возбужденный Лютцов прервал его, громко сказав: «Господин рейхсмаршал, все это мы уже слышали множество раз. Вы забываете, что мы воюем в воздухе вот уже пять лет, и уцелевших в эти пять лет боев можно пересчитать по пальцам одной руки. […] Наши молодые летчики самое большее два или три раза вылетают на защиту рейха, а затем гибнут. Перевод в истребительную авиацию групп бомбардировщиков с их еще полными экипажами жизненно важен для нас и для всей нашей противовоздушной обороны. Пока еще не поздно».

Тут Геринг закричал: «Как будто командующий люфтваффе всего этого не знает! Но вместо того, чтобы выслушивать критику моих летчиков бомбардировочной авиации, которую я слышу от моих летчиков-истребителей, я предпочту держать их в резерве. […] Когда я вспоминаю о том, как сражался во Фландрии…»

Лютцов вновь перебил его, стараясь перекричать: «Господин рейхсмаршал, вы попросту полностью забыли о существовании четырехмоторных бомбардировщиков. Вы не дали нам новых самолетов, нового оружия…»

Геринг секунду помедлил, потом снова взорвался: «Лютцов, не смейте разговаривать со мной в таком тоне! Я в ваших советах не нуждаюсь. Мне нужно только одно – чтобы мои летчики соревновались между собой в отваге, атакуя противника».

Лютцов в отчаянии махнул рукой и сел, но тут же вскочил на ноги: «Господин рейхсмаршал, вы ознакомились с нашим меморандумом. Мы были бы рады узнать ваше мнение по этому вопросу…»

Именно от этого Геринг и старался уклониться. Взяв документ двумя пальцами, он небрежно бросил его перед собой на стол со словами: «Это еще что за ерунда – какие-то глупые листочки с “темами для обсуждения”? Что это на вас нашло?»

Остальные офицеры начали поддерживать Лютцова, но Геринг почти сразу же оборвал их: «Господа, ваша наглость превзошла допустимые пределы. Уж не хотите ли вы учить меня, как командовать люфтваффе? Вы постоянно повторяете одно и то же, хотя я вам уже сказал, что можно сделать, а чего я делать не буду. Вы хотите получить Ме-262, но вы их не получите, потому что я даю этот самолет тем, кто умеет на нем летать, а именно летчикам бомбардировочной авиации!»

Тут Геринг упомянул генерала Галланда, «которому был необходим отдых», и это заставило Лютцова вскочить. «Господин рейхсмаршал…» – начал он. Но Геринг жестко прервал его: «Сейчас говорю я, Лютцов, говорю я! Могу вам сказать, что именно я думаю об этом деле! Это предательство, господа, это бунт! Ужасно, что вы устраиваете заговор за моей спиной. […] Мне придется принять все необходимые меры. […] Вы требуете, чтобы я поменял своих сотрудников, и смеете меня критиковать? Вместо того чтобы просиживать над планами заговора, вам следовало бы находиться в ваших частях и бороться с противником. […] Чего вы хотите добиться, Лютцов, вы хотите от меня избавиться? […] Странные у вас понятия о воинском долге…»

Полковник Штейнхоф так описал завершение этой встречи: «Положив пухлые ладони на стол, Геринг оттолкнул стул и поднялся. Лицо его было ярко-красным. “Лютцов, вы… вы… Да я вас расстреляю!”».

Разумеется, ничего подобного Геринг не сделал[594], но Лютцов был отправлен на Итальянский фронт, другие участники «мятежа истребителей» вернулись в свои части, а Галланд, которого посчитали зачинщиком «бунта», оказался под домашним арестом, и ему было запрещено возвращаться в Берлин. Он так прокомментировал это взыскание, которое, впрочем, полностью проигнорировал: «Намерение сделать меня публично козлом отпущения могло быть объяснено тем отчаянным положением, в каком в то время оказались люфтваффе вообще и Геринг в частности». Но лекарство от болезни оказалось слишком сильным: Шпеер, Мильх, фон Белов, Коллер и фон Грейм немедленно выступили в защиту одного из непревзойденных асов истребительной авиации. И у них были средства довести свое мнение до самых верхов[595]. Обеспокоенный этой ситуацией, Гитлер приказал «немедленно прекратить этот идиотизм», и Герингу пришлось дать задний ход. А Галланд получил разрешение сформировать эскадрилью, вооруженную исключительно реактивными самолетами Ме-262. Имея возможность самостоятельно набирать летчиков, он даже не подчинялся полковнику Гордону Голлобу, назначенному 1 февраля инспектором дневной авиации. Для Галланда это был триумф, и он быстро забрал к себе всех «мятежников», сформировав элитное 44-е истребительное соединение. А для Геринга это стало большим унижением, поскольку фюрер опять выразил несогласие с его решением…[596]

Однако не следует преувеличивать степень немилости Гитлера к рейхсмаршалу в то время: стенографический отчет об оперативном совещании, которое состоялось 27 января 1945 года, показывает, что фюрер все еще прислушивался к Герингу и что тот долго выступал по всем вопросам, начиная со способностей генерала Штудента и заканчивая званиями офицеров «фольксштурма»[597]. Некоторые другие его высказывания о продвижении Красной армии даже говорят о наличии некоторого согласия между фюрером и его старым товарищем. Судите сами.

