Дело маршала Жукова

Дело маршала Жукова

Георгий Константинович Жуков навсегда обеспечил себе место в истории. Тем не менее значительную часть жизни маршал прожил в опале, несколько лет ждал ареста. Долгие годы его имя старались упоминать пореже, ему было запрещено появляться в общественных местах, он был изолирован от друзей и сослуживцев.

В Параде Победы в Москве 24 июня 1945 года участвовали сводные полки всех фронтов: от Карельского до 4-го Украинского и сводный полк Военно-морского флота. Не повезло летчикам: из-за нелетной погоды они не смогли пролететь над Красной площадью. Небо заволокли тучи, шел дождь, поэтому отменили демонстрацию.

По лицам солдат и офицеров с козырьков фуражек стекали струйки воды. Но участники парада, как и вся страна, были счастливы. Под барабанный бой двести солдат бросили к подножию мавзолея двести знамен разгромленной немецкой армии. Это был миг торжества для всех, воевавших и не воевавших.

Командовал парадом Константин Константинович Рокоссовский. Считается, что низенькие не выносят высоких: терпеть не могут задирать голову, разговаривая с ними. К Сталину это не относилось. Он не завидовал людям высокого роста, зная, что в любую минуту может укоротить любого из них, снеся ему голову с плеч. Напротив, статные и красивые генералы ему импонировали. Особенно когда они приносили удачу. Маршал Рокоссовский не был человеком амбициозным, он не только не говорил, но и даже не думал о своей особой роли. Это тем более нравилось вождю.

Принимать Парад Победы в Москве должен был Верховный главнокомандующий. Но возникла техническая трудность. Объехать войска, выстроенные на Красной площади, надо было на коне. Говорят, что Сталин даже пробовал ездить верхом, ему подводили смирного коня. Но не получилось. Все-таки ему было шестьдесят шесть лет, а в кавалерии он не служил в отличие от маршала Жукова, чья военная карьера начиналась с драгунского эскадрона.

Сталин мог принять парад, стоя в открытой машине. Так делал нарком по военным и морским делам Лев Троцкий. Возможно, Сталин не захотел исполнять эту роль, потому что это поставило бы его вровень с другими военачальниками. А вождь не мог быть там, внизу. Он мог быть только над всеми, на трибуне мавзолея. Поэтому принимал парад маршал Жуков.

Поздно вечером 24 июня главному редактору «Известий» Леониду Федоровичу Ильичеву позвонил вождь:

— Сталин говорит. Это главный корректор?

— Товарищ Сталин, это главный редактор «Известий».

— Так вот, корректор, позвони во все газеты и скажи, что на приеме по случаю Дня Победы было не тысяча двести, а тысяча триста человек.

По тону разговора Ильичев понял, что Сталин празднует уже давно. Но даже счастье победы не избавило его от злобной подозрительности. Жертвой этой подозрительности пали многие генералы и прежде всего маршал Жуков.

На следующий день после парада Жуков собрал на даче боевых товарищей. Счастливые военачальники с радостью пили за Георгия Константиновича как за выдающегося полководца, одолевшего фашистскую Германию. Все разговоры на даче Жукова записывались. Записи показали Сталину. Он был крайне раздражен, потому что настоящим победителем считал себя, а вовсе не Жукова.

Уже с середины войны органы госбезопасности, сообщая Сталину о настроениях среди интеллигенции, обращали внимание на такие высказывания: «Народ помимо Сталина выдвинул своих вождей — Жукова, Рокоссовского и других. Эти вожди бьют немцев, и после победы они потребуют себе места под солнцем. Кто-либо из этих популярных генералов станет диктатором…»

Министерство госбезопасности приступило, как это называется на профессиональном языке, к оперативной разработке маршала. Иначе говоря, на него стали собирать показания и, конечно же, следили за каждым шагом.

Во время войны вождь был снисходителен к военным.

