Гоп со смыком
Гоп со смыком
Ежели кто-то удивлен, отчего давненько не поминали мы запорожцев, объясняю: после мазепинской эпопеи «лыцари» сошли со сцены. Не навсегда, но надолго.
Еще в 1709-м Сечь, принявшую сторону шведов и Мазепы, уничтожил Петр, приказавший сровнять крепость с землей, засыпать подземные переходы и казнить 156 из трех сотен взятых в плен обитателей, а около десятка повешенных пустить вниз по Днепру (по мнению некоторых нынешних украинских историков, это «злое дело» свершилось после взятия Батурина, но что взять с убогих?).
При этом трудно сказать, что царь был неправ. Военные мятежи в военное время нигде и никогда не кончаются банкетами, особенно если власть крепка, и Петр доказал это еще стрелецкими казнями. Сечевики же, помимо прочего, еще и позволили себе после первого, неудачного штурма их укреплений «срамно и тирански» убить на стенах несколько десятков пленных солдатиков. Вот как раз убийцы и отправились по реке на плотах, и именно уличенные в хоть какой-то — пусть минимальной — причастности к зверству были казнены на месте. Прочие, в цепях и колодках, закованные в цепи, побрели под конвоем в ставку царя.
Что до «лыцарей», во главе с атаманом Гордиенко воевавших вне Сечи, то они после Полтавы и провального похода на Правобережье под бунчуком Орлика в 1711 году долго мыкались, пока наконец не осели в урочище Алешки, под «крышей» крымского хана. Было им там так плохо, что они вскоре запросились в Россию. Петр, однако, отказал. Отказала и Екатерина I. Лишь в 1728 году, после изгнания казаками старого кошевого Гордиенко, русское правительство снизошло до переговоров, и в 1734-м, уже при Анне Иоанновне, эмигранты вернулись, получив разрешение основать новую Сечь на острове Чертомлык.
Нельзя оживлять мертвецов. Новая Сечь была зомби. Смешной и жуткой пародией на себя бывшую. «Лыцари» по-прежнему были храбры и совсем не боялись смерти, но лишь потому, что жизнь — хоть своя, хоть чужая — не казалась им какой-либо ценностью. Итак, храбрость была. И все. Никакой — пусть и весьма своеобразной — «военной демократии». Никакого аскетизма. Никакого социального мира. Всем заправляли «старые» («знатные») казаки, вернувшиеся из крымских владений. По сути, те же «зимовые», что и 150 лет назад, но при российских воинских чинах.
Судя по описям пожитков «стариков», разграбленных во время нередких бунтов на Сечи, самый «незаможный» из пострадавших, не занимавший никакой должности, имел в доме, помимо всякого имущества, 2500 рублей серебром и 75 червонцев — сумма, вдвое превышающая стоимость неплохого российского имения. О состояниях более зажиточных сечевиков можно только догадываться, тем более что капиталы, в отличие от времен прежних, пополнялись в основном не военной добычей, сколько доходами с «паланок», разбросанных по всей «ничейной» степи латифундий, обслуживаемых «голотой» — беглецами с Левобережья, не имеющими права носить оружие и участвовать в набегах. И только этим, ничем более, отличавшимися от «серомы» — многотысячной толпы оборванцев, обитающих на самой Сечи и имевших формальный статус «казаков», уже не дающий права избирать и быть избранным (эта привилегия была закреплена за узким кругом «знатных»), но позволяющий, не работая, жить за счет подачек от «старых». Подачки были не слишком велики, но на пропой хватало, а если хватать переставало, «сирома» бунтовала (в 1749-м и 1768-м случались серьезные бунты на самой Сечи, эксцессы же в «паланках» учету не поддаются). «Знатные», правда, неуклонно давили мятежи при помощи российских войск, но пытались снять социальный стресс и подручными средствами, закрывая глаза на самодеятельность рядового состава. Так что ватаги «сиромы», действуя на свой страх и риск, не только без одобрения свыше, но частенько и вопреки прямому запрету творили беспредел на территории от Днепра до Днестра, дотла грабя соседние территории. Отдуваться же приходилось российским властям, и еще хорошо, если только на уровне дипломатии (именно налет «бесхозных» запорожцев на турецкую Балту спровоцировал Русско-турецкую войну 1768–1774 годов).