«Гитлер: Думаете ли вы, что англичан очень радует это продвижение русских?

Геринг: Они явно не предполагали, что мы задержим их наступление, а русские захватят всю Германию. Если все так и будет продолжаться, через несколько дней мы получим соответствующую телеграмму.

Гитлер: Тут явно не обошлось без Национального комитета[598], этого сборища предателей. Если русские действительно объявят о формировании национального правительства Германии, англичане испугаются не на шутку. […] Я распорядился, чтобы к ним попал доклад о том, что русские формируют армию численностью 200 000 человек с немецкими офицерами. Там говорится, что все эти солдаты полностью заражены коммунистической идеологией и что они затем будут переброшены в Германию. […] Это станет для англичан иголкой, воткнутой в тело.

Геринг: Они вступили в войну, чтобы помешать нам пойти на Восток, а не для того, чтобы Восток не дошел до Атлантики.

Гитлер: Вот именно. Но тут есть нечто ненормальное. Английские газеты уже с горечью задаются вопросом: “Для чего же, в итоге, была нужна эта война?”».

Несомненно, именно об этом взаимопонимании говорил министр пропаганды, когда с разочарованием написал в дневнике в начале февраля: «В глубине души [Гитлер] поставил крест на Геринге. Единственным аргументом в пользу последнего является то, что все мы сидим в одной лодке и что фюрер не хочет выбрасывать за борт никакой груз. В любом случае, я указал фюреру на то, что народ единодушно выступает против Геринга, чье невезение, усугубленное неумением руководить и предрасположенностью к иллюзиям, вызывает возмущение в рядах люфтваффе. Однако фюрер не желает менять руководство люфтваффе, тем более что у него нет достойной замены. Он сказал мне, что недавно вызвал к себе всех, с кем считались в люфтваффе, но не нашел никого, кто мог бы заменить Геринга». Таким ли уж незаменимым был Герман Геринг? С профессиональной точки зрения это было явно не так! С политической – несомненно… Как всегда, фюрер смотрел на все только в ракурсе политики, потому что в то время не могло быть и речи о нарушении равновесия противоборствовавших сил, на котором основывалась его абсолютная власть…

А пока, ввиду того что передовые советские части оказались в опасной близости к Каринхаллу, Геринг приказал перевезти его семью в Берхтесгаден[599]. Сам же он остался в имении под охраной батальона парашютистов, чтобы контролировать работы по упаковыванию и отправке в Берлин бесчисленных сокровищ. В самый разгар этой ответственной работы к нему приехал Альберт Шпеер. «В этот вечер в Каринхалле я единственный раз ощутил душевную близость с Герингом, – вспоминал Шпеер. – Геринг велел подать к камину старый лафит из подвалов Ротшильда и приказал слуге не беспокоить нас. Я прямо выразил свое разочарование Гитлером, Геринг так же открыто ответил, что понимает мои чувства, потому что зачастую ему случалось испытывать нечто похожее. Но потом добавил, что, поскольку я примкнул к Гитлеру гораздо позже, мне легче покинуть его. Его же связывают с Гитлером намного более тесные узы, общие переживания и заботы за долгие годы прочно связали их друг с другом, так что вырваться ему уже не удастся».

По правде говоря, Шпеер приехал для того, чтобы проверить, нельзя ли привлечь Геринга к участию в переговорах о прекращении огня. Впоследствии он написал: «Если бы Геринг, который был вторым человеком в государстве, вместе с Кейтелем, Йодлем, Дёницом, Гудерианом и мной в форме ультиматума потребовал, чтобы Гитлер посвятил нас в свои планы завершения войны, то Гитлеру пришлось бы объясниться». Увы! Гитлер отказывался вступать в переговоры с союзниками, и больше никто, за исключением Гудериана и Шпеера, не смел с ним об этом говорить[600]. Фюрер скорее думал об упорном сопротивлении до тех пор, пока его враги на востоке и на западе не разругаются и не ослабят хватку. А пока он проводил политику выжженной земли. «Американцам, англичанам и русским мы оставим только пустыню», – заявил Гитлер[601]. Но какими бы ни были политические и идеологические разногласия между союзниками, Черчилль, Рузвельт и Сталин явно намеревались согласовывать свою стратегию, чтобы покончить с Третьим рейхом. Именно к этому они пришли недавно, по окончании Ялтинской конференции.

Англо-американские войска, вынужденные перестроить все свои боевые порядки после контрнаступления немцев в Арденнах, медленно продвигались вперед на широком фронте от Сара до южной Голландии. Но свою относительную медлительность на земле они компенсировали резко возросшей активностью в воздухе: их авиация сосредоточила свои удары по Берлину, Руру, Дрездену[602], а главное, по последним уцелевшим заводам по производству синтетического горючего. Тринадцатого февраля союзники бомбили Полице, что неподалеку от Штеттина, на следующий день сбросили бомбы на Магдебург, Дербен, Эхмен, Брунсвик и Хайде в земле Шлезвиг-Гольштиния. Пятнадцатого февраля настала очередь заводов в Бохуме и Реклингхаузене[603].

