Господин Натан

Господин Натан

Кажется парадоксальным тот факт, что Натан, ради которого семья постаралась, чтобы к гербу Ротшильдов была добавлена еще одна сверкающая стрела, сам никогда и никому этот герб не демонстрировал, не пользовался титулом барона и вел себя совсем не так, как обычно ведут себя новоиспеченные титулованные особы. Он никогда не носил никаких наград, которыми его щедро одаряли на протяжении всей жизни.

В действительности его поведение строго соответствовало династической логике клана. Каждый из братьев обосновался в той стране, которая в наибольшей степени отвечала его темпераменту, или, точнее, приспосабливал свой темперамент к приютившей его стране. Натан понимал, что либеральная Англия не будет в восторге от барона, получившего титул в абсолютистской Австрии. Будучи натурализованным британским гражданином, он настороженно относился к почестям со стороны иностранных государств. Что еще более важно, он презирал фанфары и скептически относился ко всякого рода неоправданной пышности. Внешние атрибуты власти его не интересовали, его интересовала сама власть. В типично английской манере он тихо ворчал по поводу плохой погоды, при этом незаметно прибирая к рукам (что тоже было в британском духе) целые континенты.

Конечно, характерный неистребимый акцент франкфуртского гетто никуда не исчез, но он не мешал Натану быть последовательным и упорным сторонником партии вигов. Еще до того, как Гейне сказал: «У Ротшильда есть все, чего у меня нет», Натан прекрасно представлял себе, что его главными врагами были завистники. Причем зависть, которую возбуждало его богатство, была Завистью с большой буквы. Она разгоралась, как костер, и ее нельзя было загасить улыбкой или шуткой. У Натана было верное средство против зависти: он никогда не расставался с пистолетом и, даже ложась спать, клал его под подушку. Другим средством самообороны была маска грубого и неотесанного малого, за которой он постоянно скрывался. Правда, австрийский император назначил Натана консулом в Лондоне, но отнюдь не за дипломатичность поведения и изящество манер, а по причине его огромного влияния.

Чиновники из филантропических организаций, особенно те, которые занимались бедняками из еврейской общины, рассказывали, что они получали десятки и сотни тысяч фунтов от господина Ротшильда, но его щедрость никогда не сопровождалась ни одним подобающим случаю добрым словом.

Большинство богачей наслаждалось собственной щедростью, щедрость была в почете, быть щедрым было престижно. Но не для Натана Ротшильда. Он был настолько богат, что, сколько бы он ни дарил, людям всегда казалось, что им недодали то, что им причиталось.

В присущей ему манере он любил обыграть ситуацию «нищий, подающий милостыню».

– Иногда, чтобы развлечь себя, я даю нищему гинею, – говорил он своему другу, сэру Томасу Бакстону, лидеру движения аболиционистов, – нищий думает, что я ошибся, и делает ноги, да так, что только пятки сверкают. Советую вам иногда подавать нищим гинею – это очень забавно.

Натан не разбрасывался золотыми монетами, имея дело с теми, кто его знал. Хищный огонек вспыхивал в глазах портье и лакеев, стоило им распознать лондонского креза в прозаической коренастой фигуре. Натана это бесило. Однажды чистильщик сапог спросил Натана, почему он дает на чай всего один пенс, в то время как его сын жалует целый шиллинг.

– Разумеется, – ответил Натан, – он сын миллионера, а не я!

Ротшильдовский пенс был своего рода прообразом будущего рокфеллеровского цента.

Торговцы картинами, привыкшие срывать большой куш с миллионеров-нуворишей, не находили теплого приема в доме господина Ротшильда.

– Рука не поднимается выбрасывать деньги на картины, – говорил Натан.

А то, что было сказано Натаном, никаких аргументов не требовало. Он не был снобом, и эстетические мотивы ему были чужды. Снобизм, который, по сути, является имитацией самоутверждения для тех, кто не может себе позволить получать от жизни нечто стоящее, был естественно чужд этому человеку, как и титул барона. Мир прекрасного не находил отклика в его душе.

Однажды к Натану явился некий торговец картинами с рекомендательным письмом от главного раввина Англии. Натан угрюмо выслушал его предложения и ответил:

– Хорошо, я возьму у вас картину, которая потянет на 32 фунта стерлингов. Какую – мне все равно.

С людьми светскими он был не более обходителен.

«Вчера, – писал Вильгельм Гумбольдт своему великому брату-естествоиспытателю Александру, – Ротшильд пригласил меня на обед. Он довольно груб и необразован, но его природный интеллект проявляется даже в мелочах. Он легко и остроумно поставил на место майора Мартинса, который вещал об ужасах войны и огромном количестве жертв.

