На дорогах войны: от Нарвы к Полтаве

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

На дорогах войны: от Нарвы к Полтаве

Экономические, военные, административные и иные преобразования, так поспешно, даже лихорадочно проводившиеся Петром сразу же после нарвского поражения, должны были дать свои плоды на поле боя. Иначе их смысл терялся. Но судьба войны решалась не только количеством пушек и ядер, провианта и рекрутов, и даже денег. Война – это и успех длинных переходов, и бесценный опыт быстротечных кавалерийских стычек и долгих осад. Война – это многолетний поединок талантов полководцев, гибкости дипломатов, это – испытание стойкости солдат и верности союзников. Война – это и случай, бегущая мимо фортуна, которую нельзя упустить. Все это довелось испытать Петру в течение тех девяти лет, которые разделяли «нарвскую конфузию» и «полтавскую викторию».

Сразу после Нарвы наиболее остро обозначилась проблема взаимоотношений с единственным оставшимся союзником. Петр стремился во что бы то ни стало сохранить союзные отношения с Августом и не допустить выхода Саксонии из войны, – в одиночку бороться с Карлом было крайне опасно. Кроме того, отправляясь в феврале 1701 года в Биржи (Биржай) на свидание с Августом, он рассчитывал втянуть в войну и Речь Посполитую, которая с недоверием посматривала на внешнеполитические авантюры своего нового короля и враждебно относилась к Петру – его незадачливому союзнику. Петру удалось добиться своей главной цели: Август подписал 26 февраля 1701 года договор. Однако он предусматривал значительные жертвы со стороны России во имя сохранения союзных отношений: Петр обещал предоставить в полное распоряжение Августа 15—20 тысяч солдат и 100 тысяч рублей, а также гарантировал передачу Польше Эстляндии и Лифляндии.

Итак, союзники решили продолжать прерванные неудачами военные действия в намеченных заранее районах: Россия – в Ингрии и Карелии, а саксонцы – в Лифляндии и Эстляндии. Однако свой план Августу осуществить не удалось. Карл XII, перезимовав в Дерпте и получив подкрепление из Швеции, двинулся к Риге и 27 июня 1701 года разбил саксонские войска фельдмаршала Штенау, которым пришлось покинуть Лифляндию. Русский вспомогательный корпус А. И. Репнина помощи союзнику не оказал и тоже отступил к Пскову – главной квартире русской армии.

И вот здесь, в потоке навсегда ушедших в прошлое событий мы можем не заметить поворота, мимо которого промчался пресловутый локомотив истории. Одержав блестящую победу под Нарвой и Ригой, Карл, таким образом, полностью выполнил свою задачу – изгнал неприятеля из прибалтийских владений шведской короны. И тут перед ним, несомненно, возникла дилемма: или двигаться на Псков, вслед за Репниным, чтобы добить Петра и принудить его к миру, или повернуть в Польшу – вслед за Августом. Если бы Карл избрал первый вариант, Петр оказался бы в очень сложном, если не сказать в драматическом, положении перед лицом 25-тысячной армии шведов. Но Карл двинулся в Польшу. Думаю, что в выборе направления Карл исходил из простой логики бойца, сражающегося на два фронта и решившего вначале победить наиболее сильного и поэтому опасного противника, а потом уж взяться за слабейшего. Нельзя сбрасывать со счета и два других фактора: первый – сильная личная неприязнь Карла к роскошествующему, коварному и беспринципному Августу, второй – необходимость дальнейшего расширения и укрепления Шведской империи. Но для успеха в войне на польской земле нужно было, по мнению Карла, свергнуть Августа, однако сначала предстояло победить его. Именно для этого Карл летом 1701 года перешел свой Рубикон и двинул полки не на Псков, а по дороге на Вильно. Этот шаг не был случаен: в Великом Литовском княжестве – части Речи Посполитой – было много явных и скрытых противников Августа II, не принимавших его как польского короля, равно как и его политику союза с Россией.

Карл XII при переправе через Днепр. Гравюра А. Зубчанинова с картины Седерштрома.

Решительность Карла встревожила и саксонцев, и поляков. Они пытались вступить с Карлом в переговоры, но тщетно. Август прибег к самому сильному, по его мнению, средству для достижения договоренности (конечно, в этот момент он мало думал о верности соглашению в Биржах) – отправил в лагерь Карла XII свою любовницу – графиню Марию Аврору Кёнигсмарк, необыкновенную красавицу, обладавшую к тому же таким умом, что даже ироничный Вольтер считал ее самой выдающейся женщиной XVII и XVIII веков. Очаровав потомка викингов, Мария Аврора должна была склонить его к миру. Но король не смог оценить ее достоинств, ибо попросту не захотел видеться с графиней. Делегацию польского сейма он принял и прямо заявил, что не желает говорить о мире, пока Август будет польским королем.

Польша оказалась перед выбором: либо принять условия шведов, либо защищать свою независимость и встать на сторону Августа. И опять, как это часто бывало в польской истории, в час испытаний она не оказалась единой. Как написал бы романист прошлого века, Польша «вновь вверглась в пучину усобиц».

Август стал все чаще смотреть на север, где не умолкая гремели пушки – это Петр усваивал первые уроки той школы, которую он «закончит» лишь спустя 21 год. Следует отметить, что в начале Северной войны Петр и в политике, и в военных действиях сильно зависел от своего союзника – Августа – и не предпринимал без его согласия сколь-нибудь серьезных действий. Напомним: само «нарвское» начало войны было очевидной данью союзническим отношениям, ибо согласно первоначальному договору с Саксонией районом действий России должны были стать Ингрия и Карелия, а не Нарва – эстляндская крепость. Впоследствии, вспоминая начало войны, Петр писал: «Мы склонились, по неотступным побуждениям министра его (Августа. – Е. А.) генерала Ланга, осадить Нарву в неспособное время, при конце осени, в том единственном намерении, чтоб сделать диверсию и привлечь неприятельское оружие против нас». Такой же характер диверсий носили и военные действия 1701—1702 годов. Русские войска, имея базой Псков, осуществляли «промыслы» – рейды против стоявшей в южной Эстонии группировки генерала В. А. Шлиппенбаха. Целью рейдов было разорение Эстляндии и Лифляндии – базы шведской армии (уничтожение жилья, посевов, угон скота, людей), а также уничтожение живой силы противника в навязанных ему сражениях.

