БЕЗ ГОЛОВЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

БЕЗ ГОЛОВЫ

Таковы факты. Эти факты достоверны, их избыточно много, и в своей совокупности они позволяют утверждать, что главная причина военной катастрофы 1941 года лежит вне сферы проблем оперативного искусства или техники вооружений.

В самой краткой формулировке ответ на вопрос о причине поражения может быть сведен к трем словам: АРМИИ НЕ БЫЛО. В начале советско-германской войны на полях сражений встретились не две армии, а организованные и работающие, как отлаженный часовой механизм, вооруженные силы фашистской Германии с одной стороны, и почти неуправляемая вооруженная толпа — с другой. Результат столкновения армии и толпы не мог быть иным. Даже огромное количество первоклассного вооружения не позволит толпе победить армию. И за свое поражение неорганизованная толпа заплатит потерями, намного превосходящими потери армии противника. Именно это и произошло летом 1941 г.

К сожалению, такой вывод, простой и ясный, основанный на готовности честно посмотреть в глаза фактам, все еще воспринимается многими читателями как «сенсационный и скандальный». Увы, связь времен распалась, и то, что отчетливо понимали участники и свидетели величайшей трагедии, приходится сегодня «открывать заново». В порядке иллюстрации того, что даже выросшие в дурмане сталинской пропаганды люди первого советского поколения сохраняли способность мыслить ясно и честно (способность, в значительной степени утраченная их детьми и внуками), приведем отрывок из книги М. Корякова «Освобождение души». В 1941 г. автору было 30 лет, войну он начал рядовым, закончил капитаном. После Победы эмигрировал на Запад; книга была издана в Нью-Йорке в 1952 г.:

«...Каких-нибудь четыре месяца тому назад Красная Армия стояла на Немане, Буге, Пруте. Прибалтика, Полесье, Волынь, Галиция, Буковина, Бессарабия были оккупированы, присоединены к СССР, «освобождены», по советской терминологии. Наслаждаясь легкими, молниеносными победами, отъедаясь на даровых и обильных оккупационных харчах, бойцы и командиры Красной Армии были настроены залихватски. То была «сталинская молодежь», выращенная в искусственном, оранжерейном климате, полная веры в гений «великого, мудрого и любимого Сталина», в «освободительную миссию Красной Армии», в «непобедимость советского оружия».

Началась война... Нестойки оказались росточки веры в Сталина, выращенные в оранжерейном, тепличном климате. Они тотчас завяли, едва на них повеяло жарким, опаляющим дыханием тяжелых и неудачных боев. На протяжении десятилетий большевизм вытравлял в молодом поколении органическую, национальную веру в Россию; теперь напористый ураган войны выдул и веру в Сталина, — в душе советского солдата стало пусто, хоть шаром покати. Так начался разброд Красной Армии.

В июле и августе — первые два месяца войны — в действующую армию влились новые контингенты: миллионы крестьян Украины, Северного Кавказа, Поволжья, среднерусской полосы. Не комсомольцы, а тридцатилетние — сорокалетние люди, новый — более глубинный — народный слой, слабо затронутый большевистской пропагандой, идеями «освобождения» Европы, наступательной войны. На памяти этих бойцов лежало другое: как в 1930 году большевики разоряли единоличные — отцами и дедами построенные — хозяйства, отбирали лошадей, коров и насильно загоняли в колхозы; как в 1932 году целые деревни, села и станицы вымирали от голода, зарастали бурьянами, высылались на поселение в полярную тундру, пески Туркестана, концентрационные лагеря Колымы.

Новое пополнение принесло на фронт антисоветские настроения, которые сразу нашли отклик у «сталинской молодежи», разгромленной на границах в первые дни войны. Не только отклик, но и четкое оформление — прямую установку на пораженчество. Потеряв веру в Сталина, опустошенные душевно, молодые люди «сталинской эпохи» потянулись к немцам. Появились «нырики», прятавшиеся в погребах, подвалах. Немецкая волна прокатывалась — «нырики» вылезали. Бывшие коммунисты и комсомольцы, как правило, поступали на немецкую службу. Пожилые бойцы переодевались в крестьянскую одежду, подавались ближе к родной деревне, чтобы делить колхозы и заново строить единоличные дворы. Кто не имел поблизости родной деревни, оседал в хате какой-нибудь деревенской вдовушки, солдатской женки.

На полях России разыгрывалась большая военная, социальная, политическая, но главное — глубочайшая психологическая народная драма. Неправильно думать, что миллионы русских людей пошли к немцам. Ни к немцам, ни к большевикам, а просто — куда глаза глядят...

...Никто не знал, чем все это кончится. Меньше всего знали в Верховной Ставке, в Кремле. Было очевидно, что и позиция на Ламе — последний водный рубеж перед Москвой — будет вскоре сдана неприятелю. Не потому, что позиция была дурна, непригодна для обороны. Будь она много лучше, отвечай она всем требованиям тактики — теперь это не имело никакого значения. Беда была не в том, что войска отступали, а в том, что войска разбрелись...»

Насколько проста и очевидна непосредственная причина разгрома Красной Армии, настолько же сложен и неоднозначен ответ на другой вопрос: ПОЧЕМУ? Почему Красная Армия оказалась в таком бессильном, недееспособном состоянии? Как такое могло произойти в государстве, которое и по сей день представляется многим образцом строжайшего порядка и железной дисциплины? Почему грандиозная военная машина тоталитарной деспотии в считаные дни превратилась в груду хаотично разбросанных «колесиков и винтиков»?

