Введение к первому тому.
Введение к первому тому.
Общие замечания.
Возможность написания этого труда возникла в результата многолетней серьезной работы большого коллектива сотрудников Института востоковедения Академии наук СССР и других научных учреждений над подготовкой обширной документированной многотомной «Истории древнего Востока». Однако публикация последней рассчитана на историков-специалистов. Поэтому наша редакционная коллегия и группа авторов решили предложить вниманию читателей настоящее издание, обращенное к более широкой аудитории и рассматривающее историю древних классовых обществ, сложившихся в Азии, Европе и Северной Африке, в контексте общечеловеческого исторического процесса. В работе приняли участие ученые многих научных учреждении и учебных заведений со всех концов Советского Союза.
Таким образом, публикуемый труд (он издается в трех отдельных книгах: «Ранняя древность», «Расцвет древних обществ» и «Упадок древних обществ») представляет собой опыт создания истории всею древнего мира в соответствии с нашими современными знаниями. Ангорский коллектив и редакционная коллегия надеются, что появление такой книги будет способствовать более ясному пониманию не только специфических, но и общих черт в развитии древних классовых обществ и внесет вклад в разрешение непрекращающихся теоретических споров по этому вопросу. Так, авторы полагают, что представление об абсолютном несходстве между собой отдельных древних обществ в значительной мере объясняется рассмотрением их в несоответствующем масштабе — либо слишком локально, либо на слишком коротких отрезках времени — и что общий обзор всех древних обществ на всем протяжении их существования неизбежно обнаружит черты общечеловеческих закономерностей исторического развития. Читателю предоставляется судить, насколько оправдан такой подход.
До сих пор в университетах читаются мало связанные между собой курсы истории Греции, Рима и древнего Востока, причем в последнем случае изложение обрывается на произвольных моментах развития того или иного азиатского или африканского общества, не показанных как части мирового исторического процесса. Академическая же «Всемирная история» (т. 1—2, М., 1955—1956) хотя и позволяет рассмотреть каждое важнейшее общество в перспективе всемирно-исторического развития, однако слишком громоздка и поэтому не дает общего обзора, к тому же в настоящее время она в значительной мере устарела по материалу.
То обстоятельство, что, помимо «Всемирной истории», единая всеобъемлющая и обобщающая история древнего мира у нас еще не была написана, объясняется трудностью охвата материала столь многих обществ (что иногда и приводило к созданию учебников и пособий авторами, недостаточно компетентными в историографии некоторых конкретных обществ). Поэтому было решено поручить написание каждого раздела данной книги ученым, работающим специально в данной области, следуя в этом примеру академической «Всемирной истории». При атом мы старались, учитывая опыт этого издания, избегать чрезмерной унификации авторских текстов редакционной коллегией. Поэтому настоящее издание представляет собой скорее «книгу-лекторий», в котором выступают разные ученые, исследователи смежных проблем, с тем чтобы в итоге их выступлений могла возникнуть общая картина. Как в лектории, это сводный цикл лекций, последовательно излагаемых разными специалистами; такой цикл в идеале дает общее представление о круге наук, которым он посвящен, но он не дает исчерпывающих сведений, так как характер каждой лекции определяется специальными научными интересами, способностями и возможностями каждого отдельного лектора, а состав всего цикла — составом коллектива исполнителей. И в нашей книге тоже есть пробелы, есть кое-какие расхождения во взглядах между авторами по частным вопросам, есть неоднородность в подходе, например, к вопросам культуры некоторых конкретных обществ.
Авторы лекций выступают со своими собственными точками зрения, причем в зависимости от индивидуальных интересов и особенностей автора от раздела к разделу во многом меняются характер изложения и соотношение пропорций привлекаемых материалов (например, объем информации по политической, этнической или культурной истории по сравнению с общественно-экономической). В связи с этим было решено, что фамилии авторов будут вынесены в заглавие каждого раздела, а не отнесены, как это часто делается в коллективных трудах, в общий список в предисловии. В то же время редакционная коллегия, не обязательно соглашаясь с отдельными авторами по частным вопросам, несет ответственность за общий научный и методологический уровень книги.
В настоящее время среди советских историков нет единогласия по ряду теоретических проблем исторической науки (более подробно об этом см. далее). Это обстоятельство, естественно, сказалось на изложении некоторых конкретных тем. Редакционная коллегия не считала возможным в этих случаях навязывать свою точку зрения (последняя в общих чертах изложена во вводных главах к трем периодам древности). Однако, стремясь обеспечить определенную степень органичности в построении книги, редакционная коллегия привлекала к участию в ней преимущественно ученых, близких между собой по своим конкретным теоретическим установкам и вместе с тем работающих в русле общих теоретических представлений, традиционных для отечественной науки. Но, как будет показано, существуют и другие мнения по ряду важных теоретических вопросов.
Вполне понятно, что и между нашими авторами при всей близости их теоретических взглядов тоже существуют известные разногласия — внимательный читатель легко в этом убедится. Но важно подчеркнуть, что, несмотря на расхождения в частностях, научные позиции всех привлеченных нами авторов в целом близки между собой, и «книга-лекторий» отнюдь не является неким бесформенным собранием пестрых глав, а представляет определенное целое, в котором все части оказываются в конечном счете тесно взаимосвязанными.