О начале «промыслов» в Лифляндии в «Журнале» Петра Великого мы читаем: «В том же 1701 году посланными ото Пскова партиями неприятелю гораздо докучали и землю Лифляндскую разоряли (понеже более опасались наступления от неприятеля, нежели сами наступали) между которыми партиями и сия нарочитая учинена. Сентября в 4 день генерал Шереметев посылал изо Пскова сына своего Михаила Шереметева, который, переправясь за реку Выбовку (Выханду. – Е. А.) у Ряпиной мызы (Ряпина. – Е. А.), нашел неприятелей 600 человек под командою майора Розена и оных побил и вышеописанного майора, до 80 человек солдат, 3 штандарта и две пушки с аммунициею и с довольным числом мелкаго ружья и обоз взял, и никто из неприятелей не ушел, кроме одного прапорщика».

Еще более впечатляющ был «поиск» под самим Дерптом, в 50 верстах от которого, у деревни Эрестфер, сам Шереметев атаковал Шлиппенбаха и 1 января 1702 года нанес ему поражение, как и позже, летом, при мызе Гуммельсгоф (Хуммули). Успешно действовал и Яков Римский-Корсаков, который с четырьмя тысячами солдат истребил шведский отряд в двести человек при мызе Ревке (Рыуге). В это же время Петр Апраксин нанес несколько чувствительных поражений группе генерала Кронгиорта, оставленной контролировать Ингрию и Карелию. В августе 1702 года Шереметев взял «на акорд» (по соглашению) крепость Мариенбург (Алуксне) в южной Лифляндии. Во время сдачи этой крепости произошел, согласно записи «Журнала» Петра Великого, такой инцидент: «Комендант майор Тиль да два капитана вышли в наш обоз для отдания города по акорду, по которому акорду наши в город пошли, а городские жители стали выходить вон; в то же время от артиллерии капитан Вулф да штик-юнкер, вшед в пороховой погреб (куда штик-юнкер и жену свою неволею с собою взял), и порох зажгли, где сами себя подорвали, от чего много их и наших побито, за что как гарнизон, так и жители по договору не отпущены, но взяты в полон».

К этому добавим, что среди мирных жителей, поголовно объявленных рабами в тот злополучный день, была и Марта Скавронская – будущая императрица Екатерина I. Опять мимо нас промелькнула историческая развилка: что если бы цитата из «Журнала» начиналась так: «Комендант майор Тиль да три капитана вышли в наш обоз для отдания города по акорду…» – то есть капитан Вулф не осуществил бы свою безумную затею, а вышел бы в русский обоз вместе с комендантом, крепость осталась невредима, мирные жители не стали бы добычей солдат, а ушли в Ригу и, возможно, дальше – в Швецию? Судьба Марты, конечно, была бы другой. А была бы другой судьба России после Петра?

Борис Петрович Шереметев. С гравированного портрета П.Антипьева.

«Промысловый» характер войны в 1701—1702 годах имел большое значение для армии Петра. Были одержаны первые, хотя и весьма скромные, победы. Они были важны для подъема морального духа войск, крепко помнивших злосчастную Нарву. Кроме того, была разорена Лифляндия – эта богатейшая житница Швеции. «Сверх сих побед, – пишет жизнеописатель Петра Иван Голиков, – нерегулярныя наши войска поделали в Лифляндии великия разорения: они по одной рижской дороге пожгли мыз и деревень более 600, и многое число побрано скота и всякого имущества». Не приходится сомневаться, что мирное население Лифляндии и Эстляндии испытало все ужасы военного нашествия. В сентябре 1702 года Петр, подводя итоги действиям Шереметева, писал Ф. М. Апраксину: «Борис Петрович в Лифляндах гостил изрядно, довольно и взял нарочитых 2, да малых 6 городов, а имянно: Смелтин, Ракоборк, Лаюс, Адзель, Дербин, Трикат, да Волмер и Мариенберх (ныне – Смилтене, Раквере, Лайузе, Атзели, Дзербенс, Триката, Валмиера, Алуксне. – Е. А.); полону с 12 000 душ, кроме служивых, которым и артиллерии посылаю роспись при сем письме».

В письмах Августу Петр сообщал, что прежние «промыслы» в Лифляндии будет продолжать, а кроме того, планирует «ныне и к литовским рубежам другим приступить, и промыслы чинить над неприятелем повелели». Действительно, Шереметев получил 5 августа указ: «Довольным людством итить на генерала (Шлиппенбаха. – Е. А.) и естьли бог даст счастие, подалее пойтить, и чтоб землю их, как возможно далее к Колывани (Нарве. – Е. А.) разорить».

