ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ДВА ЭМИРА
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ДВА ЭМИРА
Со смертью Улджай оборвались узы, соединявшие Тимура с Хуссейном в течение пяти лет. Хуссейн не раз грубо обходился с сестрой, и Тимур это запомнил. Он всегда болезненно воспринимал личные горести и теперь оплакивал утрату супруги. Взяв Джехангира, он поехал с людьми своего племени на юг, снова за реку, к тому месту, где отдыхал прошлым летом с Улджай.
— Мы принадлежим Аллаху, — писал ему благочестивый Зайнуддин, — и к Аллаху должны вернуться. Для всех нас предопределены место и время смерти.
Но Тимур не был фаталистом. Рвение мулл и имамов не вызывало в нем ответного воодушевления. Внешне его спокойствие казалось бесстрастием правоверного, признающего, что судьба человека предопределена и спасение заключено в Законе Мухаммеда; в глубине души Тимур мучился вопросами, на которые не находил ответа, и унаследованными от предков неистовыми желаниями.
Он совершал намаз в положенные часы, внимательно выслушивал проповеди в мечетях. По ночам часами просиживал за шахматной доской, передвигая по клеткам миниатюрных коней и слонов из слоновой кости — большей частью в одиночестве. Играя с противником, почти всегда побеждал, и это не было уловкой со стороны его военачальников. Тимур был блестящим игроком.
Чтобы добиться совершенства в этой игре, он заказал новую доску с удвоенным количеством фигур и клеток. Разрабатывал на ней новые комбинации, тем временем пятилетний Повелитель Мира сидел на ковре рядом с ним, наблюдая темными глазами за передвижениями этих странных блестящих игрушек.
Однажды Тимура оторвали от этого занятия муллы — хранители и слуги ислама, спешно приехавшие с вестями из Самарканда.
— Аллах снял ярмо гнета с шеи правоверного, — сказали они. — Праведные и доблестные толкователи Закона приехали из Бухары в Самарканд и призвали жителей города противиться с оружием в руках угнетателям приверженцев ислама — покуда наши эмиры не соберут достаточно сил для войны с ними, хотя ненавистный враг вошел в пригороды, самаркандцы даже без своих эмиров отстаивали стены и улицы, и ненавистный враг был изгнан.
Затем по воле Аллаха у монголов начался падеж лошадей. Три четверти их передохло, стало даже не на чем отправлять гонцов. И монголы ушли из страны, большинство их несло колчаны и вьюки на спине, а сабли на плечах. Наверняка еще никто на свете не видел идущего пешком войска джете.
После мулл приехали военачальники, очевидцы событий, и подтвердили, что самаркандцы отстаивали город, пока джете не ушли, добавив, что конская эпидемия была очень сильной и татарская конница, преследуя их, избегала зараженных мест.
Пехотинец армии Тамерлана
Эта неожиданная удача привела Хуссейна обратно в Мавераннахар. Он устроил торжественный въезд в Самарканд, люди — ободренные собственным успехом в отражении столь грозного врага — встретили его ликующе. С парапетов крыш и из окон свисали ковры, мечети были переполнены, и музыка приветствовала эмира в каждом саду.
Хуссейн с Тимуром теперь стали фактическими правителями земель — от Индии до Аральского моря. Тимур имел на это равные моральные права с Хуссейном. Он был подлинным вождем войска, и его приближенные были под стать ему. Но Хуссейн был внуком Благодетеля и сыном правящего эмира. Он выбрал марионеточного хана, номинального правителя, единственным достоинством которого было то, что он тура, потомок Чингиза. Со всеми подобающими церемониями хан поселился в его дворце, и Хуссейн, подобно деду, взял власть в свои руки.
Силой обстоятельств Тимур оказался в подчинении у Хуссейна, который собирал налоги, выносил судебные приговоры и делил земельные владения. Тимур настоял лишь на том, что его долина и местность от Зеленого Города до реки должна принадлежать ему.
— На том протяжении, где река моя, — решительно заявил он.