Простого и короткого ответа на эти вопросы нет и быть не может. Простая арифметика закончилась, и далее в нашей книге речь пойдет о проблемах, которые, далеко выходя за рамки военной истории как таковой, требуют обращения к социальной психологии, политологии, т.е. к таким наукам, которые в принципе не позволяют прийти к точным, количественным оценкам.

Первым в ряду причин, предопределивших ничтожную боеспособность Красной Армии образца июня 1941 г., следует назвать крайне низкое качество ее командного состава.

Ветеран войны полковник Т.Г. Ибатуллин в своей книге пишет:

«Моральное состояние участника боевых действий зависит от ответа прежде всего на три вопроса:

— в чем смысл войны, справедлива и законна ли она?

— способен ли мой командир организовать бой так, чтобы с минимальными потерями выполнить задачу?

— уверен ли я в своей собственной подготовке к действиям в боевой обстановке?» [74].

Если ответ на первый вопрос определяется политикой, проводимой высшим руководством страны, то ответы на второй и третий вопрос зависят не от «высоких правительственных сфер», а от ротного старшины, от комбата и комдива. Именно они должны превратить толпу вооруженных людей в боеспособную армию. Именно они должны «организовать бой с минимальными потерями», а для этого — денно и нощно обучать своих подчиненных, готовить их к «действиям в боевой обстановке».

Уровень профессиональной подготовки командного состава Красной Армии, качество военного обучения рядовых бойцов — все это тема для отдельного, серьезного исследования. Специалисты, которые возьмут на себя труд глубоко и беспристрастно исследовать эту проблему, в огромной степени продвинут нас в понимании того, что произошло в 41-м и последующих годах. Отнюдь не считая себя компетентным в таких, сугубо военных вопросах, автор считает возможным отметить лишь некоторые факты, лежащие, что называется, на поверхности.

«Надо быть чрезвычайно невежественным или слепым квасным патриотом, чтобы не признать, что все наши военные средства и наша пресловутая, будто бы бесчисленная армия ничто в сравнении с армией германской». Такие вот «русофобские» мысли высказывал более ста лет назад знаменитый анархист М. Бакунин. Какие же великие достоинства усмотрел он в немецкой армии? А вот какие:

«...Немецкий военный мир имеет огромное преимущество — немецкие офицеры превосходят всех офицеров в мире теоретическим и практическим знанием военного дела, горячею и вполне педантическою преданностью военному ремеслу, точностью, аккуратностью, выдержкою, упорным терпением, а также и относительною честностью. Вследствие всех этих качеств организация и вооружение немецких армий существует действительно, а не на бумаге только, как это было при Наполеоне III во Франции, как это бывает сплошь да рядом у нас...»

С мнением русского анархиста вполне солидаризировался и немецкий марксист Ф. Энгельс:

«...Русский солдат является одним из самых храбрых в Европе... И тем не менее русской армии не приходится особенно хвалиться. За все время существования России как таковой русские еще не выиграли ни одного сражения против немцев, французов, поляков или англичан, не превосходя их значительно своим числом. При равных условиях они всегда были биты...» [122, стр. 480].

Едва ли Ф. Энгельс может считаться военным экспертом, тем паче экспертом беспристрастным (критическое, мягко говоря, отношение Энгельса к России и русским было секретом только для советских коммунистов). Впрочем, и беспристрастные факты свидетельствуют о том, что после триумфа 1812 года Россия с удручающим однообразием демонстрировала неспособность превратить мужество, терпение, выносливость, самоотверженность русского солдата в военную победу. Крымская война, в ходе которой огромной (в теории) русской армии противостоял малочисленный десант западных союзников, закончилась сокрушительным поражением. Таким же сокрушительным — но еще более кровопролитным и дорогостоящим — поражением закончилась война с Японией (1904—1905). Первая мировая война, в ходе которой русская армия понесла людские потери бОльшие, нежели ее западные союзники, закончилась для союзников победой, а для России — цепью тяжелых поражений на фронте, нарастающим экономическим кризисом в тылу, распадом государства и, наконец, «Брестским миром», условия которого мало чем отличались от капитуляции.

Одним словом — в военной области большевикам досталось не самое завидное наследство. Мало того, они еще сами поработали над тем, чтобы это «наследство» промотать и растранжирить. Тех кадровых офицеров русской армии, которые не погибли в сражениях Гражданской войны и не успели эмигрировать, большевики истребили почти поголовно. Беспощадно стреляли в 1918—1920 годах; несколько тысяч бывших офицеров арестовали в 1929—1931 гг.; в рамках крупнейшей чекистской операции «Весна»; немногих уцелевших добили в годы Большого Террора 1937—1938 гг.

Вот так, с «чистого листа», залитого кровью командиров старой русской армии, Сталин начал готовить новое поколение командных кадров. Будем справедливы — Хозяин старался как только мог. Он холил и лелеял верхушку армии, осыпал ее почестями и привилегиями. Уровень материального и социального комфорта, в котором жили «красные командиры», намного превосходил все, что было доступно высококвалифицированному инженеру или врачу (не говоря уже о нищем колхознике или живущем в фабричном бараке полуголодном рабочем). Затраты были большими. Значительно хуже обстояли дела с результатом.