На самом же деле Петр втайне от шведов и даже своего союзника готовил операцию севернее Лифляндии, а именно в Ингрии. В январе 1702 года Петр дал наказ главнокомандующему армией Шереметеву, в котором речь шла уже не о походах в Лифляндию, а о совсем другом направлении: «1. Проведать о короле (Карле XII. – Е. А.), где и сколько с ним (а по ведомостям больши нет как 18 000), также и о Краниорте, где и сколько с ним; 2. В Канцах и Орешке сколько людей; 3. Река Нева покрыта ль льдом или прошла, и когда вскрываетца; 4. Намерение есть при помощи божией по льду Орешик доставить, и чтоб для того дела больше Преображенскова, Семенофскова и дву драгунских из Новагорода не брать, да ладаских в прибавку, и для того надобно подвот сколко возможно собрать к Новугороду, а именно те 3000, которыя разпущены и велено кормить в ближних местех; 5. А для сикурсу их, оставя во Пскове осаду, з достальными итить господину фельдмаршалку со фсеми войсками конными и пешими (которых будет с 13 тысяч) на Самру и тут стаф, смотреть на обороты неприятелския и чтоб з божию помощию на выручку не допустить к Арешку и Канцам; 6. В Печерах оставить 1000 ч. городовых, кои поплоше, а изо Гдова вывесть стройных, для того что недолека от большова войска то месьта; 7. Послать для языка к Орешьку или к Канцам, чтоб достать самова доброва языка ис которова города; 8. Все сие приготовление зело хранить тайно, как возможно, чтоб нихто не дознался».

Продравшись сквозь орфографические и грамматические ошибки Петра, мы легко представим себе замысел царя и поймем, почему он так беспокоился о сохранении секретности плана. Петр задумал, проведя тщательную разведку, силами четырех полков захватить зимним временем Нотебург (Орешек) и Ниеншанц (Ниен, или Канцы). Остальная армия должна была наблюдать за шведами и не дать им прийти на помощь к своим невским крепостям. Более того, Петр пытался создать впечатление, что все его внимание сосредоточено на «промыслах» в Лифляндии. 17 августа он писал Шереметеву: «…чтоб ни было, только нам время, слава Богу, есть, и для того извольте вы еще довольное время там побыть и, как возможно, землю разорить или что иное знатное при божией помощи учинить, дабы неприятелю пристанища и сикурсу своим городам (на Неве. – Е. А.) подать было невозможно».

Задуманное же Петром не было очередным «промыслом». Это был план завоевания шведской Ингрии. Осуществление его позволяло разорвать коммуникации шведской группировки в Лифляндии и группировки генерала Кронгиорта, контролировавшей Ингрию, Карелию и Финляндию, а занятие Ниеншанца и Нотебурга позволяло взять под контроль главную водную артерию – Неву – на всем ее протяжении от устья до истока. Планировавшаяся в 1701—1702 годах операция была началом более грандиозного плана закрепления в устье Невы, подобного тому, что было на Азовском море. Однако идею стремительного захвата крепостей в начале 1702 года осуществить по каким-то причинам не удалось: возможно, шведы узнали о подготовке русских, возможно, Нева вскрылась раньше времени. Как бы то ни было, от своих намерений Петр не отказался. Летом 1702 года в Ладоге стали сосредоточивать в огромном количестве запасы вещей, которые могли пригодиться лишь для штурма крепостей, – лестницы, лопаты, мотыги, мешки с шерстью для защиты от пуль. Воодушевляла Петра к решительным действиям в Ингрии и международная обстановка. 5 августа Петр по поводу операций по разорению Лифляндии писал Шереметеву: «Война у голанцов и прочих с французом зачалась (война „за Испанское наследство“. – Е. А.). Изволь ваша милость разсудить нынешней случай, как увяз швед в Польше, что ему не только сего лета, но, чаю, ни будущаго возвратиться не возможно; также изволь размыслить, какое дальнее [расстояние] от вас до Варшавы, как возможно им оттоль с войском поспеть, хотя б и похотели». Тем более этот вывод распространялся на театр предстоящих крупных военных действий в Ингрии.

Взятие Нотебурга 11 октября 1702 года. Уменьшенная копия с гравюры А. Шхонебека

1703 г. 1770-е гг., с доски, изготовленной в 1712—1713 гг.

Следует отметить, что план наступления на Ингрию был оригинальным и неожиданным для Кронгиорта, сосредоточившего все внимание на защите левого берега Невы от войск П. М. Апраксина. Петр, отправившись в Архангельск под видом подготовки города к обороне от шведской морской диверсии, на самом деле предпринял нечто другое. 19 августа 1702 года он писал Августу «от пристани с моря, именуемой Нюхчи», о том, что «мы обретаемся близ границы неприятельские и намерены, конечно, з Божиею помощию, некоторое начинание учинить». Нюхча (Нюхоцкая пристань) на Белом море находилась в 170 верстах от Повенца, расположенного на северном побережье озера Онега. По проложенной в течение месяца дороге посуху, используя традиции русских волоков, было перетащено на плечах крестьян и солдат тринадцать морских судов, а том числе две яхты, которые уже 26 августа спущены были в Онегу.

Со Свири Петр отправил Шереметеву указ срочно покинуть Лифляндию и Псков и «не мешкав быть к нам», ибо «зело нужно, и без того инако быти не может». Такой же указ получил и Аникита Репнин, чьи полки были расквартированы в Новгороде. 26 сентября основные силы русских подошли к Нотебургу. «Журнал» Петра так отражает первый день осады: «В 27 день по утру о 7 часах пришло и все войско наше под Нотенбург (или Орешек) и стало в лагерь на мысу от города ниже по реке Неве верстах в двух, и уставило обоз свой. Того же дни в городе на башне после обеда, когда уже подлинно узнали осаду, поставили королевское знамя в знак осады своей и желая помощи от своих». Но повторение Нарвы было невозможно – Карл XII был в тысячах верст от Нотебурга, да и осаждающие уже давно извлекли необходимые уроки. Осада продолжалась всего две недели, и после длительной артподготовки 11 октября начался штурм. Шведы, отбив несколько натисков, сдались.

Петр по достоинству оценил сопротивление, оказанное 35-тысячной армии гарнизоном численностью не более 500 человек, и, как говорит «Журнал», «в 14 день гарнизон по договору с распущенными знаменами, барабанным боем и с пулями во рту (так было принято при выходе гарнизона. – Е. А.) с четырьмя железными пушками сквозь учиненную брешь вышел и на данных судах отпущен со всеми своими вещьми к Шанцам».

