Глава 5. Победа и поражение на Востоке

Глава 5. Победа и поражение на Востоке

В 1800 году Веллингтон писал: "Для военной операции время — это все". Следование этому бесспорному постулату выразилось в блестящей согласованности действий, которой он и обязан всеми своими победами, в том числе при Саламанке и Ватерлоо. Именно времени не хватало Шлиффену — времени на мобилизацию, времени, чтобы сконцентрировать силы, времени на их развертывание, времени, чтобы добраться до цели. Это видно хотя бы по проведенным им тщательным временным расчетам. Эти расчеты наглядно продемонстрировали как самому Шлиффену, так и его преемникам, что одержать победу над Францией можно только лишь за счет максимального ослабления сил на Востоке. Всем известные слабости России убедили Шлиффена и сменившего его Мольтке, что пройдет сорок дней, прежде чем царские армии смогут появиться на восточной границе Германии. Результаты проведенных в германском Генштабе военных игр подтверждали справедливость выводов Шлиффена и Мольтке в отношении победы над временным фактором.

Время — не единственное измерение, в котором протекает война. Пространство также является стратегически важным измерением. В прошлом оно сослужило хорошую службу России, особенно в 1812 году, когда Наполеон обрек свою Великую армию на долгий марш к Москве. Однако Шлиффен и офицеры Большого Генерального штаба в первом десятилетии двадцатого века убедили себя, что пространственный фактор на Востоке теперь на их стороне. Огромные расстояния на территории Российской империи, разделяющие населенные пункты, где резервисты должны проходить мобилизацию, и относительная редкость железнодорожных линий, соединяющих такие центры с границей, заставили военных аналитиков Германии и Австрии предположить, что сроки мобилизации, измеряемые у них в днях, в России должны растянуться на недели.

Казалось, что географическое пространство специально было организовано так, чтобы работать на Германию по ее сторону границы. Раздел территорий между тремя империями — Германией, Австрией и Россией в результате раздела Польши столетием раньше на первый взгляд создавал в случае войны преимущество для русских. Русская Польша с центром в Варшаве образовывала большой выступ между Карпатскими горами в сторону Австрии на юге и в сторону Восточной Пруссии на севере, создавая угрозу для немецкой Силезии, поскольку там не было никаких серьезных водных препятствий, таких, как Висла или Припятские болота, которые защищали сердце России от вторжения. Тем не менее "Польский балкон" был областью, создающей больше оперативного риска, чем наступательных возможностей, поскольку его фланги с обеих сторон были перекрыты труднопроходимой местностью. Карпаты за счет своей формы образовывали не просто защитную стену, но и имели цепь перевалов, служивших удобными воротами для вылазок, позволяющих отражать нападения захватчиков с северо-востока. В то же время равнинная территория Восточной Пруссии выставляла на пути наступающей армии целый лабиринт озер и лесов, затруднявший выполнение приказов и препятствовавший связи между наступающими подразделениями. Край Мазурских озер, родина задорной мазурки, представлял собой территорию, где располагались в основном небольшие населенные пункты, изолированные от мира и связанные с ним только грунтовыми дорогами, которые угрожали уменьшить темп продвижения армии до скорости улитки. Позади Мазурских озер, кроме того, располагалась цепь немецких крепостей, защищавших густонаселенные районы Восточной Пруссии, — Торн, Грауденц и Мариенбург на берегу Вислы. Линию продолжали австрийские карпатские крепости Краков, Перемышль и Лемберг (Львов). Русское Главное командование долго не могло осознать неоднозначность стратегического значения Польского выступа, где смелое наступление, угрожающее Берлину, также могло обернуться катастрофой и для самих нападающих, если бы противник, скоординировав движение, попытался отрезать их от тыла. Перекрыв железнодорожные линии и подъездные дороги к театру военных действий и истощив тем самым их армию, неприятель получал возможность начать контрнаступление. Ради осторожности были разработаны две западные стратегии. "План G" подразумевал наличие крупных частей в резерве, а "план А" — выдвижение их вперед.

Под давлением французского командования, хотя и без особого желания использовать все свои силы и возможности в совместных с западными союзниками действиях против общего неприятеля — Германии, — русское Главное командование в 1914 году остановило свои выбор на "плане А". Две пятых армии мирного времени в любом случае группировались в районе крупного военного центра — Варшавы. Отсюда должно было начаться развертывание сил против Восточной Пруссии и Карпат. При усилении армии резервами, набранными за счет внутренней мобилизации, необходимая численность могла быть легко достигнута. И расчеты, и просто здравый смысл подсказывали, что основная масса российских западных формирований должна двинуться на юг, к Карпатам, в Австро-Венгрию, которая, в отличие от Германии, могла рассчитывать на ведение войны только на один фронт — сербскую армию, появившуюся на сцене в начале войны, никто в расчет не принимал, — и там развертывать свои основные силы. Но, по расчетам русского Штаба, позиции Германии на востоке были довольно слабыми, и царскому командованию не составляло труда найти достаточные силы, чтобы начать наступление на восточно-прусской границе. Это наступление, оставив австрийцев в стороне, гарантировало бы Берлину кризис на заднем дворе его собственного дома. Помимо всего прочего, земли к востоку от Эльбы были исторической родиной немецкого офицерского корпуса и оплотом всей германской землевладельческой аристократии. Поэтому атака через Мазурию на Кенигсберг и другие старинные крепости тевтонских рыцарей, от которых вела происхождение германская знать, должна была произвести не только материальный, но и психологический эффект, что вызвало бы у немецкого Главного командования сильное беспокойство.

