Цена веселья

Цена веселья

Со дня рождения Имре Кальмана (1882–1953) прошло уже больше века с четвертью, но до сих пор музыковеды и зрители его оперетт не могут разгадать загадку: почему в веселых звуках его музыки так много грусти, а часто и отчаяния?

Его герои смеются, поют и флиртуют напропалую, потому что они герои самого веселого музыкального жанра – оперетты. Сам же их создатель – король оперетты редко смеялся и шутил. Может, потому, что всегда чувствовал, сколь тяжела его корона?

Имре Кальман

Его чарующие и веселые мелодии покорили мир. ХХ век уже невозможно представить без его «Сильвы», «Марицы», «Принцессы цирка», которую на русской сцене традиционно называют по имени главного героя – «Мистер Икс». Персонажи его оперетт не просто лихо отплясывали новомодные танго и шимми, распевали «пошлые» песенки-шансонетки, но бросали вызов скучному добропорядочному обществу: офицеры-аристократы брали в жены «презренных» актрис, богачки графини выходили замуж за слуг-управляющих. Но как ни парадоксально, сам Кальман не претворял в жизнь их бунтарских порывов. Больше всего создатель романтических оперетт ценил комфорт и стабильность.

Каждая вещь в его доме должна была лежать на неизменном месте, ничего и никогда не выбрасывалось. Со временем эта странность обросла анекдотами. Его друг-конкурент по опереточному цеху, композитор Франц Легар, с удовольствием рассказывал такой случай. Секретарша композитора спрашивает: «Господин Кальман, можно я выброшу ваши ненужные бумаги десятилетней давности?» Композитор нерешительно вздыхает и, наконец, соглашается: «Ладно! Только снимите копии!»

И этот зануда написал пылкие и хмельные мелодии, которыми бредил мир?! Человек, не признающий никаких развлечений, создавал искрометные оперетты-праздники?! Могло ли быть такое? Вполне. Если человек хотел праздников, но не имел их в жизни. Если грезил о любви, но никак не мог ее встретить. Тогда-то он и сочинял чарующие мелодии – о Любви, Веселье и Праздниках.

Его жизнь оказалась парадоксом с первой секунды. В ночь с 24 на 25 октября 1882 года все родственники его отца, Кароя Кальмана, собрались в его доме в заштатном венгерском городишке Шиофок. Ожидалось очередное пополнение семейства. Родственники в нетерпении смотрели на часы. И едва новорожденный Имре закричал, один из дядюшек обширного еврейского семейства объявил, что уже пять минут как 25 октября. Но на часах папы Кальмана было 23 часа 59 минут еще 24 октября. Начались дискуссии, но папа, как виновник события, взял верх. И днем рождения Имре было признано 24 октября 1882 года. Однако родственники разругались в пух и прах. Словом, радостное событие закончилось в итоге весьма плачевно. И что симптоматично – по тому же парадоксальному сценарию жизнь Кальмана развивалась и дальше.

Сначала все шло отлично. Родители любили друг друга и всех шестерых детей, из которых Имре оказался третьим.

Отец был вполне обеспеченным буржуа. И когда в их маленьком городке на берегу красивейшего озера Балатон решили развивать курортное дело, Карой вложил в него все средства. Курорт посещали известные личности, например профессор Лидль из Будапештской филармонии. Малыш Имре часами простаивал под его окном – восхищался игрой на скрипке. В конце концов разъяренный Лидль объявил Кальману-старшему: «Уберите вашего сына!» Папа Кальман виновато покачал головой: «Даже его сестра Вильма не может выгнать мальчишку из-под рояля, когда играет. Ребенок бредит музыкой». Лидль не поверил. А зря! Уже через пару минут четырехлетний мальчуган пел профессору по памяти Вторую венгерскую рапсодию Листа, которую разучивала в то время Вильма. Так впервые наглядно проявилась первая и единственная истинная страсть в жизни Имре Кальмана – Музыка.