Победа была восторженно встречена Петром. В одном из писем он назвал ее чудом. В другом письме – А. А. Виниусу от 13 октября, сразу же после штурма, царь писал: «Объявляю вашей милости, что, помощию победыдавца Бога, крепость сия, по жестокому и чрезвычайно трудном приступе (которой начался в 4 часа по полуночи, а кончился по четырех часах по полудни), здалась на акорт, по которому камендант Шлиппенбах со всем гарнизоном выпущен… Правда, что зело жесток сей орех был, аднако, слава богу, счасливо разгрызен. Алътиллерия наша зело чюдесно дело свое исправила». Действительно, взятие этой сильнейшей в Ингрии и Карелии крепости трудно переоценить, как и ее ключевое значение в системе шведской обороны края. Именно поэтому (как записано в «Журнале» Петра Великого) сразу же «тогда переименована сия крепость Шлюсенбургом, что сие имя потом с помощию Божиею действительно сталось, ибо сим ключем оттворились ворота в неприятельскую землю». И далее: «По взятии же той Шлюсенбургской крепости еще той же осени оная укреплена новыми болверками кругом всего города, к которой работе приставлены были ради надзирания из знатных персон». Так Петр поступал после взятия всех крепостей, которые хотел удержать. Современники почти сразу же оценили значение взятия Нотебурга для будущего. А. Виниус в своем письме Петру от 12 мая 1703 года в стиле традиционных панегирических речей так воспел взятие крепости: «Тем же, мой милостивейший, велика есть сиа викториа, многих ради последующих случаев полезных: мало не от самыя Москвы руководствует на вся потребы вода… Хвала буди неиспытанным божиим судьбам, иже, верю, яко за предстательством святаго росийскаго проповедника и апостола Андрея, иже и Варяжских дойде предел, во знак своего креста ныне (о дивное чюдо!), по желанию вашему государскому от пристани океанской (то есть от Архангельска. – Е.А.) до Азова, а от Слотенбурха до Астрахани совершил есть, украсил и совершил есть замкнение по число четырех частей вселенских четыре дивныя пристанища, на которых во удивление всех народов водрузишася славныя ваша государскиа победительныя павильоны, и северный Нептуйус привлече во своею компанию к Перскому, Турецкаго и Варяжскаго тритонов (соответственно – символы Северного Ледовитого океана, Каспийского, Азовского и Балтийского морей. – Е. А.), иже в трубы своя, по своим морям шествуя, вашу государскую фаму (славу. – Е. А.) повсюду разносят». Если мы выразим то же сухим языком учебных пособий, то в приветствии Виниуса речь идет о «широких перспективах хозяйственного освоения региона при условии использования речного судоходства в народнохозяйственных целях», о превращении сухопутной Москвы в пресловутый «порт пяти морей». Весной следующего, 1703, года наступила очередь Ниена (Ниеншанца) – довольно слабой крепости в устье реки Охты, впадающей в Неву. 1 мая, прежде чем начался штурм, осажденная крепость сдалась, а 7 мая была одержана небольшая, но памятная в истории Северной войны победа. Произошло же это так. 6 мая от стоящей на взморье шведской эскадры вице-адмирала Г. Нуммерса, как сообщает «Журнал» Петра Великого, «пришли 2 шведския судна – шнява и большой бот, – и стали перед устьем на якорь, для того, что опоздали и в устье войти не могли. По которым ведомостям майя в 6 день капитан от бомбардиров (Петр. – Е. А) и порутчик Меншиков (понеже иных на море знающих никого не было), в 30 лодках от обоих полков гвардии, которые того ж вечера на устье прибыли и скрылись за островом, что лежит против деревни Калинкиной к морю; а 7 числа пред светом половина лодок поплыли тихою греблею возле Васильевского острова под стеною онаго леса и заехали оных от моря, а другая половина с верьху на них пустилась. Тогда неприятель тот час стал на парусах и вступил в бой, пробиваясь назад к своей ескадре (также и на море стоящая ескадра стала на парусах же для выручки оных), но узкости ради глубины не могли скоро отойти лавирами и хотя неприятель жестоко стрелял из пушек по наших, однакож наши, несмотря на то, с одною мушкетною стрельбою, и гранаты (понеже пушек не было), оные оба судна абордировали и взяли».

Первое морское сражение в устье Невы в 1703 г.

Закладка Петербурга 16 мая 1703 года выглядела скромным событием по сравнению с празднованием 30 мая этой «никогда прежде бывшей морской победы». Петр и Меншиков удостоились высшего и, впрочем, единственного тогда ордена Андрея Первозванного, остальные участники сражения также были щедро награждены. Петр написал о победе в Москву и в ответ получил уверения, что ничего подобного в истории России не было. Так, боярин Б. А. Голицын писал царю: «Не возмни, государь, яко ласкаю, но суще от серца, но слезами пишу: хотя от начала света всех собрать летописцев, нигде не найдешь, как такою отвагаю и смелым сердцем учинено, как сие тобою». Старый льстец знал, что делал, проливая слезы умиления: царь, поздравляя своих сановников со взятием бота и шнявы и называя это «никогда бываемою викториею», распорядился поискать аналогичные события в истории. Их, конечно, не нашли! Все эти характеристики итогов боя в устье Невы – более чем сильное преувеличение, как и текст медали, выбитой по этому случаю: «Небываемое бывает». Такие победы были обычным делом для донских и особенно запорожских казаков, бороздивших Азовское и Черное моря и стаей нападавших на своих легких «чайках» на любое зазевавшееся турецкое судно, военное или купеческое. Но, видимо, такая явная переоценка событий 7 мая была необходима Петру для воодушевления людей, да и себя самого, и служила известной компенсацией не особо блестящих успехов на воде, особенно если вспомнить прилагаемые Петром усилия и его сердечное пристрастие к морю и кораблям.

