Как Нонна подралась с Никитой (Нонна Мордюкова / Никита Михалков)

Как Нонна подралась с Никитой

(Нонна Мордюкова / Никита Михалков)

В 1980 году Никита Михалков в качестве режиссера взялся снимать свой шестой полнометражный фильм – «Родня». Это было его первое обращение к современной теме, поскольку до этого все его фильмы были посвящены далекому прошлому. На главную роль Михалков пригласил Нонну Мордюкову и ни разу не пожалел о своем выборе. Правда, без скандала все равно не обошлось – один раз именитая актриса все-таки «взбрыкнула», едва не поставив на грань срыва весь съемочный процесс. Случилось это в середине октября, когда на вокзале в Днепропетровске снимали эпизод «проводы новобранцев в армию». Вот как об этом конфликте вспоминает сама Н. Мордюкова:

«Началось с того, что Никите нужно было снять мое лицо с наитрагичнейшим выражением. Это финальный эпизод на вокзале, где провожают новобранцев в армию и я между ними кручусь с ведрами, ищу бывшего мужа, Вовчика ищу. Я твердо решила позвать его домой, в деревню, обо всем сговорились вчера. „Ведь ты же обещал… Нам надо ехать… Эх, ты!..“ Мне сыграть надо было смятение, граничащее с потерей и гибелью. Я знала, как готовиться к такому крупному плану и как его выдать на-гора. Никита знал мои возможности, но хотел чего-то большего. (Мы слышали, что за границей кинорежиссеры сильно бьют актрису по лицу, отскакивают от камеры, и оставленная актриса „гениально“ играет – и слезы ручьем, и тоска прощания. Люкс!) И вот Никита „приступил к получению“ такого выражения лица, которого не было у меня еще ни в одном фильме.

Уселся, лапочка моя, на кран вместе с камерой и стал истошно орать – командовать огромным количеством новобранцев и выстраивать в толпе мою мизансцену. Я на миг уловила, что ему трудно. Мегафон фонит, его команды путают, а мы с Ванькой Бортником – «мужем» – индо взопрели от повторных репетиций. Вдруг слышу недобрую, нетворческую злость в свой адрес. (Мордюкова не пишет, что Михалкова вывело из себя еще и то, что перед самой съемкой актриса, вместо того чтобы собраться и как следует подготовиться, сидела в вагончике с Риммой Марковой и потягивала винцо. – Ф. Р.) Орет что есть духу:

– Ну что, народная артистка, тяжело? Тяжело? Подложите-ка ей камней в чемодан побольше, чтобы едва поднимала.

Шум, гам, я повинуюсь. Чемодан неподъемный, но азарт помогает. Снова, снова и снова дубли. Чувствую, что ему с крана виднее и что-то не нравится. Для него быть в поднебесье на виду у молодежи и не решить на их глазах, как снимать, – невыносимо.

– Ну что, бабуль, тяжело? А? Не слышу! Подложить, может, еще?

– Мне не тяжело! – срывая связки, ору ему в небо. – Давай снимай!

– Нонна Викторовна! Делаю картину я. Могу слезть и показать вам, как нести тяжесть и в это же время искать свою надежду, своего мужа Ваню. Где ты, Иван?

– Здесь я! – с готовностью кричит Ваня Бортник.

– Вы видите его, народная артистка? Или вам уже застило? Да, трудно бабушкам играть такое.

Я поставила тяжеленные вещи и устремилась к вагончику. (На съемке у нас вагончик – комната отдыха.) До сих пор не могу понять, как Никита почти опередил меня, и в тот момент, когда я стала задвигать дверь, он вставил в проем ступню и колено. Не пускает. Я тяжело дышу, вижу, что и он озверел. Ткнула его со всей силы кулаком в грудь – не помогает. Схватила за рубашку, посыпались изящные пуговички с заморской пахучей одежки. Тут я пяткой поддала по его колену и, ничего не добившись, кинулась на постель.