– Если бы все они не умерли, майор, вы бы до сих пор ходили в лейтенантах, – отрезал Натан».

Герцог Веллингтон был завсегдатаем в доме Натана Ротшильда. Разумеется, его сиятельство и сам отнюдь не отличался любезностью и обходительностью, но его всегда окружал рой изысканных леди и светских джентльменов. Однако пребывание в этом обществе не добавило Натану светскости.

Талейран, бывший в ту пору послом Франции при английском дворе, часто навещал Натана и приводил его жену в восхищение своей старомодной куртуазностью. Для детей Натана он лепил забавные фигурки из хлеба, что вызывало их бешеный восторг. Но глава семьи не обращал ни малейшего внимания на всю эту суету.

Показателен следующий случай. На балу, который давал герцог Веллингтон, другой герцог, Монморанси, наследник одного из древнейших родов Европы, долго и весьма настойчиво излагал почтительно застывшим гостям историю своей семьи, уходящую далеко в глубь веков. Его прервал Натан Ротшильд.

– Так, значит, вы первый христианский барон? – Резкий голос Натана был слышен по всей зале. – Ну а я – первый барон-еврей. И нечего поднимать шум по такому пустяку.

Гости в ужасе замерли. Дамы побледнели. Минута прошла в тягостном молчании, затем оркестр грянул менуэт. По лицу железного герцога скользнула улыбка.

В данном случае Натан действительно не поднимал шума, потому что, когда он это делал, начинало трясти даже сам Национальный банк Англии. Такой инцидент также имел место, когда Натан послал своего служащего обналичить в этом банке вексель, полученный от Амшеля. В банке отказались провести эту операцию, ссылаясь на то, что они обналичивают только те ценные бумаги, которые выпускает сам банк, а не какие-то частные лица.

– Ротшильды – это не частные лица, – прогремел в ответ Натан.

Его месть стала легендой. Он появился в банке на следующее утро и попросил обменять десятифунтовый банкнот на золото (что банк обязан был делать по первому требованию). Весь день Натан и девять его клерков с пухлыми кошельками меняли банкноты на золото, заблокировав при этом все окошки банка и уменьшив его золотой резерв на 100 000 фунтов.

На следующее утро к открытию банка неутомимый Натан со своими клерками уже стоял у дверей. Встретивший их служащий банка с нервной усмешкой спросил, как долго будет продолжаться эта акция.

– Ротшильды будут подвергать сомнению надежность ценных бумаг Национального банка Англии до тех пор, пока банк подвергает сомнению надежность ценных бумаг Ротшильдов, – последовал ответ.

Директоры банка срочно собрались на совещание и постановили, что отныне и впредь все векселя, подписанные братьями Ротшильд, будут обналичиваться сразу по предъявлении.

К тому времени Натан уже перевез свою семью из здания на Сент-Суизин-Лейн в роскошный особняк на Пикадилли, 107. Обнаружив у своей младшей дочери, Ханы, музыкальные способности, он заказал ей арфу из чистого золота и пригласил в качестве учителей Россини и Мендельсона. Жена Натана коллекционировала драгоценности и знаменитостей. В ее гостиной собирались музыканты, ученые, художники и цвет аристократии. Они с любопытством разглядывали этот редкий феномен – выходцев из франкфуртского гетто, добравшихся до сияющих высот британского общества. Многие лебезили в надежде на подачку, а единицы – становились искренними друзьями.

За любезными улыбками часто скрывалась ирония и желчь. Натан прекрасно осознавал двусмысленность своего положения, и порой это вырывалось наружу.

Так, однажды в доме на Пикадилли, 107 выступал известный скрипач. Было вполне естественно, если хозяин произнесет несколько благодарственных слов.

– Вы сыграли хорошую музыку, – произнес Натан с явно выраженным еврейским акцентом.

Кто-то за его спиной не смог сдержать смешка, услышав неуклюжую фразу. Натан не замедлил с ответом. Он опустил руку в карман и позвенел монетами.

– А вот моя музыка, – сказал он, – ее-то люди слушают внимательно и могли бы относиться к ней уважительнее.

Натан не во всем был прав – самым ярким воплощением уважения является память, и Натана помнят, а скрипача вспоминают только в связи с этим забавным эпизодом в жизни барона Ротшильда.

