Часть 3. Подготовка страны к радикальной смене курса
Часть 3. Подготовка страны к радикальной смене курса
За год перед тем в Австрии, так и не оправившейся от экономического кризиса, произошел государственный переворот. Канцлер Энгельберт Дольфус, лидер правящей христианско-социальной партии, в марте 1933 года распустил парламент, в апреле запретил Шуцбунд (Союз обороны) — военизированную социал-демократическую организацию, а в мае — компартию. В августе объявил о создании по сути реваншистского, антиверсальского по целям блока с Венгрией под эгидой фашистской Италии, а в начале 1934 года подготовил проект новой конституции, которая должна была превратить Австрию в авторитарное государство, корпоративные основы которого исключали существование каких-либо политических партий.
В ответ компартия 11 февраля призвала страну к всеобщей забастовке, а рабочих — к оружию. Вице-канцлер поспешил использовать это воззвание как неоспоримое подтверждение существования «марксистско-большевистского заговора» и ввел осадное положение, рабочие же, — и шуцбундовцы, и коммунисты, — начали возводить баррикады на улицах Вены, Линца, Брука и Граца. Однако их силы оказались слишком слабыми, чтобы оказать сопротивление армии, полиции, жандармерии, и вдобавок отрядам Хеймвера (Союза защиты родины) — военизированной христианско-социальной организации. Бои, унесшие жизни тысячи двухсот человек, продолжались всего четыре дня и закончились поражением повстанцев. Около одиннадцати тысяч их было арестовано, руководители боевых дружин К. Мюнихрайтер, Г. Вейсель, К. Валиш и некоторые другие казнены. Лидер австрийской социал-демократии и один из руководителей Социнтерна Отто Бауэр и командующий Шуцбундом Юлиус Дейч вынуждены были эмигрировать. Несколько сот шуцбундовцев с боями сумели пробиться в Чехословакию, где их интернировали.
Казалось, прямой долг большевиков требовать от ЦК ВКП(б), исполкома Коминтерна незамедлительно выступить в поддержку братьев по классу, первыми в Европе после 1923 года сделавшими попытку начать пролетарскую революцию. Однако никаких обращений, заявлений, воззваний, даже слов простой моральной поддержки так и не появилось. В СССР все ограничилось лишь публикацией никак не отражавших позицию советского руководства телеграмм ТАСС с обязательной ссылкой на телеграфные агентства Чехословакии, Швейцарии, даже Германии о развитии событий в Австрии. Правда, эти публикации размещались на первых полосах газет, да еще под подчеркнуто антифашистскими по смыслу «шапками» — «Бои между рабочими и фашистами в Австрии», «Вооруженная борьба австрийских рабочих против фашизма», «Рабочие Австрии героически продолжают вооруженную борьбу против фашизма», «Рабочие кварталы Вены в огне и крови».
Общим для всех без исключения материалов, опубликованных советской прессой в связи с боями в австрийских городах, стало сознательное, преднамеренное акцентирование внимания читателей на том, что выступление рабочих организовал Шуцбунд, а поражение было вызвано предательством вождей социал-демократии. Участие и роль коммунистов в боях сознательно замалчивалось.
Столь осторожно пройдя между Сциллой и Харибдой большой политики, узкое руководство СССР смогло вернуться к решению самой важной для себя задачи — подготовки партии и страны к радикальной смене курса. Но для того попыталось укрепить все еще весьма непрочное единство в ВКП(б), консолидировав наиболее активных членов ее. Постаралось сделать безусловными союзниками тех, кто в глубине души оставался сторонником давних лидеров: Троцкого, Зиновьева, Бухарина. Выразились же действия по единению в традиционных, вполне приемлемых для обеих сторон кадровых решениях. Назначениях подвергшихся ранее опале на такие посты, которые если и не возвращали во власть, то, безусловно, приближали к ней.
* * *
Начались такие назначения в самом конце 1933 года, дабы видные оппозиционеры смогли выступить с покаянно-панегирическими речами на XVII съезде партии. Левые — Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, В.А Преображенский, К.Б. Радек; правые — Н.И. Бухарин, А.И. Рыков, М.П. Томский, признали окончательную правоту Сталина, верность предложенному генеральному курсу.
Поздней осенью 1933 года возвратили в Москву из второй ссылки Зиновьева и Каменева. В декабре их восстановили в партии и одновременно предоставили ответственную работу. Зиновьева утвердили членом редколлегии теоретического органа партии журнала «Большевик», а Каменева — директором книжного издательства «Academia» и по совместительству еще директором Института мировой литературы и только что созданного Литературного института.