В любой стране и во все века военная карьера была одним из способов, позволяющих парню из простой, бедной семьи «выбиться в люди». Беда в том, что в Советском Союзе этот способ стал едва ли не единственным, а происхождение из семьи «беднейшего крестьянина» стало непременным условием успешной карьеры. В итоге желающих подняться «из грязи в князи», ничего не делая, ничему не учась, ни за что реально не отвечая, а всего лишь согласившись носить казенные сапоги и шинель, стало слишком много. На свою командирскую службу они смотрели как на счастливый лотерейный билет, гарантирующий пожизненный комфорт и беззаботное существование. Увы, на вчерашних деревенских люмпенов, не имевших ни ума, ни образования, ни дворянской чести, ни пролетарской «революционной сознательности», обильная жратва (и еще более обильная выпивка) подействовала совершенно разлагающе.

«...Роскошный зал клуба был погружен в полумрак. Большой вращающийся шар, подвешенный к потолку, разбрасывал по залу массу зайчиков, создавая иллюзию падающего снега. Мужчины в мундирах и смокингах и дамы в длинных вечерних платьях или опереточных костюмах кружились в танце под звуки джаза. На многих женщинах были маски и чрезвычайно живописные костюмы, взятые напрокат из гардеробной Большого театра. Столы ломились от шампанского, ликеров и водки... Какой-то полковник пограничных войск кричал в пьяном экстазе: «Вот это жизнь, ребята! Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»

Так знаменитый чекист-невозвращенец, резидент НКВД в Испании, Орлов (Фельдбин) описывает бал в клубе НКВД, имевший место быть в 1936 г. Разумеется, были и другие командиры, и кричать они пытались совсем о другом. Так, командующий Белорусским военным округом командарм И.П. Белов, побывавший в служебной командировке в Германии, 7 октября 1930 г. писал оттуда Наркому обороны СССР Ворошилову:

«...Когда смотришь, как зверски работают над собой немецкие офицеры — от подпоручика до генерала, как работают над подготовкой частей, каких добиваются результатов, болит нутро от сознания нашей слабости. Хочется кричать благим матом о необходимости самой напряженной учебы — решительной переделке всех слабых командиров...» [71, стр. 272].

Белова расстреляли. И не его одного. Подробное рассмотрение причин, замысла и хода Большого Террора выходит далеко за рамки нашего повествования. Отметим лишь несколько моментов, имеющих непосредственное отношение к теме данной главы.

Один из самых распространенных мифов состоит в том, что к середине 30-х годов были подготовлены высокопрофессиональные и (что уже совсем необъяснимо) «опытные» военные кадры, и лишь «репрессии 37-го года лишили армию командного состава». Спорить по данному вопросу не о чем. Надо просто знать факты. За два года (1938—1939) Красная Армия получила 158 тысяч командиров, политработников и других военных специалистов. За три предвоенных года (1939—1941-й) военные училища окончили 48 тыс. человек, а курсы усовершенствования — 80 тысяч. В первой половине 1941 г. из училищ и академий в войска было направлено еще 70 тыс. офицеров. Всего на 1 января 1941 г. списочная численность командно-начальствующего состава армии и флота составляла 579 581 человек. Кроме того, за четыре года (с 1937-го по 1940-й) было подготовлено 448 тыс. офицеров запаса [150].

Арестовано же в 1937—1938 г. было (по данным разных авторов) никак не более 10 тысяч командиров и политработников [1, стр. 368]. Что же касается именно погибших в годы репрессий, то наиболее полный поименный перечень, составленный О. Сувенировым, состоит из 1634 фамилий расстрелянных и замученных в ходе «следствия» командиров [149]. Не пытаясь даже в малейшей степени оправдать это тягчайшее преступление и обелить руководителей и непосредственных исполнителей кровавого террора, следует все же признать тот очевидный факт, что если бы все погибшие остались в живых, то общее число командиров Красной Армии выросло всего лишь на 0,3 процента.

Весьма скромный некомплект командного состава (13% на 1 января 1941 г.) был обусловлен вовсе не репрессиями, а троекратным за три года ростом численности и огромным ростом технической оснащенности Вооруженных сил. Наконец, следует в очередной раз вспомнить о том, что пресловутый «некомплект» — это всего лишь несоответствие фактической и штатной численности. А штатные расписания могут быть самые разные. Например, в вермахте на одного офицера по штатным нормам приходилось 29 солдат и унтер-офицеров, во французской — 22, в японской — 19. И только в Красной Армии предполагалось наличие одного офицера (политработника) на 6 солдат и сержантов [1, стр. 365]. Нельзя сказать, чтобы от такого «избытка» командиров в Красной Армии стало больше порядка.

«Я воевал в войну 1914—1917 годов, — писал 10 июля 1942 г. секретарю ЦК ВКП(б) Маленкову командир 141-й сд полковник Тетушкин. — В штабе полка были двое: командир полка и адъютант, в штабе дивизии трое-четверо — и все. Теперь у нас на КП командира полка — десятки людей, на КП командира дивизии — сотни, а в армии или на фронте я даже не могу сказать, там — тучи. Причем все они ездят на машинах, приезжает, привезет какую-нибудь писульку и завалится спать при этом штабе на неделю. А у противника штат тылов и штабов минимум раз в десять меньше нашего...»