Немецкая система ПВО была сильно ослаблена, потому что Гитлер распорядился перебросить многие батареи тяжелых зениток на восток, желая создать линию противотанковой обороны вдоль Одера. Союзники в ходе последних налетов тем не менее потеряли 57 самолетов, но при этом сбили 236 немецких машины. Последние остававшиеся боеспособными эскадрильи были брошены на Восточный фронт генералом Коллером, который полностью заменил своего начальника, ушедшего с головой в другие дела.

Следует признать, что эти дела имели весьма отдаленную связь с деятельностью люфтваффе, хотя Геринг и сказал своему слуге Роберту: «Хорошо бы мне снова начать летать. Эх, будь я моложе и стройнее…» В то же самое время, хотя рейхсмаршал этого не знал, фюрер сказал Геббельсу, что «Геринг из-за своей полноты отвратителен немецкому народу». И добавил: «До чего бы мы сегодня дошли, если бы Геринг был на моем месте. Возможно, он подошел бы для обычных условий, но в наше бурное время было бы абсолютно неприемлемо видеть его в роли фюрера нации. Он не способен ни физически, ни морально выдержать такое огромное испытание».

Спору нет, но, в отличие от Гитлера, Геринг вознамерился побывать в зоне боевых действий. И отправился на фронт на Одере, для чего потребовалось проехать менее 100 километров от столицы. Это было опасно, но Геринг решил, что терять ему больше нечего. Свой поступок он объяснил так: «Гитлер кричал, что люфтваффе бесполезны, с таким презрением и с такой злобой, что мне приходилось краснеть от злости и испытывать муки. И я предпочел уехать на фронт, чтобы избежать подобных сцен». Напрасный труд: Гитлер, которого поставили об этом в известность Борман и Геббельс, возмутился, назвал «глупой экскурсией» вояж рейхсмаршала и приказал тому вернуться в Берлин. И обязал постоянно присутствовать на ежедневных оперативных совещаниях, проходивших в бетонном бункере под рейхсканцелярией…[604]

Эти совещания угнетали всех участников по многим причинам. Гитлер с упоением продолжал упражняться в стратегии, беспощадно обвинять люфтваффе, заявлять о своем намерении продолжать борьбу «с фанатичной решительностью», угрожать расправой всем, кто «выскажет пессимистичные предложения». Однако приходившие в рейхсканцелярию доклады доказывали, что стратегическая обстановка неуклонно осложняется. Конечно, советские войска задержались перед Одером, но им требовалось перегруппировать силы после январского наступления, а также ликвидировать все оставшиеся у них в тылу очаги сопротивления противника на огромном пространстве от Балтики до Дуная. Несмотря на несколько контратак, предпринятых войсками группы армий «Висла» под командованием Гиммлера и группы армий «Центр» под командованием генерал-фельдмаршала Шёрнера, 1-й и 2-й Белорусские фронты в период с середины февраля по начало марта 1945 года овладели «цитаделями» Познань, Штаргард, Эльбинг и Грауденц и полностью блокировали Гданьск, Гдыню и Кёнигсберг. Южнее передовые части 1-го Украинского фронта Конева окружили Бреслау и Глогув. А войска 2-го и 3-го Украинских фронтов Малиновского и Толбухина в середине февраля взяли Будапешт и двинулись в направлении Вены на севере и озера Балатон на юге. Что касается люфтваффе, только остатки воздушного флота фон Грейма еще наносили редкие точечные удары при попытках вермахта проводить контратаки и снабжали гарнизоны Гдыни, Гданьска, Кёнигсберга и Кюстрина. Но немецкие эскадрильи явно уступали противнику как в количестве (они противостояли пятнадцати советским воздушным армиям), так и в качестве боевых машин, а транспортные самолеты Ю-52 становились легкой добычей для русских истребителей. Возраставшая нехватка горючего вынуждала все больше самолетов немцев оставаться на земле именно в то время, когда они могли принести наибольшую пользу на Восточном фронте.

Или на Западном фронте… Потому что с 7 марта, после взятия Трира и захвата американцами моста у Ремагена, операции союзников получили новый импульс. Выйдя из себя, Гитлер приказал расстрелять виновных в том, что мост у Ремагена оказался цел и невредим, уничтожить американский плацдарм на правом берегу Рейна и отправил в отставку главнокомандующего германскими войсками на Западе фон Рундштедта. Того сменил отозванный из Италии фельдмаршал Кессельринг. Но обстановка от этого ничуть не улучшилась. Дело было в том, что у нового главнокомандующего в распоряжении оказалось всего 55 сильно потрепанных и плохо оснащенных дивизий[605], которые должны были сдерживать 85 союзных дивизий, продвигающихся со стороны Арнема вдоль Рейна к швейцарской границе… Кроме того, он мог рассчитывать только на эпизодическую поддержку люфтваффе, которое ему не подчинялось, у которого не было горючего и запасных частей и которое буквально разрывалось, вынужденное одновременно поддерживать наземные войска и защищать промышленные центры.

