Глава XII Наше все

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава XII

Наше все

Обыкновенная история

Покой, сытость и избыток времени, известное дело, предрасполагают к философствованиям. Среди старосветских помещиков Малой Руси, тех самых, служить не желавших, а желавших грезить под бандуру с галушками, было немало людей образованных, склонных после плотного ужина помечтать и порассуждать о старых добрых временах, когда все было не так, как нынче. То есть нынче, конечно, классно, тепло, светло и мухи не кусают, но ведь раньше мы были ого-го, а сейчас кто? Скорее всего, кто-то из этих «скучающих» и накропал на досуге появившийся невесть откуда в начале XIX века анонимный апокриф, именуемый «История Русов».

По форме сие произведение не пойми что, то ли летопись, то ли сборник легенд, по сути же «политический трактат, облеченный в историческую форму». Или, если без экивоков, политический памфлет на тему «Ой, какие мы были крутые и славные». Красота и сочность слога сего произведения явны и несомненны, в отличие, увы, от научной достоверности. Апологеты идеи «Прочь от Москвы», они полагают книжицу не просто достоверной, но даже своим «катехизисом, Кораном и Евангелием украинства», однако исследователи XIX века — в том числе стоявшие на жестко «украинофильских» позициях — думали иначе. В частности, Николай Костомаров, посвятивший изучению истории Украины всю жизнь и свято веривший в подлинность «источника», на склоне лет с очевидной грустью сделал окончательный вывод, признав, что в «Истории Русов» «много неверности и потому она, в оное время переписываясь много раз и переходя из рук в руки по разным спискам, производила вредное в научном отношении влияние, потому что распространяла ложные воззрения на прошлое Малороссии». Впрочем, мифологам Костомаров, ежели что, не указ.

Как бы то ни было, «История Русов», изображающая «козаков» ангелами во плоти, а «москалей» саблезубыми дикарями, запрещена не была и обильно расходилась в списках, в том числе и в Петербурге. Тем паче что столичная элита «малороссийской» темой интересовалась всерьез. Она ведь и состояла едва ли не наполовину из выходцев оттуда, не вполне порвавших с родными корнями. А кроме того, это было (хуторки в степи!.. черные брови, карие очи!.. чому я не сокил?!.) очень свежо и романтично, — с одной стороны, безусловно, свое, но с другой как бы и не совсем, и каждый из интересовавшихся видел в ней ровно то, что хотел видеть. Кого-то привлекали «думы» Рылеева, где донельзя облагороженные Наливайко и Войнаровский в лучших традициях якобинцев высокопарно рассуждали о свободе и добродетели, кто-то зачитывался пушкинской «Полтавой», наслаждаясь изысканной смесью коварства, любви и воинских подвигов, еще кто-то просто и без затей хохотал, листая «Энеиду» Котляревского. Однако самый мощный толчок процессу дал, на мой взгляд, не кто иной, как Николай Васильевич Гоголь, — по большому счету основатель русской «поп-культуры», в частности таких жанров, как фэнтези, horror и пиратский роман. Нет, конечно, стихи — это прекрасно, и Пушкин с Лермонтовым гении, но любовь к поэзии присуща не всем. Да и серьезная проза, в том числе военная, не говоря уж о «бытовой», хороша под настроение. А вот Гоголь с его колдунами, ведьмами, виями и флибустьерами, щеголяющими в шароварах шириной с Черное море, — это да! Это для всех. И интерес к Малороссии вспыхивает степным пожаром, как нынче (спасибо профессору Толкиену) интерес к кельтам, бывших, между нами, всего лишь крашенными лохматыми дикарями.