Ни на чем, кроме голословных утверждений, не основан и тезис о том, что в 37-м году «расстреляли самых лучших, а на их место назначили бездарей и проходимцев». Если судить по такому формальному критерию, как уровень образования, то с 1937 по 1941 г. число офицеров с высшим и средним военным образованием не только не сократилось, но значительно (в два раза) выросло. Со 164 до 385 тыс. человек. На должностях От командира батальона и выше доля комсостава без военного образования составляла накануне войны всего лишь 0,1% [1, стр. 366]. Среди командиров дивизий по состоянию на 1 января 1941 г. высшее военное образование имело 40%, среднее военное — 60%. Среди командиров корпусов соответственно 52 и 48% [68].

Другой вопрос — каков был «коэффициент полезного действия» этого обучения, если в Военную академию им. Фрунзе принимали командиров с двумя классами церковно-приходской школы. К сожалению, в этих словах нет преувеличения. Именно с таким «образованием» поднялись на самый верх военной иерархии Нарком обороны Ворошилов и сменивший его на посту Наркома Тимошенко, командующий самым мощным, Киевским военным округом Жуков и сменивший его на этом посту Кирпонос. На таком фоне просто неприлично интеллигентно смотрится предшественник Жукова на должности начальник Генштаба Мерецков — у него было четыре класса сельской школы и вечерняя школа для взрослых в Москве.

К слову говоря, точно такая же ситуация была и в гражданской администрации. В середине 30-х годов среди секретарей райкомов и горкомов ВКП(б) 70% имели лишь начальное образование. Наркомом оборонной (а затем и авиационной!) промышленности трудился М.М. Каганович, в биографии которого вообще не обнаруживаются следы какого-либо образования. Приведем еще один пример из более позднего периода. В апреле 1948 г. среди 171 военного коменданта в Восточной Германии (а на такую должность, надо полагать, подбирались наиболее «солидные» во всех отношениях офицеры) 108 человек обладали лишь начальным образованием, средним — 52 и только 11 офицеров имели высшее образование [74, стр. 65].

Отнюдь не репрессии 37-го года стали причиной такого прискорбного положения дел. Привлечение полуграмотных, но зато «социально близких» кадров было основой кадровой политики и в 20-х, и в 30-х, и в 40-х годах. Почему-то принято забывать о том, что немалое число так называемых «опытных военачальников, героев Гражданской войны» благополучно пережили 37-й год и встретили год 41-й в самых высоких званиях. Это Нарком обороны маршал Тимошенко, его заместители маршалы Буденный и Кулик, председатель Комитета обороны при СНК СССР маршал Ворошилов, командующий Московским военным округом (с начала войны — Южным фронтом) генерал армии Тюленев, главком кавалерии генерал-полковник Городовиков... Все они — люди того же поколения, той же политической и жизненной школы, что и репрессированные Блюхер, Егоров, Тухачевский, Дыбенко, Федько. Все они так «славно» проявили себя, что уже через полгода-год после начала войны Сталину пришлось отправить их, от греха подальше, в глубокий тыл. На завершающем, победном этапе войны этих горекомандиров в действующей армии уже мало кто и помнил.

Почему же, зная о том, как проявили себя уцелевшие, мы продолжаем строить иллюзии по поводу расстрелянных? Почему принято считать, что расстрел Тухачевского деморализовал армию в большей степени, нежели массовые расстрелы тамбовских крестьян, произведенные летом 1921 г. по приказам самого Тухачевского? Наконец, были ли сами «жертвы 37-го года» мужественными полководцами (а для военачальника отсутствие личного мужества является не чем иным, как признаком профнепригодности) или всего лишь ожиревшими чиновниками военного ведомства?

Среди нескольких сотен высших командиров армии и НКВД (а у каждого из них была охрана, личное оружие, секретная агентура) не нашлось ни одного, кто решился бы поднять «микромятеж» или хотя бы оказать вооруженное сопротивление при аресте. На пассивное сопротивление (побег) дерзнуло лишь несколько человек (убежали за кордон начальник Дальневосточного НКВД Люшков и резидент НКВД в Испании Орлов, несколько месяцев скрывался в бегах главный чекист Украины Успенский). Все остальные покорно несли свою голову на плаху, исправно «обличали и разоблачали» своих арестованных товарищей, в лучшем случае — пускали себе пулю в лоб.

Командарм 1 ранга, командующий войсками Киевского округа И. Якир, приговоренный к расстрелу за преступления, которые он заведомо не совершал, из тюремной камеры писал Сталину: «Родной, близкий товарищ Сталин! Я умираю со словами любви к Вам...» 2 июня 1937 г., выступая на заседании высшего Военного совета, Сталин сказал по поводу застрелившегося начальника Главного политуправления Красной Армии Я. Гамарника: «Я бы на его месте попросил свидания со Сталиным, сначала уложил бы его, а потом бы убил себя». Что стояло за этими словами? Глумление? Провокация? Крик измученной души человека, которого утомило общение с ничтожными людишками?

Как известно, в Вооруженных силах Германии ничего подобного репрессиям против высшего комсостава Красной Армии не было — и это в то время, когда Германия переживала радикальную смену правящих элит. И это при том, что высший генералитет позволял себе откровенное фрондерство по отношению к ефрейтору, ставшему Верховным главнокомандующим. Была ли невероятная (по меркам товарища Сталина) терпимость, проявленная Гитлером, проявлением мудрой предусмотрительности — или же командный состав вермахта просто не позволял «фюреру» обращаться с собой иным способом?