Держался он с достоинством, и великодушие не позволяло ему ссориться из-за домогательства. Когда Хуссейн обложил барласов тяжелым налогом, Тимур стал возражать на том основании, что они лишились большей части своей собственности в последней битве, однако сам выплатил Хуссейну полную сумму, включив в нее по необходимости или по прихоти даже драгоценности Улджай, серьги и жемчужные ожерелья, бывшие на ней в брачную ночь. Драгоценности Хуссейн узнал, однако принял их без единого слова.
К окончательной ссоре между вождями привели беспокойные беки, их подданные. Хуссейн, посадив в кабульском дворце марионеточного хана, дал джете новый повод для вторжения, а пытаясь добиться полной покорности от беков, нажил новых врагов. Когда его союз с Тимуром распался — никто не знает, по чьей вине непосредственно, — результатом этого явились гражданская война и козни, приводившие к периодическим нашествиям джете. В течение шести лет татарские земли представляли собой вооруженный лагерь.
В те мрачные дни смуты Тимур походил на бесплотного духа войны. Его холодная решимость, полное пренебрежение опасностями и щедрое великодушие были беспримерны. Вечерами у костров караванщики рассказывали истории об эмире Тимуре.
— Поистине, — говорили они, — он не зря носит такое имя, потому что в нем есть железо — несгибаемое железо.
Пожалуй, на базарах и караванных стоянках излюбленным был рассказ о взятии Карши.
Это был город Неузнанного Пророка — уже давно сошедшего в могилу — из Хорасана. Некоего дервиша, вызвавшего трепет и фанатизм горожан тем, что вечером показал им на дне колодца восходящую луну — пока на небе луны еще не было. За это его прозвали Создателем Луны, однако в истории он известен как создатель волнений.
Тимур построил в Карши каменную крепость и слегка этим гордился. В то время и крепость, и город были заняты отрядами Хуссейна. И военачальники Тимура хорошо знали обороноспособность этого пункта. Знали они и эмира Мусу, который командовал тремя-четырьмя тысячами стоявших в Карши воинов. Он оборонял каменный мост от войск Бикиджука, был опытным воином, любил вино и вкусную еду, зачастую бывал беспечным, однако в трудную минуту на него вполне можно было положиться.
У Тимура тогда было около двухсот сорока воинов и беки, в том числе Джаку, Муава — сражавшийся у моста бок о бок с Мусой — и любитель опасностей Дауд. Но когда он объяснил им, что намерен взять Карши, они восприняли это с недоверием. Сказали, что время года для такого предприятия слишком жаркое и что им нужно обезопасить свои семьи.
— О неразумные, — напустился на них Тимур, — разве я не поклялся, что ваши семьи будут защищены?
— Да, это правда, — ответил один из беков, — но они не укрыты за стенами.
— Вокруг Карши есть стены, — засмеялся Тимур. — Подумайте — что, если мы станем хозяевами Карши!
Они подумали, но эта перспектива повергла в уныние даже Дауда, а Джаку покачал головой.
— Давай сперва соберем побольше сил, о повелитель. Есть время для поспешности и есть время для осторожности и размышления. Муса давно уже носит оружие, и его не взять, как сидящую на верблюде женщину.
— Тогда ступай к женщинам, пусть они поучат тебя! — произнес своим низким голосом Тимур. — А я оставлю при себе тех, кто оборонял мост от монголов. Тебя, Муава, тебя, Илчи! Есть еще другие?
Послышалось множество голосов, утверждавших, что они тоже переправлялись через реку с Тимуром и заставили джете пуститься наутек без седел.
— Ну так отправляйтесь к ждущим вас семьям. Нет, ступайте на базары и хвастайтесь тем, что уже в прошлом. На Карши я пойду с другими.
Беки понимали, что если не отважатся, он так и поступит, и вышли посоветоваться. Если Тимур что-нибудь решал, переубедить его было невозможно. Если отдавал приказ, то уже не отменял ни в коем случае. Иногда эта целеустремленность приводила к невзгодам и потерям, которых вполне можно было избежать; но она придавала решениям Тимура непреложность судьбы.
