Всесоюзный староста

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Всесоюзный староста

Член политбюро Михаил Иванович Калинин долгие годы занимал пост, который в других странах считают президентским. Он был председателем Центрального исполнительного комитета, затем председателем президиума Верховного Совета СССР — эти органы заменяли парламент. В газетах Михаила Ивановича по-свойски именовали всесоюзным старостой. Формально у него в руках была высшая государственная власть. Фактически он лишь оформлял решения, принятые политбюро.

В стране Калинин считался защитником прав и интересов крестьянства и рабочего класса. Ради этого его и назначили на высшую должность в государстве.

«При обсуждении вопросов в политбюро, — вспоминал Троцкий, — Ленин не раз поворачивался с дружелюбной иронией в сторону Калинина:

— Ну, а что скажет по этому поводу глава государства?

Калинин не скоро научился узнавать себя под этим высоким псевдонимом. Бывший тверской крестьянин и петербургский рабочий, он держал себя на своем неожиданно высоком посту достаточно скромно и, во всяком случае, осторожно… Крестьянские массы постепенно привыкли к той мысли, что “хлопотать” надо через Михаила Ивановича… С крестьянами Калинин нашел необходимый язык без затруднений…»

В двадцатые годы Михаил Иванович еще решался подать голос, когда не соглашался со сталинской линией. На заседании политбюро 20 марта 1929 года Сталин и Калинин обменялись записками:

Сталин — Калинину: «Защищаешь кулака».

Калинин — Сталину: «Не кулака, а трудового крестьянина».

Сталин — Калинину: «А про бедноту забыл? А русских крестьян потерял?»

Калинин — Сталину: «Середняки именно русские, а инородцы?! Бедняки».

Сталин — Калинину: «Ты нынче башкирский президент, а не русский».

Калинин — Сталину: «Это не аргумент, а ругательство».

Но Михаил Иванович не рисковал слишком уж сердить вождя. За ним водились опасные грешки.

После смерти Серго Орджоникидзе, который четыре года возглавлял партийную инквизицию — Центральную контрольную комиссию, — в его архиве нашлись два запечатанных пакета. На пакетах Серго написал: «Без меня не вскрывать».

Там находились документы царского департамента полиции. В том числе показания Михаила Ивановича Калинина от февраля 1900 года. В протоколе записано: «Будучи вызванным на допрос вследствие поданного мной прошения, желаю дать откровенные показания о своей преступной деятельности». И будущий всесоюзный староста рассказал полиции все, что ему было известно о работе подпольного кружка, в котором он состоял.

Серго Орджоникидзе заинтересовался делом Калинина и получил другие документы, связанные с поведением Михаила Ивановича после ареста. В двадцатые годы архивы царской полиции были изучены самым тщательным образом. Материалы лежали в сейфе, но в любую минуту преданные гласности стали бы смертным приговором для старого большевика Калинина. Однако же и этого для Сталина оказалось мало.

В 1930 году Сталин получил из ОГПУ показания обвиняемого по делу никогда не существовавшей «Трудовой крестьянской партии», которую будто бы возглавлял профессор Николай Дмитриевич Кондратьев, бывший эсер и бывший товарищ (заместитель) министра продовольствия во Временном правительстве. Выдающийся ученый, работами которого восхищаются и по сей день, принужден был подписать показания о том, что Калинин давал мнимым заговорщикам информацию о положении в стране.

Сталин инструктировал Молотова:

«Что Калинин грешен, в этом не может быть никакого сомнения. Все, что сообщено о Калинине, — сущая правда. Обо всем этом надо осведомить ЦК, чтобы Калинину впредь неповадно было путаться с пройдохами».

Михаил Иванович перестал вступаться за крестьянина. Но в эпоху большого террора вождь — на всякий случай — санкционировал арест жены Калинина.

Екатерина Ивановна Калинина была арестована 25 октября 1938 года 2-м отделом Главного управления государственной безопасности НКВД по обвинению в антисоветской деятельности и связях с троцкистами и правыми.