Сталин разрешал офицерам и генералам покуражиться, повеселиться — все, чего не позволял в политике. Считал, что военным надо давать волю. Ему, наверное, даже симпатичны были такие выходки. И нравилось, когда люди знали, что вождь разрешает им то, что нельзя прочим смертным. Начальник главного артиллерийского управления Николай Дмитриевич Яковлев присутствовал в кабинете вождя, когда Сталину доложили, что прибыл вызванный им генерал.

— Пусть войдет, — распорядился вождь.

Появившийся генерал с трудом держался на ногах. Он был смертельно бледен, понимая, какое ужасное преступление совершил. Ухватившись за край стола, пробормотал, что явился по приказанию… Присутствующие затаили дыхание, ожидая невероятной вспышки гнева вождя.

Но Сталин мягко спросил:

— Вы как будто сейчас нездоровы?

— Так точно, — выдавил из себя генерал.

— Тогда мы встретимся с вами завтра, — великодушно сказал Сталин.

Когда генерал вышел, вождь заметил:

— Товарищ сегодня получил орден за успешно проведенную операцию. Что его вызовут в Ставку, он, естественно, не знал. Ну и отметил на радостях свою награду. Так что особой вины в том, что он явился в таком состоянии, считаю, нет.

Потом настали другие времена.

Однажды Сталин вызвал к себе того же Яковлева, а с ним командующего артиллерией Красной армии главного маршала артиллерии Николая Николаевича Воронова.

Внешний вид бравого маршала Воронова обычно вызывал у Сталина доброжелательную реакцию[7]. А тут, держа потухшую трубку в руке (это, как все знали, безотказный барометр дурного настроения), он молча прохаживался по кабинету.

Яковлев и Воронов стояли по стойке смирно. Суровый взгляд Сталина уперся в грудь высокого Воронова и, естественно, в награды начальника артиллерии Красной армии. И вождь вдруг недовольно произнес:

— Зазнались, орденов нахватали!

Фраза показалась неуместной, как будто не он сам раздавал ордена своим маршалам. Но в ней отразилось некое беспокойство вождя: а вдруг боевые маршалы и генералы, увенчанные воинской славой, станут менее управляемыми?

Сталин не упускал возможности напомнить, что без его ведома ничего делать нельзя. Генералы услышали упреки в «зазнайстве» и «отсутствии большевистской скромности». Не прошло и года после того, как маршал Жуков, увенчанный славой, принимал в Москве Парад Победы, а над ним уже сгустились тучи. Своим первым заместителем в министерстве вооруженных сил Сталин сделал Николая Александровича Булганина, человека сугубо штатского, много лет руководившего исполкомом Моссовета.

— Он представил мне проект послевоенного переустройства вооруженных сил, — сказал Сталин Жукову. — Вас нет среди основных руководителей наркомата обороны. Начальником генерального штаба назначается Василевский. Главкомом Военно-морского флота думаем назначить Кузнецова. По-моему, вам следует заняться сухопутными силами. Мы думаем, во главе их надо иметь главнокомандующего. Не возражаете?

Для Жукова, который был заместителем Верховного главнокомандующего, это означало заметное понижение. Особенно ему не понравилось, что он фактически будет подчиняться не Сталину, а Булганину, которого ни в грош не ставил. Вождь воспринял недовольство Жукова как претензию на более высокую должность.

Сталин стал рассказывать о Жукове странные вещи:

— Вот все хвалят Жукова, а он этого не заслуживает. Говорят, что Жуков на фронте перед какой-либо операцией поступал так: возьмет горсть земли, понюхает ее и потом говорит — можно, мол, начинать наступление или, наоборот, нельзя, дескать, проводить намеченной операции.

Война закончилась, и вождь больше не зависел от своих полководцев. Началась новая кампания репрессий против военных.

16 марта 1946 года Совет министров снял главного маршала авиации Александра Новикова с должности командующего военно-воздушными силами как «не справившегося с работой». 23 апреля Новикова арестовали у подъезда собственного дома. У чекистов даже не было ордера, его просто схватили и засунули в автомобиль.