Крах настиг неожиданно. Курортное акционерное общество папы Кальмана лопнуло, и все имущество, включая рояль, продали за долги. Из собственного дома в Балатоне семья перебралась в крошечную чердачную квартирку в Будапеште. Несчастный отец семейства потерял голову: не знал, как жить и что делать. Пришлось сыновьям кормить семью. Старший сын Бела устроился работать клерком, а четырнадцатилетний Имре начал давать уроки латыни, греческого, физики, математики (да чего угодно!) богатым оболтусам. Из приличной школы пришлось перейти учиться на окраину. И однажды, когда Имре тащился туда, случилось ЭТО. Его путь полегал через рынок. Протискиваясь сквозь торговые ряды, мальчишка не сдержался. Рука сама потянулась к розовому персику. Торговка бросилась за ним и, выхватив персик, размазала его сочную мякоть по лицу мальчика: «Мерзавец! Ворюга!»

Уже став взрослым, Кальман признался: «С ЭТОГО дня я разучился смеяться. И мне всегда мерещится, что, сколько бы денег я ни получил за очередную оперетту, вдруг мне не хватит на персик?»

Может, поэтому он писал столь много? Сочинял везде: дома, на прогулке, в магазине. В кафе записывал мелодии прямо на салфетках, в отсутствие бумаги лихорадочно марал нотами манжеты собственных рубашек. Злобные критики обвиняли Кальмана, что он создает сиюминутные шлягеры на потребу толпы, что он превратился в музыкальный конвейер. И конечно, никто из критиков не думал о мальчике, который боится, что ему не хватит на персик.

Впрочем, есть одна тайна: за хорошую музыку мальчик всегда готов был отказаться и от персика. Недаром же в детстве, оставшись без рояля, он, четырнадцатилетний мальчишка, сумел заработать на инструмент. Пусть подержанный – но рояль! Он играл по 20 часов в сутки. Поступил в музыкальное училище, и первый же публичный концерт принес ему известность. Пятнадцатилетнего Кальмана пресса назвала «фортепианной надеждой нации». Он уже готовился к международному конкурсу, когда… переиграл руку. Так что же – отступить, перестать играть из-за нелепой боли? Ни за что! Имре снова засел за рояль. Один пассаж, второй и… клавиатура закрутилась у него перед глазами. Юноша рухнул в болевой обморок. О карьере пианиста пришлось забыть. Правда, он смог-таки поступить в Будапештскую консерваторию по классу композиции. Сочинял серьезную симфоническую музыку. Но и начинающий «серьезный» композитор оказался никому не нужен.

На одной дружеской вечеринке он объявил в сердцах: «Раз симфонии никому не нужны, я напишу оперетту!» И это был очередной трагический парадоксальный поворот в его жизни. Оперетта считалась «низким жанром» – воплощением пошлости и вульгарности. Но молодой Кальман подошел к этому иначе. «Никакой пошлости – только искренность и сила чувств, – напишет он впоследствии. – Только страсть и романтика в музыке. Такой я «слышал» оперетту».

Однако в будапештском театре комедии «Вигсинхаз» директор брезгливо покосился на кальмановский клавир: «Оперетта «Осенние маневры»… Ладно, оставьте». От ледяного тона бедняга Кальман, и так застенчивый донельзя, пришел в ужас. В панике он даже сбежал из дома и осмелился вернуться только через три дня. Домашние встретили его на пороге: «Где ты пропадаешь?! Тебя разыскивает весь театр. Твою оперетту ставят!» Имре ахнул и грохнулся в обморок. Нелегко дается любовь к музыке…

Зато после премьеры, с фурором прошедшей 22 декабря 1908 года, музыкальный мир сразу же признал композитора Имре Кальмана. Ему было тогда двадцать шесть, и он готов был сочинять без передышки. Но вскоре в будапештских театрах ему стало тесно, и в 31 год маэстро отправился покорять Вену – музыкальную столицу Европы. В 1915 году «Княгиня чардаша» («Сильва») создала 33-летнему композитору славу, а потом «Баядера» и «Марица» вознесли его имя на вершину мирового Олимпа. Он сумел покорить Париж и Лондон, Берлин и Нью-Йорк. Его называли мелодическим гением, а его музыку – «сплавом страсти и колдовства». Но тогда почему он все чаще чувствовал себя загнанной лошадью? Впрочем, лошади отдыхают хотя бы ночами, а Кальман и ночью сочинял свои мелодии. Наутро голова трещала, руки дрожали. И тогда на очередной премьере ему приходилось прятаться в ложе за занавеску. А критики писали, что он не показывается от стыда за свои низкопробные мелодии. Но зрители рукоплескали его музыке. И никто не задумывался, чего стоит постановка веселого спектакля.