Калинин — президент Советского Союза! — не посмел замолвить за жену словечко. Боялся, что и его самого посадят. Знал, что у чекистов заготовлены материалы о его мнимых связях с правыми, Бухариным и Рыковым, которых уже расстреляли. Сталин распорядился ознакомить Калинина с материалами, чтобы тот понимал, на каком крючке сидит.

В справке, которую Берия представил Сталину, говорилось:

«Следствием установлено, что Калинина с 1929 года была организационно связана с участниками антисоветской вредительской и террористической организации правых и содействовала им в их антисоветской деятельности.

Сблизившись с рядом враждебных ВКП(б) лиц, осужденных впоследствии за правотроцкистскую деятельность, Калинина предоставляла им свою квартиру для контрреволюционных сборищ, на которых обсуждались вопросы антисоветской деятельности организации, направленные против политики и руководства ВКП(б) и Советского правительства.

Имея тесное общение с бывшим работником Главного управления гражданского воздушного флота Остроумовой В. П., информировала последнюю по вопросам секретного характера, что Остроумовой было использовано в шпионских целях. Работая с 1936 года членом Верховного Суда РСФСР, Калинина поддерживала связи с правыми: бывшим работником Верхсуда Берман и бывшим работником Института советского права Пашуканис (осуждены).

Кроме того, следствием установлено, что Калинина до 1924 года скрывала о том, что ее брат Лорберг Владимир (осужден) являлся агентом царской охранки.

В предъявленных обвинениях Калинина Е. И. виновной себя признала.

Осуждена Военной коллегией Верховного суда СССР 22 апреля

1939 года по статьям 17-58-6, 17-58-8 и 58–11 УК РСФСР к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на 15 лет с поражением в правах на 5 лет».

В 1939 году в Свердловске в пересыльной тюрьме писательница Галина Серебрякова, имя которой уже встречалось в этой книге, встретила много москвичек, осужденных как члены семьи изменника родины.

— Вы знаете, кто вон там, в углу, сидит на мешке с вещами и пьет кипяток? Не узнаете? — спросила ее одна из давнишних знакомых.

Серебрякова внимательно посмотрела на высокую худую простоволосую женщину:

— Не знаю.

— Да что вы? Это же Екатерина Ивановна Калинина, жена Михаила Ивановича.

Серебрякова была поражена.

— Ну да, она самая. Муж — наш президент, а она осуждена как шпионка. Вот судьба… А ведь прожили они всю-то жизнь в согласии! Каково ему теперь?..

Серебряковой понравилась эта простая женщина, говорившая с легким приятным эстонским акцентом.

— Главное, не горюй, — внушала ей жена Калинина, — быть не может, чтобы нас скоро не выпустили, год потерпи, не больше. Убедили Сталина пробравшиеся в органы враги из иностранных разведок, что кругом измена, но он скоро разберется в этом. Партию не обманешь.

Только 9 мая 1945 года, в День Победы, жене всесоюзного старосты позволили обратиться к Сталину:

«Я совершила тяжкую ошибку, усугубленную тем, что Вы своевременно мне на нее указывали, а я эти указания не учла. Такое несознательное отношение к своему положению и к окружающим людям повлекло за собой тяжкие поступки, за которые я несу суровое наказание.

Я полностью сознаю свою вину и глубоко раскаиваюсь. Эти проступки совершены мной не из сознательной враждебности, а из-за непонимания обстановки и некритического отношения к окружавшим меня людям. Уже несколько лет я нахожусь на полной инвалидности. Моя единственная надежда на Ваше великодушие: что Вы простите мне мои ошибки и проступки и дадите возможность провести остаток жизни у своих детей».

Письмо принесли наркому госбезопасности Всеволоду Николаевичу Меркулову. Поскольку речь шла о жене Калинина, который оставался членом политбюро, Меркулов переслал письмо сталинскому помощнику Поскребышеву.