Из Новикова выбивали показания на маршала Жукова. Он подписал показания, в которых говорилось, что Жуков «очень хитро и в осторожной форме… пытается умалить руководящую роль в войне Верховного главнокомандования… И в то же время Жуков, не стесняясь, выпячивает свою роль в войне как полководца и даже заявляет, что все основные планы военных операций разработаны им».

От других арестованных военачальников тоже получали показания о том, что Жуков зазнался, политически неблагонадежен, враждебен к партии и Сталину.

1 июня 1946 года на заседании Высшего военного совета Жуков подвергся публичной экзекуции. Его вину сформулировали так:

«Маршал Жуков, несмотря на созданное ему правительством и Верховным главнокомандующим высокое положение, считал себя обиженным, выражал недовольство решениями правительства… Маршал Жуков, утеряв всякую скромность и будучи увлечен чувством личной амбиции, считал, что его заслуги недостаточно оценены, приписывал себе разработку и проведение всех основных операций Великой Отечественной».

Жукова лишили должности главнокомандующего сухопутными войсками и заместителя министра вооруженных сил. Маршала отправили командовать войсками второстепенного Одесского военного округа. Генералиссимус Советского Союза Сталин как министр вооруженных сил подписал приказ с перечислением всех грехов Жукова. Приказ разослали всем округам и флотам.

21 февраля 1947 года собрали пленум ЦК. Накануне Сталин вызвал к себе секретарей ЦК Жданова, Кузнецова и Патоличева. Предупредил, что предстоит вывести из ЦК несколько человек. Предложение о выводе Жукова поручил внести Жданову.

Кадровые вопросы рассматривались сразу после начала пленума, вечером 21 февраля 1947 года. Андрей Александрович Жданов попросил слово для внеочередного заявления:

— Я вношу предложение вывести из состава кандидатов в члены Центрального комитета Жукова. Он, по моему мнению, рано попал в Центральный комитет партии, мало подготовлен в партийном отношении. Я считаю, что в кандидатах Жукову не место. Ряд данных показывает, что Жуков проявлял антипартийное отношение. Об этом известно членам ЦК, и я думаю, что будет целесообразно его не иметь в числе кандидатов в члены ЦК.

Председательствовавший на пленуме Молотов спросил:

— Кто желает высказаться по этому поводу? Нет желающих. Голосую. Кто за предложение товарища Жданова об исключении из состава кандидатов в члены ЦК Жукова — прошу поднять руки. Прошу опустить. Кто против? Таких нет. Кто воздержался? Таковых тоже нет. Предложение об исключении Жукова из состава кандидатов в члены ЦК утверждено единогласно.

Когда пленум проголосовал, Жуков встал, несколько помедлил, затем повернулся направо и четким строевым шагом вышел из зала. Он написал Сталину письмо, которое начиналось словами: «Исключение меня из кандидатов ЦК ВКП(б) убило меня».

Обычно вслед за исключением из ЦК следовал арест…

Положение Жукова в Одессе было очень тяжелым. Местные власти и политорганы вели себя с ним самым оскорбительным образом. После отъезда Жукова из Москвы с санкции Сталина на его даче и в квартире был обыск. Кончилось это тем, что маршал свалился с инфарктом. А его продолжали преследовать.

20 января 1948 года специальным постановлением ЦК «вынес т. Жукову последнее предупреждение, предоставив ему в последний раз возможность исправиться и стать честным членом партии, достойным командирского звания. Одновременно ЦК ВКП(б) освободил т. Жукова с поста командующего войсками Одесского военного округа для назначения командовать одним из меньших военных округов».

4 февраля 1948 года Булганин перевел маршала Жукова в Уральский военный округ. А по всей стране одного за другим брали его бывших подчиненных и людей из его окружения. Арестованных обвиняли в том, что они участвовали в заговоре, во главе которого стоял Жуков. В общей сложности по делу Жукова сидело около сотни генералов — без суда. Назначенный министром госбезопасности Семен Игнатьев, принимая дела после арестованного Абакумова, спросил Сталина:

— Что с ними делать? Может быть, пропустить их через Особое совещание и отправить в лагерь?