В ходе редактирования перед авторами были поставлены дополнительные вопросы и задачи, однако окончательное решение оставалось за автором, а единство книге должны были придавать обобщающие теоретические разделы, в которых излагается точка зрения редакционной коллегии на материал, освещенный отдельными авторами. Более решительное вмешательство редколлегия позволила себе лишь там, где это диктовалось заданными рамками объема книги или другими техническими причинами. Широко были учтены советы и фактические поправки многих ученых, прочитавших книгу в рукописи.
Из характера настоящего издания как «книги-лектория» вытекает обозначение ее разделов не как «глав», а как «лекций». Такое название оправдывается и самостоятельностью разделов, и тем, что некоторые из них основаны на действительно читаемых университетских или иных лекциях, и тем, что они почти во всех случаях соответствуют приблизительному объему материала, вместимого в лекционное время, и, наконец, тем, что такое построение книги сможет при желании облегчить ее использование в качестве учебного пособия. Нужно, однако, подчеркнуть, что книга отнюдь не претендует на замену существующих учебников, а в частности университетских курсов история Греции и Рима, излагающих материал значительно подробнее, хотя и не уделяющих внимания месту изучаемых стран в общеисторическом процессе. Как уже было сказано, книга не претендует также на исчерпывающую полноту охвата всех регионов и проблем древнего мира. Вместе с тем некоторые лекции, написанные разными авторами вполне самостоятельно, отчасти «перекрывают» друг друга. Тем не менее книга дает, как мы надеемся, цельную и в общем стройную картину древнего мира.
Исходя из единства исторического процесса, авторы сочли возможным дать единую периодизацию истории древних классовых обществ и разделить ее на три этапа и соответственно на три раздела. Первый этап — складывание классового общества и государства, ранних форм этого общества — охватывает значительный отрезок времени с конца IV до конца II тысячелетия до н.э. Второй этап — период расцвета древних обществ, наивысшего развития рабовладельческих отношений — начинается с распространения железа (стали) на рубеже II и I тысячелетий до н.э. и длится все I тысячелетие до н. э. Третий этап — упадок древних обществ, появление черт перехода к феодализму — занимает примерно первые пять веков I тысячелетия н.э.
Подробная характеристика каждого этапа, его экономических, политических и культурных особенностей дается во вступительной лекции к каждому из трех соответствующих разделов. Внутри каждого раздела мы старались сохранять хронологический порядок рассмотрения истории отдельных стран. Разделы неравномерны по своему объему — наибольшее место отведено истории второго периода: это связано с тем, что наши знания здесь значительно полнее благодаря обилию и многообразию источников, а также с тем, что именно в этот период определились новые пути развития древних обществ, в частности античный путь развития в Средиземноморье, который заслуживает особо подробного рассмотрения.
Каждый раздел подчинен типологическому принципу периодизации: в нем по мере возможности характеризуются разные страны, переживавшие сответствующий этап исторического развития.
Рассчитывая на широкую читательскую аудиторию, на студентов, преподавателей, вообще на всякого интересующегося древней историей, авторский коллектив стремился к простоте, ясности, доступности изложения (оно базируется на научных данных, известных к началу 80-х годов нашего века).
В третье издание внесены некоторые изменения и дополнения в связи с читательскими пожеланиями. Изменена композиция первого тома; расширены его вводные главы и раздел о законах Хаммурапи и о древнейшей Европе; история древнейшего Ашшура и хурритского общества выделена в особую главу. Заново написаны лекции и разделы по истории Нубии и Эфиопии, Финикии, провинций Римской империи, Японии, по идеологии Индии и Китая и др. Внесены различные поправки в текст лекций в связи с новыми археологическими открытиями и историческими исследованиями.
Со времени первого издания мы потеряли ряд авторов — И.Д. Амусина, И.В. Виноградова, Г.Ф. Ильина и В.Г. Луконина. В написанные ими разделы изменении не вносилось, но раздел культуры Индии, подготовленный для первого издания Р.Ф. Ильиным, заменен новым вариантом, который, составлен редакционной коллегией. Заново написаны В.В. Малявиным разделы по истории культуры Китая.
Дискуссионные теоретические проблемы в современной науке и Древней истории.
Учебный курс по истории принято начинать вводным разделом, посвященным предмету и методу курса, изложению основ марксистского подхода к истории. Не будучи учебником, наша книга рассчитана на людей с достаточно высоким общеобразовательным уровнем и, следовательно, знакомых с основами исторического материализма. Марксистский метод ныне безраздельно господствует среди советских историков и занимает рочные позиции во всем мире. В зарубежной пауке — и это признают и многие западные ученые — не существует цельной и стройной концепции истории человечества, как единого процесса, которая могла бы противостоять историко-материалистической теории. Мы будем исходить из того, что общие положения последней известны, и постараемся подробнее ознакомить читателей с теми теоретическими вопросами отечественной и отчасти зарубежной исторической науки, которые остаются дискуссионными.