Германия и в самом деле немного отложила великий поход на запад ("Aufsmarsch"), чтобы удержать сердце Пруссии. Согласно военному плану, только одна из восьми немецких армий была направлена на Восточный фронт — Восьмая армия под командованием генерала Макса фон Приттвица-унд-Гаффрона, пруссака из пруссаков, в составе 1-го, 17-го и 20-го корпусов, 1-го резервного корпуса и 1-й кавалерийской дивизии. Все они имели приписку в Пруссии, 1-й и 1-й резервный корпуса — в Кенигсберге, исконном гнезде тевтонских рыцарей, 17-й корпус — в Данциге, 20-й — в Алленштайне, 1-я кавалерийская дивизия — в Кенигсберге, Инстербурге и Дойч-Эйлау. К Восьмой армии были добавлены мобилизованные резервы — эрзац-дивизии и формирования ландвера, подняты резервисты до- и послепризывного возраста, — в результате чего численность армии возросла почти на целый корпус. Можно было быть уверенным, что солдаты, многие из которых были завербованы или призваны в тех районах, которым непосредственно угрожало вторжение, будут упорно стоять против врага, защищая свою родину.

Тем не менее противник численно превосходил их. Русское Главное командование выделило для восточно-прусских операций Первую и Вторую армии Северо-Западного фронта. Вместе против четырех корпусов Приттвица они выставили девять своих и семь кавалерийских дивизий, включая две Императорской гвардии, против его одной. Кроме того, и Ренненкампф, командовавший Первой армией, и Самсонов, командовавший Второй, были ветеранами русско-японской войны, в которой каждый из них командовал дивизией, тогда как Приттвиц еще вовсе не имел опыта военных действий. Их формирования были очень крупными, дивизии состояли из шестнадцати батальонов вместо двенадцати, также весьма многочисленных, — хотя, по общему признанию, зачастую почти неподготовленных и поэтому неспособных нанести серьезный урон противнику. Хотя их артиллерия была слабее немецкой, особенно тяжелой, нельзя сказать, что она значительно хуже обеспечивалась боеприпасами. Вообще, как стало ясно позже, все армии серьезно недооценили расход снарядов, которого требовали современные баталии. Расчет делался исходя из 700 снарядов на орудие. Русские в этом отношении оказались в ненамного худшем положении, чем французы во время битвы на Марне. Кроме того, русская военная промышленность весьма оперативно и успешно откликалась на требования действующей армии. Тем не менее боеспособность российских войск ограничивалась их серьезными недостатками. Кавалерия, несравненно более многочисленная, чем в любой другой армии, создавала проблемы с доставкой необходимого количества корма. Эти проблемы непосильным бременем ложились на транспортное обеспечение, сильно уступавшее немецкому и вообще не соответствовавшее численности армии; так, было необходимо 40 поездов только чтобы доставить на фронт 4 тысячи человек из кавалерийских дивизий и 16 тысяч пехотинцев.

Кадры также были слабым местом. Русские полковые офицеры распределялись назначением сверху и зачастую были плохо обучены. Любой молодой офицер, стремления которого подкреплялись возможностью его родителей оплатить обучение, старался поступить в Академию Генерального штаба и вскоре утрачивал представление об обязанностях армейского офицера, что существенно снижало эффективность его штабной работы. В эпизоде романа "Война и мир", посвященном Бородинской битве, Толстой тонко подметил, что русский офицерский корпус включал два класса, которые едва знали друг друга. С одной стороны существовала огромная масса ротных командиров, а с другой были командиры батальонов и более старшие офицеры, набиравшиеся из ограниченного круга лиц аристократического происхождения, принадлежавших к верхушке общества. Смелость, преданность и послушание солдата-крестьянина обычно компенсировали ошибки и упущения его начальников. Однако, столкнувшись с армиями стран, в которых с неграмотностью было покончено, в то время как в России до этого было еще далеки, русские пехотинцы оказывались во все более невыгодном положении. Их быстро деморализовывали поражения, особенно нанесенные превосходящими силами артиллерии, и они сдавались легко и без стыда, массово, особенно если чувствовали себя покинутыми или обманутыми. Их "Святая Троица" — Вера, Царь и Отечество — все еще могла вызвать бездумную храбрость; но поражения, как и пьянство, быстро уничтожали преданность полковым знаменам и образам.

Но это все еще были великолепные полки; в середине августа они пешим и конным строем шли на завоевание Восточной Пруссии — Владимирский, Суздальский, Угличский и Казанский полки 16-й пехотной дивизии, Литовский, Волынский и Гренадерский полки 3-й гвардейской дивизии, гвардейские уланы и гусары, черноморские казаки — с полковыми певцами во главе колонны и полковой кухней, катящейся позади. Война вызывала щемящую тоску, многие не понимали, зачем они маршируют на запад, но полк был той же деревней, офицер — тем же помещиком, и пока еще соблюдалось время трапезы и воскресные службы, с шансом получить водки и свидания в деревнях, которые они проходили. Солженицынский "Август 1914-го" захватывает незабываемым настроением русской "мобилизации": "Воля, направлявшая царских солдат под орудийный огонь".