Сталин ответил: «Пусть еще посидят».

Генералы были арестованы только на основании материалов прослушивания их разговоров. Поэтому их дела не хотят рассекречивать и по сей день. Аресты среди окружения Жукова шли почти до самой смерти Сталина. И маршал понимал, на какой тонкой веревочке он подвешен.

На пленуме ЦК в феврале 1947 года Сталин сказал:

— У меня небольшое заявление насчет себя. Я очень перегружен работой, особенно после войны пришлось пойти вглубь работы по гражданской части, и я бы просил, чтобы пленум не возражал против того, чтобы я был освобожден от обязанностей министра вооруженных сил. Меня мог бы с успехом заменить товарищ Булганин — мой первый заместитель. К тому же и возраст сказывается.

Почему Сталин выбрал на пост военного министра именно Булганина, который хотя и получил высокое военное звание, но в реальности остался штатским человеком? Почему подчинил ему целую плеяду полководцев, победивших в войне и рассчитывавших, что пост министра достанется кому-то из них?

Скорее всего, это был сознательный жест. Вождь не хотел возвышать кого-то из прославленных военачальников, напротив, поставил над ними комиссара, причем того, кого очевидно недолюбливали в войсках.

Вождь упивался своей ролью победителя.

Через день после Парада Победы, 26 июня 1945 года, президиум Верховного Совета СССР принял указ об установлении высшего воинского звания Генералиссимус Советского Союза. На следующий день это звание присвоили Сталину.

До него генералиссимусами становились: командующий армией при Петре Великом боярин Алексей Семенович Шейн (14 декабря 1695 года), Александр Данилович Меньшиков (12 мая 1727 года), принц Антон Ульрих Брауншвейгский (11 ноября 1740 года) и Александр Васильевич Суворов (28 октября 1799 года).

Любопытно, что ни один император, жаловавший других высоким званием, не подумал возвести в генералиссимусы себя самого. Давать звания самому себе считалось неудобным. Последний русский император Николай II так и остался полковником — в том звании, в которое его произвел перед смертью отец-император.

Сталин же, ни дня не служивший в армии, в марте 1943 года захотел стать маршалом. Он с удовольствием носил маршальскую форму с широкими золотыми погонами и брюки навыпуск с красными лампасами. Потом его, видимо, стало раздражать, что он оказался одним из многих маршалов, и он польстился возможностью поставить себя выше военачальников и принял нелепое звание, смешно звучащее для русского уха. Значит, верх взяло стремление к почестям.

Прежде чем принять новое звание, Сталин недовольно повторял своим маршалам, что ему это не нужно. Причем о себе он по обыкновению говорил в третьем лице:

— Товарищу Сталину это не нужно. Товарищ Сталин и без этого имеет авторитет. Товарищу Сталину не нужны никакие звания для авторитета.

А потом согласился, как бы уступив настояниям маршалов. В этой сцене, вспоминал маршал Конев, проявилось свойственное Сталину «чрезвычайное высокомерие, прятавшееся за той скромностью, которая паче гордости».

Поклонники вождя любят рассказывать о его равнодушии ко всему мирскому, о его подчеркнутой скромности, о стоптанных сапогах и залатанной одежде. На самом деле мундиры он носил с золотым шитьем. Услужливые интенданты предложили множество вариантов формы генералиссимуса, но Сталину хватило ума их отвергнуть. Остался в маршальском…

Зато не обошел себя наградами.

Только первый орден Красного знамени он получил в 1919 году при Ленине. Остальные награды он давал себе сам: еще два ордена Красного знамени (в 1930 и 1944 годах), три ордена Ленина (1939, 1945, 1949 годы). В 1939 году ему вручили золотую звезду Героя Социалистического Труда № 1.