Центральный вопрос недавней исторической дискуссии в СССР может быть так сформулирован в философских категориях: каково соотношение общего и особенного в развитии различных обществ и цивилизаций в докапиталистический период? Тот же вопрос в терминах исторической пауки звучит так: существует ли некое единое для всех докапиталистических обществ (при неизбежных местных вариантах) направление развития, или их было несколько? Разумеется, все историки-марксисты исходят из того, что производственные отношения в конечном счете определяются уровнем развития производительных сил. Но теоретически вполне возможно допустить, что местные особенности производительных сил (зависящие, например, от географических факторов) приводят в тех или иных конкретных условиях к особым путям развития производственных отношений и соответственно порождают особые типы общества. В наиболее общем виде вопрос, следовательно, сводится к тому, развивались ли «Запад», т.е. Европа, и «Восток», т.е. фактически весь остальной мир, более или менее одинаково, или между путями их развития существует коренное различие.
Представление о коренном различии между Западом и Востоком возникло в европейской науке давно. Интерес к Востоку у европейских философов, историков и писателей появился ещё в XVII в. Свои теоретические построения они воздвигали на основе Библии, скудных и не всегда достоверных сведений греко-римских писателей, а затем известий, полученных от европейских послов при дворах восточных владык, от путешественников, миссионеров, а начиная с середины XVIII в.— и от колониальных чиновников. Теории эти использовались идеологами нарождающейся буржуазии в их политической борьбе. Отношение к общественному строю Востока при этом колебалось от идеализации, представления общественного и государственного строя восточных обществ (особенно Китая) в качестве образца для подражания (Л. Левайе, Вольтер, Ф. Кепэ) до резкого осуждения, предостережения от попыток следовать этим образцам (Ф. Бернье, Ш. Монтескье, Ж.-Ж. Руссо во Франции, Д. Дефо в Англии). В целом, однако, господствовала точка зрения, согласно которой коренное различие между Западом и Востоком состоит в отсутствии на Востоке частной земельной собственности. Предполагалось, что вся земля там является, собственностью государя и именно эта верховная собственность государя составляет основу «восточного деспотизма», «всеобщего рабства».
Эта же точка зрения господствовала в различных вариациях и в начале XIX в. Представители домарксовой политической экономики (А. Смит, Р. Джонс, Дж. Стюарт Милль) и философии (Гегель) придерживались ее, несмотря на наличие к тому времени сведений о существовании у многих пародов общинных отношений, частной земельной собственности и т.п.
К. Маркс и Ф. Энгельс, изучая генезис капиталистического общества, естественно, не могли не заинтересоваться обществами, еще не вступившими на путь капиталистического развития. Отсюда их постоянный интерес к Востоку. По к его углубленному изучению они приступили лишь в 1853 г., а особенно в 1857—1859 гг. Предварительным наброском возникающих при этом мнений явилась черновая рукопись К. Маркса «Формы, предшествующие капиталистическому производству» (при жизни К. Маркса она опубликована не была), а более отчетливым итогом — предисловие к «Критике политической экономии». Здесь К. Маркс впервые дал формулировку закономерной смены способов производства: «В общих чертах, азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозначить, как прогрессивные эпохи экономической общественной формации» (Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 13, с. 7). Здесь впервые выражен материалистический взгляд на историю как на единый процесс развития. Этот вывод, разумеется, был сделан на основе научных данных, накопленных к тому времени. Заметим, однако, что в этой формулировке К. Маркса, где античному, пли, как мы чаще говорим, рабовладельческому, способу производства предпослан способ производства «азиатский», еще отсутствует другой несомненный закономерный этап в развитии человечества — первобытный способ производства. В позднейших работах К. Маркса и Ф. Энгельса основные принципы исторического материализма разрабатываются более подробно и, конечно, уточняются в отдельных частностях по мере накопления новых данных.
Сведения о работах историков в указанный период, которые могли быть и были использованы теоретиками марксизма, читатель найдет в специальных работах, посвященных историографии. Здесь же мы особо выделим работу Л.Г. Моргана «Древнее общество, или Исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации» (1877 г.).
В этой связи необходимо отметить, что после выхода в свет первого тома «Капитала» термин «азиатский способ производства» в работах К. Маркса и Ф. Энгельса более не встречается. Нет его и в работах В. И. Ленина (кроме, разумеется, цитат из ранних работ К. Маркса и Ф. Энгельса). В целом развитие исторического материализма привело к выводу, что в докапиталистический период общество проходит три последовательные стадии развития, три формации: первобытнообщинный строй, рабовладельческий строй и феодализм.