Резвились ватаги и на Правобережье, всячески поддерживая — более того, организуя и направляя — гайдамаков в смысле пограбить панские имения. Что, естественно, ломало и так хрупкую стабильность пророссийского режима в Польше. Да и от вмешательства в Пугачевщину «старые» удержали «серому» едва ли не с боями.
В общем, поздняя Сечь была по сути воровской малиной, разросшейся до трудно вообразимых размеров. Те же воры в законе, слегка «подогревающие» подвориков, те же «мужики» на работах, те же внутренние терки вместо общих толковищ, та же, наконец, буза в случае непоняток.
Ничего странного, что ценность их как военной силы неуклонно стремилась к нулю. Если в 1737–1739 годах прощенные «олешковцы» еще как-то проявили себя, то по ходу войны 1768–1774 годов стало ясно, что отдачи от них почти нет. Уровень военной подготовки «серомы» позволял ей более или менее на равных противостоять разве что татарам, но те, по крайней мере, были непьющими и знали, что такое дисциплина. Упал и уровень командования; в отличие от эпохи естественного отбора, когда за бесталанность войско смещало вожаков, теперь у руля стояли «неприкасаемые». На что-то путное годились только «старые», но их претензии и амбиции явно превышали приносимую пользу.
И самое главное: признание по Кючук-Кайнарджийскому миру 1774 года независимости Крымского ханства, автоматически означавшее установление над ним протектората России, лишало существование Запорожья хоть какого-то смысла, делая его не только ненужным, но и опасным. В связи с чем в начале июня 1775 года 25-тысячный корпус во главе с генерал-поручиком Петром Текели, сербом по происхождению, осадил Запорожскую Сечь. Все произошло быстро и без крови: сечевая старшина драться не хотела, пыл буянов охладил вид батарей, выставленных напротив ворот, и 5 июня 1775 года Сечь сдалась без боя, а 14 августа последовал манифест Екатерины II о ликвидации ее «с уничтожением самого имени запорожских казаков».
Но — именно запорожских. Как сословия. Индивидуально же сечевикам (кроме «со своих мест беглых», которым предстояло вернуться туда, откуда пришли), согласно официальному разъяснению, предоставлялось время на то, чтобы в индивидуальном порядке определиться: записаться в крестьяне, мещане или в полки пикинеров (типа казачьих, но входящие в состав регулярных войск). С выбором никто не торопил. Более того, уже в 1787 году всех желающих экс-запорожцев (не желавшие или опасавшиеся возвращения «туда, откуда пришли» успели к тому времени сбежать) записали в Войско верных казаков (позже — Черноморское, а еще позже Кубанское казачьи войска), предоставив им возможность в привычном статусе нести привычную службу на новых рубежах Империи.
Оранжевые мифологи, правда, изредка оценивают это как очередное проявление «антиукраинства»: дескать, ежели так, то почему же параллельно не было ликвидировано или перемещено на новые территории и Войско Донское, также оказавшееся в глубоком тылу? Отвечаю: а потому, что крымская опасность была снята и пустынные земли южнее Сечи (Таврия и Новороссия) уже заселялись вовсю. «Тыл» же Дона располагался впритык к кочевьям еще не совсем цивилизованных калмыков, «частным образом» воевавших с совсем еще нецивилизованными казахами за пастбища, лежащие между Уралом и Волгой. А также и к землям, населенным весьма активными и еще не замиренными (именно этим займутся черноморцы) адыгами. И, наконец, Войско Донское, в целом завершив к концу XVIII века процесс интеграции в Империю, в отличие от Запорожья, не представляло опасности для стабильности государства, которое не имело ни времени, ни необходимости тратить еще столько же времени на окультуривание Сечи.
Между прочим, тот факт, что командовал операцией именно Петр Текели, помогает понять очень многое.
Дело в том, что богатейшие земли будущей Новороссии, формально входившие в сферу влияния Крыма, а следовательно, и Турции, в XVIII веке были фактически ничейной землей. Обустраивать в тех местах, а тем паче возделывать поля, всерьез считалось, и не без веских оснований, слишком большим риском. Этот «Великий Луг» запорожцы традиционно считали своим, но в эпоху Старой Сечи, вплоть до 1709 года, не уделяли ей особого внимания.