Они могли чувствовать себя уверенно. Огромный перевес сил со стороны русской армии — девяносто восемь мобилизованных пехотных и тридцать семь кавалерийских дивизий — гарантировали Ставке, высшему военному руководству, подавляющее превосходство над немецкой Восьмой армией, даже с учетом того, что на юге в борьбу вступили еще сорок австро-венгерских дивизий. Возможно, первоначально Ставка предполагала двигать армии Рененкампфа и Самсонова вместе, не допуская разрыва между ними. Крылья их армий, выстроенные соответственно в западном направлении к Кенигсбергу и в северном к Грауденца, должны были, при соответствующей организации действий, ловко обойти эти две крепости и замкнуть клещи вокруг Восьмой армии — тем самым либо уничтожив ее, либо отбросив далеко назад. Таким образом, открывался свободный путь для дальнейшего вторжения русской армии в Западную Пруссию и Силезию.

География стала первым фактором, нарушившим плавность проведения этой операции, Но гораздо менее простительны робость и некомпетентность, помешавшие провести ее в нужный срок. Короче говоря, русские повторили ошибку, которую так часто совершают армии, успокоенные неоспоримым преимуществом в численности. Эту ошибку сделали спартанцы при Левктрах, Дарий при Гавгамелах, Хукер при Ченслорсвилле, позволив своему более слабому неприятелю сконцентрировать свои силы сначала против одной части армии, затем против другой, и таким образом разбить обе. Более объяснимым было использование немцами географических особенностей местности для успешного продвижения своих частей на востоке Восточной Пруссии местность вроде бы обещала для русских войск сравнительно беспрепятственное наступление. Но южнее находится цепь озер, питающих реку Ангерапп, которая являлась серьезным препятствием для продвижения армии. Через эти места существуют сквозные пути, в том числе через Летцен, но в 1914 году.

^{Восточный фронт 1914–1918 гг.}

этом месте стояли германские укрепления. В результате на внутренних, обращенных друг к другу, флангах Первой и Второй армий встал водный барьер, протянувшийся почти на 80 километров с севера на юг. Это привело к утрате связи между армиями и к несогласованности действий. В стратегическом отношении в создавшейся ситуации проще всего было бы перегруппировать позиции войск в районе Ангераппа на север и юг, хотя бы для их фронтального усиления. Именно такое распоряжение было отдано генералом Жилинским, командующим Северо-Западным фронтом, Ренненкампфу и Самсонову.

Командующий фронтом был осведомлен о том, какие возможности предоставляло немцам такое разделение русских армий и, соответственно, соблюдал осторожность, чтобы предусмотреть защиту флангов обеих группировок двух его армий. Однако принятые меры только увеличили потенциальную опасность ситуации, поскольку усилили фланг Ренненкампфа на Балтийском побережье, который и без того не подвергался никакому риску. Самсонов отправил часть войск для прикрытия левого фланга на варшавском направлении, где ему тоже пока ничего не угрожало, пока действовало распоряжение одному из корпусов Второй армии стоять неподвижно в промежутке, отделяющем ее от Первой. В результате обе армии оказались слишком ослаблены, чтобы выполнить свою основную задачу. Имея первоначальное развертывание с преимуществом в девятнадцать дивизий против девяти, Ренненкампф и Самсонов на самом деле атаковали только с шестнадцатью дивизиями.

Но гораздо хуже было то, что обе армии прибыли на свои исходные позиции с разницей в пять дней. Первая армия пересекла восточную границу Пруссии 15 августа — очень похвальное достижение, учитывая, что французы и немцы к этому моменту все еще не завершили концентрацию сил на западе. Но Вторая армия смогла сделать это только после 20 августа. Их разделяло пространство в 80 километров пересеченных озерами земель, то есть три дня марша, которое не позволяло одной из армий быстро прийти к другой на помощь в случае трудностей — пока еще неведомых ни Ренненкампфу, ни Самсонову.

Превосходство немцев над русскими в сборе разведданных решило исход дела. Хотя русские знали, что численно превосходят немцев, их средства обнаружения вражеских позиций были несовершенны. Русская кавалерия, несмотря на свою многочисленность, не стремилась глубоко проникать во вражеские позиции, предпочитая, встретив сопротивление, спешиваться и образовывать линию огня. Несмотря на то, что русская авиация имела в своем составе 244 самолета и была второй по величине в Европе, воздушная разведка русских так и не смогла проследить перемещения немецких войск. Напротив, 2-й авиационный батальон немецкой армии и два дирижабля, базировавшиеся в Позене[10] и Кенигсберге, начали сообщать как о численности, так и о перемещении колонн русской армии еще 9 августа — за неделю до того, как русские войска пересекли германскую границу. Авиация и дирижабли продолжали обеспечивать поступление германскому командованию свежей информации о противнике на протяжении всей кампании.