Сердце вырвалось из ушей.

Секунду он постоял молча, потом закрыл дверь и вышел вон.

Через некоторое время входит Павел Лебешев, оператор.

– Нет! – вскакиваю. – Уезжаю в Москву! С этим козлом я больше незнакома.

К окну подъехала «Скорая». Она всегда дежурила у нас на съемке. Пока врачи щупали пульс и готовили укол, я орала на весь вокзал:

– Уйди, Пашка! Не будь подхалимом. Сниматься больше не буду! И его духи больше нюхать не буду.

Пашка садится на противоположное сиденье и говорит:

– Понимаешь, сейчас отличный режим…

– Не буду!

– Солнце садится, объемность нужная!

– Не буду!

– И отменная морда у тебя…

– Не буду! Отстань!

Он встал, попросил сообщить, когда я буду готова продолжить съемку. У меня мелькнула реальная, практическая мысль: «Морда отменная, режим натуры отменный, надо скинуть этот кадр…» И, придерживая ватку на месте укола, я встала как вкопанная в кадр.

Боковым зрением вижу: к камере подходит Никита.

– Значит, так…

– Молчать! – ору я. – Пашке говори, а он – мне! Через переводчика, понятно?

Подходит Павел:

– Сейчас мы снимем крупный план, где ты зовешь мужа.

– Хорошо, – говорю. – Давайте. Ваня, ты здесь?

– Здесь.

– Паша! Слушаюсь твоих команд.

Никита тихо ему в ухо, а Пашка корректирует.

– Приготовились. Начали, – тихо говорит Павел для меня.

Я им выдала нужный дубль и резко пошла к машине.

– Давай еще один, – попросил Павел.

– Обойдетесь! Небось на «кодаке» снимаете. Я сегодня Род Стайгер, даю один дубль.

В гостинице долго стояла под душем, пытаясь решить, что делать. Бросить картину я могла по закону. Но роль бросать жаль…

Вытерлась, застегнула все пуговички халата, слышу деликатный стук в дверь.

– Кто?

– Мы.

Это мои «товарищи по перу» – Всеволод Ларионов и местный, днепропетровец.

– Садитесь, – говорю.

Ставятся пиво, кукуруза вареная и нарезанное сало в газете. Я суечусь с посудой, достаю колбасу, вяленую рыбу, хлеб.

– Негоже позволять мальчишке так унижать тебя перед всем честным народом.

Я молча накрываю на стол, ставлю стулья. Снова стук, но уже не деликатный.

– Да-да, – говорю.

Входит Никита и прямым ходом в спальню. Такое впечатление, что и не выходил из нее никогда.

– Нонночка, – зовет меня. Я не гляжу на него. Он еще раз: – Нонночка…

Обернулась, вижу красное, мокрое, в слезах лицо, тянет ко мне ладони, зовет к себе. Я посмотрела на сидящих, их как корова языком слизала.

Так и стоим – он ни с места и я. «Нонночка», – заплакал.

Ох, негодный, таки добился! Пошла я, не торопясь к нему, он обнял меня и смиренно застыл.

Так постояли мы, потом он сказал:

– Пойдем, милая моя. Пойдем ко всем нашим, чтоб они видели, что мы помирились.

Выходим, на Танюшку, его жену, наталкиваемся. Она взволнованна.

– Танечка! Посиди у телевизора. Мы скоренько придем, – говорит Никита.

С криками «ура» нас принимали, целовали, угощали, пока Таня не крикнула:

– Никита, тебя Берлин вызывает!

Хорошо, когда у режиссера жена не актриса. Уютно в экспедиции, чистосердечно поболтать можно, потискать маленьких еще тогда их деток. Танюшка – переводчик и в прошлом фотомодель. Что я ей? Чем лучше работаю, тем как бы лучше для фильма, а значит, и для ее мужа Никиты…»

1981

«А ЕСЛИ ЭТО „ЗВЕЗДНАЯ БОЛЕЗНЬ“?»