Еще раньше, в середине 1933 года, подыскали вполне приемлемую должность и для одного из самых активных сторонников Троцкого, Радека, который после восстановления в рядах ВКП(б) в 1930 году прозябал в редакции газеты «Известия». Его назначили заведующим созданного специально под него Бюро международной информации (БМИ). А 19 мая 1934 года, отнюдь не по забывчивости, ПБ вторично приняло решение о БМИ. Подтвердило поставленную перед ним задачу — подготовку регулярных оперативных сводок о политической ситуации в странах Европы, Азии и Америки — и повысило статус: теперь БМИ действовало при ЦК.
Столь же радикально изменило узкое руководство и судьбу Бухарина, вынужденного с конца 1929 года довольствоваться чуждой его знаниям и интересам работой в ВСНХ — НКТП. Решением ПБ от 20 февраля 1934 года по предложению Сталина его назначили ответственным редактором второй по значимости в стране газеты — «Известий». А вскоре, 18 марта, последовало решение и по Н.А. Угланову, еще одному из лидеров правого уклона. Ранее его не только исключили из партии по делу Рютина и его организации, но и выслали из столицы: сначала в Астрахань, а затем и в Тобольск. Но прощение Угланова было, в отличие от Бухарина, далеко не полным. Его только восстановили «в рядах ВКП(б) — отменив перерыв пребывания вне партий с 9.Х.32 по 10.III.34», и потому предложили «Обь-Иртышскому обкому ВКП(б) выдать т. Угланову партбилет».
В еще более сложном положении оказался Х.Г. Раковский, в прошлом весьма активный и убежденный троцкист, возглавлявший правительство УССР в 1919–1923 годах, а затем находившийся в почетной ссылке полпредом СССР в Великобритании и Франции. Из Новосибирской области, где он пребывал в уже настоящей ссылке, он 5 марта (весьма возможно, узнав о переменах в положении Зиновьева, Каменева и Бухарина) направил в ПБ просьбу о восстановлении и его в партии. Поначалу, 13 марта, узкое руководство отклонило ее, но изменило свое решение, получив 17 марта еще одно письмо Раковского следующего содержания: «ЦК ВКП(б) заверяю, что полностью и целиком разделяю генеральную линию партии, категорически исключаю всякую мысль оставить за собой какие-либо лазейки и бесповоротно порываю с контрреволюционным троцкизмом. Если мне разрешили бы выехать в Москву, я придал бы моему заявлению ту форму и содержание, которое бы целиком удовлетворило ПБ ЦК ВКП(б)». Такое послание тут же получило одобрительную резолюцию Сталина: «По-моему, можно разрешить Раковскому приезд в Москву».
18 апреля в «Правде» на второй и третьей полосах полуторным подвалом было опубликовано «Заявление X. Раковского в Центральный комитет ВКП(б)». В ней же содержалось все, что необходимо было узкому руководству. «Под влиянием международных событий, — писал Раковский, — в моем сознании созрела мысль о том, что я должен снова и внимательно проверить основание моих разногласий с партией и, осознав свои ошибки, добиться возвращения в ряды борцов за осуществление задач, возложенных историей на партию большевиков-коммунистов. В течение почти семи лет я боролся с генеральной линией, боролся страстно, самообольщаясь тем, что мои взгляды правильны. Теперь мое заблуждение для меня ясно». 22 апреля ПБ предложило КПК рассмотреть вопрос о партийной принадлежности Х.В. Раковского. Несколько позже Раковского назначили начальником управления учебных заведений Наркомздрава РСФСР.
Почти одновременно такие же метаморфозы произошли и с еще одним известным троцкистом, Д.С. Сосновским, довольно популярным после революции журналистом, исключенным, как и многие сторонники Троцкого, из партии в декабре 1927 года. 27 февраля 1934 года «Правда» опубликовала и его открытое заявление «Письмо Сосновского Д. в Центральный комитет ВКП(б)», а вскоре Сосновского трудоустроили, причем по специальности, в редакцию «Известий».