Конец XIX и первые десятилетия XX в. ознаменовались бурным развитием востоковедения, накоплением огромного числа новых фактов, разобраться в которых было далеко не просто. Среди профессиональных историков того времени не было в ходу никакой цельной исторической концепции, за исключением уже терявшей сторонников гипотезы циклического развития человечества: от первобытного феодализма к античному капитализму, от капитализма снова к феодализму, от него к новому капитализму и так палее. Эта гипотеза нашла наиболее яркое отражение в многотомной «Истории древнего мира» Эдуарда Мейера (первое издание печаталось в 1884— 1902 гг.; за ним последовали многочисленные переиздания). Аналогичная циклическая теория была выдвинута О.Шпенглером («Падение Запада», 1918—1923), который, опираясь на нее, считал возможным предсказывать «духовную форму, продолжительность, ритм, значение и производимые результаты еще не завершенных стадий нашей западной истории». Однако предсказания Шпенглера не оправдывались. На Западе возобладали воззрения философов У. Дилтея, Б. Кроче и Р. Коллингвуда, согласно которым историю можно понять только в той мере, в какой ее делают понятной профессиональные историки, занимающиеся частными вопросами, и требовать большего незакономерно и неправомерно. Большинство историков углубилось в чистую фактографию.
Явная неудовлетворительность циклической гипотезы для отражения новейших событий мировой истории (а отсюда — сомнительность ее применимости для других этапов) в немалой степени способствовала быстрому росту интереса наших историков к марксистской теории исторического процесса; эта теория мела своих сторонников в русской академической науке еще в 90-х годах XIX в.— начале XX в. (Н.И. Зибер, А.И. Тюменев); еще больший интерес вызывала она в 20-е и 30-е годы в период становления советской исторической науки.
Настоятельно требовалось новое обобщение фактов древней истории с точки зрения основных положений исторического материализма. После многих дискуссий, предлагавших разные решения в рамках марксистской теории, такое обобщение было сделано в 1933 г. В.В.Струве (когда-то — учеником Э. Мейера) в его докладе «Проблема зарождения, развития и упадка рабовладельческого общества древнего Востока», а также в статье «Плебеи и илоты». Редкостная эрудиция В.В. Струве (он использовал египетские, месопотамские и античные источники) позволила ему обосновать вывод, согласно которому общество древнего Востока при всех своих особенностях было рабовладельческим. Этот вывод далеко не сразу получил всеобщее признание. Так, один из наиболее активных оппонентов В. В. Струве, А. И. Тюменев, с целью проверки его выводов самостоятельно изучил шумерский язык и пятнадцать лет исследовал хозяйственные документы Шумера. Выводы, к которым он пришел, в главнейших чертах могли быть согласованы с выводами В.В. Струве.
В дальнейшем, особенно в 40—50-е годы, мнение о рабовладельческом характере древневосточного общества практически безраздельно господствовало среди советских историков. Такая точка зрения утверждает единство мирового исторического процесса, лишает почвы как «европоцептрические», так и «востокоцентрические» взгляды на мировую историю. Почти все авторы нашей книги придерживались этой традиции, идущей от В.В. Струве и А.И. Тюменева.
В Западной Европе в этот и последующий периоды популярна была теория А. Тойнби, изложенная им в десятитомном «Опыте исследования истории» (публиковалось в 1934—1957 гг.). Согласно Тойнби, цивилизации — которых он насчитывает 21 — успешно возникают и растут, отвечая на некоторые общественно-культурные «вызовы» и будучи возглавлены творческим меньшинством, а погибают, когда лидеры перестают отвечать историческим требованиям. По существу, подход Тойнби — попытка придать рациональную форму, ходячему представлению об истории как о пестром калейдоскопе незакономерных явлений, и, несмотря на некоторые полезные идеи, в целом Тойнби особого переворота в исторической науке не произвел (Следует, пожалуй, еще упомянуть распространенную в то же время на Западе теорию «гидравлических» (ирригационных) обществ на Востоке, согласно которой всеобъемлющая монополия государственных хозяйств была государственным социализмом. Не говоря уже о политической предвзятости этой теории, нужно сказать, что она вообще базировалась на недоразумениях, ибо большинство древневосточных обществ не были ирригационными, а государственные хозяйства, как правило, сосуществовали с общинно-частным сектором экономики. В настоящее время эта теория сдана в архив.).
Послевоенные годы были периодом еще более бурного развития востоковедения и африканистики. Вновь накопившиеся факты, естественно, требовали новых теоретических обобщении. Нередко при этом создавалось впечатление, что новые факты не укладываются в старые исторические схемы. Когда в науке создается такое положение, из него возможны два выхода: либо старые теории должны подвергнуться модификации, либо, если это невозможно, их следует заменить новыми теориями (сюда же относится и возвращение на новом этапе и с учетом новых обстоятельств к теориям старым, в свое время по той или иной причине отвергнутым). Так произошло и на сей раз. Многие историки-марксисты считали и считают, что новые факты не требуют пересмотра их прежних теорий, и в частности взгляда на общество древнего Востока как на общество рабовладельческое(Наиболее полно аргументация последовательных сторонников точки зрения на древнюю формацию как на рабовладельческую приведена в статье Г.Ф. Ильина «Рабство и древний Восток» (Народы АЗИИ и Африки. 1973, № 4).). Необходимы лишь определенные уточнения. Основная мысль историков, стоящих на этой позиции, заключается в том, что, признавая множественность путей развития древнего общества (подобную многочисленности путей развития, скажем, капитализма в XIX—XX вв., причем, однако, в древности эти пути еще более различаются между собой), они не видят в них разных способов производства, а лишь варианты одного и того же древнего способа производства. Тем самым они стоят на точке зрения единства процесса исторического развития человечества. К этому направлению принадлежит большинство авторов настоящей книги.