В период с 23 февраля по 5 мая Финляндия и Турция, почуяв перемену ветра, объявили Германии войну и тем самым усилили изоляцию рейха. Явная безнадежность стратегической обстановки придала Герингу смелости, и он снова посоветовал Гитлеру начать мирные переговоры с союзниками. В конечном счете, прибавил рейхсмаршал, у него еще оставались знакомые в Швеции, и эти люди были готовы выступить посредниками. Но ему досталось за инициативу: Гитлер с возмущением отказался, потом крикнул: «Фридрих Великий никогда не шел на компромисс!» Одиннадцатого марта фюрер сказал Геббельсу, что Геринг только что посоветовал ему создать «новую обстановку» в отношениях с врагом. «Я ему на это ответил, – добавил Гитлер, – чтобы он занялся созданием новой обстановки в авиации!» Гитлер явно потерял всякую веру в германскую авиацию, которую он со злостью называл «лавкой старья». Но при этом он все еще возлагал большие надежды на реактивные самолеты Ме-262…

Надежды его оправдались лишь частично. Ме-262 страдали общей недоведенностью и отличались сложностью в обслуживании. Им требовались бетонированные взлетно-посадочные полосы длиной не менее 1500 метров, горючего им не хватало, а их автономия полета составляла всего 90 минут. Их мощные 30-миллиметровые пушки часто заклинивало, а летчикам не хватало опыта, так что из-за ошибок пилотов и технических неполадок немцы теряли намного больше самолетов, чем в боях с истребителями противника[606]. К тому же аэродромы базирования Ме-262, как и все другие аэродромы и крупные города, теперь подвергались беспрестанным бомбардировкам. В ходе четырехсотого налета на Берлин союзная авиация сбросила 2879 тонн бомб. Ночью 12 марта Королевские ВВС поставили абсолютный рекорд: на Дортмунд упали 4899 тонн бомб… На следующий день полный негодования Гитлер поинтересовался, что делает Геринг. Ему ответили: рейхсмаршал уехал в Каринхалл, чтобы организовать отправку в Берхтесгаден специального поезда с грузом из 739 картин, 60 скульптур и 50 ковров. «Геринг не национал-социалист! – завопил Гитлер. – Он сибарит!» И добавил: «Следует постепенно лишить его всех полномочий, сделать его обыкновенной китайской вазой». А шестнадцатого марта он сказал своим секретаршам Кристе Шрёдер и Йоханне Вольф: «Если со мной что-нибудь случится, Германия погибнет, потому что у меня нет преемника».

Между тем Гитлер вновь обрушил весь свой гнев на начальника Генерального штаба люфтваффе Карла Коллера и взялся лично руководить действиями авиации. «Теперь лично я осуществляю техническое руководство авиацией, и я гарантирую успех», – гордо заявил он фельдмаршалу Кессельрингу. Для начала Гитлер поручил протеже Гиммлера обергруппенфюреру СС Гансу Каммлеру контролировать распределение между частями и доставку на авиабазы самолетов Ме-262. Он также приказал немедленно бросить в бой «народные истребители» Хе-162, которыми неумело управляли молодые люди, прошедшие короткий курс подготовки по пилотированию планеров[607]. Наконец, он отдал Кейтелю распоряжение, чтобы все захваченные в плен экипажи бомбардировщиков союзников были «переданы из люфтваффе в службы безопасности для немедленного расстрела». Представитель люфтваффе при штабе ОКВ майор Буш выразил Кейтелю свои возражения. Чуть позже начальнику штаба ОКВ позвонил негодующий Геринг: «Скажите, фюрер что, совсем потерял разум?» Перед тем как повесить трубку, возмущенный рейхсмаршал сказал: «Это полное сумасшествие! Об этом не может быть и речи!» Несмотря на потоки крови, лившейся столько лет, неразборчивый в средствах Геринг все-таки сохранил в душе некоторые рыцарские черты. А хладнокровное убийство пленных летчиков союзной авиации явно противоречило духу рыцарства. Поэтому приказ Гитлера так и остался на бумаге. В то же самое время генерал Боденшац услышал от своего шефа замечание о концлагере в Дахау: Геринг «сказал, что там, очевидно, погибло много евреев и что нам это дорого будет стоить».

А тем временем командующий группой армий «Висла» Гиммлер проявил верх некомпетентности в деле управления наземными операциями и посчитал за лучшее срочно сказаться больным… Поскольку дела в его штабе ухудшались с каждым днем, в середине марта начальник штаба ОКХ генерал Гудериан решил выехать в район Пренцлау, в штаб группы армий «Висла», чтобы получить представление об обстановке. Впоследствии он вспоминал: «На мой вопрос, где рейхсфюрер, мне ответили, что Гиммлер заболел гриппом и находится в санатории “Гоэнлихен”. Я отправился в санаторий. Гиммлер чувствовал себя вполне сносно». Гудериан заявил всемогущему эсэсовцу, что тот объединяет в своем лице слишком много крупных имперских должностей: рейхсфюрер СС, начальник полиции Германии, министр внутренних дел, командующий Резервной армией и, наконец, командующий группой армий «Висла». И что подобное обилие обязанностей превосходит силы одного человека. «Он, вероятно, уже убедился, – писал Гудериан, – что не так уж легко командовать войсками на фронте. Поэтому я предложил ему отказаться от должности командующего группой армий и заняться выполнением других его обязанностей». Гиммлер, растерявший к тому времени большую часть своего апломба и побаивавшийся Гитлера, ответил, что «не может сказать об этом фюреру». Но когда Гудериан предложил лично поговорить об этом с Гитлером, Гиммлеру пришлось согласиться[608].