(Алла Пугачева)

В начале апреля 1981 года Алла Пугачева отправилась на свои очередные внутрисоюзные гастроли – в Алма-Ату, еще не подозревая, чем для нее обернется эта поездка. А обернулась она большим скандалом.

Первый концерт в алма-атинском Дворце спорта имени В. И. Ленина начался 4 апреля в 15.00. Затем в тот же день были даны еще два концерта (в 18.00 и 21.00). На каждом из этих представлений был аншлаг, зрители горячо приветствовали любимую артистку. Так продолжалось и следующие два дня. Однако на втором концерте 6 апреля случилось ЧП. На это представление соизволили прийти высокие руководители из казахстанского ЦК партии со своими женами. Места у них были, естественно, самые лучшие – в первом ряду партера. Но высокие гости малость припозднились и поэтому пробирались к своим местам в тот момент, когда Пугачева уже начала петь первую песню. Ей это не понравилось. Прервав песню, певица обратилась к припозднившимся: «Здрасьте, дорогие! Устраивайтесь поудобнее, а я вас подожду. Уселись? Вот и хорошо. Можно продолжать? Спасибо вам большое». Произнесено это было с такой издевкой, что весь зал содрогнулся от хохота, а потом еще и зааплодировал.

Прежде чем продолжить рассказ об этом инциденте, позволю себе небольшое отступление, которое имеет непосредственное отношение ко всему описываемому. Пугачева всегда была горазда на такого рода поступки. Воспитанная в дворовой среде, в основном среди мальчишек, она всегда умела за себя постоять и относилась к тому типу людей, которым палец в рот не клади – откусят. Вот она и кусала по мере своих сил и возможностей. Даже став звездой, она не собиралась изменять своим принципам и привычкам, приобретенным в юности. Например, был такой случай. Пугачеву пригласили выступить перед высокопоставленными военными деятелями. Перед концертом к ней подошел один из устроителей концерта – какой-то военный чин – и стал в приказном порядке назначать ей песни, которые она могла петь в концерте, и те, которые должна была чуть ли не под страхом смерти не петь. Пугачева его внимательно выслушала, после чего заявила: «Я буду петь, что хочу!» На что чин возмутился: «Это наш концерт! И здесь хотеть будем мы!» – «Ах, это ваш концерт?! – всплеснула руками певица. – Ну тогда сами выходите на сцену и пойте, что вам заблагорассудится. А мы уходим». И, кликнув своих музыкантов, Пугачева покинула негостеприимную аудиторию.

Про другой подобный случай, и тоже с военными, вспоминает П. Леонидов:

«В концертном зале ЦДСА прием: начальник Генерального штаба и начальник Политуправления Советской армии угощают деятелей тех же должностей из армий Варшавского пакта. Жрут, пьют. В середине ужина небольшой концерт. Выступили акробаты, жонглер, еще кто-то. Объявляют Пугачеву, начальство продолжает жрать. Она выходит, рыжая, тоненькая, умная, злая, берет круглый стульчик от рояля, ставит у рампы в центре сцены и садится. Они жрут, музыканты стоят, а Алла сидит – нога на ногу. Минут через пять выбегает на сцену холуй полковник и зло прикрикивает, чтоб, мол, работали, пели. Алла его вполне громко посылает достаточно далеко, потом встает, подходит к микрофону и объявляет: „А сейчас песню „Шумел камыш“ исполнит вон тот генерал, блондин, да, вы, вы. Доешьте и валяйте пойте, а я послушаю“. Она спустилась в зал и села к столу возле венгров. Они ей сразу наливать, закуски накладывать, а она кричит на сцену музыкантам: „Ребята, давайте сюда!“ Ну, их не пустили, конечно, а она крепко поддала и чего-то там еще наговорила… Она не диссидентка, не героиня, но она первая свободная женщина в СССР, по-моему…»