С основанием Сечи Новой все изменилось. О системе «паланок» я уже говорил, однако паланками дело не исчерпывалось. Хозяйственные «старшие» были неплохими, хотя и стихийными, экономистами. В отличие от дурных предшественников, они заботились о заселении запорожских степей хлеборобами, наряду с собственными латифундиями основывали «слободы», привлекая и приманивая туда население Гетманщины и даже юга России. Обосновывавшиеся в «слободах» земледельцы формально в структуру Войска не входили никак, а неформально считались «общими работниками» на «войсковой» земле, то есть были чем-то типа спартанских илотов, хотя и без криптий. С них собирали налоги как бы в войсковую казну (правда, небольшие), им на выпас отдавали табуны и отары, они же на правах издольщиков обрабатывали и участки, относящиеся к «паланкам». Слободы расширялись, разрастаясь в маленькие городки, где была уже не одна церковь, а две или даже три. Любопытно, что «лыцари», защитники веры, громившие евреев везде и всюду, на «своей» территории брали «нехристей» под защиту, опекали их и даже… поручали собирать со «слободских» сборы в войсковую казну.
В целом все запорожские владения («вольности») занимали огромную территорию (к 1775 году — 19 местечек, 45 сел и 1600 хуторов), а доходы «старших» — включая сбор пошлин с обозов, посредническую торговлю и шинкарство — позволяли им финансировать строительство десятков церквей и монастырей в Гетманщине. При этом, однако, никаких юридических прав на эти земли не было не только у «старших» (даже «паланки» формально являлись не собственностью, а «долгим володением»), но и у Войска, права и обязанности которого регулировались Разрешительной грамотой 1734 года, согласно которой «возвращенцы» имели право всего лишь селиться в облюбованном месте.
Тут и возникла коллизия. Рассматривая южные земли как важный источник пополнения государственного земельного фонда, а значит, и бюджета, и возможности расширения социальной базы, Петербург в 1751–1753 годах выдал разрешение на колонизацию земель, уже находящихся под контролем России, переселенцам из Сербии — т. н. «граничарам», имеющим, помимо немалого хозяйственного опыта, еще и военный. На просторах Великого Луга появились две новых провинции — Ново-Сербия и Славяно-Сербия (ополчение которой в 1775-м как раз и возглавлял Петр Текели). Переселенцы получили субсидии, землю налоговые льготы на 10–15 лет. С юридической точки зрения права их были совершенно безукоризненны, что они и попытались объяснить соседям, действия которых справедливо оценили как самозахват. Однако запорожские «старшие» полагали совершенно иначе. Как, впрочем, и «серома», получавшая дотации как раз за счет доходов с «войсковой» земли. На требование платить за пользование землей и провоз продукции сербы, естественно, ответили отказом. Стычки учащались, переходя иногда в кровавые столкновения, наподобие «индейских войн» следующего века, где «лыцари» играли роль чингачгуков, — с десятками убитых и сотнями раненых. Новоселы, понятно, жаловались в Петербург, Петербург, тоже понятно, негодовал в связи со срывом государственной программы. Тем более что в запорожские «слободы» уходило и немало поселенцев, привлеченных непосредственно российскими властями. И наконец, императрица в то время планировала построить в отбитых у турок областях новую столицу Империи — «Екатеринослав», а наличие в предполагаемом районе строительства «лыцарей» было сродни наличию малярийных комаров на невских болотах.
Была, правда, идея решить вопрос полюбовно, переведя «лыцарей» в ранг российского дворянства и наделив их имениями. Однако великий историк Герард Миллер, специально командированный для изучения ситуации на месте, в отчете убедительно доказал, что мысль эта утопична, поскольку Сечь является «политическим выродком», а запорожцы «собственным своим неистовым правлением» не способны вести нормальное хозяйство. Судьба Сечи была решена. Действия Петра Текели, жителя Ново-Сербии (!), стали фактически полицейской операцией, проведенной ОМОН’ом с целью обуздания рейдеров и возвращения земли законным владельцам. «Маски-шоу», только и всего. «Несербские» земли были взяты в казну, а после розданы немецким колонистам, приглашенным императрицей. Ясен пень, не остался в накладе и Потемкин.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.