Тот доложил вождю.

Сталин смилостивился над женой члена политбюро и председателя президиума Верховного Совета СССР. Екатерина Ивановна к тому времени уже почти семь лет находилась в заключении. Сталин написал на письме: «т. Горкину. Нужно помиловать и немедля освободить, обеспечив помилованной проезд в Москву».

Александр Федорович Горкин был секретарем президиума Верховного Совета СССР и оформлял все нужные решения. Президиум, рассмотрев «ходатайство о помиловании Калининой Екатерины Ивановны», постановил: «Помиловать, досрочно освободить от отбывания наказания и снять поражение в правах и судимость».

Внезапное милосердие вождя объяснялось тем, что дни смертельно больного Михаила Ивановича Калинина были сочтены. И держать его жену в лагере больше не имело смысла. Но вместе они пожили недолго. 15 марта 1946 года Калинина освободили от должности, которую он занимал почти тридцать лет, но оставили членом президиума Верховного Совета СССР, чтобы он не лишался всех жизненных благ. В июне Михаил Иванович скончался…

Самого Калинина вождь ни в грош не ставил. Но отправив в лагерь его жену, Сталин преподнес всем урок: никто не застрахован от гнева вождя.

В двадцатые годы члены политбюро еще чувствовали себя уверенно и самостоятельно. Спорили со Сталиным. Иногда не принимали его предложения. Против высказывались вполне преданные ему люди, такие как Серго Орджоникидзе. Для них Сталин еще не был вождем, а был первым среди равных. Ему приходилось считаться с их мнением. Споры в большинстве своем носили не политический, а ведомственный характер. Это была борьба за интересы собственного ведомства, за влияние и ресурсы.

Арест близких людей, заместителей и помощников членов политбюро ставил их в уязвимое положение. Им приходилось оправдываться, объясняться, доказывать собственную невиновность. Члены политбюро теряли уверенность в себе и даже относительную самостоятельность.

В конце двадцатых — начале тридцатых годов политбюро заседало четыре или три раза в месяц. Начинали в одиннадцать утра, заканчивали иногда в семь вечера, но делали перерыв на обед. Приглашенные толпились в секретариате — небольшой соседней комнате. Их вызывали по очереди. До осени 1929 года заседания политбюро — по ленинской традиции — вел глава правительства Рыков.

Сталин сидел на противоположном от председательствующего конце стола. Иногда вставал и ходил по комнате, потом высказывал свое мнение. Если возникали споры между членами политбюро, вопрос снимался с обсуждения и отправлялся на дополнительную доработку. Неподготовленные вопросы не рассматривались.

После изгнания Троцкого главной проблемой для Сталина был Алексей Иванович Рыков, член политбюро и глава правительства, уважаемый и влиятельный человек. Сталин, по словам доктора исторических наук Олега Витальевича Хлевнюка, не мог не думать о том, что выходец из крестьянской семьи, русский человек Рыков многим представлялся более подходящей фигурой для руководства Россией.

В течение нескольких лет сталинские подручные вели атаку на Рыкова. Его обвиняли в правом уклоне, ОГПУ раскрывало липовые заговоры, участники которых «признавались» в тесных связях с Рыковым. Наконец Сталин почувствовал, что настал момент, когда он может избавиться от главы правительства.

Один за другим исчезали те, кто позволял себе сомневаться в величии вождя.

Секретарь ЦИК (то есть главный помощник Калинина) Авель Сафронович Енукидзе втихомолку жаловался старому приятелю Леониду Петровичу Серебрякову (бывшему секретарю ЦК):

— Чего еще Сталин хочет? — недоумевал Авель Сафронович. — Я делаю все, чего от меня потребуют, но ему все мало. Он хочет еще вдобавок, чтобы я считал его гением.