* * *
Партийная амнистия, в свою очередь, породила негласную кампанию, направленную против возникавшего в пропаганде культа Сталина. Резонно опасаясь, что в новых условиях чрезмерное усердие партийных чиновников, как и все бюрократы весьма склонных к лести и подхалимажу, окажет ему медвежью услугу, Сталин предпринял решительные меры. 10 апреля 1934 года по его предложению ПБ объявило «выговор редакциям «Правды» и «Известий» за то, что без ведома и согласия ЦК и т. Сталина объявили десятилетний юбилей книги т. Сталина «Основы ленинизма» и поставили тем самым ЦК и т. Сталина в неловкое положение».
4 мая ПБ приняло еще одно, тождественное по смыслу предыдущему, решение: «Принять предложение т. Сталина об отмене решения Заккрайкома о постройке в Тифлисе Института Сталина. Реорганизовать строящийся в Тифлисе Институт Сталина в филиал Института Маркса — Энгельса — Ленина».
Наконец, в конце года было принято еще одно решение ПБ: «Утвердить просьбу т. Сталина о том, чтобы 21 декабря, в день пятидесятипятилетия его рождения, никаких празднеств или торжеств или выступлений в печати или на собраниях не было допущено».
Наряду с борьбой против насаждавшегося бюрократией культа личности Сталина, узкое руководство старалось предупредить реакцию на готовившиеся перемены со стороны четвертого уровня власти. Прежде всего, его ядра — первых секретарей ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов, непосредственно подчиненных ЦК ВКП(б). Но сталинская группа, даже если бы и захотела, никак не могла пойти на официальное ограничение их прав, ибо такой шаг означал бы открытое умаление роли партии в целом. Потому-то для превентивной борьбы с этой частью бюрократии, о которой Сталин столь непочтительно отозвался на съезде, были использованы единственно возможные бюрократические же меры: резкое увеличение численности первых секретарей, что автоматически вело к понижению их реальных прав, значимости в широком руководстве.
Частичное разукрупнение административных краев, областей и райнов, поначалу порожденное необходимостью более эффективного управления народным хозяйством, началось уже в 1930 году. Тогда крупнейший в стране край — Сибирский, простиравшийся от Урала до Забайкалья, от Таймыра до границ с Тувой и Монголией, пришлось разделить на два, — Западно-Сибирский и Восточно-Сибирский. По тем же причинам в феврале 1932 года на Украине было образовано семь областей — Харьковская, Киевская, Донецкая, Днепропетровская, Одесская, Винницкая, Черниговская, а в марте шесть в Казахстане — Алма-Атинская, ЮжноКазахстанская, Карагандинская, Актюбинская, Западно-Казахстанская и Восточно-Казахстанская. Эти тринадцать областей получили более низкий, нежели российские, партийный статус, их поставили в прямое подчинение не только ВЦИКу и крайисполкому Казахской АССР, но и ЦК компартии Украины и Казахстанского крайкома.
25 ноября 1933 года огромный Северо-Кавказский край, образованный в 1924 году, площадь которого составляла почти 300 тысяч кв. км, а население — свыше 8 миллионов человек, разделили на два: Азово-Черноморский, включивший прежние Донскую и Кубанскую области, и Северо-Кавказский, вобравший бывшие Ставропольскую и Терскую области, Дагестанскую АССР и ряд автономных областей.
10 января 1934 года Нижне-Волжский край разделили на Саратовский и Сталинградский; 17 января Уральскую область — на Свердловскую, Челябинскую и Обь-Иртышскую, вскоре переименованную в Тобольскую; 3 марта из Восточно-Сибирского края выделили Читинскую область; 13 июня Центральную черноземную область разделили на Воронежскую и Курскую; 3 ноября Средне-Волжский край преобразовали в Самарскую и Оренбургскую области; 5 декабря Горьковский край разделили на Горьковскую и Кировскую области, из Западно-Сибирского края выделили Омскую область и из Восточно-Сибирской — Красноярскую. Кроме того, 20 октября решением ПБ упразднили Средне-Азиатское бюро ЦК, предоставив компартиям Узбекистана, Туркмении, Таджикистана и партийной организации Киргизии самостоятельность. Подчинили их три центральных комитета и обком напрямую Москве.
Таким образом, всего за год число подотчетных ЦК ВКП(б) региональных парторганизаций возросло с двадцати двух до тридцати пяти. Вместе с тем, качественно изменился и прежний состав широкого руководства. Ведь только двое из первых секретарей новых крайкомов и обкомов являлись членами ЦК: Саратовского — А.И. Криницкий, по своей прежней должности начальника политуправления Наркомзема СССР, и Челябинского — К.В. Рындин, занимавший ранее пост секретаря МК. Еще двое входили в состав КПК: П.Д. Акулинушкин, переведенный первым секретарем Красноярского обкома из КПК, где он работал уполномоченным по Одесской области, и Д.А. Булатов, не справившийся с должностью заведующего ОРПО ЦК ВКП(б), был направлен возглавлять Омский обком.