Вечером того же дня Гитлер, находясь под впечатлением катастрофы между Вислой и Одером, уступил доводам начальника штаба ОКХ и назначил на должность командующего группой армий «Висла» вместо Гиммлера генерал-полковника Хейнрици. Тот был блестящим офицером, но не мог творить чудеса. Советские войска, отражая все контратаки немцев, неумолимо сжимали кольцо вокруг Померании, Восточной Пруссии и Верхней Силезии. Как всегда, во время оперативного совещания Гитлер свалил всю вину за неудачи на командующих армиями. В частности, на генерала Буссе, которого обвинил в провале контрнаступления под Кюстрином. Но Гудериан не был таким угодником, как его предшественники: он горячо вступился за Буссе и попросил Гитлера не делать ему никаких упреков. На это Гитлер сухо заявил: «Генерал-полковник Гудериан! Ваше здоровье говорит о том, что вы нуждаетесь в немедленном шестинедельном отдыхе!» И 29 марта Гудериан распрощался со своими коллегами и передал все дела начальника штаба сухопутных сил генералу Гансу Кребсу. Молодой умный офицер, тот имел хорошую профессиональную подготовку и был полностью лишен иллюзий. Вступая в должность, он сказал своему адъютанту: «Война закончится через четыре недели».

С точки зрения обстановки на Западном фронте этот прогноз казался вполне реальным: 24 марта союзники расширили свой плацдарм восточнее Ремагена, затем форсировали Рейн в Оппенхайме на юге и в Везеле на севере. После этого началась новая серия молниеносной войны: в период с 27 марта по 4 апреля американцы взяли Мангейм, Франкфурт-на-Майне, Фульда и Кассель, канадцы методично продвигались в Голландии. А 2-я британская армия устремилась в направлении Бохума и Липпштадта, где соединилась с передовыми частями 1-й американской армии. Таким образом, союзники окружили Рурский бассейн, где была сосредоточена группа армий «Б» фельдмаршала Моделя. Как всегда, Гитлер запретил отступать и приказал оборонять «крепость Рур» до последнего солдата. Тем самым он обрек всю группу армий «Б» на уничтожение или пленение[609]. К тому времени Грац, Гамбург, Бремен и Вильгельмсхавен вновь подверглись мощным бомбардировкам, а в Аугбурге была уничтожена сотня Ме-262, уже выходивших с монтажного конвейера. Четвертого апреля после оперативного совещания Геббельс написал: «Очень резкая критика в адрес люфтваффе. Геринг выслушал все, не поведя бровью».

Но никакие совещания уже не имели смысла. Американские и британские армии продолжали веерное наступление на север и на восток в направлении Эмдена, Бремена, Ганновера, Гёттингена, Эрфурта и Магдебурга.

И уже 11 апреля вышли к этому городу на Эльбе. Немцы сдавались в плен целыми полками, не оказывая ни малейшего сопротивления, большинство городов выбрасывали белые флаги, как только замечали передовые подразделения союзников. На юге французы заняли Карлсруэ и двигались к Тюбингену и Штутгарту. Их левый фланг прикрывала 7-я американская армия. По всему фронту от Северного моря до Шварцвальда дезорганизованные и испытывавшие нехватку боеприпасов и горючего немецкие армии пытались сдержать напор танковых армий союзников, за которыми следовала мотопехота под прикрытием 3000 истребителей, подавлявших всякое сопротивление. Это до странности напоминало майскую кампанию 1940 года, с той лишь разницей, что противники поменялись ролями… Бомбардировщики Б-17, Б-24 и Б-26, не имея стратегических целей после разрушения промышленных центров, теперь бомбили казармы, места сосредоточения войск, командные пункты, узлы коммуникаций и железные дороги, что окончательно дезорганизовало сопротивление группы армий «Х» на севере и группы армий «Г» на юге. «И конечно, – написал впоследствии фельдмаршал Кессельринг, – тут, как и везде, мы не получали абсолютно никакой авиационной поддержки».

Однако это было не совсем верно: в Хайльбронне, расположенном на реке Неккар, в период с 9 по 13 апреля сотня ФВ-190 и Ю-88 задержала продвижение союзников, обстреливая дороги и бомбя мосты. Ме-262 из 44-го истребительного подразделения, вооруженные неуправляемыми авиационными ракетами класса «воздух – воздух», сбили множество осуществлявших налеты на Мюнхен, Нюрнберг, Лейпциг и Берлин бомбардировщиков и истребителей их сопровождения, вызвав определенную панику в высшем руководстве союзной авиации[610]. Но все это происходило лишь эпизодически: массированные бомбардировки полностью разрушили транспортную сеть, систему обнаружения целей и наведения люфтваффе. Немецкой авиации приходилось сражаться на двух фронтах, имея менее 2000 машин. К тому же их снабжение боеприпасами, запасными частями и горючим было крайне ограниченным. Люфтваффе теряло один аэродром за другим, а те взлетно-посадочные полосы, что еще оставались в распоряжении немцев, из-за плохого состояния представляли не меньшую опасность для их самолетов, чем столкновение в бою с противником…[611] Этих подробностей Геринг по большей части не знал: он стремился только сохранить видимость власти, уклониться от гневных нападок фюрера, укрыть свои сокровища и найти возможность выхода из войны путем переговоров. Сколько противоречивых занятий…