Это были предварительные сведения, но они сыграли решающую роль. Располагая информацией о том, что Ренненкампф опережал Самсонова на несколько дней (причем этот интервал должен был увеличиваться по мере того, как Самсонов, пробиваясь через сельскую глушь и множество небольших притоков, питающих Вислу, отставал от намеченных сроков), Приттвиц смог без особых опасений решиться на развертывание большей части своей Восьмой армии к северу от Мазурских озер. Когда русские начали свое наступление 17 августа с пробной атаки в районе Шталлупенена, они были отброшены назад. Когда тремя днями позже в Гумбиннене появились их основные силы в полном составе, 1-й корпус Восьмой армии под прикрытием темноты начал атаку. Его командир фон Франсуа, один из многих германских офицеров гугенотского происхождения, был агрессивен и энергичен не только на вид, и этот настрой передавался и его войскам.

1-й, 3-й и 4-й гренадерские и 33-й стрелковый принадлежали к числу наиболее знаменитых прусских полков, При первой же возможности они свирепо атаковали русские войска. Однако накануне русские успели вырыть траншеи и укрепить деревенские дома и прочие постройки. По мере того как немцы пробивались вперед, их потери росли. Артиллерия, которая традиционно была наиболее подготовленной частью царской армии, заняла выгодные позиции и, ведя огонь с близкого расстояния, устроила настоящую бойню. Вдобавок германские батареи 2-й дивизии по ошибке весьма эффективно обстреляли собственную пехоту. Многие части искали спасения в поспешном отступлении, и хотя в конечном счете немцы сумели оправиться и вновь собраться вместе, они были слишком потрясены, чтобы вернуться на линию огня. В середине дня 1-й корпус сделал привал. Рядом с ним встал 17-й корпус под командованием знаменитого лейб-гвардейского гусара фон Маккензена, который, ободренный ранее поступившими сообщениями об успехах немецкой армии, атаковал русский фланг северо-восточнее. Проведи он перед этим рекогносцировку, он обнаружил бы, что на его фронте, как и перед корпусом фон Франсуа, русские успели окопаться. С занятых рубежей они буквально поливали огнем наступающую немецкую пехоту. Под обстрелом вражеской и своей собственной артиллерии германские части нарушили строй и бежали. К вечеру ситуация на передовой 17-го корпуса была даже хуже, чем у 1-го корпуса. Сражение под Гумбинненом грозило из тактического поражения превратиться в стратегическую катастрофу. Справа от 17-го корпуса 1-й резервный под командованием фон Белова контратаковал, чтобы защитить фланг Маккензена от наступающих русских войск. Но даже известие об этом успехе не смогло остановить паники, начавшейся в штабе Восьмой армии. Приттвиц склонялся к убеждению, что вся армия должна оставить Восточную Пруссию и отступить за Вислу.

В OHL Мольтке был напуган донесениями из Восьмой армии. Эта неожиданная проблема ставила под сомнение саму возможность отложить разрешение кризиса на востоке, дока на западе не будет одержана решающая победа. Прошли только двадцать из сорока роковых дней, а "План Шлиффена" уже грозил развалиться прямо на глазах OHL. Сверх того, явно бедственное положение в Восточной Пруссии вызывало беспокойство иного характера. Именно там находились небольшие имения, из которых вел свое происхождение почти весь внутренний армейский круг. Потеря Приттвицем самообладания еще не угрожала безопасности страны в целом, но его отступление оставляло жен и детей офицеров и старых отставников на малость неприятеля. Штабным офицерам Притгвица, Хоффману и фон Вальдерзе, отчасти удалось поддерживать своего командира во время событий 21 августа. Тем не менее Приттвиц потерял доверие Мольтке. Поначалу Мольтке решил, что в первую очередь на восток должен быть немедленно послан новый руководитель операции, дабы взять на себя решение возникшей проблемы. Он выбрал Людендорфа, которому уже дважды столь блестяще удавалось разрешить кризис в Бельгии. Затем Мольтке решил избавиться от Приттвица, расценив его намерение отступать за Вислу, даже если бы впоследствии оно было пересмотрено, как проявление безволия. На его место он назначил Пауля фон Бенкендорф-унд-Гинденбурга, отставного офицера, который отличался не столько блестящим умом, сколько твердым характером. Гинденбург утверждал, что среди его предков были рыцари Тевтонского ордена, которые во время северных крестовых походов освободили Восточную Пруссию от язычников. Будучи лейтенантом в 3-й Гвардейской пехотной дивизии, Гинденбург был ранен при Кениггреце в 1866 году и сражался в франко-прусской войне, служил в Генеральном штабе и, наконец, командовал корпусом. Он оставил армейскую службу в 1911 году в возрасте шестидесяти четырех лет, он вновь получил назначение, когда началась война. Он так долго был в стороне от военных дел, что, когда ему пришел вызов от Мольтке, явился для рапорта в старой синей униформе, а не в новой мышино-серой. Они с Людендорфом, совершенно непохожие друг на друга, один — достопочтенный провинциал, другой — буржуазный технократ, должны были с самого начала объединиться, составив то, что сам Гинденбург называл "счастливым браком". Их качества — огромный авторитет Гинденбурга и безжалостный интеллект Людендорфа — прекрасно дополняли друг друга, делая эту пару одним из наиболее эффективных военных партнерств в истории.