Остальные новые первые секретари ранее не занимали столь высокого положения: Северо-Кавказского крайкома — Е.Г. Евдокимов, перед тем полномочный представитель ОГПУ по СевероКавказскому краю; Кировского обкома — А.Я. Столяр, перед тем второй секретарь Горьковского крайкома; Оренбургского — А.Ф. Горкин, занимавший должность второго секретаря Средне-Волжского крайкома; Курского — И.У. Иванов; Читинского — Голюдов.
Им еще только предстояло заслужить беспорочной службой право быть избранными на следующем съезде членами или кандидатами в члены ЦК.
* * *
Разукрупнение некоторым образом повлияло и на положение одного из членов узкого руководства, А.А. Жданова. Возглавлявшего четыре года Средне-Азиатское бюро К.Я. Баумана отозвали в Москву, а 11 декабря решением ПБ утвердили в должности заведующего планово-финансово-торгового отдела ЦК. Назначение Баумана окончательно освободило Жданова от вынужденной повседневной рутинной работы в аппарате ЦК и позволило полностью посвятить себя решению важной задачи, призванной оказать самое серьезное воздействие на идейное воспитание молодого поколения. Прежде всего, ему следовало реформировать школьное образование, избавив его от «классового подхода», привнесенного в революционную эпоху, и одновременно пересмотреть существующие взгляды и оценки исторической школы М.Н. Покровского с ее, как вскоре стали говорить, «вульгарным социологизмом» и «экономическим материализмом».
Еще 20 марта 1934 года ПБ в своем заседании утвердило программное предложение. «Считать необходимым, — указывалось в нем, — создание к июлю 1935 года следующих учебников: 1. История древнего мира, 2. История средних веков, 3. Новая история, 4. История СССР, 5. Новая история зависимых и колониальных народов. Поручить комиссии в составе тт. Бубнова, Жданова и Стецкого подготовить список возможных их авторов». Кроме того, решение ПБ потребовало незамедлительно разработать «проект предложений о структуре низшей и средней школы». Наконец, столь же неотложным признало оно и представление теми же лицами «проекта предложений по восстановлению исторических факультетов в составе университетов». Тех самых, которые были упразднены еще в 1919 году и заменены факультетами общественных наук с четырехлетним курсом обучения.
Так обозначилось второе, после внешнеполитического, направление кардинальных преобразований, призванных сделать максимум возможного для искоренения из образования того, что пока еще считалось одним из завоеваний революции, достижений советской власти — обязательного классового подхода.
Выполнить вторую и третью части решения ПБ от 20 марта оказалось несложно, ибо для того требовались всего лишь административные меры. Уже через неделю ПБ смогло утвердить первую авторскую группу — для создания школьного учебника истории СССР. В нее вошли Н.Н. Ванаг — руководитель коллектива; Б.Д. Греков — член-корреспондент АН СССР, получивший известность своими работами по истории России эпохи феодализма; А.М. Панкратова, читавшая курс истории рабочего класса России в Академии коммунистического воспитания им. Крупской и Коммунистическом университете им. Свердлова; С.А. Пионтковский, занимавшийся историей Октябрьской революции и гражданской войны, профессор Московского университета и Коммунистического университета. В тот же день, 29 марта, еще одним решением ПБ «признало необходимым восстановить с 1 сентября 1934 года исторические факультеты в Московском и Ленинградском университете, а затем в Томском, Казанском, Ростовском и Саратовском».
Несколько больше времени, что вполне естественно, потребовалось для реформирования системы школьного образования — только 15 мая 1935 года ПБ утвердило его новую структуру. Систему школьного образования подвергли не очень значительным изменениям: увеличили общий срок обучения с девяти до десяти лет; нулевую группу для восьмилетних детей заменили подготовительным классом для семилетних; четырехклассную «школу первой ступени» просто переименовали в начальную; «вторую ступень», прежде складывавшуюся из трехклассного «1-го концентра» и двухклассного «2-го концентра» преобразовали в неполную и полную среднюю школу соответственно с семью и десятью годами обучения. Кроме того, в школьную программу как обязательные предметы ввели историю и географию, ранее отсутствовавшие.