Однако начальник Генерального штаба люфтваффе и командующие воздушными флотами реально оценивали всю сложность обстановки и вскоре поняли ее безнадежность. Потому что с 16 по 19 апреля Красная армия вновь перешла к активным действиям. На фронте, протянувшемся вдоль рек Одер и Нейсе, в наступление перешли двадцать две советские армии. На севере 2-й Белорусский фронт Рокоссовского прорвал первую линию немецкой обороны около Штеттина и двинулся на Пренцлау. В центре 1-й Белорусский фронт Жукова пошел на штурм Зееловских высот и Прётцеля, намереваясь обойти немецкую столицу с севера. Южнее 1-й Украинский фронт Конева устремился к Котбусу и Шпрембергу, а потом двинулся на северо-запад в направлении Потсдама и Берлина[612]. Но помимо достижения ближайших целей, советские войска старались как можно скорее выйти к Эльбе, чтобы блокировать Берлин и разделить Германию на две части. А сил и средств для этого у них было достаточно, а именно: 2 миллиона солдат, 6250 танков, 42 000 пушек и 7000 самолетов. Группа армий «Висла» Хейнрици и группа армий «Центр» Шёрнера могли противопоставить им только остатки дивизий и добровольцев из «фольксштурма», практически не имевших артиллерии. Причем их тылам уже угрожали англо-американские армии, дошедшие к тому времени до Магдебурга, Галле и Лейпцига. А люфтваффе, которое быстро теряло силы и просто таяло под ударами авиации антигитлеровской коалиции, не могло оказать им никакой помощи. В общем и целом трудно было представить более безнадежное положение…[613]

Но Гитлер так не думал: он проявлял стойкий оптимизм, полагая, что весь немецкий народ думает только о том, чтобы сражаться до последнего вздоха, что «Фау-1» и «Фау-2», реактивные самолеты и новые подводные лодки изменят ход войны, что смерть Рузвельта, случившаяся 12 апреля, полностью изменит расклад сил. Фюрер надеялся, что англичане и американцы будут отброшены за Рейн в результате мощного контрнаступления группы армий Хауссера и 12-й армии генерала Венка, которая формировалась в горах Гарца. А решительные контратаки севернее и южнее Берлина заставят советские войска отойти за Одер. «Русские потерпят самое тяжелое поражение в истории у Берлина», – сказал он на оперативном совещании 17 апреля.

Скептицизм его окружения был осязаем, но никто не смел возражать Гитлеру. Кроме генерала Коллера. Но тот лишь вызвал гнев фюрера. «Люфтваффе – это сборище толстяков, лентяев, трусов! – кричал Гитлер. – Ни один из генералов авиации не едет на фронт… Галланд – театральный актеришка, а все остальные – обманщики… Книпфер, инспектор гражданской ПВО, просто свинья… В конце концов следует расстрелять нескольких человек из люфтваффе, и тогда все изменится!»

Все это, очевидно, должно было дойти до ушей Геринга, который в то время готовился покинуть Каринхалл. Три состава, полностью заполненные произведениями искусства, уже выехали в Берхтесгаден, но в имении еще оставалось много мебели, скульптур и ковров. Часть их была погружена в кузова грузовиков, составивших целую колонну, а остальные оставлены в имении или зарыты в окрестных полях и лесах. Вечером 19 апреля Геринг упаковал свои чемоданы и велел погрузить их на три грузовика. Он также закрыл все свои счета в банке Берлина и перевел полмиллиона марок на свои личные счета в банк «Байерише хипотекен» и в «Торговый банк» Берхтесгадена. Он и так уже пребывал в удрученном состоянии из-за того, что Германия потерпела поражение, а тут еще приходилось чего-то лишаться! Рано утром 20 апреля, побывав в мавзолее Карин на берегу озера, Герман Геринг навсегда покинул дорогое его сердцу имение. По его указанию отряд парашютистов заложил мины в фундаменты всех зданий. Один из членов подрывной команды позже рассказал: «Мы заложили более 40 тонн взрывчатки в этом комплексе, а управляющий Шульц постоянно твердил нам быть аккуратнее, чтобы ничего не повредить, потому что могла последовать отмена приказа. […] Вид всех собранных там сокровищ поражал. При всем том, что из Каринхалла заранее все увезли, оставив лишь небольшую часть вещей». Команда парашютистов взорвала Каринхалл спустя восемь дней, когда заметила первых разведчиков Красной армии…[614]

В течение двенадцати лет 20 апреля в Третьем рейхе праздновался день рождения Гитлера; утром этого дня все нацистские бонзы и иностранные дипломаты приходили в рейхсканцелярию, чтобы лично поздравить фюрера. Но утром 20 апреля 1945 года все поздравления были явно неуместными, так что обычные участники оперативных совещаний, Кейтель, Йодль, Геринг, Гиммлер, Дёниц, Шпеер, Кребс, Бургдорф, Кальтенбруннер, Риббентроп, Коллер и фон Белов, явились в рейхсканцелярию после полудня, то есть как обычно. Адъютант Дёница Вальтер Людде-Нойрат вспоминал, что Гитлер выглядел «разбитым, отекшим, сгорбленным, изможденным и нервным». Альберт Шпеер впоследствии написал: «Никто не знал, что и сказать. Гитлер принял наши поздравления холодно, даже с некоторым недовольством, учитывая сложившиеся обстоятельства».