Оперетта – традиционно развлекательный жанр. Но и традиционно мистический. Композиторы, ее сочиняющие, странный народ – несчастный и загадочный. Отец жанра – француз Флоримон Эрве начал сочинять забавные оперетты в лечебнице для душевнобольных, где, между прочим, и сам кончил дни в качестве пациента. Сошел с ума и гений оперетты – Жак Оффенбах. Ну прямо какое-то дьявольское веселье…

Для Кальмана сочинение оперетт тоже стало процессом мистическим, а часто и трагическим. На всю жизнь запомнил он 1915 год. Тогда он работал над «Княгиней чардаша» («Сильвой») и должен был к вечеру написать легкомысленно-очаровательные куплеты «Без женщин жить нельзя на свете». И что же? Именно в этот день пришла телеграмма о смерти любимого брата Белы. Но Имре был обязан закончить куплеты. Не будет гонорара – не на что станет жить. Представляете, каково сочинять веселые шлягеры, поливая их слезами? Может, потому даже в смехе «Княгини» слышатся трагические нотки?

А в 1924 году пришлось дописывать прелестную «Марицу», приехав с похорон отца. Весь клавир оказался залит слезами, но прервать работу Кальман не мог – афиши новой премьеры уже трепетали по всей Вене.

Немудрено, что Кальман, на людях абсолютно респектабельный джентльмен, в душе верил и в мистику, и в чудеса. Он считал счастливым число 17 и старался назначать на это число главные события жизни и премьеры спектаклей. Позже именно на 17 ноября он даже предсказал рождение собственного сына. Еще он верил в то, что високосные года приносят ему удачу. А еще и вовсе в несусветное цыганское поверье: плачущая женщина принесет счастье и, наоборот, смеющаяся дама – беду.

С женщинами вообще-то ему не везло. Создатель страстной музыки был далеко не красавцем: небольшого роста, невыразительной внешности, усы щеточкой, вечно поджатые губы. В его любимом венском театре «Ан-дер-Вин» все удивлялись – как этот «сухарь» пишет такие зажигательные шлягеры? «Сухарь» знал, что его мало любят. Но ведь не рассказывать же всем, что в душе-то он – страстный мачо, мечтающий о путешествиях и авантюрах. Но ведь это все – в душе. А кому нужно заглядывать ему в душу?..

И все-таки нашлась добрая девушка. И кто? Ослепительная красавица, золотоволосая примадонна Паула Дворжак, блистающая в его «Баядере». Кальман встретил ее за кулисами плачущей. Паула была эмигранткой, и потому дирекция театра платила ей весьма скромное жалованье. Кальман догадывался об этом. Он ведь тоже долго считался в Вене провинциалом. Но обижать золотоволосую девушку, на руках которой больная мать, показалось композитору кощунством. Он, робкий от природы, никогда не вступающий в конфликты, добился для Паулы достойного жалованья со служебной квартирой и предложил красавице… руку и сердце. Паула судорожно вздохнула и тоже призналась, что Кальман ей по сердцу, но выйти за него замуж отказалась.

Имре переживал. Сильно. Мучительно. Не понимал Паулу. Обвинял себя. Считал, что слишком уж некрасив, не моден, не шикарен. Начал одеваться у лучшего портного, посещать мужские салоны и парикмахерские. Надо же стать достойным белокурой красавицы! В конце концов решил пойти с козырной карты – начал писать новую оперетту «Принцесса цирка» специально для обожаемой Паулы. Надеялся, что сумеет вложить в мелодии всю жажду любви, которую поймет примадонна.

Если б только он знал, в чем дело! Паула была больна. И тихо угасла на руках у Имре, прямо перед премьерой «Принцессы цирка».

Вот она – цена веселья! Кальман заплатил сполна – смертью брата, отца, возлюбленной. Что может быть ужаснее? Он-то думал: опереточные мелодии принесут в его жизнь счастье. Но вышло не так. Оказалось, безудержное веселье и взрывы страстей потребуют особой платы. И кто-то должен ее внести…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.