ГЛАВА СЕДЬМАЯ ВЕРБЛЮД И ЛОШАДЬ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ВЕРБЛЮД И ЛОШАДЬ

Начинались осенние дожди, а встреча Тимура с Хуссейном была назначена далеко на юге, за рекой Аму. Но Тимур все-таки решил наведаться в родные места, сделав широкий круг. К тому же он не хотел присоединяться к Хуссейну с пустыми руками. Неподалеку от Аму он взял у вождя дружественного племени лошадей и полтора десятка воинов — Улджай получила возможность путешествовать в конном паланкине. Болезненную клячу и паршивого верблюда отдали нищим.

Здесь мы можем получить некоторое представление о преданности юного барласа своей хатун. Он оправился в путь с несколькими людьми раньше Улджай, решив объехать без нее окрестности Самарканда. Но у переправы через Аму, где разъезжали вооруженные отряды, велел своим людям остановиться, сказав, что погода для путешествия слишком жаркая. Они устроили стоянку в тени тополей, откуда была видна дорога, и провели там около недели, пока не появилась более медленная кавалькада Улджай.

Улджай удивилась внезапному появлению своего отважного воина, однако Тимур, обеспокоенный безопасностью своей хатун, встревожился, завидя вздымающуюся на дороге пыль. И велел переправить паланкин на другой берег. Лошади двигались то вброд, то вплавь по быстрому течению между песчаными отмелями, но в конце концов опасность миновала. Между Улджай и далекими всадниками находилась река.

Укрыв жену в одном из пригородов, Тимур с несколькими приверженцами въехал незамеченным в Самарканд во время вечерней молитвы. Там, под носом у джете, все еще искавших его, он провел сорок восемь дней. Ходил вечерами в караван-сараи послушать разговоры о дорогах; тайком посещал дома друзей с мыслью возглавить неожиданное восстание в том городе, где его меньше всего ожидали. Не раз из толпы во дворе мечети видел проезжавшего со своей свитой Ильяса.

Риск себя не оправдал. В то время ничего поделать было невозможно. Джете крепко держали в руках страну. Властные и взыскательные северяне по-прежнему были несомненными представителями власти чингизидов. К тому же победоносными.

Татарские эмиры в окрестностях Самарканда привыкли подчиняться военным вождям. Они были не фанатичными мусульманами, а воспитанными для войны людьми, и кроме нее их почти ничто не интересовало. Они были бы верны любому, кто сумел бы поднять их, подчинить себе и дать им вкусить победы. Но джелаиры подчинились Ильясу — Хуссейн был изгнанником, в его кабульском дворце сидел потомок Чингиза. И пока что они не видели смысла в следовании за юным барласом.

Они сообщили Тимуру, что о его присутствии известно джете. И вновь наследник дома барласов был вынужден седлать коня и бежать под покровом ночи.

Уехал Тимур не один. Вокруг него собралась небольшая группа приверженцев — вольных людей, наемных воинов, любителей риска и наживы, диких туркменов и авантюристов-арабов. Для службы в войске они мало годились, но партизанами на дороге были великолепными.

Они весело смеялись, когда Тимур привел их в окрестности Зеленого Города и расположил лагерем на заброшенном летнем пастбище над белым куполом своего дворца, откуда было видно, как джете выезжают на его поиски. С гордостью рассказывали о его подвигах барласским багатурам, которые узнав, что он здесь, приехали приветствовать его. То были Илчи-багатур, тот самый, кому Тимур рассек тетиву лука, и седой Джаку, нюхом чуявший приближение больших событий.

Эти ветераны казганова лагеря осушили с юным изгнанником не одну чашу.

— Если земля так просторна, — сказали они, — с какой стати жить за стенами?

— Что за слова я слышу? — воскликнул Тимур. — И какими будут ваши дела? Вороны вы, питающиеся крохами со стола джете, или соколы, забивающие добычу?

— О Аллах! — ответили оба барласа. — Мы не вороны.

Когда к ним присоединилась Улджай, они почтительно приветствовали ее. Разве она не принимала участия в сражениях своего повелителя? Осенью, когда Тимур покинул лагерь и отправился к южным горам на встречу с Хуссейном, они пошли с ним.

Монгольский лук

То была дорога не для слабых. Она пятьсот миль вилась среди горных хребтов, служащих опорой небу — по нынешнему Афганистану, лишь отчасти исследованному до сего дня. Шла вверх по ущелью реки, покуда река не превратилась в ледяное полотно, и им пришлось двигаться по колено в снегу.