А обстоятельства действительно были довольно мрачными: ежедневно подвергавшуюся бомбардировкам самолетами «Москито» и Б-17 столицу Германии теперь периодически обстреливала советская дальнобойная артиллерия. На севере страны британцы приближались к Бремену и Эмдену. На юге американцы недавно овладели Нюрнбергом. Французы уже стояли в пригородах Штутгарта, а русские вошли в Вену. В центре 9-я армия генерала Буссе беспорядочно отходила от Одера между Франкфуртом и Кюстрином. А юго-восточнее Берлина советские войска обошли Люббен и продолжили наступление в направлении Ютербога на западе и Потсдама на северо-западе. Именно это беспокоило генерала Коллера, который записал в своем дневнике: «Последний путь на юг может быть отрезан. Поэтому, до того как начался спектакль с поздравлениями по случаю дня рождения, я предупредил Геринга, Кейтеля и Йодля о том, что можно упустить последнюю возможностью отправиться на юг наземным маршрутом и что, принимая во внимание воздушную обстановку и отсутствие горючего, я исключаю всякую возможность последующей эвакуации воздушным путем. […] Все со мной согласились, но Гитлер еще не принял решения. В конце концов, перед самым началом оперативного совещания Кейтель сообщил мне, что Гитлер принял решение остаться в Берлине до самого конца».

Все было ясно… «Через некоторое время все мы собрались, как обычно, возле оперативной карты в душном помещении бункера, – вспоминал Шпеер. – Гитлер встал напротив Геринга. Тот, всегда щепетильно относившийся к своим нарядам, недавно стал носить необычную форму. Мы с удивлением увидели, что серебристо-серая ткань уступила место оливковой, как у американцев. Кроме того, вместо шитых золотом погонов шириной пять сантиметров на мундире были простые полоски ткани со знаками различия и позолоченным орлом рейхсмаршала. “Он похож на американского генерала”, – шепнул мне кто-то из присутствующих. Но Гитлер, казалось, не заметил и этой перемены. Обсуждение коснулось скорого наступления на центр Берлина. Прошлой ночью поднимался вопрос о том, чтобы отказаться от обороны столицы и укрыться в Альпийском редуте[615]. Но Гитлер только что решил, что он продолжит битву за город на улицах Берлина. И тогда все начали говорить, что ставку следует непременно перенести в Оберзальцберг, и что для этого остался последний шанс. Геринг сказал, что к лесам Баварии мы могли долететь только по одному маршруту, с севера на юг, и что последний путь на Берхтесгаден в любой момент может оказаться перерезанным. Гитлер возмущенно сказал: “Разве я могу приказать войскам дать решительный бой за Берлин, если сам буду в безопасности?” У сидевшего напротив него Геринга расширились глаза, он побледнел и вспотел в своем новом мундире, а Гитлер добавил в свойственной ему риторической манере: “Судьбе решать, погибну ли я в столице, или в самый последний момент улечу в Оберзальцберг». Когда совещание закончилось и генералы ушли, удрученный Геринг повернулся к Гитлеру”».

Для того чтобы снова поставить вопрос о переводе руководителей рейха в Оберзальцберг, рейхсмаршал, явно торопившийся уехать в Берхтесгаден к семье и своим сокровищам, сказал, что просто необходимо, чтобы один из руководителей люфтваффе немедленно отправился на юг, потому что сложившаяся там обстановка требует единого командования люфтваффе. У Гитлера задрожала левая рука, он ответил: «Что ж, езжайте. Здесь останется Коллер!» Шпеер, наблюдавший за этой сценой издали, впоследствии написал: «Гитлер посмотрел на Геринга с отсутствующим видом. У меня сложилось впечатление, что его глубоко растрогало собственное решением оставаться в Берлине и рисковать здесь своей жизнью. Произнеся несколько ничего не значащих слов, он пожал руку Герингу. […] Я стоял всего в нескольких шагах от них, и мне казалось, что я стал свидетелем исторической сцены. Руководство рейха разваливалось». Фон Белов, также наблюдавший эту сцену, впоследствии сказал: «Мне показалось, что в глубине души Гитлер уже похоронил Геринга. Это был неприятный момент».

А пока что рейхсмаршал выходил из бункера с явным облегчением[616], хотя и понимал, что все его злейшие враги – Гиммлер, Борман, Геббельс и Риббентроп – остаются в окружении фюрера, укрывшегося в своем подземном убежище…[617] Но опасность пришла с неба, и отъезд в Берхтесгаден задержался из-за нескольких авиационных налетов на столицу. Геринг и его свита едва успели выскочить из машин и спрятаться в бомбоубежище, где им волей-неволей пришлось столкнуться с берлинцами. Популярность рейхсмаршала, что бы об этом ни говорил Геббельс, прошла испытание и на этот раз: горожане встретили его на удивление тепло. Геринг, решив заиграть с ними, сказал: «Здравствуйте, меня зовут Мейер!» Вскоре люди из соседних убежищ прислали представителей, приглашая его навестить их тоже. Эта неистребимая симпатия ко второму человеку рейха со стороны лишенного прав, обманутого и разоренного населения трудно объяснить. Геринг сам поразился. Но это потешило его гордость и значительно усилило уверенность в себе.