Медаль в память основания Санкт-Петербурга в 1703 г.

Копия С. Юдина с медали работы Г. Ф. Мюллера. Вторая половина XVIII в.

В самом деле, флот, построенный в Воронеже, не участвовал ни в одной стычке с турецким флотом; яхты, с огромными усилиями посуху за 170 верст перетащенные из Белого моря в Онегу, тоже не пригодились: из-за встречного ветра их пришлось бросить в Сермаксе, а самим идти к Ладоге пешком. Позже, при осаде Нотебурга, они не смогли воспрепятствовать прорыву двух шведских судов с подкреплением гарнизону Нотебурга, обложенного со всех сторон. После этого понятен восторг по поводу «морской победы» на реке Неве.

Взятие Ниеншанца было лишь началом закрепления России в устье Невы. На военном совете крепость была признана неудобной, слишком маленькой, плохо обороняемой и расположенной далеко от моря. Поэтому решили ее не укреплять, а строить новую. 16 мая 1703 года такая крепость была основана на острове Луст-Эланд и названа Санкт-Петербурхом. Часть армии во главе с Шереметевым двинулась к Копорью. К Яму (современный Кингисепп) – другой крепости Ингрии – подошел отряд генерала фон Вердена. «Оба места, – как записано в „Журнале“ Петра, – с малым супротивлением сдались (понеже были малолюдны и малы) и гарнизоны отпущены в Нарву».

Заняв Ям, русское командование, как и в случае с Нотебургом, тотчас начало вести вокруг него обширные фортификационные работы, совершенствуя укрепления крепости, названной теперь Ямбург. Петр предпринял также и другие действия, чтобы закрепиться в Ингрии. Во-первых, после сражения на реке Сестре шведский отряд Кронгиорта, пытавшийся перехватить инициативу в Ингрии, был отброшен к Кексгольму. Во-вторых, в Лодейном Поле с основанной в 1702 году верфи один за другим начали спускать первые корабли будущего Балтийского флота. Наконец, в-третьих, в начале октября 1703 года, когда шведская эскадра под командованием адмирала Г. Нуммерса ушла из устья Невы на зимнюю стоянку в Выборг, Петр на яхте осмотрел остров Котлин и распорядился «в море делать крепость». Уехав на зиму в Воронеж, царь прислал оттуда (как сообщает «Журнал») «модель крепости, которую делать в море у Котлина острова, послал со оною губернатора Меншикова (понеже оный при вымеривании того места был), который той же зимы оную и построил, и нарекли оной имя Кроншлот».

Так, в сущности, за год была занята Ингрия, или, как ее стали называть, Ингерманландия. Петр крепко взялся за ее главную коммуникацию – Неву, от истоков до устья. Победы в Ингрии несомненно свидетельствовали о возросшем воинском мастерстве русской армии, крепнущем стратегическом таланте ее подлинного командующего – Петра. Вместе с тем не следует переоценивать эти победы, ибо подтвердились самые худшие опасения шведского военного инженера Э. Дальберга, инспектировавшего в 1681 году крепости Ингрии и пришедшего к выводу о почти полной непригодности их к обороне. Так, дав уничижительную характеристику сооружениям Нюена (Ниеншанца), он писал в отчете Карлу XII, что, «если не удержать Нюен, то ни Кексгольм, ни Нотебург не помогут защитить Карелию и Кексгольмский лен и даже сам Выборг. А русские, благодаря большой численности своего войска, легко могут навсегда осесть в этом месте между этими важными реками (Охтой и Невой. – Е. А.) и таким образом, не дай Бог, получат выход к Балтийскому морю, о котором они мечтали с незапамятных времен». За целое двадцатилетие шведы фактически ничего не предприняли для укрепления крепостей в Ингрии, да и по всей Восточной Прибалтике, и Эрик Дальберг оказался Кассандрой, чьим пророчествам не поверили.

В середине мая 1704 года с бастионов Нарвы шведы вновь увидели движущиеся с северо-востока войска – это русская армия, как бы завершив огромный круг во времени и пространстве, три с половиной года спустя вновь подходила к Нарве и Ивангороду. Но это была уже другая армия, о которой можно было, вспоминая нарвскую катастрофу, сказать, что за одного битого двух небитых дают. В конце мая город был блокирован, а 8 июня шведы попались на военную хитрость. Петр, узнав, что на выручку Нарве от Ревеля движется отряд генерала Шлиппенбаха, скрытно отправил на ревельскую дорогу несколько полков пехоты, специально переодетых в синее (преимущественный цвет формы шведской армии). Показавшись на виду крепости, они выманили часть нарвского гарнизона на вылазку и окружили вместе с осаждающими вышедший на помощь лжешведам отряд.

В полном восторге Петр писал А. Кикину 16 июня 1704 года, тонко уловив психологическую подоплеку происшедшего под стенами Нарвы: «Я иного не знаю, что писать, точию что недавно пред сим учинилось как умных дураки обманули. И сие разсуждая, не могу больше двух дел выразуметь: первое, что Бог вразумил, другое, что пред их очами гора гордости стояла, чрез которую не могли сего подлога видеть».

Не знаю, соответствует ли подобный маскарад с воинской формой и знаменами этике тогдашней войны, но для барона Горна – коменданта Нарвы – это стало скверным предзнаменованием. 17 июля шведы могли наблюдать со стен крепости новый взрыв восторга в лагере осаждающих. Это через Чудское озеро вверх по Нарове подошли яхты, доставившие из взятого Шереметевым Дерпта целую коллекцию трофейных знамен. Тогда же была, наконец, доставлена осадная артиллерия и начался непрерывный обстрел Нарвы – десять дней подряд «по вся дни: пушечная от утра даже до вечера каждого дни, а из мортир и ночи не переставая», что привело к разрушению двух бастионов, пожарам в городе.

