Железный поток

Железный поток

Короче говоря, к 1770 году все было уже готово. Недоставало только отмашки от хана, – Убаши никак не мог решиться сжечь мосты, – но и за этим дело не встало: летом 1770 года, пребывая в действующей армии на Северном Кавказе, хан поссорился с русским командующим, генерал-майором Медемом и, умело доведенный «ближним кругом» до белого каления, приказал коннице возвращаться в родные степи. А это уже называлось дезертирством, прецедентов за всю историю калмыков не имело и ничем хорошим кончиться не могло, так что, вернувшись домой, хан дал заговорщикам, только того и ожидавшим, зеленый свет. Сразу после чего Цебек-Доржи послал в Астрахань предупреждение о предстоящей «великой Государыне измене» с намеком на то, что уж он-то, кабы был ханом, не изменил бы ни за какие коврижки, но русская администрация, хорошо осведомленная, кто есть кто в ханской ставке, решила, что речь идет об очередном туре интриг, сообщению не поверила и никаких мер не приняла, так что и сам доносчик не рискнул настаивать. А потом стало поздно.

Движение улусов на восток началось в самом конце декабря, – причем на старте специально посланные заговорщиками люди перебили всех русских купцов и промышленников, находившихся в улусе, тем самым исключив для все еще сомневавшегося хана возможность передумать, – после чего в январе 1771 года свернул свою ставку, возглавив откочевку, и сам Убаши. Уходить хотели не все, но хан есть хан, так что подчинились многие даже из тех, кто не слишком хотел, а кто очень не хотел, тех нашли способ убедить. Многие же и вовсе не знали, что и почему, а просто исполняли приказ. В итоге в путь тронулись около 33 тысяч юрт (около 170 тысяч душ), – две трети всех калмыков, – а ослушаться воли хана смогли, в основном, зимовавшие далеко от ставки. И вполне понятно, что слабые пограничные крепости, коменданты которых, помимо прочего, не знали, в чем дело, сдержать уход такого количества людей, к тому же опытных воинов, просто не могли. Даже если бы рискнули. Но не рискнул никто: беглецы уходили потоком, затормозить который уже было невозможно.

Казацкие разъезды, запоздало посланные вслед «для вразумления», просто не рисковали приближаться: по приказу хана их расстреливали на расстоянии. Очень много проблем доставили башкиры, идущие по пятам и отбивающие скот и повозки. Еще больше бед принесли казахи, считавшие уходящих своей законной добычей и вымещавшие старые обиды, тем паче что от Белой Ханши пришла просьба вернуть беглецов, а если не выйдет, примерно наказать. Вернуть не вышло, но поживились и порезвились изрядно, калмыкам же, хоть они и отбивались, приходилось сложно, и чем дальше, тем сложнее. А зима и ранняя весна не способствовали выживанию слабых, и назад, – а желающих становилось все больше, пути не было из-за тех же казахов, но и впереди маячили туркмены Эмбы, вообще никаких правил не знавшие, и солончаки, и безводные пустыни близ Балхаша, и опять казахи, но уже горные, то есть киргизы, в те времена совсем дикие. В общем, когда после семи месяцев пути мигранты, наконец, отбиваясь от наседавших мародеров, переправились через верховья Или в пределы уже китайской Джунгарии, где их уже ждали представители маньчжурских властей, от 30 тысяч откочевавших юрт оставалось еле-еле две трети, а считая по душам, так и менее того…