Исполнение же первой части решения сразу же натолкнулось на непреодолимые трудности, порожденные тем, что авторский коллектив не сразу получил необходимые конкретные указания о сути задания, о том, каким должен стать новый школьный учебник. Поэтому вскоре потребовалось личное вмешательство Сталина, вынужденного при этом заняться проблемой отнюдь не исторической или педагогической, а сугубо политической. Как раз в это время Сталин раскритиковал позицию редакции журнала «Большевик» в связи с двадцатилетием начала Первой мировой войны. Поводом же послужило предложение директора Института Маркса — Энгельса — Ленина В.В. Адоратского опубликовать в № 13–14 теоретического органа партии ранее не переводившуюся на русский язык статью Энгельса «Внешняя политика русского царизма», написанную в 1890 году.
Получив, как и все остальные члены ПБ, эту работу для казавшейся поначалу чисто формальной визы одобрения, Сталин буквально на следующий день направил остальным девяти читателям из ПБ, что бывало крайне редко, резко отрицательный письменный отзыв. Не смущаясь, что критикует не кого-либо, а признанного классика марксизма, он обрушил свой гнев не столько на Адоратского или редакцию «Большевика», сколько на возмутившее его содержание статьи. Главные ее недостатки Сталин увидел в объяснении Энгельсом причин мировой войны, к которой, по мнению автора, уже катилась Европа: из статьи Ф. Энгельса со всей неизбежностью следовало негативное отношение к налаживавшемуся в 90-х годах XIX века франко-русскому союзу, лишение российской внешней политики «всякого доверия в глазах общественного мнения Европы и прежде всего Англии». То есть, все то, что можно было рассматривать как весьма актуальную историческую параллель, как слишком явный призыв, хотя и выраженный эзоповым языком, воспротивиться повторению того же альянса. На этот раз — против не имперской, а нацистской Германии.
22 июля Сталину удалось добиться своего. В тот день ПБ признал «нецелесообразным печатание статьи Ф. Энгельса «Внешняя политика русского царизма» в «Большевике»». Это был первый случай в истории РСДРП — РКП(б) — ВКП(б), когда высший орган партии решился на запрет работы того, кто рассматривался той же партией как один из основоположников научного коммунизма, вождь и учитель международного пролетариата.
Но и этого оказалось недостаточно для того, чтобы пресечь становившуюся уже несомненной критику нового внешнеполитического курса узкого руководства. В том же номере «Большевика», для которого поначалу предназначалась статья Энгельса, появилась другая, Зиновьева — «Большевизм и война». В ней, прямо приуроченной к двадцатилетию начала Первой мировой войны, бывший руководитель Коминтерна своеобразно расценил расклад сил в мире начала 1930-х годов: «Коалиция японского империализма с фашистской Германией под руководством и протекторатом английского империализма против СССР». Заодно предрек казавшуюся ему очень близкой победу революций во Франции, которая сразу же «покажет дорогу рабочим Англии, Германии, Австрии и ряда других стран». В том, что все произойдет именно так, он был твердо уверен. Настолько, что фактически предлагал отказаться от подготовки отпора агрессорам, отдав все силы лишь одному — усилению работы национальных секций Коминтерна, то есть европейских компартий, приближая только тем и ликвидацию угрозы войны, и уже якобы близкую победу пролетариата в Европе.
Воспользовавшись тем, что в том же номере «Большевика» были опубликованы и редакционные комментарии Зиновьева к письму Энгельса, Сталин направил членам ПБ, В.В. Адоратскому, а также и редколлегии журнала — В.Г. Кнорину, А.И. Стецкому, Г.Е. Зиновьеву и П.Н Поспелову новое письмо-отзыв. В нем он расценил журнальные комментарии как сознательную фальсификацию взглядов Энгельса о грядущей войне. Десять дней спустя по настоянию Сталина ПБ утвердило текст постановления ЦК «Об ошибках редакции «Большевик». В нем в виде преамбулы были чуть ли не дословно повторены основные положения письма Сталина: «Написанные т. Зиновьевым комментарии являются выражением троцкистско-меньшевистской установки». После такого утверждения вполне предсказуемо следовали и суровые оргвыводы: «1. Объявить выговор редакции журнала «Большевик». 2. Вывести т. Зиновьева из состава редакции «Большевик». 3. Снять Кнорина с поста ответственного редактора «Большевик». 4. Утвердить следующий новый состав редакций: тт. Стецкий (редактор), Таль, Кнорин, Поспелов».