Как бы то ни было, Гинденбург ожидал проявления инициативы от Людендорфа, когда 23 августа они прибыли в расположение Восьмой армии. Днем раньше штаб переместился из Мариенбурга, старинной цитадели тевтонских рыцарей, в Растенбург — будущее "Волчье логово" Гитлера. 24 августа два генерала выехали на совещание с Шольцем, командиром 20-го корпуса, стоявшего напротив Второй армии Самсонова, которая после длинного флангового перехода приблизилась вплотную, но еще не вступила в сражение. Шольц нервничал, ожидая наступления и сомневаясь в способности своих войск выдержать его. Он хотел отступить. Людендорф был непреклонен, считая, что он должен удержать свой участок. Помощь ему могла быть оказана, но только если он не отступал. Он должен был стоять и сражаться.

Помощь первым предложил не Гинденбург или Людендорф, а смещенный Приттвиц, который, оправившись от шока после Гумбиннена, понял, что Франсуа, несмотря на потерю 8 тысяч убитыми и ранеными, остановил Ренненкампфа и таким образом высвободил силы, которые можно было использовать в другом месте. Давний опыт военных игр, проводимых Шлиффеном, научил поколение офицеров, к которому принадлежал и Приттвиц, что правильная стратегия защиты восточно-прусской границы заключается в том, чтобы разбить одну из русских армий с одной стороны озер, а затем использовать железнодорожные линии, идущие с севера на юг, для переброски войск на другую сторону озер и повторить тот же маневр. Пользуясь мудрым советом своего начальника штаба, Макса Хоффмана, он решил, что Ренненкампфа можно считать разбитым или по крайней мере остановленным, и еще до прибытия Гинденбурга начал переброску 1-го и 17-го корпусов на юг — навстречу армии Самсонова. Это означало, что Людендорфу не требовалось разрабатывать новый план — хотя он уже пришел к тем же выводам, что в Приттвиц, — а нужно было просто привести в исполнение уже начатый. Ренненкампф понял совершенно правильно, что немцы отвели войска с пути его продвижения, но сделал из этого вывод, что Франсуа и Макензена отозвали в крепость Кенигсберг, на Балтийское побережье. О том, что они отступили в спешке, загрузив войска в железнодорожные вагоны, и оставили в качестве прикрытия только кавалерию и местное ополчение, чтобы удержать прежние позиции Франсуа, он не догадывался. Он был уверен, что теперь ему неизбежно предстоит длительная осада Кенигсберга, для которой понадобится увеличить численность пехоты и усилить тяжелую артиллерию. Для того чтобы собрать такие силы, требовалось время. Что касается неотложных действий, то он и Жилинский в штабе Северо-Западного франта пришли к заключению, что ситуацию разрешит Самсонов, сейчас пробивавшийся южнее озер, чтобы отрезать немцам путь отступления через низовья Вислы. Чтобы гарантировать успешное выполнение окружения, ему было приказано отвести левое крыло еще дальше от Ренненкампфа, чья кавалерия тем временем медленно продвигалась вперед, передавая по радио сообщения для планируемой осады Кенигсберга.

Ненадежность русского радио стала одной из легенд Танненбергской кампании, как позже был назван этот ряд сражений. Одной из наиболее шокирующих выглядит история о радиостанциях штабов Ренненкампфа и Самсонова, в открытую передававших подробные сообщения о передвижении и дальнейших намерениях обеих армий; эти сообщения перехватывались и использовались противником со смертоносным эффектом. В реальности все было не так просто и в то же время более банально. Русские часто передавали свои сигналы en clair[11] но ту же ошибку совершали и немцы. Проблемы русских были вызваны не обломовской ленью, а трудностями при распределении кодовых книг, а в германской армии — попросту нехваткой времени. Германские операторы в спешке часто передавали некодированные сообщения, полагаясь на то, что они будут пропущены русскими радистами, поскольку знали, что их собственные радисты пропускали так много русских сообщений. Ни приборы, ни операторы не могли избежать того, чтобы прочесывать пустой воздух, кроме того, сказывалась нехватка переводчиков. Так что в конце августа 1914 года эфир Восточной Пруссии трещал сообщениями, из которых никто из противников не мог извлечь пользы.

Однако утром 25 августа Гивденбургу повезло. Перед самым его отъездом из штаба Восьмой армии пришла расшифровка полного текста приказа русской Первой армии, касающегося предстоящей осады Кенигсберга, из которого явствовало, что 26 августа она должна остановиться на некотором расстоянии от города, достаточно близко к любой позиции, с которой она могла бы прийти на помощь Второй армии в сражении, которое он, Гинденбург, собирался начать. Обрадованный такой неожиданной удачей, он встретил фон Франсуа, чей корпус только что начал выходить на позиции напротив фланга Самсонова, в уверенном настроении. На них работали и расстояние, разделяющее две русские армии, и время: Ренненкампф сам же навязал себе задержку начала наступления. А ведь именно это наступление позволило бы Первой армии занять удачные позиции за зоной озер, откуда она могла бы двинуться на юг, на помощь Самсонову.