С другой стороны, многие ученые считали и считают, что необходим коренной пересмотр взглядов на древневосточное общество для преодоления опасности схематизма и догматизма. Работ, подвергающих критике взгляды на древневосточное общество как на рабовладельческое, появилось немало. В этой связи вновь После дискуссии 20-х — начала 30-х годов стала обсуждаться концепция «азиатского способа производства».
Первые высказывания в пользу этой концепции стали появляться еще с конца 40-х годов. Но широкие масштабы дискуссия вокруг азиатского способа производства приобрела после опубликования во французском теоретическом марксистском журнале «Пансэ» («Мысль») в 1964 г. нескольких статей, специально посвященных этой проблеме. Ж. Шено, например, писал, что азиатский способ производства «характеризуется сочетанием производительной активности сельских общин и экономического вмешательства государственной власти, которая одновременно эксплуатирует общины и управляет ими». Кратко он определил этот способ производства как «деспотически сельско-общинный». Коренное отличие азиатского деспотического государства от других типов докапиталистического государства, по мнению Ж. Шено, состоит в том, что это государство «само является затором производства». Основным противоречием такого общества является не противоречие между классами, а противоречие между государством и общинами. Впоследствии Ж. Шено вновь пересмотрел свою концепцию.
В 1965 г. советский журнал «Народы Азии и Африки» опубликовал тезисы французских историков-марксистов - африканиста Ж. Сюрэ-Каналя и теоретика М. Годелье, а также ответные тезисы В. В. Струве. Эта публикация фактически послужила отправной точкой дискуссии в нашей науке. Спор развивался в двух направлениях: с одной стороны, было предпринято углубленное изучение работ классиков марксизма-ленинизма с целью доказать, что К. Маркс, Ф. Энгельс и В. И. Ленин последовательно придерживались концепции «азиатского способа производства». Попытки эти следует признать неудачными. Как уже отмечалось, в поздних работах К. Маркса и Ф. Энгельса «азиатский способ производства» не упоминается, а ведь к числу этих работ относится и основной труд по интересующему нас вопросу — «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Ф. Энгельса, написанный на основе черновых материалов К. Маркса.
С другой стороны, многие авторы, подвергая критике концепцию рабовладельческого общества на древнем Востоке, предлагали свои собственные модели, приводя для их подкрепления факты из тех конкретных областей истории, которыми они занимались, и не всегда учитывая материалы других регионов. Некоторые из выступавших, к сожалению, иной раз пользовались и сведениями из вторых и третьих рук.
Перечислить здесь все высказывавшиеся в ходе дискуссии концепции и доводы невозможно. Остановимся лишь на важнейших и наиболее типичных.
Прежде всего следует отметить концепцию азиатского способа производства как особой формации, существовавшей параллельно рабовладельческой формации. Это особый путь развития, предопределенный особым и географическими условиями, и прежде всего потребностью в искусственном орошении. Отсюда вытекает централизованная власть деспотического характера. Отсюда же — длительное сохранение общины, которая подвергается эксплуатации. Частная земельная собственность в таком обществе не возникает. При этом предполагается, что азиатский способ производства на Востоке существует «извечно» (очевидно, со времени распада первобытнообщинного строя?).
Сторонником этой точки зрения был Е.С. Варга («Очерки по проблемам политэкономии капитализма». М., 1964). В.В. Струве (хотя и с известными оговорками) в упомянутых выше тезисах допускал ее правомерность для раннего периода древности.
Предлагались и более сложные построения. Л.С. Васильев и И.А. Стучевский («Три модели возникновения и эволюции докапиталистических обществ». — Вопросы истории. 1966, № 6) выдвинули свою концепцию «вторичной» формации, т.е. единой формации, лежащей между первобытнообщинным строем и капитализмом. По мнению этих авторов, общество, выходя из первобытнообщинного строя, может пойти по одному из трех практически равноправных путей — рабовладельческому, феодальному или азиатскому (представляющему собой сочетание двух первых). Конкретный путь определяется не уровнем развития производительных сил (он во всех случаях примерно одинаков), а формой общины, которая, в свою очередь, определяется прежде всего природными условиями.
Сходная точка зрения выражена в ряде работ выдающегося советского историка и филолога Г. А. Меликишвили («К вопросу о характере древнейших классовых обществ». — Вопросы истории. 1966, № 11; «Характер социально-экономического строя на древнем Востоке (Опыт стадиально-типологической классификации классовых обществ)». — Народы Азии и Африки. 1972, № 4; «Некоторые аспекты вопроса о социально-экономическом строе древних ближневосточных обществ». —Вестник древней истории. 1975, № 2). По мнению Г.А. Меликишвили, магистральным путём развития докапиталистического классового общества является феодализм. Рабовладельческий строй возникает лишь как исключение — (Финикия, Греция, Рим) и завершается возвратом на магистральный путь, т.е. к феодализму. На ранних стадиях развития классового общества может возникать и азиатский способ производства который Г.А. Меликишвили определяет как комплекс «протофеодальных» способов эксплуатации.