Разумеется, негативное влияние массовых репрессий на боеспособность Красной Армии было, и оно было огромным. Массовые репрессии, массовое доносительство, массовое превращение вчерашних героев во «врагов народа, презренных шпионов и вредителей» подрывало основу основ армейской морали: безоговорочный авторитет командира. Армия держится на единоначалии, но это единоначалие нельзя обеспечить только предусмотренным Уставом правом командира на «применение силы и оружия» по отношению к неповинующемуся подчиненному. На поле боя страх перед командиром будет немедленно сметен страхом перед вооруженным противником. Подчиненный должен уважать своего командира, верить в то, что тот способен «организовать бой так, чтобы с минимальными потерями выполнить задачу». О каком доверии можно было говорить в армии, в которой военачальника любого ранга можно было превратить в «лагерную пыль» одним анонимным доносом...

Самым же парадоксальным феноменом Красной Армии следует признать то, что даже жесточайшие репрессии ни на йоту не способствовали наведению разумного порядка, дисциплины и минимальной организованности.

«Совершенно секретно. Приказ НКО № 0049 от 17 сентября 1940 г.

...Проверкой установлено, что в ряде штабов, благодаря грубейшим нарушениям приказов НКО, совершен ряд преступлений в отношении учета и хранения секретных документов...

1. Начальник штаба Барабашского укрепрайона майор К. оставил открытым и допечатанным сейф с документами особой важности, который в таком положении оставался на протяжении 10 суток. Порядок в штабе Барабашского УР настолько безобразный, что никто из офицеров штаба, в том и числе и дежурные по штабу, на протяжении 10 дней не приняли мер к закрытию и опечатыванию сейфа. (Необходимо пояснить, что в данном случае слова «особой важности» — это не эпитет, а термин. К разряду «особой важности» по принятой в Красной Армии классификации относились наиболее секретные документы из числа «совершенно секретных». Была разработана строжайшая инструкция на 15 страницах о порядке составления и хранения документов «особой важности». В частности, эти документы не разрешалось передавать даже старшим по званию и должности — только лично в руки тому, кому данный документ был адресован. Документ должен был быть написан лично от руки «на твердой подложке, не оставляющей оттиска от пера», все черновики и промокательная бумага должны уничтожаться по акту, документ должен был храниться в опечатанном сейфе, находящемся в комнате с опечатываемой же железной дверью и стальными решетками на окнах...)

2. Штабом 135 стрелковой дивизии при убытии к новому месту расквартирования оставлены никому не переданные и никем не охраняемые (в открытом деревянном шкафу в кладовке стойматериалов) мобилизационные документы.

3. В частях и соединениях Забайкальского военного округа выявлена недостача 59 секретных и совершенно секретных документов...»

«Совершенно секретно. Приказ НКО № 0031 от 31 мая 1941 г.

...в 23-й авиационной дивизии (Московский ВО. — М.С) до 10 мая отсутствовал авиабензин, в результате чего самолеты оставлялись на несколько недель неспособными подняться в воздух... Боевые авиабомбы были брошены на разгрузочной площадке железной дороги, где пролежали под снегом полтора месяца...

...в 24-й истребительной авиадивизии (Московский ВО) с октября 1940 г. и до последнего времени не проведено ни одного учения по взаимодействию со средствами ПВО, не проведено ни одной тревоги с вылетом истребителей, управление истребителями в воздухе с КП ПВО совершенно не отработано...»

«Совершенно секретно. Доклад сотрудника Главного контрольного управления Комитета Обороны при СНК СССР тов. Семина на имя Председателя СНК тов. Молотова от 9 июля 1940 г.

...17 июня нами обнаружена 235-я отдельная строительная рота, которая в течение 3 месяцев бездельничала, т.е. ничего не строит и никаких занятий с бойцами не проводит. При подробном ознакомлении выяснилось, что о существовании этой роты штаб Ленинградского ВО не знал и никаких задач ей не давал. 19 июня между Выборгом и Те-риоки в 300 м от Выборгского шоссе нами также был обнаружен 1-й аэродромно-строительный батальон (430 человек), который также в течение 3 месяцев ничего не делает... Несмотря на то, что батальон располагается на берегу озера, все красноармейцы, командиры и особенно комиссар тов. Ц. исключительно грязные...

...На вокзалах г. Ленинграда, особенно на Московском и Финляндском, очень много красноармейцев, отставших от своих частей (война с Финляндией закончилась 13 марта, т.е. за четыре месяца до дня составления этого доклада. — М.С.) ходят грязные, небритые и в зимнем обмундировании...»

Теперь от сухой строки документов перейдем к весьма красочно написанным мемуарам:

«...Началась подготовка. Для своего отделения я подобрал одиннадцать статных молодцов — красноармейцев ростом от 175 до 180 сантиметров. И приступили... Строевая подготовка, политзанятия, чистка оружия и прогулка в строю по окрестным дорогам, с песнями... И так каждый день, в течение целого месяца... Одно лишь смущало: не слишком ладно в сравнении с другими владел я командным голосом. Не получалось это: «Ррр — ясъ, ррр — ясь, рясь, а — а, три — и — и...» Или «Пады — ы — майсь!..» Нет, такого у меня не получалось.

И тогда я решил действовать по Демосфену: регулярно стал удаляться в сопки и там кричать! Именно кричать — что есть силы, громко, ошалело, потом декламировать стихи, выкрикивать команды, отдельные слова, петь...