б августа в Нарву был отпущен комендант Дерпта полковник Скитте, которого просили убедить Горна сдать крепость, но Горн не внял ни его советам, ни ультиматуму командующего русской армией фельдмаршала Огильви. Тогда в ночь с 8 на 9 августа с отправки в ров солдат – штрафников с лестницами – и условного залпа мортир начался штурм Нарвы, очень быстрый, очень успешный и очень кровопролитный, ибо с трудом удалось остановить страшную резню мирных жителей, начатую солдатами, ворвавшимися в крепость.

Подводя черту эпопее «от Нарвы до Нарвы», Петр писал 14 августа Ф. М. Апраксину: «Я не могу оставить без возвещения, что всемилостивейший Господь каковым счастием сию отаку окончити благоволил, где пред четырьмя леты оскорбил, тут ныне веселыми победители учинил, ибо сию преславную крепость, чрез лестницы, шпагою в три четверти часа получили. Хотя неприятель подкопом крепко наших подорвал, однакож солдат тем устрашити не мог. Потом неприятель в другую старую крепость вбежал и бил шамад, дабы окорд или хотя б пардон получить, но солдаты наши слышать того не хотели, тотчас и в оную ворвались, потом и в замок, где неприятелю доброй трактамент был, что и младенцев немного оставили».

Взяв Нарву и Дерпт, Петр вступил в Эстляндию, которая вместе с Лифляндией должна была по существующим соглашениям перейти к Польше. Специальным манифестом Петр подтвердил безусловное право Польши на эти земли, а свои завоевания объяснял необходимостью подорвать шведское владычество в Восточной Прибалтике. В подтверждение этих намерений накануне осады Нарвы Шереметев осуществил глубокий «поиск» в Эстляндию.

Регулярные части взяли и сожгли Везенберг (Раквере), Вейсенштейн (Пайде), Фаллин (Вильянди), Обер-Пален, Руин (Руине), а части казаков, татар, калмыков и башкир превратили в пустыню сельские районы центральной и южной Эстонии, уничтожая деревни, посевы, угоняя в рабство людей, а также скот.

Будучи трезвым политиком, Петр прекрасно понимал, что успехи его армии в 1701—1704 годах мало чего стоят до тех пор, пока существует и побеждает в Польше армия Карла XII. Судьба Ингрии и Карелии, Шлиссельбурга, Петербурга, флота, выхода к морю решалась в то время в Польше. Думаю, что Петр был согласен с мыслью Паткуля, взятого в 1702 году на русскую службу и писавшего руководителю Посольского приказа Ф. А. Головину «Уверяю, ваше превосходительство, что ни взятие Нарвы, ни победы в Лифляндии не заключают в себе ничего решительного; пока шведский король будет господствовать в Польше, до тех пор он будет господином войны и мира».

Чтобы Карл как можно глубже «увяз» в Польше и тем самым позволил выиграть время и подготовить способную к борьбе с ним армию, Петр приложил все усилия к заключению русско-польского союза против шведов, оказывая постоянную помощь Августу и его сторонникам оружием, деньгами, войсками.

В этот момент, когда первый этап войны (1700—1704 годы) для России успешно заканчивался, Петр продемонстрировал качества незаурядного дипломата, терпеливого, настойчивого политика, умело использовавшего свои первые военные успехи и явные промахи противника. А их было много: Карл вел себя в Польше как завоеватель, навязывая Речи Посполитой свою волю. Здесь, как и в других обстоятельствах, Карл XII проявил себя как своеобразный антидипломат, откровенно презирающий всякие внешнеполитические победы, достигаемые с помощью языка, а не оружия. Совершенно равнодушен он был и к столь важной в длительных конфликтах экономической стороне дела. Он полагал, что с противником может быть только один разговор – о том, на каких условиях тот сдается на милость победителя. За время своего правления он, казалось, сделал все, чтобы поставить Швецию в изоляцию и разрушить ее международные связи. Он не понимал, что дипломатия – дело не менее сложное и эффективное, чем победа на поле боя.

В подходе к дипломатии – этому «ремеслу королей» – между Карлом и Петром была принципиальная разница. Русский царь очень рано понял, что в области международных отношений России нужна реформа. Речь шла об изменении традиционных форм русской дипломатии, отказе от посольств как своеобразных дипломатических караванов в пользу постоянных представительств, укомплектованных знающими страну аккредитования и международную обстановку дипломатами. Петр понял, что нужно отказаться от устаревших норм протокола, ради соблюдения которых русские послы могли провалить жизненно важные для страны переговоры. Реформировать дипломатическую службу оказалось сравнительно нетрудно. Труднее было реформировать принципы внешней политики. Петр отчетливо понял направление, в котором надлежало их перестраивать. «Им было вполне осознано изолированное положение России, пытавшейся бороться за место под солнцем, имея в противниках не отдельные страны или простую сумму их, как полагали допетровские политики, а сложившуюся систему государств. Он первый понял, осознал со всей очевидностью, что, пока Россия не войдет в „концерт“ европейских стран, не установит союзнических и иных связей с ними, равноправия не будет. Государство останется „вне закона“, то есть не сможет апеллировать к нормам международного права, но будет вынуждено по-прежнему отстаивать свои интересы в одиночку. Именно в этой преданности идее проведения коалиционной, совместной линии внешней политики нам и видится исток неуклонного бескомпромиссного стремления Петра создать и любой ценой сохранить союзную межгосударственную систему». К этому высказыванию В. Е. Возгрина – специалиста по истории внешней политики России – следует добавить, что Петр отчетливо осознавал и то, что войти в европейский «концерт», утвердить себя под солнцем можно лишь силой. Только военное могущество делало равным новичка, пытавшегося потеснить старожилов мировой политики, только военные победы делали действительными договоры и соглашения.