Точка зрения, разрабатываемая Г.А. Меликишвили, хотя и отлична от принятой в настоящей, книге, но в то же время во многом близка к ней. В сущности, мы, как и Г.А. Меликишвили, признаем наличие разного развития в пределах древ него общества, хотя мы более стремимся подчеркнуть черты общности и поэтому говорим лишь о путях развития одного способа производства в эпоху древности, а Г.А. Меликишвили выдвигает на первый план черты-различия и соответственно говорит о различных господствующих укладах производства... С другой стороны, Г.А. Меликишвили более чем мы, подчёркивает сходство между способами производства в древности и в средневековье; нам же представляется более существенным их различие; при этом, однако, вряд ли кто-либо может оспаривать тот факт, что общество древнее менее отличается от общества средневекового (и что скачок между ними не так отчетлив), чем оба они вместе отличаются от капитализма, от которого феодализм отделен более резким революционным скачком(Различные типы древних обществ несводимы просто к путям развития одного и того же рабовладельческого способа производства также, например, и для одного из авторов настоящей книги—Г.Г. Гиоргадзе, ученика Г.А. Меликишвили, а также для ряда других советских историков.).
Слишком упрощенной представляется нам картина, рисуемая В.П. Илюшечкиным («Систима внеэкономического принуждения и проблема второй основной стадии общественной эволюции». М., 1970; «Системы и структуры добуржуазной частнособственнической эксплуатации». М., 1980 г.). Автор подробно и глубоко изучает формы эксплуатации, засвидетельствованные в самых разнообразных обществах древности и средневековья, и заключает, что число возможных способов эксплуатации ограниченно, и применение же тех или других из них зависит от ряда неодинаковых конкретно-исторических условий, и ни одна форма не является свойственной только древности или только средневековью. Из этого В.П. Илюшечкин делает вывод, что все докапиталистические классовый общества образуют одну формацию — «добуржуазную», или «вторую стадию общественной эволюции». Но при этом автор почти не рассматривает формы собственности на средства производства — на землю в первую очередь; между тем только сочетание формы собственности на средства производства с формой эксплуатации определяет господствующий способ производства и его место в историческом процессе. Совершенно в стороне оставляет автор и подчиненное поступательному движению социально-экономической истории развитии идей. Идеи, как известно, «становятся материальной силой, когда они овладевают сознанием масс», но характер идейного строя эпохи древности совершенно не сходен с тем, который был свойствен средневековью, и соответственно различны и побудительные силы массового поведения. Отметим, наконец, что в ходе дискуссии постулировались (без достаточно убедительной аргументации) и новые общественные формации, до сих нор неизвестные.
Различные участники дискуссии по-разному трактуют характер, роль и значение таких основных для теории исторического материализма категорий, как собственность на средства производства и особенно на землю, как характер эксплуатации — экономический (через рынок, где рабочая сила превращается в товар) и внеэкономический (путем принуждения), как соотношение того и другого социально-экономического фактора, т.е. формы собственности и формы эксплуатации (эксплуатация лиц, лишенных собственности на средства производства или не лишенных её). С пашен точки зрения, собственность как классовое отношение между людьми не должна смешиваться с пользованием или с владением как простым физическим обладанием, без полной возможности распоряжаться объектом в своих интересах и по своей воле. Мы придерживаемся той точки зрения, что характер общества определяется способом производства, вызванным к жизни достигнутым людьми уровнем развития производительных сил и выражающимся (на уровне социальном) в характере собственности, диктующем и характер эксплуатации, и классовый состав общества.
Не вдаваясь далее в подробное изложение взглядов и доводов оппонентов рабовладельческой формации на древнем Востоке, мы ограничились здесь указанием лишь на основные направления в дискуссии. Желающих более детально ознакомиться с ее ходом отсылаем к книге В. Н. Никифорова «Восток и всемирная история» (М., 1975). Эта работа содержит обстоятельный и в целом хорошо аргументированный разбор всех высказывавшихся в ходе дискуссии точек зрения, а также обширную библиографию.
В последние годы накал дискуссии ослаб. Основная ее польза заключалась в том, что многие ее участники (а также и те историки, которые не принимали в ней прямого участия) подвергли тщательной и всесторонней проверке систему аргументации, лежащей в основе применяемых ими исторических построений, и сделали в ряде случаев необходимые уточнения. Но нельзя считать, что все теоретические вопросы истории древнего мира уже решены. Некоторая незавершенность связана прежде всего с неравномерностью источников по различным периодам и странам в смысле их количества и качества и с неравномерной разработанностью соответствующих отрезков истории. Наибольшее обилие документальных данных для всего периода древности от самого начала классовой цивилизации до начала средневековой эпохи в настоящее время поставляет историку Ближний Восток.