Тем временем Франсуа, чья упорная агрессивность порой принимала форму своенравного отказа от совместных действий с кем бы то ни было, вмешался в плавное течение плана, согласно которому его 1-й корпус, а затем 17-й и 20-й, должны были последовательно вступить в бой с флангом Самсонова. Заявив, что дожидается прибытия эшелона с артиллерией, он не спешил атаковать ни 25 августа, ни на следующий день. Людендорф прибыл с целью оживить наступление. Не встретив сопротивления на переднем фланге, Самсонов двинул свой центр вперед, надеясь таким образом прижать германские войска к Висле. При этом оба его фланга растягивались — как к Франсуа, который сейчас был с юга от него, так и к Маккензену и Щольцу, чьи 17-й и 20-й корпуса приближались с севера. 27 августа Франсуа обнаружил просчет Самсонова и двинул вперед свои силы. Игнорируя опасность, угрожавшую тылу, Самсонов продолжал напирать. 28 августа его авангард яростно атаковал скопление германских войск, встретившихся на его пути, и пробился на открытую местность, за Вислу. Людендорф, охваченный нервным приступом, который так не вязался с его обычно бесстрастным видом, приказал Франсуа послать дивизию на помощь разбитым отрядам. Однако Франсуа вновь проявил свою любовь к несогласованности действий, и на этот раз весьма творчески. Проигнорировав приказ, он с максимально возможной быстротой двинул все батальоны на восток. Это были слишком малые силы по сравнению с армией Самсонова, перемещавшейся разными путями на запад. Утром 29 августа авангард его пехоты достиг Вилленберга, в непосредственной близости от русской территории, и встретился с германскими войсками, которые прошли другим путем. Это была часть 17-го корпуса Маккензена, ветераны сражений на юге Мазурских озер, атаковавшие в течение всего предыдущего дня в южном направлении. Когда 151-я Эрмландская пехотная дивизия 1-го корпуса и 5-я гусарская дивизия 17-го корпуса под командованием Блюхера соединились, клеши сомкнулись. Самсонов был окружен. "Котел", более характерен для кампаний Второй Мировой войны, особенно на востоке. В 1941 году немецкая армия неоднократно окружала русских сотнями тысяч. Но во время Первой Мировой войны окружение почти никогда не обеспечивало победы. Это было одной из причин, которая делала Танненберг (так Гинденбург решил назвать это сражение в честь битвы, которая состоялась на этом месте в 1410 году и была проиграна тевтонскими рыцарями славянам) уникальным случаем. По подсчетам германской стороны, в плен было захвачено 92 тысячи Русских солдат, а потери русских убитыми и ранеными составили 50 тысяч. Величина этих потерь, которые впоследствии на Западе существенно преувеличили, не представляла собой ничего примечательного по меркам все еще продолжающейся кампании. Общее число пленных соответствовало показателю любого аналогичного эпизода войны. Танненберг стал для Германии одной из самых выдающихся побед в этом конфликте. Причина заключалась не только в том, что было спасено от вторжения неприятеля сердце Пруссии. Германские пропагандисты все более охотно предпочитали изображать противников этакими "варварами". Это было несправедливо хотя бы потому, что в числе русских командиров было немало балтийских немцев, причем имеющих родственные связи в Восточной Пруссии. Кроме того, русские офицеры поддерживали среди своих солдат весьма высокий уровень дисциплины и соблюдения моральных норм. Однако Танненберг предотвратил угрозу более глубокого вторжения в промышленные районы Силезии и захвата Берлина. Это было избавление, и именно как избавление праздновалась эта победа. После войны знамена всех полков, участвовавших в этой битве, были вывешены в монументальном Танненбергском мемориале. В этом сооружении, стилизованном под Стоунхендж, был с президентскими почестями похоронен Гинденбург, В 1945 году, когда советская армия неудержимо двигалась по территории Восточной Пруссии, тело его было выкопано, а памятник взорван. Знамена полков, сражавшихся при Танненберге, теперь вывешены в Гамбургской кадетской школе, а тело Гинденбурга обрело покой в замке Гогенцоллернов, где погребены члены императорской фамилии.

Военное значение Танненберга было значительно больше его символического значения. Возобновилось временное течение военного плана Германии. До этого сражения стояла задача удерживать фронт на востоке столько, сколько можно, пока на западе ожидалась победа. После Танненберга была снята угроза катастрофы на востоке, хотя сроки победы на западе пока продолжали оттягиваться неделю за неделей. Танненбергская битва временно подорвала силы русских. Самсонов был сражен сознанием разразившейся катастрофы. Ему самому чудом удалось избежать гибели и вырваться из окружения. Он не мог этого пережить. Много раз он с отчаянием говорил своим офицерам: "Император доверял мне. Как я теперь покажусь ему на глаза?" Улучив момент, когда его ненадолго оставили одного, Самсонов застрелился. Позже его тело было перезахоронено в семейном склепе. Это был более легкий конец, чем тот, что встретили множество его солдат, умиравших безвестно в подлеске прусских лесов, оставленные в последний час, неопознанные после смерти. Их останки лежат там по сей день, и известие об их гибели было передано их семействам только по истечении срока, после которого пропавший без вести считается погибшим. Танненберг стал началом долгой агонии царской армии, которая завершилась крахом 1917 года.