...После блестящей победы в строевой подготовке у меня появилась новая забота. Теперь к командующему предстояло являться всякий раз «по всей форме». А это значит — при сабле и со шпорами. Опять проблема! Саблю я раз надел да чуть не упал: запуталась она у меня между ног... Чтобы держать марку лучшего строевика, мне предстояло еще немало поработать самому, и каждое утро у себя в кабинете я добросовестно тренировался...»

Уважаемый читатель, как вы думаете — о чем ЭТО? Это дважды Герой Советского Союза, замечательный летчик-истребитель, маршал авиации Е.Я. Савицкий с восторгом рассказывает в своих мемуарах о том, как весной 1941 г., когда до начала войны оставались считаные дни, он потратил целый месяц на освоение это самого «ррр — ясь, ррр — ясь, рясь, а — а, три — и — и...». А какую должность занимал весной 1941 г. 28-летний капитан Савицкий? Отвечаем — командовал 29-й истребительной авиадивизией. А кто тот идиот — другое слово подобрать не удается, — который весной 1941 г. отвлекает командира авиационной дивизии на конкурс строя и песни, а потом еще и требует ходить по аэродрому в шпорах и с саблей? Это командующий Дальневосточным фронтом, герой Гражданской войны, генерал армии Апанасенко. Говорят, один из лучших сослуживцев Буденного и Тимошенко...

Разумеется, наряду с идиотами были в Красной Армии и талантливые, ответственные командиры, которые «зверски работали над собой» и использовали каждый час для боевой подготовки вверенных им частей. Если бы таких командиров не было, то немцы дошли бы от Бреста до тех дальневосточных сопок, среди которых капитан Савицкий (не по своей, правда, воле) кричал: «Пады — ы — майсь!» В предыдущих главах многократно говорилось о 1-й противотанковой артиллерийской бригаде, которая среди общего хаоса и панического отступления сдерживала продвижение немецких танков на Луцк — Ровно. Открывая мемуары маршала К.С. Москаленко, бывшего командира 1-й ПТАБ, мы обнаруживаем, что успешные боевые действия бригады не были результатом случайного везения — в бригаде был командир, который готовил своих подчиненных не к конкурсу строевой песни, а к войне:

«...Расписание должно было предусматривать уплотненную боевую подготовку: по 8—10 часов в день, а также 2—3 ночных занятия в неделю... Красноармейцы и младшие командиры от подъема до отбоя видели рядом с собой своих непосредственных начальников. Командиры и политработники всех рангов учили личным примером, по очень простому, но всегда оправдывающему себя методу «делай, как я»...

...Занятия по огневой подготовке сменялись маршами, полевыми учениями с большим количеством вводных, отрыв-кой окопов, сменой огневых позиций и боевыми стрельбами. Учеба велась днем и ночью, при любой погоде... Бойцы и командиры убедились в мощности своих орудий, в том, что броня современных немецких танков в случае их нападения наверняка будет пробиваться нашими снарядами. Уверенность в этом, появившаяся после того, как орудийные расчеты начали действовать слаженно, поражая без промаха цели на стрельбищах, имела исключительно важное значение. Ведь первое условие успеха в бою — вера в свои силы...»

И что совсем уже удивительно — в бригаде Москаленко обнаружились и бронебойные 76-мм снаряды («мы были полностью обеспечены снарядами, в том числе бронебойными»). Как на другой планете — в танковых дивизиях ударных мехкорпусов 76-мм бронебойных снарядов нет вовсе, генералы пишут (а современные историки с готовностью переписывают) жалостные отчеты об отсутствии бронебойных снарядов, а у Москаленко и снаряды есть, и мишени, и стрельбища... Остается только добавить, что формирование 1-й ПТАБ началось в начале мая 1941 г., и времени на боевую подготовку было меньше двух месяцев. А в сотне километров от места расположения 1-й ПТАБ развертывались другие соединения, командиры которых писали потом в своих докладах:

«...Гаубичный артиллерийский полк не успел провести ни одной стрельбы из орудий... Личный состав не был подготовлен к стрельбе в полевых условиях... Не было учебных пособий и экспонатов... Полковая артиллерия послана в полки почти вся неисправная... Зенитная артиллерия имела крайне ограниченное количество снарядов... Артиллерийский полк находился в составе 12 орудий без панорам... Личный состав мотоциклетного полка не обучен, даже ни разу не стрелял...»

Непостижимой уму особенностью тоталитарного сталинского режима оказалось полное отсутствие единого, всеобщего порядка — хотя само слово «тоталитарный» предполагает унификацию и единообразие. Вероятно, мы не сильно ошибемся, предположив, что всеобщим и универсальным в империи Сталина (и в Красной Армии, как ее важнейшей составной части) был беспорядок, лишь в ряде счастливых случаев нарушаемый порядком. Причем порядок этот обеспечивала не государственная система власти и управления, а личный энтузиазм, личная добросовестность, личная инициатива отдельных командиров.

На рассвете 22 июня 1941 года началась война. Не очередной «освободительный поход», а настоящая, большая война. И вот тут-то товарищу Сталину пришлось столкнуться с ошеломляющей неожиданностью — оказалось, что многие его генералы, полковники и подполковники даже не задумывались о том, что за право есть, пить и не работать профессиональный военный должен платить — платить готовностью в любой момент отдать свою жизнь за ту страну, которая и подарила ему эти права и привилегии.