Мы должны особенно отметить, что до сих пор остается неясным соотношение поздней и ранней древности: являются ли ранняя древность, поздняя древность, раннее средневековье и позднее средневековье четырьмя таксономически равноправными ступенями развития единой докапиталистической классовой формации; или существуют две разные последовательные формации, древняя и средневековая, членящиеся каждая на раннюю и позднюю ступень (как это принято редакционной коллегией в этой книге); или, наконец, нужно считать раннюю древность, позднюю древность и средневековье тремя равноправными докапиталистическими формациями. Здесь-то мы и подходим к важной теоретической трудности, к известной неясности в наших построениях: мы еще не умеем ни проследить социально-психологический механизм перехода от одной формации к другой, ни установить, происходит ли в том или ином случае именно формационный или менее важный переход.
В годы после второй мировой войны на Западе вновь появился интерес к социально-экономической истории. Здесь особенно следует указать на французскую школу историков (Ф. Бродель, Ле Руа Ладюрп и др.) пытающуюся проводить комплексные исследования исторических факторов, включая экологию, социальные структуры и социально-психологические факторы; но, к сожалению, в поле зрения этой историографической школы древний мир до сих пор входил недостаточно. Существенно также, что во второй половине XX в. западная историография, в том числе в США, наконец пришла к необходимости различать единообразные этапы в ходе развития человеческого общества в целом. Наибольшим распространением пользуется разделение обществ, расположенных по ходу исторического процесса, на типологически «традиционные» (подразделяемые на «догородские» и «городские») и «индустриальные». Такой принцип разделения хотя и не лишен основания («традиционные» общества западных историков во многом сходны со «вторичной стадией общественно-экономического развития» В.П. Илюшечкина и некоторых других советских историков), по явно недостаточен: он игнорирует причинно-следственные связи и движущие силы развития и затрагивает лишь некоторые самые общие черты процесса; не полностью объясняя даже «общее», он не дает никакого ключа к объяснению «особенного».
Следует отметить ещё одно обстоятельство.
К последней четверти XX в. всем исследователям древнего мира, как у нас, так и за рубежом, стало ясно, что ни история феодальной Европы, на которую ориентировались историки XIX — начала XX в., ни история античной цивилизации Греции и Рима, которая в 30—50-х годах чуть было не стала в нашей пауке эталоном для изучения всей древности, не могут служить мерилом для оценки развития всего древнего мира. Пытаясь расширить наш исторический кругозор в ходе изучения всех древних обществ, мы старались отдать должное своеобразию развития каждой отдельной цивилизации. Но вполне убедительной интерпретации древней истории каждой страны препятствуют лакуны в наших сведениях, и для получения цельной картины, как всегда в таких случаях, науке приходится прибегать к экстраполяции данных, полученных в других областях, на «белые пятна» неисследованного параллельного развития. Естественно, что эталонными данными для ряда авторов нашей книги послужили, между прочим, и обширные исторические сведения, добытые исследователями древнего Ближнего Востока. На последующих этапах развития исторической науки, надо полагать, нужды в такой экстраполяции не будет, так как степень исследованности древних обществ Индии, Китая, Средней Азии, Ирана, Египта, других стран Африки и т.п. не будет уступать уровню изученности Ближнего Востока, Греции и Рима.
Проблема источников по истории Древнего мира.
Источники по истории древнего мира очень многочисленны — от некоторых периодов их дошло даже больше, чем от иных, гораздо более близких к нам эпох. Однако источники эти неполны, и это создает для объективного изучения древней истории весьма значительные трудности.
Так, история древней Месопотамии от начала III тысячелетия до н.э. и вплоть до смены эр (I в. до н.э.— I в. н.э.) представлена подлинными текстами того времени, написанными на плитках (табличках) и других предметах из глины, а также на камне и металле особым сложным, так называемым словесно-слоговым письмом-клинописью. Число памятников клинописи огромно — десятки и сотни тысяч, и ежегодно их становится всё больше по мере все новых и новых раскопок. Однако было бы ошибочно думать, что они дают вполне достаточное и ясное представление о древнемесопотамском обществе, его жизни и событиях его истории. Если это царские надписи, то в них содержатся восхваления богов и царя, а также сообщается о построении царем храмов и (гораздо реже) других сооружений; надписи хеттских, ассирийских и урартских царей рассказывают — но очень односторонне, хвастливо и претенциозно — об их военных победах (о поражениях, конечно, умалчивается). Если это сборники законов, то они весьма неполны по охвату регулируемых ими общественных отношений и в большинстве случаев плохо сохранились (притом далеко не от всех периодов истории и не из всех стран). Если это религиозно-литературные тексты, то они по большой части тоже сохранились во фрагментах, плохо датируются и к тому же дают представление главным образом об официальной идеологии; редко из них можно извлечь сведения о реальной жизни и взглядах населения. Если это административно-экономические тексты (а они составляют громадное большинство клинописных памятников), то они происходят почти исключительно из казенных хозяйств или из хозяйств государственных служащих, купцов и т.д. и поэтому дают одностороннюю картину общества — недаром историки долгое время верили, что в Месопотамии III тысячелетия до н.э. вообще ничего, кроме казенных храмовых хозяйств, не существовало. Если это документы частных юридических сделок, то они появляются только в сравнительно редкие времена, когда общественные отношения менялись и население по разным причинам не могло довольствоваться устными сделками, заключавшимися на основании обычного права.