Даже если учитывать, что Леонидов что-то приукрасил, что-то приврал, в целом эпизод выглядит вполне правдоподобно, поскольку все рассказанное укладывается в русло характера Пугачевой. Она может так себя вести. Причем это не развязность, как пытаются представить ее «закидоны» многие толкователи, а всего лишь защитная реакция на хамское поведение других. А то, что в те годы (да и теперь тоже) с артистами часто обращались по-хамски, факт доказанный. Их считали чем-то вроде обслуги: мол, я плачу, а ты кривляйся. Большинство артистов такое обращение терпели. Пугачева тоже терпела, но иной раз могла и взбрыкнуть. За что и получала тумаки, подобные тем, что имели место в Алма-Ате в апреле 81-го.

Издевку Пугачевой высокие казахские деятели, конечно, проглотили. Но обиду затаили. И буквально сразу после концерта прессе была дана команда «поставить на место» Пугачеву. В Казахстане имелись две влиятельные газеты: «Казахстанская правда» и «Вечерняя Алма-Ата». Поскольку первая была органом республиканского ЦК партии и не могла себе позволить опуститься до разборок с заезжей звездой, эту миссию возложили на «Вечерку». И 7 апреля она «долбанула» по Пугачевой заметкой В. Соболенко под лаконичным названием «А если это „звездная болезнь“?». Приведу из нее некоторые отрывки:

«Не первый день, точнее, вечер, сотрясают своды прекрасного Дворца спорта им. В. И. Ленина какофонические взрывы эстрадного оркестра, прибывшего в Алма-Ату с шестьюдесятью ящиками багажа, призванными аранжировать „гвоздь“ всей программы, вокруг которой разгорелись немалые страсти.

Однако напрасно истинные любители искусства эстрады, хорошо знающие яркое и самобытное творчество заслуженной артистки РСФСР Аллы Пугачевой, надеялись на желанное свидание с прекрасным. Увы, произошло нечто удивительное: после преодоления невообразимых таинств с билетами зрителей поджидала встреча не с очаровательной Аллой Пугачевой, а с ее двойником, мало что имеющим общего с той исполнительницей, чьи жизненная энергия, оптимизм и незаурядное мастерство давно знакомы многим телезрителям.

В будуарно-салонном «сценическом» виде и концертном репертуаре «второй» Аллы Пугачевой причудливо переплелись бесспорное умение петь с активным эгоцентризмом и беззастенчивой саморекламой, пошловатыми репризами, достойными разве что базарного балагана – не более.

«Почему я вас не приветствую? – обращается А. Пугачева к переполненному залу. – Да потому, что я вас не знаю и вы меня не знаете. Одно дело, когда я выступаю по радио и на телевидении. Там поешь, что надо. А на сцене – что хочется. Надо спешить, пока окончательно не… зажали». (?!)

И это говорит человек, чьи пластинки расходятся баснословными тиражами, а изображение украшает, простите, даже хозяйственные сумки. Другой пассаж: «Что вы все оцепенели, словно на собрании? Будьте раскованнее, забудьте о том, кто есть кто и кто сколько получает».

Здесь я позволю себе на время прервать автора статьи для небольшой ремарки. В те годы цензура в обществе играла значительную роль, хотя и преувеличивать ее значение тоже не стоит. А то нынешние критики советского изображают ее в виде этакого всеобъемлющего монстра, который буквально душил все живое. Если бы это было так, то вряд ли та же Алла Пугачева, а тем более Владимир Высоцкий или Аркадий Райкин могли бы жить и творить в тогдашних реалиях. А они ведь не только творили, но творили именно остро.