«...24 июня в районе Клевани мы собрали много горе-воинов, среди которых оказалось немало и офицеров. Большинство этих людей не имели оружия. К нашему стыду, все они, в том числе и офицеры, спороли знаки различия. В одной из таких групп мое внимание привлек сидящий под сосной пожилой человек, по своему виду и манере держаться никак не похожий на солдата. С ним рядом сидела молоденькая санитарка. Обратившись к сидящим (сидящим перед генералом. — М.С.), а было их не менее сотни человек, я приказал офицерам подойти ко мне. Никто не тронулся. Повысив голос, я повторил приказ во второй, третий раз. Снова в ответ молчание и неподвижность. Тогда, подойдя к пожилому «окруженцу», велел ему встать. Затем спросил, в каком он звании. Слово «полковник» он выдавил из себя настолько равнодушно и вместе с тем с таким наглым вызовом, что его вид и тон буквально взорвали меня. Выхватив пистолет, я был готов пристрелить его тут же, на месте. Апатия и бравада вмиг схлынули с полковника. Поняв, чем это может кончиться, он упал на колени и стал просить пощады...»

Это отрывок из мемуаров маршала Рокоссовского. На третий день войны группа бывших командиров 5-й армии Юго-Западного фронта уже успела не только бросить оружие, но и спороть знаки различия. Стоит ли обобщать отдельные позорные эпизоды? Конечно, не стоит. Надо просто ознакомиться с подписанным 26 июля 1941 г. приказом № 044 командующего Северо-Западным фронтом генерал-лейтенанта Собенникова:

«В ряде частей фронта некоторые командиры и политработники грубо нарушают элементарные основы дисципличы Красной Армии. Они не соблюдают установленной формы одежды, не имеют на шинелях и гимнастерках петлиц, нарукавных знаков и знаков различия... Приказываю:

1. Командирам и военным комиссарам соединений и частей обязать всех командиров и политработников, под их личную ответственность, в трехдневный срок нашить на шинели и гимнастерки петлицы, нарукавные знаки и знаки различия. Военкому Северо-Западного фронта обеспечить соединения и части всеми необходимыми эмблемами.

2. Впредь всех лиц начсостава, допускающих нарушения формы одежды, снявших знаки различия, рассматривать как трусов и паникеров, бесчестящих высокое звание командира Красной Армии, и привлекать их к суровой ответственности, вплоть до предания суду военных трибуналов.

3. Командирам и военным комиссарам соединений и частей довести до сознания всех командиров и политработников абсолютную недопустимость подобных нарушений формы одежды, а к нарушителям создать нетерпимое отношение со стороны командирской общественности» [195].

Приказ беспрецедентный, причем не только по содержанию, но и по форме. В нормальной, воюющей, армии в подобном приказе должны были быть названы конкретные фамилии тех нескольких мерзавцев из числа командного состава, которые были расстреляны по приговору военного трибунала за то, что в боевой обстановке спороли знаки различия. Но, как явно следует из приказа командующего С-3. ф., позорное явление достигло таких масштабов, что расстрелять всех «беспогонных офицеров» уже не представляется возможным. Не представляется даже возможным нашить споротые петлицы быстрее, чем за три дня. Более того, генерал Собенников в своем приказе стыдливо называет фактическую подготовку к дезертирству и сдаче в плен врагу всего лишь «нарушением формы одежды»!

За шесть месяцев 1941 г. в плену оказалось шестьдесят три генерала. А всего за время войны — 79 генералов (мы не стали причислять к этому перечню генералов А.Б. Шистера, М.О. Петрова, Ф.Д. Рубцова, И.А. Ласкина, Ф.А. Семеновского, которые находились в плену всего несколько часов или дней).

Разумеется, плен плену рознь. Автор совершенно не призывает мазать всех одним дегтем. Многие генералы (Лукин, Карбышев, Ткаченко, Шепетов, Антюфеев, Любовцев, Мельников и другие, всего порядка двадцати человек) были захвачены противником ранеными, в беспомощном состоянии. Многие из тех, кто оказался в плену, в дальнейшем отвергли попытки врага склонить их к сотрудничеству и были расстреляны или замучены гитлеровцами. Так погибли генералы Алавердов, Ершаков, Карбышев, Макаров, Никитин, Новиков, Пресняков, Романов, Сотенский, Старостин, Ткаченко, Тхор, Шепетов. Несколько человек (генералы Алексеев, Огурцов, Сысоев, Цирульников) бежали из плена, перешли линию фронта или примкнули к партизанским отрядам [20, 124].

Все это — правда. Другая часть горькой правды состоит в том, что большая часть плененных генералов забыла о том, что личное оружие было выдано им не только для того, чтобы гнать в бой подчиненных. Нынешним гуманистам, призывающим войти в «тяжелое положение беззащитных генералов», следовало бы вспомнить о том, что каждый сдавшийся врагу командир губил тем самым тысячи своих солдат, отдавал фашистам на растерзание сотни тысяч мирных жителей. И мера ответственности за разгром армии и разорение страны для мобилизованного колхозного мужика и осыпанного всеми благами жизни генерала (которого государство наделило правом распоряжаться жизнью и смертью тысяч таких мужиков) должна, безусловно, быть разной.