Старый большевик Авель Енукидзе участвовал в создании подпольной типографии на Кавказе, которая сыграла важную роль в подготовке первой русской революции. В ЦИК он ведал большим хозяйством — от академических театров до домов отдыха для начальства. Его ценили за приветливость и обходительность. Авель Сафронович не стремился в большую политику по причине отсутствия амбиций. Но Сталину нужны были политические бойцы, и он охладел к Енукидзе. Вскоре тот утратил и должность, и свободу, и жизнь…

Его сменил провинциальный партийный работник Александр Федорович Горкин.

В 1937 году он работал в Оренбурге первым секретарем обкома. Был неурожайный, голодный год. Горкин разрешил выдать колхозникам на трудодень по килограмму пшеницы, а делать этого до выполнения поставок зерна государству запрещалось. Его вызвали в Москву. Он поехал поездом через Куйбышев, где вышел из вагона, чтобы передать посылку брату жены. Вместо брата появились какие-то люди, которые сказали, что им поручено передать посылку по назначению.

Три дня Горкин сидел в Москве, ждал решения своей судьбы. Неожиданно его привезли к Сталину. Тот сказал:

— Хотим назначить вас секретарем президиума ЦИК. Будете помогать своему земляку Калинину. Даем вам год на изучение иностранного языка.

Ошеломленный Горкин поблагодарил за доверие и попятился к двери. Сталин его остановил. Достал какую-то телеграмму, прочитал, сделал долгую паузу и сказал:

— Вот тут нам сообщили, что вы передавали посылку врагу народа… Брат вашей жены арестован. Нехорошо.

Еще одна пауза:

— Учтите это и сделайте соответствующие выводы.

Александр Горкин ушел, потрясенный доверием вождя и объятый страхом. Сталин любил собирать вокруг себя людей с подмоченной репутацией. Эти люди помнили, что всем обязаны Сталину, что без вождя они никто.

Когда в руководстве остались только люди, смотревшие Сталину в рот, он перестал собирать политбюро. Решения оформлялись опросом членов политбюро — им либо рассылались опросные листы, на которых они расписывались «за» или «против», либо их просто опрашивали по телефону.

Весной 1933 года Сталин отправил записку популярному драматургу Александру Николаевичу Афиногенову, который попросил прочитать его новую пьесу «Ложь»:

«Зря распространяетесь о “вожде”. Это не хорошо и, пожалуй, неприлично. Не в “вожде” дело, а в коллективном руководителе — в ЦК партии».

Когда члены политбюро превратились просто в подручных, Сталин переменился. Исчезла необходимость ладить с товарищами по политбюро, убеждать их в своей правоте, привлекать на свою сторону. Они заранее были согласны с любым его предложением. Больше не надо было завоевывать ничьи сердца, достаточно было держать всех в страхе, сажая их жен или помощников. Зачем быть веселым и привлекательным? Единоличный хозяин страны мог позволить себе оставаться таким, каков он на самом деле.

«Со Сталиным, когда он был в хорошем настроении, контакт был легким и непосредственным, — вспоминал один из руководителей Югославии. — Сталин был холоден и расчетлив. Однако у Сталина была страстная натура с множеством лиц, причем каждое из них было настолько убедительно, что казалось, что он никогда не притворяется, а всегда искренне переживает каждую из своих ролей».

Лазарь Моисеевич Каганович говорил поэту Феликсу Чуеву, который старательно записывал рассказы сталинских соратников:

— Его надо брать по временам, по периодам, разный он был. Послевоенный — другой Сталин. Довоенный — другой. Между тридцать вторым и сороковым годами — другой. До тридцать второго года — совсем другой. Он менялся. Я видел не менее пяти-шести разных Сталиных…

Лазарь Каганович был человеком малограмотным, писал с ошибками — он вообще никогда не учился. Но он сразу поверил в звезду Сталина и всю свою жизнь преданно ему служил, не зная сомнений и колебаний.