Карта 17

Боевые действия Германии на 20 апреля 1945 г.

Кортеж все же продолжил путь под прикрытием темноты и в 2 часа 20 минут оказался у Генерального штаба люфтваффе в Вильдпарк-Вердер, на окраине Берлина. Геринг даже выкроил время для того, чтобы переговорить с начальником штаба Коллером, а в 3 часа ночи бронированный лимузин рейхсмаршала на большой скорости двинулся в южном направлении. За ним ехали несколько машин, где находились его адъютант фон Браухич, его помощники, его секретариат, его слуга Роберт, его врач Рамон Ондорца, его сиделка Криста Горманс, его телохранители, его сумки с лекарствами и его сорок семь чемоданов. На некотором удалении за ними следовали семь грузовиков, наполненных произведениями искусства. Переезд через Эльбу западнее Ютеборга по узкому коридору между передовыми частями американской и советских армий оказался самым опасным этапом, но колонне Геринга удалось протиснуться между потоками беженцев, остовами машин и брошенными танками, чудом спастись от союзных истребителей, проехать Дрезден, Пльзень, Пассау и Зальцбург и 21 апреля оказаться наконец в Оберзальцберге. Нацистская Германия была близка к падению, но Герман Геринг испытывал огромную радость оттого, что очутился среди своих родственников и друзей. Его встретили Эмма, Эдда, Паула, Эльзе[618], их племянники и племянницы, рейхсляйтер Бюлер[619] с супругой…

Генерал Коллер, оставшийся в Генеральном штабе, чтобы представлять люфтваффе в ставке фюрера, оказался в центре водоворота, грозившего снести остатки «великогерманского рейха». Весь день 21 апреля ему из ставки, которой уже угрожали захватом наступавшие советские части, беспрестанно звонил Гитлер. Он требовал: «Вышлите самолеты, чтобы прекратить обстрел Берлина советскими орудиями!» Спрашивал: «Почему Ме-262 не вылетели с аэродрома в Праге?» Снова требовал: «Немедленно сбросьте на парашютах продовольствие и боеприпасы боевой группе Штремберга, окруженной южнее Котбуса!» Кричал: «Надо немедленно повесить все руководство люфтваффе!» Вечером фюрер вызвал Коллера уже по вопросу, касающемуся непосредственного начальника генерала. «Рейхсмаршал Геринг держит в Каринхалле свою собственную, именно собственную, личную армию, – сказал Гитлер. – Эту армию – немедленно распустить и включить в состав сухопутной армии. Он не должен иметь собственную армию». Смешавшись, начальник штаба Геринга ответил, что в Каринхалле нет никакой частной армии, там лишь дивизия «Герман Геринг», но она находится в распоряжении местного фронтового командования. Большая же часть этой дивизии уже в боях или была в боях. Гитлер опровергает это и утверждает, что в Каринхалле бездействуют крупные силы. Коллер срочно проверяет, и оказывается, что, за исключением одного батальона, все части дивизии участвуют в боях. Он докладывает об этом Гитлеру и получает приказ: «Батальон немедленно подчинить обергруппенфюреру войск СС Штейнеру»

Дело было в том, что фюрер почему-то очень рассчитывал на «армейскую группу Штейнера», располагавшуюся западнее Эберсвальде, что в лесах севернее Берлина: он предполагал бросить ее в контрнаступление в юго-восточном направлении и разжать тиски советских войск, которые неумолимо сжимались вокруг Берлина. Но это соединение, состоявшее большей частью из комендантских подразделений, добровольцев, военнослужащих ВВС и необстрелянной молодежи, кроме всего прочего, не имело ни тяжелого вооружения, ни горючего для машин и не получило обещанных подкреплений от вермахта и войск СС. Поэтому наступление группы откладывалось, а Гитлер изводил ОКВ, ОКХ и ОКЛ, требуя ускорить ее выдвижение. Но этого не случилось, советские войска уже вошли в пригороды столицы, и нервы фюрера не выдержали… Двадцать второго апреля в 20 часов 45 минут генерал Эккард Кристиан, представитель начальника Генерального штаба люфтваффе при рейхсканцелярии, прибыл в Вильдпарк-Вердер, чтобы доложить Коллеру последние новости из бункера. «Фюрер сдался, – сказал Кристиан. – Теперь он считает всякое сопротивление бессмысленным. Но он не желает покидать Берлин. […] “Я останусь здесь, в Берлине, – сказал он, – и застрелюсь, когда наступит время”. […] Он распорядился сжечь все папки с документами в саду. […] Он остается на месте, но все остальные могут покинуть Берлин и отправиться куда пожелают. ОКВ покидает Берлин, уже сегодня ночью оно окажется в Крампнице!»

Генерал Коллер в это не поверил и, решив получить разъяснения в ОКВ, сразу же после полуночи отправился в Крампниц, севернее Берлина, в мрачные казармы на берегу озера. И там генерал Йодль утром 23 апреля описал ему ситуацию: «Все, что вам сказал Кристиан, верно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.