Любопытно, что сам Петр в октябре 1708 года писал Головкину, что ему некогда заниматься многочисленными посольскими делами, так как «непрестанную суету имею о исправлении полков по баталии, которая вещь есть надежнее всех посланнических дел».

В первый год войны посланник в Вене П. А. Голицын с отчаянием писал в Москву: «Главный министр граф Кауниц и говорить со мною не хочет, да и на других нельзя полагаться: они только смеются над нами… Всякими способами надобно домогаться получить над неприятелем победу. Сохрани боже, если нынешнее лето так пройдет. Хотя и вечный мир учиним, а вечный стыд чем загладить? Непременно нужна нашему государю хотя малая виктория, которой имя его по-прежнему во всей Европе славилось. Тогда можно и мир заключать, а теперь войскам нашим и управлению войсковому только смеются». После «нарвской виктории» ситуация изменилась, но говорить о равенстве сил в 1704 году было бы преждевременно. И тогда, да и позже, Петр не скрывал своего нежелания столкнуться с Карлом на поле боя, хотя прекрасно понимал значение победоносного генерального сражения. В инструкции дипломатам, отправлявшимся на переговоры с поляками, он писал об Августе: «Его величество, как видим, спешит дело совершать и чтоб счастливым полевым боем окончать, но сие дело в ведении точию Вышего суть, нам же, яко человеком, надлежит ближняя смотреть; кратко реши, что искание генерального бою зело суть опасно, ибо в один час может все дело опровержено быть». Впрочем, Августа особенно уговаривать не приходилось, он сам в бой не рвался и, по словам русского посланника Г. Ф. Долгорукого, «разсуждение и совет его царского величества за благо изволил восприять и намерение свое объявить, что его величество всеми мерами искать будет неприятелю тесноты и урону, как возможно, а генерального бою и сам его королевское величество быть не соизволяет, понеже еще не видит такого случаю, чтоб был неприятелю силен». Карл же, пользуясь своим военным могуществом, вел свою линию политики властно и бескомпромиссно. Он, поражая поляков своей прямолинейностью, надменностью, неуступчивостью, разорял страну тяжелыми контрибуциями, унижал национальное достоинство поляков массовыми экзекуциями. «Этот король – чистый солдат, – пишет в своих мемуарах Константен де Турвиль, участник похода Карла XII в Россию. – Его качества, без сомнения, велики и блистательны, но та негибкость, которая определяла его характер, выказывая, в частности, его внутреннюю суть в манере поведения, выявлялась в совершенной грубости и резкости, с которыми трудно свыкнуться». После этого стоит ли удивляться тому, что Карл шел напролом, не считаясь с традициями Речи Посполитой, решительно требуя детронации Августа и провозглашения нового короля. Не сумев воспользоваться сильными антирусскими и антисаксонскими настроениями шляхты, существовавшими еще со времен избрания Августа королем в 1697 году, Карл 12 июля 1704 года силой оружия вынудил меньшую часть сенаторов и дворян «избрать» в короли познанского воеводу Станислава Лещинского. Избрание Лещинского, проведенное с нарушением обычаев, характерных для Речи Посполитой, привело к усилению Сандомирской конфедерации – всепольского ополчения сторонников Августа. Они объявили войну Швеции, признали Варшавскую конфедерацию Станислава рокошем, то есть сборищем людей, поставивших себя, свои семейства и имения вне закона. Триумфом Петра стало заключение 19 августа 1704 года в Нарве русско-польского антишведского союза. Таким образом, Карл своими действиями добился того, что так долго не удавалось Петру, – союза Польши с Россией. Со своей стороны Петр направлял в Польшу, в распоряжение Августа, 12 тысяч солдат и выплачивал субсидию в 200 тысяч рублей, для чего на 1705 год все русское крестьянство было обложено довольно тяжелым дополнительным денежным сбором. Логика борьбы неизбежно влекла и самого Петра на равнины Польши, где Карл продолжал безуспешную «охоту» за Августом, умело уходившим от генерального сражения. Петр не мог не понимать, что рано или поздно их встреча с Карлом должна состояться и в ней будет решена судьба Восточной Прибалтики, да, возможно, и всего, что было важно и дорого для Петра и Карла. Именно поэтому с осени 1704 года русские войска стали накапливаться в Полоцке – пункте, стратегически удобном для действий как в прибалтийском, так и в варшавском направлении.

12 июня 1705 года в армию приехал Петр. Так, летом 1705 года все главные действующие лица драмы Северной войны – Петр, Карл, Август и Станислав – оказались в пределах досягаемости друг для друга. Кто бы мог подумать, что не пройдет и полутора лет, как трое из этой четверки – Карл, Август и Станислав – будут, мирно беседуя, сидеть за общим столом. Правда, из трех королей один станет уже экс-королем… Однако об этом подробнее будет сказано ниже, а пока Петр собирал силы в Полоцке и затем перебросил их в Гродно. Карл из Варшавы внимательно наблюдал за этими маневрами и ничего не предпринимал.