Сталин доверял Лазарю Моисеевичу, потому что более преданного человека у него не было. Столь же надежный Валериан Владимирович Куйбышев, член политбюро и первый заместитель председателя правительства, злоупотреблял горячительными напитками и, как утверждают, умер в 1935 году во время тяжелого запоя.

Каганович никогда не возражал вождю, никогда не отстаивал своего мнения, а подхватывал любую сталинскую мысль. Молотов сказал о нем:

— Он среди нас был сталинистом двухсотпроцентным. Каганович — преданнейший Сталину человек, в этом его слабость и неподготовленность к самостоятельной мысли, потому что и у Сталина не все правильно.

В середине тридцатых на демонстрациях портретов Кагановича было немногим меньше, чем портретов вождя. Но степень самостоятельности Кагановича, который никогда и ничему не учился, была невелика. Если вождь уезжал из Москвы, то Лазарь Моисеевич чуть ли не каждый день писал Сталину, спрашивая его мнение относительно всех сколько-нибудь значительных вопросов. Вождь подробно отвечал по каждому пункту, решения принимались только с его санкции.

Во второй половине тридцатых Сталин по существу убрал Кагановича с партийной работы. В 1935 году назначил наркомом путей сообщений. Железными дорогами Лазарь Моисеевич руководил в общей сложности семь лет. Сталин, недовольный ситуацией с транспортом, несколько раз снимал его с этой должности, а потом все-таки возвращал.

В 1937 году Михаил Каганович, старший брат всесильного Лазаря Моисеевича, стал наркомом оборонной промышленности (третий из братьев, Юлий, был секретарем Горьковского обкома партии и председателем облисполкома, потом заместителем министра внешней торговли, он рано умер).

Старший Каганович тоже никогда не учился, писал в анкетах «самоучка». Он несколько лет работал заместителем Серго Орджоникидзе в Высшем совете народного хозяйства, а затем в наркомате тяжелой промышленности. Сталин ему доверял. Михаил Каганович был единственным заместителем наркома, который стал кандидатом в члены оргбюро ЦК. Высокое партийное звание повышало его аппаратный вес.

С октября 1937 года Михаил Каганович — нарком оборонной промышленности. В декабре 1939 года непомерно большой наркомат разделили на четыре: авиационной и судостроительной промышленности, вооружения и боеприпасов. Михаил Каганович возглавил наркомат авиационной промышленности — важнейший из всех оборонных ведомств, потому что Сталин особенно интересовался авиацией.

Михаил Моисеевич возглавлял наркомат год, пока Сталин не возложил на него ответственность за неудачи авиапромышленности. В январе 1940-го он был освобожден и получил назначение с большим понижением — директором завода № 124. В феврале получил предупреждение, что если «не выполнит поручения партии и правительства, то будет выведен из состава членов ЦК и снят с руководящей работы». А через полгода Михаил Моисеевич покончил жизнь самоубийством.

Вокруг этой истории ходили разные слухи.

Лазарь Моисеевич в 1990 году рассказывал военному историку профессору Георгию Александровичу Куманеву, что произошло с братом:

«Я пришел на заседание. Сталин держит бумагу и говорит мне:

— Вот есть показания на вашего брата, на Михаила, что он вместе с врагами народа.

Я говорю:

— Это сплошное вранье, ложь, — так резко сказал, не успел даже сесть. — Это ложь. Мой брат Михаил — большевик с 1905 года, рабочий, он верный и честный партиец, верен партии, верен ЦК и верен вам, товарищ Сталин.

Сталин говорит:

— Ну а как же показания?

Я отвечаю:

— Показания бывают неправильные. Я прошу вас, товарищ Сталин, устроить очную ставку. Я не верю всему этому. Прошу очную ставку.

Он поднял глаза наверх. Подумал и сказал:

— Ну что же, раз вы требуете очную ставку, устроим очную ставку.

Через два дня меня вызвали. Маленков, Берия и Микоян вызвали меня. Я пришел. Они мне говорят:

— Мы вызвали Михаила Моисеевича на очную ставку.