Тем не менее, при всей некомпетентности русского командования и неадекватности средств, которые применялись им в боевых действиях, русская армия сохранила способность к быстрому восстановлению сил и неоднократно доказала это в кампаниях 1915 и 1916 годов. Но события 1914 года потребовали проявить это качество немедленно. Несмотря на крах Самсонова, Ренненкампф отказывался считать Танненберг поражением. Когда Гинденбург обрушился на него всей численностью Восьмой армии, вдобавок усиленной с запада 9-м и Гвардейским резервным корпусами, он блестяще организовал маневр своих войск. На этот раз численный перевес был на стороне немцев, несмотря на то что с тыла подошла Десятая армия. Первая армия, цель Гинденбурга, включала всего девять дивизий против его восемнадцати. Однако в сражении, впоследствии названном битвой у Мазурских озер и начавшемся 7 сентября — в тот же день, что и битва на Марне, — все усилия Гинденбурга по организации окружения оказались бесполезны. Франсуа, командовавшему первым этапом, удалось отрезать несколько русских частей, находившихся в Летцене, в самом сердце озерного края. После этого Ренненкампф начал отступление с боем, через озера и выше, перебрасывая силы с Фланга на фланг, туда, где возникала необходимость в подкреплении. 13 сентября Ренненкампф со всей армией пересек российскую границу, преследуемый немцами. Пауза в боевых действиях до 25 сентября дала ему время и место, чтобы совместно с Десятой армией организовать контратаку. Он обрушился на немецкие войска, выбив их с занятых позиций. Таким образом была отвоевана значительная часть потерянной территории. Русские войска вновь оказались на рубежах, достигнутых в течение августовского вторжения и в сражении на Ангераппе.

Галиция и Сербия

Однако контрнаступление у Мазурских озер было скорее тактическим, нежели стратегическим успехом, учитывая, что в этой операции участвовала только часть сил России. Большинство их было развернуто через южную часть Польского выступа, где они оказались лицом к лицу с австрийцами, чья основная линия обороны проходила вдоль Карпатских гор, через которые пролегали стратегически важные проходы на венгерские равнины, к Дунаю и далее к самому сердцу Австрии. Это был огромный фронт протяженностью 500 километров, от точки, где заканчивалась русско-австрийская граница и начиналась территория нейтральной Румынии, и до Кракова, в Австрийской Польше. По всей линии фронта были возведены мощные укрепления, а фортификационные сооружения в Лемберге (Львове) и Перемышле недавно подверглись модернизации. Согласно русскому военному плану, в этом секторе на время мобилизации предполагалось сосредоточение четырех армий — Третьей, Четвертой, Пятой и Восьмой, — которые и образовывали Юго-Западный фронт под командованием генерала Николая Иванова. Сразу по окончании развертывания они должны были перейти в наступление. Австрийцы также предполагали атаковать сразу же по завершении мобилизации. Но при выборе приоритетного направления между галицийским и сербским фронтами возникла неразбериха, и поэтому австрийцы действовали медленнее, чем следовало, чтобы сконцентрировать свои силы против России, в то время как русская армия, вопреки оценкам немецкого и австрийского штабов, проявила куда большую быстроту. Противник не принял в расчет того факта, что две пятых численности российской армии мирного времени размещались сейчас в районе Польского выступа, и возможности того, что Ставка начнет продвижение войск в Польше до завершения обшей мобилизации. Это различие в позиции оказалось решающим. Офицеры тевтонского главного командования, которые последний раз принимали участие в боевых действиях более сорока лет назад, не могли представить себе начала крупномасштабной операции прежде, чем были обговорены все подробности военных планов. Русские военные несколько менее увлекались планированием. Благодаря опыту недавней русско-японской войны и предшествующих ей десятилетий сражений на границе со Средней Азией, они были в большей степени готовы импровизировать. В результате к концу августа на Австрийском фронте находилось пятьдесят три пехотные и восемнадцать кавалерийских русских дивизий, тогда как австрийцы могли противопоставить им только тридцать семь пехотных и десять кавалерийских дивизий. Вдобавок русские формирования сами по себе были крупнее австрийских. В то время Россия испытывала сильное давление со стороны французских союзников по вопросу организации операций, которые должны были отвлечь германские силы с Западного фронта на восток. Но еще большим было давление на Австрию в связи с необходимостью оказывать поддержку численно превосходящей германской Восьмой армии в Восточной Пруссии.

Основной эмоциональной, а не рациональной целью Австрии в этой войне, тем не менее, оставалось наказание Сербии, поскольку именно причастность сербов к сараевскому убийству привело к июльскому кризису. Это заставляет усомниться в том, что Австрия развернула перед Карпатами все свои войска единственно для того, чтобы сразиться с русскими, защитниками сербов — своих младших братьев-славян. Конрад фон Хетцендорф, начальник Генерального штаба австрийцев, долго разрабатывал план, по которому Австрии предстояло воевать с Сербией, оставшейся в одиночестве. Эта ситуация получила название "Военное положение В". Однако в течение 1912–1913 года становилось все более вероятным, что сербский кризис неизбежно приведет к войне с Россией. Эта ситуация, обозначенная как "Военное положение R", требовала, чтобы Балканская армия была сокращена, и за счет нее усилены части, дислоцированные в Галиции. Генеральный штаб занимался развертыванием трех групп войск — "Эшелона А", который должен был быть направлен в Галицию на случай войны с Россией, "Балканской Группы", которой предстояло нападение на Сербию, и "Эшелона Б", сформированного для участия в одной из двух кампаний, в зависимости от того, насколько быстро в Россия пройдет мобилизация. Управление железной дорогой составляло расписание поездов в соответствии с этими планами.