Так Зиновьев лишился не только высокой трибуны, позволявшей ему после длительного перерыва напрямую общаться с партией, но и просто работы. А 1 сентября последовало еще одно кадровое назначение. Решением ПБ П.Ф. Юдина, тогда никому еще не известного выпускника Института красной профессуры, утвердили заместителем заведующего Культпропа по науке. Сделали его, тем самым, своеобразным партийным цензором не только публикации новых работ Маркса, Энгельса, Ленина, но и даже ссылок на их труды.
Только разобравшись с проблемой слишком опасных политических последствий различного рода исторических инсинуаций, Сталин уже не в одиночку, а совместно со Ждановым и Кировым написал третье и четвертое — за месяц! — письма-отзывы. На этот раз — по поводу конспектов школьных учебников по истории СССР и новой истории.
Эти отзывы предлагали авторскому коллективу по-новому взглянуть на прошлое, отрешившись от прежних, ставших шаблонными, представлений, осознать всю сложность и противоречивость исторического процесса, излагавшегося последователями скончавшегося два года назад М.Н. Покровского предельно упрощенно, схематично.
«Нам нужен, — отмечалось в первом отзыве, — такой учебник истории СССР, чтобы история Великороссии не отрывалась от истории других народов СССР… и чтобы история народов СССР не отрывалась от истории общеевропейской и вообще мировой истории». Нетрудно заметить, что самым важным здесь стало использование непривычного тогда понятия «народ» вместо непреложного «класс».
Кроме того, в отзывах содержалось требование предельно актуализировать учебники, доведя их содержание до времени окончания работы над ними. Несомненно, для того чтобы показать в них окончательный разрыв власти с полностью отвергнутыми как правыми, так и левыми внутрипартийными течениями. Но последнее требование не означало непременную политизацию школьного образования. Напротив, решение ПБ, принятое за три месяца перед тем, 23 апреля, потребовало прямо обратного: «Предложить наркомпросам союзных республик и ЦК ВЛКСМ немедленно прекратить проработку решений XVII съезда партии и вопросов маркистско-ленинской теории в начальной школе… В средней школе не допускать перегрузки детей общественно-политическими занятиями».
* * *
В 1934–1935 годах начал исподволь претворяться в жизнь новый курс сталинской группы. Так, по постановлению Совнаркома УССР от 17 марта 1934 года, которое никак не могло быть принято без санкции узкого руководства СССР, столицу союзной республики перевели в Киев из промышленного, преимущественно русского по населению Харькова, где она пребывала с 1919 года. Все центральные учреждения, включая, прежде всего, ЦК КП(б) Украины, ВЦИК и СНК, уже в конце июня прочно обосновались в древнем русском городе, являвшемся в далеком прошлом центром Киевской Руси и Русской православной церкви.
В те же летние дни, 13 июня 1934 года, ПБ приняло решение и о другом переезде: Академии наук, с момента создания находившейся в столице Российской империи. Академию наук СССР перевели в Москву, в новую и, вместе с тем, старую столицу.
19 июня 1934 года Наркомат по военным и морским делам получил новое название — Наркомат обороны (НКО). Одновременно упразднялся Революционный военный совет (РВС, Реввоенсовет) СССР, юридически — высший военно-политический орган управления вооруженными силами страны. Реорганизация являлась важной и своевременной, ибо ликвидировала порочное, недопустимое в принципе для армии и флота двоевластие. Она способствовала и окончательному забвению первого председателя Реввоенсовета Троцкого, а также оказавшихся бесплодными надежд, нашедших в 1920 году выражение в лапидарных, но понятных призывах: «Даешь Варшаву! Даешь Берлин!» — надежд на близкую победу мировой революции.
В это же время прошла и другая реорганизация, начатая еще в марте — одиозное ОГПУ упразднили, создав Главное управление государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР.
Очень важным стало постановление ЦИК СССР от 14 апреля 1934 года о введении нового высшего почетного звания — Героя Советского Союза. Это постановление открывало эпоху героизации, возвеличивания подвигов. Потому-то первыми Героями Советского Союза стали полярные летчики: М.В. Водопьянов, И.М. Доронин, Н.П. Каманин, С.А. Леваневский, А.В. Ляпидевский, В.С. Молоков, М.Т. Слепнев, спасшие во льдах Чукотского моря участников арктической экспедиции и экипаж ледокольного парохода «Челюскин».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.