Я говорю:

— Почему меня не вызвали? Я рассчитывал, что я на ней буду.

Они говорят:

— Слушай, там раскрыты такие дела, что решили тебя не волновать.

Вызвали Ванникова, который был заместителем у Михаила и показывал на него, других, и устроили очную ставку. Ну, эти показывают одно, а Михаил был горячий человек, чуть не с кулаками на них. Кричал: “Сволочи, мерзавцы, вы врете” и так далее. Вывели арестованных, а Михаилу говорят:

— Ты иди, пожалуйста, в приемную, посиди, мы тебя вызовем еще раз. А мы тут обсудим.

Только начали обсуждать, к ним вбегают из приемной и говорят, что Михаил Каганович застрелился. Он действительно вышел, одни говорят — в уборную, другие говорят — в коридор. У него при себе был револьвер — и застрелился. Он человек был горячий, темпераментный. И, кроме того, он человек был решительный и решил: в следственную тюрьму не пойдет. И лучше умереть, чем идти в следственную тюрьму».

После смерти Сталина, 6 мая 1953 года, Берия направил главе правительства Георгию Максимилиановичу Маленкову записку:

«Министерством внутренних дел Союза ССР произведена проверка архивных материалов по обвинению тов. Кагановича Михаила Моисеевича в принадлежности к право-троцкистской организации.

В результате проверки установлено, что эти материалы являются клеветническими, добытыми в бывшем НКВД в результате применения в следственной работе извращенных методов, а тов. М. Каганович, будучи оклеветан, покончил с собой. На этом основании МВД СССР вынесено заключение о реабилитации тов. М. Кагановича».

Лазаря Моисеевича, разумеется, спрашивали: почему же не спас брата?

— Это обывательская, мещанская постановка вопроса, — ответил Каганович. — А если бы у меня были с ним политические разногласия? То есть если бы он пошел против партии, то почему я должен был его спасать? И должен ли брат брата спасать только потому, что он брат? Это чисто мещанская, непартийная, небольшевистская постановка вопроса. Я защищал его перед членами политбюро, перед Сталиным, потому что я знал — он честный человек, что он за партию, за ЦК. Михаил поторопился, взял и застрелился. Надо было иметь выдержку…

Выдержки Лазарю Моисеевичу хватало. И преследования брата, доведение его до самоубийства нисколько не тревожили. Но позиции Кагановича в партийном аппарате были подорваны…

Кстати говоря, упомянутый Лазарем Кагановичем Борис Львович Ванников, ставший наркомом вооружения, сам был арестован

9 июня 1941 года. Накануне войны! Арест наркома санкционировал Сталин. Но когда в первые же дни войны армия осталась без боеприпасов, Сталин вспомнил о Ванникове. Арестант, сидевший в одиночке, получил указание изложить в письменном виде, что нужно сделать для развертывания производства вооружений в условиях военного времени. Бывший нарком за несколько дней прямо в камере составил записку.

14 августа 1941 года Бориса Львовича извлекли из камеры внутренней тюрьмы НКВД и привезли прямо к Сталину. На столе вождя лежала записка Ванникова, некоторые фразы были подчеркнуты красным карандашом.

— Ваша записка — прекрасный документ для работы наркомата вооружения, — сказал Сталин. — Вы во многом были правы. Мы ошиблись…

На предложение вернуться в наркомат Борис Ванников неуверенно ответил:

— А будут ли со мной товарищи работать? Ведь я в тюрьме сидел.

Сталин махнул рукой:

— Пустое. Я тоже сидел в тюрьме.

Получалось, что это не Сталин ни за что ни про что засадил Ванникова в тюрьму, а неизвестные враги… Такая у Сталина была иезуитская манера разговаривать. А нарком Ванников (он сыграет важную роль в создании атомного оружия) знал, что в любую минуту может вернуться в камеру на Лубянке.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.