За добровольную сдачу в плен и сотрудничество с оккупантами после войны было расстреляно или повешено двадцать три бывших генерала Красной Армии (и это не считая тех, кто получил за предательство полновесный лагерный срок). Среди них были и командиры весьма высокого ранга:

— начальник оперативного отдела штаба Северо-Западного фронта Трухин;

— командующий 2-й Ударной армией Власов;

— начальник штаба 19-й армии Малышкин;

— член Военного совета 32-й армии Жиленков;

— командир 4-го стрелкового корпуса (Западный фронт) Егоров;

— командир 21-го стрелкового корпуса (Западный фронт) Закутный;

— командир 27-го стрелкового корпуса (Юго-Западный фронт) Артеменко.

Да, десять человек из числа казненных генералов были в конце 50-х посмертно реабилитированы. Но при этом не следует забывать, что реабилитации 50-х годов проводились по тем же самым правилам, что и репрессии 30-х. Списком, безо всякого объективного разбирательства, по прямому указанию «директивных органов»... Весьма показательной как для оценки порядка расследования дел пленных генералов, так и для понимания умонастроений высшего командного состава Красной Армии образца 1941 г., может служить судьба генерал-лейтенанта М.Ф. Лукина.

Выдающийся полководец, герой сражений у Шепетовки, Смоленска и Вязьмы, он был захвачен в плен после тяжелого ранения, в бессознательном состоянии (в немецком госпитале ему ампутировали ногу). В ходе спецпроверки были выявлены какие-то факты его «антисоветской деятельности», но 31 августа 1945 г. в докладе на имя Сталина начальник «Смерш» Абакумов написал: «Учитывая, что в результате ранения он остался калекой, считал бы целесообразным освободить и обеспечить агентурным наблюдением» [124].

В дальнейшем генерал Лукин медленно, но верно стал превращаться в плакатный образец несгибаемого героя, который, оказавшись в немецком плену, «с презрением отверг все посулы и угрозы врага». Лукин был награжден орденом Ленина (1946 г.), двумя орденами Красного Знамени (1946, 1947 гг.), орденом Красной Звезды (1967 г.). Ему было присвоено звание «Почетный гражданин Смоленска», и его именем названа улица в этом городе. Появилась и побежала из публикации в публикацию легенда о том, как Сталин сказал вернувшемуся из плена генералу: «Спасибо за спасение Москвы». Наконец, в 1993 г. генералу Лукину было посмертно присвоено звание Герой России.

К этому времени и был переведен на русский язык и опубликован давно уже известный западным историкам протокол допроса от 14 декабря 1941 г., в ходе которого пленный генерал Лукин вел с немцами такие беседы:

«...Коммунисты пообещали крестьянам землю, а рабочим — фабрики и заводы, поэтому народ поддержал их. Конечно, это было ужасной ошибкой, поскольку сегодня крестьянин, по сравнению с прошлым, не имеет вообще ничего, а средняя зарплата рабочего 300—500 рублей в месяц, на которую он ничего не может купить. Когда нечего есть и существует постоянный страх перед системой, то, конечно, русские были бы очень благодарны за ее разрушение и избавление от сталинского режима....

Если будет все-таки создано альтернативное русское правительство, многие россияне задумаются о следующем: во-первых, появится антисталинское правительство, которое будет выступать за Россию, во-вторых, они смогут поверить в то, что немцы действительно воюют только против большевистской системы, а не против России, и в-третьих, они увидят, что на вашей стороне тоже есть россияне, которые выступают не против России, а за Россию. Такое правительство может стать новой надеждой для народа...

Если Буденный и Тимошенко возглавят восстание, то тогда, возможно, много крови и не прольется. Но и они должны быть уверены в том, что будет Россия и российское правительство... Новая Россия не обязательно должна быть такая, как старая. Она может даже быть без Украины, Белоруссии и Прибалтики (разумеется, речь шла не о предоставлении независимости, а о передаче этих частей сталинской империи под немецкую оккупацию. — М.С.), будучи в хороших отношениях с Германией...» [173].

Судя по его реальным действиям, товарищ Сталин достаточно быстро понял, что в довоенные годы он крупно ошибся в деликатном деле подбора, расстановки и истребления кадров, и очень старался исправиться. Но как? Подобно заключенному в тюрьме, обшаривающему всю камеру в надежде найти затерявшийся окурок, он все тасовал и перетасовывал генералов в надежде найти, наконец, того, кто совершит чудо, «превратит камни в хлеба» и заставит нищих колхозников воевать за «родную партию и ее великого вождя».

За первые четыре месяца войны на главном стратегическом направлении командующего Западным фронтом поменяли семь раз (Павлов, Еременко, Тимошенко, снова Еременко, снова Тимошенко, Конев, Жуков). Командующего 21-й армией (на том же самом западном направлении, за тот же срок) меняли шесть раз (Герасименко, Кузнецов Ф.И., Ефремов, Гордов, другой Кузнецов В.И., снова Гордов). Немногим лучше обстояли дела у соседей 21-й армии. Пять командиров в 20-й армии (Ремезов, Курочкин, Лукин, Ершаков, Власов), четыре командира в 13-й (Филатов, Ремезов, Голубев, Городнянский), по три командира сменилось за лето-осень 1941 г. в 19-й и 22-й армиях.

Командармы появлялись и исчезали, не успевая даже познакомиться со своими новыми подчиненными. Довольно быстро в этой чехарде выработалось некое универсальное правило. Оно не требовало ни знакомства с подчиненными, ни разведки противника, ни знания военной техники. Оно полностью заменяло собой все тонкости тактики и оперативного искусства. Оно гремело и грохотало по всем штабам, окопам и блиндажам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.