Афоризмы Ротшильдов пережили века, что же касается Натана, то не только его слова, но и дела пережили его время. Он организовал выпуск государственных облигаций на сумму 12 миллионов фунтов, и это на много лет прочно связало его семейство с правительством Англии. В наши дни банк Натана в Нью-Корт обеспечивает исправное поступление золота в Национальный банк Англии. Он основал Объединенную страховую компанию, которая процветает и в наши дни под руководством Семейства. Трехмиллионный заем, оказавшийся спасительным для финансовой системы Бразилии, также является отзвуком деятельности Натана. В 60-х годах Нью-Корт состригал больше южноамериканских купонов, чем любой другой частный банк.

Холодная самоуверенность и способность мгновенно оценивать ситуацию характерны для всех начинаний Натана.

– Я – человек простой, – однажды сказал он Бакстону, – времени не теряю, ко всему готов, дела делаю, не отходя от кассы. Всегда себе говорю: если кто-то это может – могу и я.

На самом деле, конечно, мало кто мог сделать то, что удавалось ему. Ни до, ни после него не было человека (за исключением Бернарда Баруха), столь искушенного в операциях с ценными бумагами. Выявить все его замыслы, уловки, жестокости и слабости так же трудно, как обнаружить звериный след в джунглях.

Зато нам прекрасно известно, как он расправлялся со своими соперниками и врагами. Прекрасный тому пример – гамбит, который он разыграл во время битвы при Ватерлоо. Натан разработал огромное множество самых разнообразных приемов борьбы с конкурентами.

Часто он действовал по следующей схеме. Предположим, курьер привозит ему от братьев с континента сообщение о том, что цена акций X должна вот-вот резко возрасти. Тогда он тайно скупает некоторое количество этих акций через агентов. После чего уже совершенно открыто он внезапно сбрасывает свои акции X. Это тут же сказывается на ситуации на бирже. Дело сделано – внимание биржевых игроков привлечено к акциям X. В этот момент Натан отдает своим агентам приказ сбрасывать акции X. Возникает паника, цена акций X резко падает, все владельцы акций пытаются от них избавиться. Теперь другая группа агентов Ротшильда скупает эти акции по бросовой цене – и они успевают это сделать до того, как информация, благодаря которой реальная стоимость акций X резко увеличится, станет общеизвестна.

В следующий раз, когда, изучив свой печальный опыт, конкуренты собирались дать отпор Натану, он готовил им новую ловушку. Его невозможно было остановить. К нему невозможно было приноровиться. И его трудно понять. Что заставляло его, богатейшего человека в Европе, желать все новых и новых побед?

Какие унижения, испытанные во франкфуртском гетто, тайно жгли его сердце? Сколько желтых звезд, пришитых к сюртукам его предков, возбуждало его жажду отмщения?

Фигура Натана, подпирающего «колонну Ротшильда» на Лондонской бирже, внушала такой же благоговейный ужас, как и фигура Наполеона на поле битвы. Приехав на биржу, он всегда вставал около одной и той же колонны (именно она получила название «колонна Ротшильда») и стоял там неподвижно, засунув руки глубоко в карманы и свесив голову, погруженный в свои коварные замыслы.

Один из современников так описал визит Натана на биржу:

«Часто глаза называют зеркалом души. Но в случае Ротшильда это не так.

Его глаза либо были фальшивыми зеркалами, либо души не было совсем. Его глаза не излучали света. Ничто в этой замершей у колонны фигуре не напоминало живого человека. Казалось, это чучело. Но вот к нему приближался незаметный человек и останавливался, не доходя двух шагов. Натан поднимал глаза, и острый взгляд насквозь пронзал подошедшего. Казалось, в воздухе сверкнул клинок кинжала. Ни Ротшильд, ни подошедший к нему человек не произносили ни слова. Они смотрели друг на друга несколько мгновений, и этого было достаточно – информация была передана и принята. В течение дня такое повторялось неоднократно. Серые фигуры приближались к Натану, замирали на мгновение и растворялись в толпе. Последним уходил Натан. Уходил с очередной победой, оставляя за спиной побежденных…»

Имперское спокойствие никогда не покидало Натана. Оно было его верным союзником в борьбе с высшим светом, которым он умудрялся управлять, даже не принадлежа к нему. История гласит, что однажды в кабинет Натана, святая святых его банка, прорвался разгневанный посетитель, человек не просто знатный, а один из членов августейшей семьи. Клерки не осмелились его остановить. Когда пылающий гневом и извергающий ругательства джентльмен предстал перед Натаном, тот, не поднимая глаз, предложил ему сесть.

– Возьмите стул, – невозмутимо произнес Ротшильд.

Лицо вошедшего побагровело, он яростно бросил на стол визитную карточку с короной и перечислил всех своих великих предков.

– Раз так – возьмите два стула, – ответил Натан и углубился в изучение своих бумаг.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.