Периоды, освещенные сравнительно большим числом даже таких письменных свидетельств, какие мы сейчас перечислили, перемежаются с долгими столетиями, от которых вообще не дошло ни одного документа. Хеттская цивилизация, существовавшая в Малой Азии во II тысячелетии до н.э. и тоже пользовавшаяся клинописью, оставила нам только один царский архив, содержащий анналы, посвященные победам царей, государственные договоры, законодательные тексты, инструкции служащим, но главным образом бесчисленные описания магических ритуалов — и ни одного документа, относящегося к частной жизни граждан. С тех пор как во второй половине I тысячелетия до н.э. Передняя Азия целиком перешла на новые писчие материалы — пергамент, глиняные черепки, исписывавшиеся чернилами (остраки), и папирус, до нас вообще почти перестали доходить какие бы то ни было документы, так как пергамен и папирус быстро истлевали, а надписи на остраках стирались или выцветали.
Что касается археологических памятников древней Передней Азии, то до сравнительно недавнего времени раскапывались почти исключительно храмы и дворцы, причем вплоть до начала XX в. вскопанное городище, по существу, попросту разрушалось в поисках табличек, статуй и т.п. Позже раскопками в Месопотамии и других частях Передней Азии занялись архитекторы; облик города стал выявляться яснее (хотя жилым домам по-прежнему уделялось минимальное внимание), зато почти не фиксировались обстоятельства находки домашней утвари и даже табличек. Долго не умели раскапывать городища послойно, выделяя отдельные периоды. Даже и сейчас при раскопках иной рая выбрасываются многие керамические черепки, кости домашних животных и т.п.— то, что дало бы представление о быте, рационе питания населения и многом другом. Но и в самом лучшем случае археология без поддержки письменных памятников не способна дать ясную картину социального строя и духовной культуры ушедшего в прошлое общества. Пока археологи на практике освоят всю сложность растопочной техники, необходимой в условиях данной страны для того, чтобы дать материал историку, они обычно успевают разрушить наиболее «содержательные» городища, потому что самые первые, ещё неопытные археологи, как правило, начинают с самых лучших, самых сохранных городищ и, разрушив их, оставляют менее значительные тем поколениям ученых, которые разработали более топкую методику.
Свои трудности имеет источниковедение в истории Египта. Письменные тексты здесь — в огромном большинстве молитвы и заклинания на стенах гробниц и заупокойных стелах (изредка и чрезвычайно приукрашенные, но в то же время стандартные биографии покойников); сравнительно редко на стенах храмов высекались надписи, посвященные «подвигам» фараонов. Гораздо важнее надписей здесь изображения в настенных росписях и рельефах: соответственно религиозным представлениям древних египтян, мысливших себе загробную жизнь как копию земной, в них мы находим множество живых сцен повседневной жизни. Однако социальное осмыслена этих изображений — дело нелегкое. Тексты на знаменитых египетских папирусах дошли только от сравнительно позднего времени (II и особенно I тысячелетие до н.э. — I тысячелетие н.э.); остраков хозяйственного и правового содержания дошло довольно мало, первый судебник найден недавно, и изучение его только начато.
На папирусах записывались тексты главным образом религиозного и литературного, изредка научного содержания, хотя дошли также и документы (главным образом от конца II—I тысячелетия до н.э. и римского времени) преимущественно казенных хозяйственных ведомств, а также в сравнительно небольшом числе (кроме более поздних периодов) и юридические сделки. Если к этому добавить, что египетские тексты ученые понимают значительно менее точно, чем вавилонские, то можно прийти к выводу, что восстановление картины социально-экономической жизни древнего Египта — дело трудное, и не случайно очень многое здесь до сих пор остается неясным; историка-экономиста здесь опережают искусствоведы, а также филологи сравнительно узкого профиля.
Чем меньше документальных источников, тем труднее восстанавливать историю общества. Документальные источники имеют два неоценимых преимущества: во-первых, они, как правило, современны событиям и относительно более объективно передают то, что действительно случалось; во-вторых, если их достаточно много и можно убедиться в том, что большое или малое количество определенного типа документов не обусловлено случайным стечением обстоятельств их находки, то они позволяют сделать некоторые выводы относительно частоты или редкости тех или иных общественных явлений в эпоху, которую они освещают. Что же касается повествовательных, или так называемых нарративных, источников (как чисто литературных произведений, так и сочинений древних историков), то они сообщают нам, не о самих фактах, а лишь о том, что по этому поводу думали их авторы или общество, к которому авторы принадлежали. Конечно, историку полезно знать и это, однако лишь сравнительно редко мы можем проверить достоверность того, что сообщают нарративные источники. В частности, детали описания событий и особенно приводимые в нарративных источниках речи исторических персонажей едва ли не всегда недостоверны.