6 ноября 1943 года указом президиума Верховного Совета оформили награждение генерального секретаря ЦК ВКП(б), председателя Совнаркома, председателя Государственного Комитета Обороны, народного комиссара обороны и Верховного главнокомандующего Вооруженными Силами СССР маршала Сталина орденом Суворова 1-й степени.

8 ноября 1943 года учредили солдатский орден Славы трех степеней и орден «Победа» с бриллиантами — высшую награду для командного состава. Этой награды удостоились всего семнадцать человек. 29 июля 1944 года «за исключительные заслуги в организации и проведении наступательных операций Советской Армии» Сталин сам себя наградил первым орденом «Победа». А в июле 1945 года советский народ поздравлял товарища Сталина с награждением его вторым орденом «Победа» и с присвоением «любимому учителю и другу звания Героя Советского Союза».

Славу победителя в войне он ни с кем делить не хотел.

Осенью 1945 года из служебного сейфа маршала Жукова госбезопасность изъяла личные записи маршала. Сталин позвонил ему:

— Вы что, собираетесь писать историю? Не надо. Пусть этим занимаются историки, когда мы умрем.

То же самое он сказал маршалу Василевскому:

— Писать мемуары сразу после великих событий, когда они не успели прийти в равновесие и не остыли страсти, рано. В этих мемуарах не будет должной объективности.

Сталин сделал так, что ветераны войны перестали носить ордена. Сказал, что пора гордиться орденами, полученными за восстановление страны. Вождь отменил празднование дня победы над Германией, вместо 9 мая выходным сделали 1 января…

Вождю многое хотелось забыть. Он потому и пленных загнал в Сибирь, чтобы они не рассказывали, как все было, не напоминали о поражениях, о том, как миллионы людей попадали в окружение. Меньше всего Сталин хотел отвечать на недоуменные вопросы вернувшихся домой победителей: почему победа далась такой дорогой ценой? Как Германии удалось захватить полстраны? Кто допустил немцев до Москвы и Волги?

С июня по ноябрь сорок первого каждый день страна теряла на фронте двадцать четыре тысячи человек. Из них примерно семнадцать тысяч убивали, семь тысяч ранили. Иначе говоря, каждый день армия лишалась двух дивизий.

В конце войны, с января 1944 по май 1945 года, когда побеждали, теряли чуть меньше — по двадцать тысяч солдат и офицеров в день. И структура потерь была иной: пять с небольшим тысяч убитыми, четырнадцать тысяч с лишним ранеными.

Сам Сталин сказал, что в войне погибло семь миллионов советских людей. Вождь терпеть не мог говорить о потерях, запрещал писать о них. Когда гибли известные военачальники, не разрешал публиковать некрологи:

— Слишком много потерь. Не будем радовать Гитлера.

Сколько же на самом деле погибло в Великой Отечественной? Споры между историками, военными и демографами идут и по сей день.

Хрущев признал, что погибло больше двадцати миллионов. При Брежневе подсчетами занялась комиссия, которую возглавлял заместитель начальника генерального штаба генерал-полковник Сергей Матвеевич Штеменко. Закончив работу, он доложил министру обороны маршалу Андрею Антоновичу Гречко:

«Принимая во внимание, что статистический сборник содержит сведения государственной важности, обнародование которых в настоящее время не вызывается необходимостью и нежелательно, сборник предполагается хранить в генеральном штабе как особый документ, к ознакомлению с которым будет допускаться строго ограниченный круг лиц».

Эти сведения были обнародованы только в горбачевские времена, когда стало возможным определить цену победы. Цифры потерь в войне, по данным генерального штаба, таковы. Безвозвратные потери Красной армии — 11 миллионов 944 тысячи 100 человек. А в целом страна потеряла 26 миллионов 600 тысяч человек. К убитым нужно бы прибавить и искалеченных. Из каждых ста мобилизованных двадцать восемь стали инвалидами.

Кроме того, осенью сорок первого немецкие власти начали отправлять в Германию работоспособное население оккупированных территорий. За годы войны вывезли пять с лишним миллионов человек.