Когда беки вернулись, Джаку в одной руке держал Коран, в другой — саблю.
— Мы поклялись следовать за тобой, о повелитель, и вот Коран, на котором мы давали клятву. Вот сабля, и если мы не станем повиноваться тебе, секи нам головы.
Горя рвением, они снова уселись и стали обсуждать способы выманить Мусу.
— О неразумные, — рассмеялся Тимур, послушав немного. — Если Муса выйдет со своими тремя тысячами, а вас всего двести сорок, за кем будет победа?
— Было бы лучше, — заговорил Дауд, глядя на умолкших сотоварищей, — тайком подойти ночью, ворваться в Карши и внезапно захватить Мусу в постели.
— Да, было бы лучше, — мрачно согласился Тимур. — А потом пойдешь к постелям его трех тысяч?
— Все в воле Аллаха, — заспорил Дауд. — Муса прекрасно знает, что мы здесь, и не выйдет из крепости. Его повелитель приказал ему удерживать Карши, и ничего другого он делать не станет.
— Если б я, — задумчиво произнес Тимур, — пригласил Мусу спуститься на луг у реки, утолить жажду вином и ублажить тело прохладой, согласился бы он?
Дауд улыбнулся, потому что сухой сезон был в разгаре, и если они — имеющие возможность выбирать для лагерных стоянок открытые места на равнине — сидели без халатов и все в поту, то за стенами крепости жара наверняка была невыносимой. Крепость была зимним, а не летним прибежищем, а любовь Мусы к вину и пиршествам была хорошо известна.
Тамерлан. Антропологическая реконструкция М.М. Герасимова
— Ни под каким видом, — сказал Дауд. — Спуститься Мусе захочется, но он не спустится.
— Ну так не стану его приглашать, — ответил Тимур.
И не сказал своим бекам больше ничего. Можно было подумать, он отказался от мысли овладеть Карши, так как отправил гонцов с приветствиями и дарами на юг, к Малику Гератскому. Отвел своих людей к Хорасанской дороге, ведущей в Герат. Там, на равнине с желтой, бугристой глиной вдоль кромки песчаных барханов, он, несмотря на жару, разбил свои шатры возле Колодца Исаака.
В течение месяца, покуда его гонцы не вернулись, Тимур задерживал у колодца все шедшие на север караваны. Гонцы, как он и ожидал, привезли от Малика ответные дары и приветственное письмо с приглашением в гости. К тому времени у колодца образовалось целое скопище людей» и привезенные гонцами вести стали всеобщим достоянием.
На другой день Тимур освободил караваны и стал делать очевидные приготовления к снятию с места. Торговцы попросили у Тимура сопровождение для защиты от других отрядов его людей, он объяснил, что по дороге до Карши у него нет приверженцев. И быстро уехал на юг со своими двумястами сорока, — а караваны двинулись на север, переправились через Аму и прибыли в Карши.
Муса расспросил торговцев и узнал, что Тимур вне всякого сомнения направился к Герату, видимо, чтобы найти у Малика прибежище. После чего тут же перебрался из крепостных стен на тот луг, о котором вел речь Тимур, где, как повествует хроника, «расстелил ковер пиршества и сорвал печать с кувшина возлияния». Но сына с несколькими сотнями людей оставил в Карши.
Тимур на новой лагерной стоянке прождал около недели, дав караванам время достигнуть Карши, потом ускоренным маршем вернулся к Аму. И, не останавливаясь у реки, послал коня в воду и переправился на другой берег, сорок всадников осмелилось последовать за ним.
За прочими были отправлены лодки, — когда они появились на другом берегу, сорок смельчаков осыпали их насмешками. Ту ночь люди Тимура провели невидимыми с дороги — а на рассвете двадцать человек было послано задерживать всех направлявшихся в Карши путников. Когда солнце зашло, все сели на коней и всю ночь ехали по безлюдной равнине к колодцу в окрестностях Карши. Пробыли там дотемна, скрываясь в зарослях полыни и тамариска. Всех людей Мусы, появлявшихся у колодца, брали в плен, Тимур приказал пленникам и своим людям делать веревочные лестницы. С наступлением темноты они сели на коней, взяв лестницы, но оставив пленников под охраной.