Масла в огонь добавляет и явление высшему обществу Тараса Шевченко. Его, правда, не совсем понимают. Скажем, в знаменитом «Кохайтеся, чорнобривi, Та не з москалями, Бо москалi — чужi люде, Роблять лихо з вами. Москаль любить жартуючи, Жартуючи кине; Пiде в свою Московщину, А дiвчина гине…», речь же не про этнического «москаля» идет, а про солдата (так называли служивых на Малой Руси — помните известную пьесу «Москаль-чаривнык»?). То бишь не водись, девочка, с солдатом, он нынче здесь, завтра там, поматросит и бросит. Но высший свет рукоплещет не этой нехитрой народной мудрости — высший свет, как и положено высшему свету, свободомыслящий, в восторге от усатой диковинки, которая хоть и из низов, а, вишь ты, умеет писать и рисовать. Точно так же в тех же салонах примут спустя 70 лет еще одного «народного пророка» — Григория Новых aka Распутин. Опять же и приятно щекочет нервы некое чувство вины — очень похожее на то, что ныне заставляет американских либералов заискивать перед потомками черных рабов. На мой взгляд, между прочим, сам Шевченко все это понимал. Он был хотя и дремуч (воспевал эпоху «Коли були ми козаками», совершенно не зная ни что казаками были далеко не все, ни что из себя представляли эти самые казаки), но далеко не глуп и прекрасно понимал, что все эти столичные паны видят в нем не человека, а забавную диковинку. Отсюда в его виршах и злоба, понемногу переходящая в лютую ненависть, которая пока еще не ко двору, но спустя лет тридцать будет востребована, хотя сам Тарас Григорович об этом не знал, а на уровне рассудка, возможно, даже и не думал. Во всяком случае, все, что считал серьезным (и прозу, и дневники, и даже письма), писал по-русски. Оставляя «экзотику» на те случаи, когда, подобно Верке Сердюке, надлежало демонстрировать «имидж».

Итак, мода вскипела волной, и надолго. Почуяв столичные веяния, на брегах Днепра зашевелились новые самородки, владеющие «живым малороссийским наречием» не хуже Тараса, появляется серьезная проза, в том числе и «Чорна Рада» Пантелеймона Кулиша — первый полноценный исторический роман, написанный на поднепровском диалекте. По ходу дела (куда конь с копытом, туда и рак с клешней, да и модные западные теории до окраин тоже доходят) возникают кружки на предмет просвещения народных масс и чаепитий на тему «Чого робити?». В Москве, в Университетском издательстве — одном из самых престижных в стране — выходит даже та самая «История Русов».

Сепаратизма нет и в помине. Но времена на дворе нехорошие; после чуть не обрушившей Европу революции 1848 года Николай закрутил гайки, и многие буйные — от молодого Достоевского до вполне зрелого Шевченка — попадают под раздачу. Естественно, безо всякой национальной подоплеки. И тем не менее Россия, как всякая европейская страна, живет по принципу «все, что не запрещено, разрешено», а запрещено только подрывать устои. Так что, пока Тарас изучает военное дело, «малороссийская» мода продолжает цвести. Ей симпатизируют как славянофилы, так и западники, а центром поветрия по-прежнему остается Петербург. Там, еще при Николае, зародилась идея основания в Малороссии «народных» школ, а уж при Александре II птица-тройка вообще ушла в галоп. Выходят в свет учебники, написанные лидерами тогдашнего «возрождения» («Граматка» Кулиша, «Букварь» опального Шевченки, «Арихметика або щотниця» Мороза). Гигантскими тиражами идут в продажу «метелики» (мотыльки) — тоненькие дешевые сборники стихов и прозы малороссийских авторов. В Северной Пальмире же в январе 1861-го возник ежемесячник «Основа» — первый в истории «южно-русский литературный вестник», редактор которого В. Белозерский сумел сделать альманах центром «украинофильского» движения. Увы, несмотря на мощный интеллектуальный и творческий потенциал (с редакцией активно сотрудничали такие корифеи, как Кулиш и Костомаров), издание, продержавшись менее двух лет, закрылось — не по злой воле цензуры, а в связи с элементарным недостатком подписчиков.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.