Как и в сегодняшней капиталистической России, где балом правит одна единственная партия – «Единая Россия», брежневское телевидение тоже находилось под бдительным оком КПСС. Поэтому там любой артист (та же Пугачева) пел «то, что надо». Зато на концертах контроль был менее строг, и там большинство артистов, что называется, «отводили душу». Именно это и сделала Пугачева на гастролях в Алма-Ате. Кстати, там она позволила себе не самые свои смелые заявления. Например, на других гастролях она, представляя свой прежний ансамбль «Ритм» зрителям, сообщила: мол, я перетянула его в Москву из Харькова. И добавила: «Сейчас вообще много больших людей из провинции в столице… Брежнев, например…» За такие реплики в те годы можно было заработать серьезные неприятности от властей предержащих, поскольку, во-первых, речь шла о руководителе страны (а всуе трепать его имя со сцены возбранялось), во-вторых – кому-то мог привидеться в этих словах намек на так называемую «днепропетровскую мафию» – так называли всех, кто делал себе карьеру во власти благодаря земляческим связям с Брежневым.

Определенные параллели могла вызвать и фраза Пугачевой о зарплате сидящих в зале. Эти слова были сродни тем, что сказал Джон Леннон 4 октября 63-го во время участия «Битлз» в шоу «Королевское варьете», где присутствовала королевская семья. Он сказал: «Пусть те, кто сидит на дешевых местах, хлопают в ладоши. А все остальные пусть позвякивают своими бриллиантами». Эта фраза тогда возмутила весь английский истеблишмент, но народ воспринял ее с восторгом. В случае с Аллой Пугачевой происходило то же самое: реплика певицы о том, что надо забыть, кто сколько получает, вызвала аплодисменты большинства сидящих в зале, а особенно галерки.

И вновь вернемся к заметке в «Вечерней Алма-Ате». Ее автор продолжает:

«Откровения подобного рода сыпались щедро в зал на каждом выступлении заезжей знаменитости. („Что вы хотите от больной и старой женщины?“)

Примечательно, что первый концерт запоздал на тридцать (!) минут, но певица даже не удосужилась как-то объяснить это – тут уж не до извинений, хотя любой воспитанный и уважающий себя и публику исполнитель непременно сделал бы это.

Но А. Пугачевой, видимо, некогда: у нее свой счет на минуты и даже секунды. Еще бы – в день по три выступления, «конвейер» должен работать безостановочно.

Немало известных певцов союзного и мирового «калибра» перевидела алма-атинская сцена. На одно перечисление имен не хватит и нескольких номеров газеты. Особенно запомнились своей высокой культурой, тактом и вкусом выступления Иосифа Кобзона, Валентины Толкуновой, Анны Герман, эстрадных артистов из ЧССР, Венгрии, Румынии, Кубы, Ливана, Югославии, США, ФРГ, Японии, многих других стран. Но такое «чудо», признаться, алмаатинцы видели впервые.

По инерции дети подносили исполнительнице цветы. Букетов было немало. Принимала их исполнительница, будто делала одолжение. Говорят, кто-то вместо цветов послал А. Пугачевой в подарок популярную книжку Яна Камычека «Вежливость на каждый день». Пожалуй, это самый лучший презент солистке, которая в затяжном поединке со «звездной болезнью» при всем ее даровании пока оказывается в проигрыше…»

Газета с этой статьей вышла в свет вечером 7 апреля, аккурат за несколько часов до очередного (в 21.00) выступления Аллы Пугачевой. Естественно, газету со статьей кто-то из поклонников доставил до адресата – самой певицы. Пугачева отреагировала так, как это могла сделать только она. Выглядело это следующим образом. Ансамбль начал играть вступление первой песни, отыграл несколько тактов, после чего на сцене появилась Пугачева. В руках у нее была… газета, которую она с увлечением читала. Подойдя к микрофону, она наконец оторвалась от текста и обратилась к зрителям: «Тут про меня такое написали… Я думаю, что многие из вас это уже читали. Люди, написавшие это, наверняка ждут ответа. Ну что ж, я им отвечаю», – и Пугачева прилюдно… разорвала газету на мелкие кусочки. После чего начала концерт.