В конечном итоге расчеты австрийского руководства оказались неверны. Конрад, испытывавший почти патологическую ненависть к сербам, утверждал еще в самом начале проведения мобилизации, что военные намерения России отнюдь не ясны, и поэтому из осторожности следует направить "Эшелон Б" на соединение с Балканской группой, что он и сделал. Когда стало ясно, что Россия планирует наступление в Галиции — на территории, для Австрии не просто стратегически важной, но важной для дальнейших отношений с Германией, Конрад заявил, что "Эшелон Б" необходимо направить на север. Однако эта группа как раз в это время двигалась на юг, и столь решительные изменения планов были бы весьма затруднительны. Поэтому 1 августа "Эшелону Б" в конце концов позволили продолжить маневр и принять участие в боевых действиях против Сербии — но после этого группа была все-таки переброшена на Галицийский фронт. В результате этой "демонстрации" австрийской военной мощи, сербские войска были отброшены с основного направления австрийского вторжения.

Реализация идеи "демонстрации силы" показала, сколь слабое представление имели австрийцы о военных качествах сербов. В Вене придерживались мнения о сербах как об отсталом полудиком народе. Причастность сербского офицерского корпуса к убийству королевской четы Обреновичей в 1903 году и надругательству над их телами, как и многочисленные сообщения об изуродованных трупах, которые то и дело появлялись в ходе Балканских войн, породили в австрийской армии впечатление, что кампания на Балканах будет чем-то вроде колониальных кампаний в Африке или Азии и обещает ненамного большие трудности, чем те, с которыми там обыкновенно сталкиваются англичане или французы. Правда, сербы участвовали в успешном разгроме турков в 1912 году, но турки тоже считались отсталыми варварами. Территория Сербии была известна своей непроходимостью, высокими лесистыми горами, прорезанными глубокими речными долинами. Хороших дорог было очень мало, а железнодорожное сообщение почти полностью отсутствовало. Несмотря на это, австрийцы ожидали легкой победы.

Фактически, если даже можно было считать сербов варварами из-за жестокости, которую они проявляли, то в отношении ведения боевых действий они вовсе не были отсталыми. Их система воинской повинности, какими бы неформальными средствами ни проводилась мобилизация, обеспечивала призыв более высокого процента мужского населения, чем в любой другой европейской стране. Кроме того, статус военнослужащего считался естественным для всех мужчин, от мальчиков до стариков, так же как и свирепый патриотизм. Им были свойственны бережливость, выносливость и дерзкая смелость. Их вооружение было различным; но у каждого мужчины было оружие, а части первой линии имели вполне современное вооружение, захваченное во время войны на Балканах, включая сотню артиллерийских батарей и по четыре пулемета на пехотный полк. Третью, резервную линию составляли мужчины сорока — сорока пяти лет. Опытные солдаты шестидесяти-семидесяти лет, любовно называемые "дядями", входили и в первую, и во вторую линии (poziv). Таким образом, Сербия могла бы вывести на поле сражения 400 тысяч человек — почти столько же, сколько было в Шестой, Пятой и Второй армиях австрийского "Эшелона Б".

Тем не менее поначалу австрийская армия получила преимущество, поскольку сербский главнокомандующий, воевода Радомир Путник, ожидал атаку с севера (из Венгрии), через Дунай к Белграду. Вместо этого Конрад, в соответствии со своим планом, начал вторжение с запада, из Боснии, на выступающую часть сербской территории, ограниченную реками Дриной и Савой. Этот выступ был выбран не случайно. Это был один из немногих равнинных участков на всей территории страны. Поэтому поначалу наступление, начавшееся 12 августа, шло весьма успешна Австрийские войска имели возможность наступать сосредоточенно, двигаясь на юг через Саву и на восток через Дрину. Если бы Путник быстро вывел вперед свои войска, ему, вероятно, удалось бы окружить и захватить противника. Осмотрительный ветеран (звание воеводы давалось только военачальникам, которые выиграли битву; Путник получил воеводство после блестящей победы над турками) предпочел не рисковать. Вместо этого он организовал основную линию обороны за равниной, вдоль реки Вардар и возвышенности, лежащей за ней. Защитники прибыли на позицию только ночью 14 августа, совершив стокилометровый марш-бросок в течение 48 часов, и сразу же открыли огонь по наступающим с близкой дистанции. Потиорек, командующий австрийскими войсками, обратился к Конраду, прося вмешательства Второй армии, "свободного элемента" в планах "Д" и "В", чтобы она частично приняла на себя удар противника. Конрад ответил отказом, хотя Потиорек сообщал, что угодил в "настоящее пекло". 16 августа сражение стало еще более ожесточенным, он обратился к Конраду снова, и вновь безуспешно. И только в третий раз, 17 августа, его просьба не была отклонена — но при условии, что переброска "свободного элемента" в Галицию из-за этого не будет задержана. Теперь в сражении на Дрине и Саве участвовали Пятая, Шестая и частично Вторая австрийские армии — против всей сербской армии. То отступая назад под напором огня австрийской артиллерии, то снова наступая, сербы тем не менее постоянно возобновляли атаки. Постепенно их настойчивость начала пересиливать. 19 августа командующий Пятой австрийской армией приказал своим войскам отступить за Саву. На следующий день Вторая армия предприняла последнюю, безрезультатную попытку вмешаться, после чего отбыла на соединение с "Эшелоном А". в Галиции, как это изначально и предполагалось. Что же касается Шестой армии, то она, собственно, так и не вступала в бой и присоединилась к общему отступлению. 24 августа сербы вытеснили неприятеля со всей своей территории.