Дорога привела их под ледники Отца Гор и продолжала подниматься к продуваемому ветрами плато, где они ставили тонкие палатки под вызывающими эхо утесами. Днем они ехали в ярком блеске высокогорных снежных полей, лишь в редких местах ветер расчищал перед ними каменистое дно распадка.

Лошади были покрыты войлочными попонами, всадники кутались в волчьи и собольи меха. Оказываясь у лесистых участков, они рубили дрова и грузили на сани. Иногда проходили под сторожевыми башнями племенных крепостей, невидимые охранники окликали их, а собаки облаивали в тысяче футов над головой.

Несколько раз на них нападали афганцы, не знавшие, с кем придется иметь дело. После этих налетов Тимур и его люди стали богаче. Они миновали перевал на высоте двенадцати тысяч футов между заснеженными вершинами Гиндукуша, потом, оскальзываясь, спустились по ущелью, приведшему их в долину Кабула.

Это не дало им передышки, поскольку требовалось обогнуть город. Купив в деревнях овец и свежих лошадей, они двинулись в путь по кандагарской дороге, она была почти без снега и потому не такой трудной. Достигли более низких долин юга и нашли там поджидавшего их эмира Хуссейна с войском, состоявшим из таких же людей, как у Тимура, но более многочисленным.

До весны они отдыхали, потом их воодушевил посол, привезший дары от правителя близлежащих земель.

Его подданные, сеистанцы, взбунтовались, и он лишился большей части своих горных крепостей. Он обещал Тимуру и Хуссейну награду, если они помогут изгнать оттуда бунтовщиков. Союзники приняли это предложение — Хуссейн задумал подчинить себе эту южную провинцию, Тимуру не терпелось снова сесть в седло.

Когда дороги стали проходимыми, они присоединились к правителю Сеистана и отправились воевать за его интересы — став просто-напросто наемниками. Тимуру война доставляла удовольствие. Они захватили большинство мятежных крепостей, одни — внезапными ударами, другие — штурмом с помощью лестниц.

Хуссейн, однако, создавал осложнения, грабя деревни, а потом размещая там свои гарнизоны. Тимур относился к этому безразлично, однако правитель Сеистана был недоволен, и оставшиеся мятежники, пользуясь этими натянутыми отношениями, отправили послание своему повелителю. «Вражды мы к тебе не питаем; смотри, если будешь позволять татарам занимать наши деревни, они захватят всю страну».

Правитель Сеистана снялся однажды ночью, ничего не сказав союзникам, и объединил силы с бывшими мятежниками. Это было типичное вероломство горных племен, вечно подозрительных и не верящих чужакам. Они атаковали Тимура, тот отбил нападение и врезался в их ряды.

В этом бою, где его подчас окружало не более дюжины воинов, Тимур представлял собой хорошую мишень для лучников противника. Одна стрела пробила ему кисть руки, другая угодила в ступню. Он лишь обломил и вытащил стрелы, не придав значения ранам, но они оказались серьезными, и ему потом пришлось отлеживаться в шатре.

Сеистанцы потерпели поражение, союзники приобрели в результате победы новые земли и новых воинов. Хуссейн с большей частью своего нового войска отправился на север, оставя Тимура отдыхать в холмах, залечивать раны.

Туда к нему приехала Улджай. Чернокосая хатун на какое-то время получила возможность быть неразлучной с вождем барласов, из этого лагеря никто не мог призвать его на войну. Их шатры стояли среди виноградников, воздух там всегда был прохладным, лошади блаженствовали, отъедаясь буйной, сочной травой. Ночами при полной луне месяца шаввал^{11} они возлежали на коврах, глядя в темноту долин. В лунном свете Улджай созерцала Тимура, сидящего со своим сыном, Повелителем Мира.

И она считала дни, пока Тимур неустанно шагал по лагерю, испытывая поврежденную ногу. Болела нога сильно, однако держался Тимур прямо, как прежде. И когда — слишком рано для любви Улджай — он потребовал коня и кольчугу, Улджай принесла саблю и опоясала Тимура ею, темные глаза ее смотрели бесстрастно, так как молодая жена не должна выказывать горя перед своим повелителем.

— Да хранит тебя Аллах, о муж мой.