Наступила зима, Петр уехал в Россию, и тут шведы неожиданно перешли в наступление. Меншиков, находившийся при армии, задолго до подхода шведов получил сведения о начале их движения на Гродно. В письме Петру он успокаивал царя: «Однакож ваша милось не извольте сумневаться, понеже мы здесь во всякой готовности и полки наши сюда сбираются и вскоре со всем управимся». Но скорее Меншикова и Огильви «управился» Карл, сумевший в лютый мороз за две недели пройти 360 верст и внезапно появиться перед Гродно. Точным маневром он прервал коммуникации русской армии с Россией так, что Петр даже не смог проехать в Гродно, а курьеры с указами, чтобы попасть в Гродно, переодевались в крестьянское платье. Выпад Карла был настолько неожиданным для русского командования, что кавалерия генерала Ренна оказалась отрезанной от основной группы войск под командованием Огильви. Находившийся в Гродно Август чудом вырвался из западни, в которой оказалась вся русская армия, к тому же не имевшая достаточно продовольствия. Петр попросил помощи у Августа, тот отправил к Гродно 20-тысячный саксонский корпус генерала Шуленбурга, но в начале февраля 1706 года в Гродно пришла страшная весть: шведский генерал Рейншильд, численность корпуса которого уступала противнику почти в два раза, наголову разбил под Фрауштадтом Шуленбурга и практически уничтожил входившие в саксонский корпус русские полки.

Ситуация в Гродно стала драматической. Лишь 24 марта, воспользовавшись ледоходом на Немане (что мешало шведам форсировать реку у города), Огильви и Меншиков вывели армию из западни. Она начала отступать к Киеву. На этом периоде войны хорошо видно, что Петр еще не ощущал необходимой для полководца уверенности и еще не желал личной встречи с Карлом на поле боя.

Упустив поспешно отходившие русские войска, Карл немедленно устремился прямо на Дрезден, столицу Саксонии – владения Августа. Этим он поставил польского короля в безвыходное положение: саксонская армия, в отличие от русской, не имела стратегического простора для отступления. 13 октября 1706 года в замке Альтранштадт, что недалеко от Лейпцига, саксонские представители заключили со шведами мир на очень тяжелых и унизительных для Августа условиях: он отказывался от польской короны в пользу Станислава Лещинского и был вынужден по требованию Карла даже поздравить своего заклятого врага с победой; он разрывал также союз с Россией, выдавал шведам, как пленных, всех русских солдат, находившихся в его распоряжении, и передавал им, как преступника, русского посланника при своем дворе Паткуля, впоследствии казненного шведами.

Договор – прямой результат сражения при Фрауштадте, в корне менявший положение в Польше, держался в глубокой тайне. Через пять дней после его заключения русско-саксонско-польские войска под командованием самого Августа и Меншикова одержали победу при Калише над шведским генералом Мардефельдом, причем в плен попал и сам генерал, и более 2500 его солдат и офицеров. Меншиков, идя навстречу просьбе Августа, отдал пленных шведов саксонцам, а те отпустили их, в силу уже действующего договора, к шведам.

Король польский Август II.

В истории Альтранштадтского договора есть любопытный подтекст. Тому, что такой договор стал возможен и состоялся, удивляться не приходится. Карл представлял по тем временам огромную силу, которой побаивались и в Вене, и в Берлине, и даже в столицах морских держав, стоявших всегда в тени кулис театра политики на севере. Саксония, потерпевшая поражение при Фрауштадте, оказавшись без поддержки России и Речи Посполитой, не смогла бы долго сопротивляться Карлу XII. Надо заметить, что Петр также не отказывался при случае заключить сепаратный мир со шведами: с 1703 по 1709 год он постоянно зондировал почву для заключения такого соглашения, причем в случае успеха вряд ли особенно задумался бы об интересах Августа. Альтранштадт был воспринят царем как аморальный поступок союзника главным образом потому, что, заключив мир со шведами, Август повел двойную игру, утаив от Петра происшедший поворот и не дав России возможность перестроить политику.

Важно подчеркнуть здесь личностный аспект отношений русского царя и польского короля. Для Петра Август был не просто союзником, а коронованным другом, с которым его объединяло нечто большее, чем только борьба со шведами. Ни одному из своих коронованных «коллег» Петр не писал таких сердечных писем, как Августу – «возлюбленному брате». В одном из посланий, понимая условность дипломатической лексики и строгость официального формуляра, он подчеркивал в скобках: «Мой господине и брате любезнейший (и друже истинною, а не политикою)». Эти дружеские отношения (как писал Петр, «особливая братцкая любовь») возникли, по-видимому, сразу, при первой встрече летом 1698 года в Раве-Русской, когда Петр, начинающий политик, воодушевленный поездкой по Европе, исполненный честолюбивых планов, впервые встретился с Августом – почти своим ровесником, европейски образованным человеком, красавцем, волокитой, только что ставшим польским королем и тоже мечтавшим о славе своего Отечества. Очевидно, Август, в отличие от Карла XII, был на редкость обаятельным человеком, таким рисует его в своих мемуарах и Константен де Турвиль: «…спокойный и приветливый внешний вид, вкрадчивый и нежный взгляд, приятный тембр голоса, который своей мягкостью очаровывал сердца сопровождавших, – одним словом, все то, что составляет в совокупности образ обворожительного государя, чего совершенно не было в Карле». Не случайно многие историки считают именно эту встречу решающей в переориентации политики России с южного направления на северное. И кто знает, к чему бы привела такая же встреча русского царя и польского короля, если бы на месте Августа был его предшественник Ян Собеский – увитый лаврами побед над турками старик, одержимый идеей крестовых походов против мусульман, человек другой эпохи, другого мышления и других традиций.

Много лет спустя при составлении «Журнала» Петр включил в него отрывок, в котором звучит уже давно остывшее чувство горечи и возмущения: «…склонился он [Август] тот мир содержать, однакож пошел в Варшаву, и там был благодарный молебен за оную благополучную Калишскую баталию, потом пошел ко Кракову, не объявя об учинении своего мира ни польским магнатам, ни министру российскому при нем бывшему. И прибыл во Дрезден в декабре месяце, а 16 декабря король Август был у короля шведскаго в Лейпциге и обедали явно за одним столом король шведский, король Август и Станислав и, сидя за столом, оказывали между себя внешния удовольствия и имел король Август с королем шведским немалое время тайные разговоры. И потом король шведский был у короля Августа и во Дрездене, и имели уже между собою свидания».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.