Естественно, этот ее жест стал достоянием самой широкой общественности, в том числе и тех, кто, собственно, и заварил эту кашу. Учитывая демонстративность поступка Пугачевой, можно было предположить, что и ответ будет не менее демонстративным и более жестким, чем предыдущий выпад в прессе. Например, Пугачеву могли попросту выдворить из республики со скандалом и больше туда никогда не пускать. Однако ничего подобного не произошло, а даже более того – противная сторона пошла на «мировую».

9 апреля в той же «Вечерней Алма-Ате», но за подписью другого человека – Э. Чебакова – появилась еще одна заметка про Пугачеву под названием «Цветы и автограф на прощанье», которая была выдержана в куда более спокойных тонах. В ней сообщалось:

«В отличие от „клинического“ случая, когда 7 апреля с. г. на эстраде пострадал экземпляр „Вечерки“ (с репликой В. Соболенко „А если это „звездная болезнь“?“), на состоявшихся вчера трех заключительных концертах заслуженной артистки РСФСР Аллы Пугачевой никаких происшествий не произошло…

Одаренная певица и слаженный оркестр достойно завершили свои пятидневные выступления в столице республики. Творческий коллектив и многочисленные зрители остались довольны друг другом. Было немало искренних улыбок, аплодисментов, живых цветов, хороших слов и даже автографов на долгоиграющих пластинках.

«Я очень благодарна Алма-Ате и алмаатинцам от души, с удовольствием встречусь с вами вновь», – сказала, обращаясь к переполненному залу, Алла Пугачева, сумевшая, к ее чести, сделать свои финальные выходы по-доброму памятными. Судя по всему, явные признаки «звездной болезни» исчезли…

Хотя темпоритм исполнительского марафона заключительных выступлений был изрядно ускорен, а первоначальная программа заметно усечена, общее впечатление от прощальных концертов от этого только выиграло. Несомненно, выше стали оптимистический настрой и культура исполнения. Яркие свечи, как уже отмечалось, самобытного творчества солистки оказались способны по-настоящему увлечь и впечатлить зрителей. Словом, вчера легко, вдохновенно, по-своему мастерски и талантливо свершилось то, с чего, честно признаться, надо было бы начинать. Но, как известно, лучше поздно, чем никогда…

Сегодня гости столицы подробно знакомились с Алма-Атой и ее достопримечательностями…»

Кстати, в те апрельские дни по Пугачевой прошлось и другое, куда более популярное издание – «Литературная газета». Правда, «наезд» был куда менее громким, хотя и организовали его два весьма авторитетных человека. Речь идет о композиторе Яне Френкеле и юмористе Геннадии Хазанове, разговор которых о проблемах эстрадного жанра был опубликован на страницах главного рупора интеллигенции 8 апреля. Публикация была весьма обширная (почти полосная), но я процитирую только ту часть, где речь о героине нашего рассказа. Итак, Я. Френкель говорит: «Алла Пугачева? И я считаю, что это явление на эстраде просто уникальное – удивительно разностороннего дарования человек. Но необузданна». Хазанов: «Ей остро необходим режиссер, который мог бы подсказать не что надо делать, а что делать, может быть, и не следовало».

Но вернемся к алма-атинскому конфликту. Несмотря на то что он вроде бы был улажен, из Алма-Аты в Москву была направлена петиция, в которой во всех подробностях описывались «возмутительные действия А. Пугачевой». Депеша попала в Отдел культуры ЦК КПСС. Однако тамошние работники не стали раздувать из мухи слона. То ли недосуг им был, то ли они просто симпатизировали Пугачевой и не хотели ее огорчать накануне ее очередного дня рождения. Короче, они позвонили в Росконцерт, где числилась Пугачева, и попросили провести с ней всего лишь разъяснительную беседу. Такая беседа была проведена. На ней присутствовала сама Пугачева, ее гражданский супруг и администратор по совместительству Евгений Болдин, еще кто-то. Певица пообещала впредь вести себя на концертах более сдержанно. На этом конфликт был исчерпан.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.