Демографы и историки полагают, что окончательная цифра потерь нуждается в уточнении. Но есть непреодолимые препятствия в выяснении истины.

Командиры и политработники Красной армии имели удостоверение личности. А рядовых бойцов и младших командиров лишили личных документов. В 1940 году нарком обороны Тимошенко отменил красноармейские книжки для рядового и младшего командного состава действующей армии. Правда, приказом наркомата обороны 15 марта 1941 года было утверждено «Положение о персональном учете потерь и погребении погибшего личного состава Красной армии в военное время». Каждому красноармейцу должны были выдать медальон с пергаментным вкладышем, на котором указывались фамилия, имя и отчество, воинское звание, год и место рождения, адрес семьи.

Но обеспечить медальонами весь личный состав не успели.

17 ноября 1942 года медальоны отменили. Это еще больше затруднило учет потерь. Если бойцы гибли, а рядом не оказывалось сослуживцев, способных их опознать, то хоронили убитых безымянно, в братской могиле (а во время отступления просто бросали на поле боя), и получалось, что красноармеец пропал без вести.

Без вести пропавшими числились сотни тысяч — с большой долей вероятности можно сказать, что они погибли в первые месяцы войны, но документов у них не было.

Самое отвратительное состоит в том, что в армии не было воспитано уважение к павшим. Офицеры и политработники не считали своим долгом хотя бы похоронить по-человечески убитых подчиненных. А что такое армия без солдатского братства, без готовности вытащить раненого с поля боя и отдать последние почести павшему? С каким настроением поднимается в атаку боец, если не верит, что его хотя бы достойно похоронят и позаботятся о семье?..

В декабре 1941 года заместитель наркома обороны Лев Мехлис подписал директиву «О наведении порядка в погребении и учете погибших в боях военнослужащих»:

«Главное Политуправление Красной Армии располагает фактами, когда многие командиры и комиссары действующих частей не заботятся о том, чтобы организовать сбор и погребение трупов погибших красноармейцев, командиров и политработников. Нередко трупы погибших в боях с врагом за нашу Родину бойцов не убираются с поля боя по нескольку дней и никто не позаботится, чтобы с воинскими почестями похоронить своих боевых товарищей, даже тогда, когда имеется полная возможность».

Сталина же раздражало не отсутствие заботы о памяти погибших, а плохо налаженный учет личного состава. Убитые ввиду своей бесполезности его не интересовали, но дурно налаженная статистика мешала работе военной машины.

12 апреля 1942 года он подписал новый приказ:

«Учет личного состава, в особенности учет потерь, ведется в действующей армии совершенно неудовлетворительно… На персональном учете состоит в настоящее время не более одной трети действительного числа убитых. Данные персонального учета пропавших без вести и попавших в плен еще более далеки от истины».

Писатель Виктор Петрович Астафьев, прошедший всю войну, вспоминал:

«Видел на Житомирском шоссе наших солдат, разъезженных в жидкой грязи до того, что они были не толще фанеры, а головы расплющены, — большего надругательства человека над человеком мне видеть не доводилось. Отступали из Житомира, проехались по людям наши машины и танки, затем наступающая немецкая техника, наступая в январе, мы еще раз проехались машинами и танками по этим трупам…»

Поэтому так много оказалось неопознанных тел. И по сей день находят останки бойцов, но поздно! Часто уже невозможно выяснить, кто это, поставить памятник, сообщить родным…

А Виктору Астафьеву не простили его романов и статей о войне.

«Получая письма с угрозами выковырять мне последний зрячий глаз, уцелевший на войне, от злобствующего быдла и читая оголтелые статейки отставников в красноярской патриотической газете, самозванно поименованной народной, о том, как они, патриоты, как только вновь завладеют властью, всех неугодных им людей на лесоповалы пошлют, я ничему уже не удивляюсь, — с горечью писал Астафьев в очерке «Заматерелое зло». — Да и как удивляться, если общество, пройдя лагерную выучку, а лагерем была вся страна, творит не просто преступления, но преступления изощренно-эстетического порядка…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.