Государство Тамерлана
— Мы двигались очень быстро, — сказал Джаку, — и с нами не все наши люди. Это очень важное предприятие, поэтому надо бы продвигаться медленно, не идя на излишний риск.
— Веди людей медленно, — согласился Тимур, — а я поскачу вперед осмотреть стены и выбрать место для лестниц.
В сопровождении всего двух людей он скакал, пока сквозь ветви деревьев не замаячили башни. Там всадники спешились. Один из воинов остался с конями, а Абдулла, слуга Тимура, не захотел покидать его. Они шли, пока не увидели перед собой блеск воды в крепостном рву. Прислушались, но из города не доносилось ни звука.
Идя краем рва, они вышли к месту, где над ним проходил открытый водопровод крепости — каменный желоб, в котором было по колено воды. Тимур влез в него, Абдулла следом. Переправясь через ров, они очутились на узкой полоске земли под крепостной стеной.
Тимур шел по ней, пока не достиг деревянных ворот. Несколько минут прислушивался, потом постучал в них. Что за лихость толкнула его на это, непонятно. Во всяком случае, он обнаружил, что ворота замурованы изнутри и возле них никого нет.
Продолжая красться дальше, Тимур в конце концов обнаружил место, где в стене наверху образовался пролом, легко доступное. Показал Абдулле и удостоверился, что слуга сможет найти его снова. После этого вернулся к коню и поскакал к своим людям, ждавшим невдалеке от стен. Сорока трем он приказал охранять лошадей, — оставив в штурмовом отряде примерно сотню.
Тимур снова покинул их и вернулся к пролому. Абдулла подводил к каменному желобу отдельные группы, затем повел их на другую сторону рва. Они обнаружили Тимура сидящим на стене, оттуда он отдавал им команды, что делать.
Несколько человек пошло обезвредить стражу с внутренней стороны стен. В тот предрассветный час они нашли всех часовых Мусы спящими. В самой крепости произошла небольшая схватка, но Тимур собрал там всех своих людей и — уже всходило солнце — приказал затрубить на башне в трубы.
Все жители Карши подскочили с постелей, бросились на плоские крыши домов и узнали, что означает эта неожиданная побудка. Захваченные врасплох беки Мусы, не представляя, какими силами располагает Тимур, явились в крепость изъявить покорность и после разговора с ним согласились присоединиться к нему. Только сын Мусы оказал сопротивление, защищая собственный дом. Но когда его подожгли через окна, вышел с повешенной на шею саблей и сдался.
Тимур похвалил его смелость, но оставил в Карши — а остальных членов семьи Мусы отправил к нему на луг.
— Счастливая судьба нашего повелителя принесла нам этот город, — говорил потом Джаку. — И мы, его приверженцы, приумножили свою славу.
Впоследствии ему казалось чуть ли не чудом, что Тимур смог отстоять Карши от многотысячной армии Хуссейна. В сознании тех людей и победа, и поражение зависели от Аллаха. Достопочтенный Саинаддин и его муллы постоянно твердили им об этом.
Но эти повелители Татарии были неисправимо изменчивыми; они часами просиживали, как завороженные, перед грязным дервишем, который, беснуясь, вопил им о святынях и чудесах мусульманского рая; в иные минуты поносили всех священнослужителей: «Двое мулл равны одному мужчине; один мулла ничем не лучше женщины».
Их беспокоили видения. Они садились на коней и устремлялись в бегство от предзнаменований дурного сна или дурной приметы. Однако, сталкиваясь в бою с неизбежной смертью, сбрасывали шлемы и выкрикивали, что пусть другие завидуют минуте их славы. Они очень дорожили личной честью, стыд для их натуры был мучительнее любого наказания. «Что такое выгода без чести?» — повторяли они арабскую поговорку.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.