Подарки от дедушки

Подарки от дедушки

Прежде чем продолжать, хотелось бы сделать пояснение. Рассказывая о роли и месте калмыков в истории России, я, как сами видите, очень мало пишу об участии их в различных войнах под российскими стягами. Кое-кто мне на это строго указывает, и зря, потому что никому не дано объять необъятное…

Дело в том, что калмыки были везде. На всех фронтах всех войн, с кем бы Россия ни сражалась. Они, тесно кооперируясь с донцами, обеспечивали безопасность левого фланга русской армии со стороны Кубани, оттягивая на себя массы ногайских всадников и прикрывая Кабарду; «Ничто, никакая сила турков, – писал Григорий Прозрителев, – не могли их остановить. Янычары – лучшее турецкое войско… бежали в ужасе перед калмыками», дополняя: «нельзя не отметить, что калмыки действовали… против турецких войск, правильно вооруженных, а потому и военные таланты Омбо и геройство калмыцкихполков должно обратить на себя особенное внимание». Не ограничиваясь турками, крошили шведов в Северную войну, а в 1741—1742 одной из боевых эскадр Балтийского флота командовал «морской монгол» контр-адмирал Денис Калмыков, сирота из улуса под Астраханью. Когда кончались шведы, рвали драбантов Фридриха Великого на полях Семилетней войны: «показали знаки своего проворства… – вспоминал генерал Болотов, – всего лишь 7 человек из них усмотря человек двадцать прусских гусар, удалив– шихся от прочих, переплыв нагие и без седел, с одними только дротиками через Прегель – ударили с такой жестокостью на них, обративши их в бегство, гнали до самого стана, трех убили, а одного в плен взяли». Поили коней в Шпрее. Сам главнокомандующий Апраксин писал императрице: «Я обойтись не могу об отменной храбрости сразившихся казаков, калмыков и гусар не донести», и, с другой стороны, «старый Фриц» признавался в приватном письме своему агенту в Петербурге, что «более всего опасался казаков, татар, но особо калмыков».

Впрочем, война войной, а жизнь жизнью. Как мы знаем, Аюка, уже казавшийся подданным «не умеющим умереть», в конце концов все-таки концы отдал, успев напоследок, – под старость дед стал изрядно зловреден, обеспечить массу неприятностей всем, кто не умер. Плетя интриги и ссоря сыновей, внуков и племянников, он более чем преуспел. Мира в улусе не стало, и все планы русских властей, казалось бы, тщательно продуманные и разработанные, поползли по швам. Прежде всего совершенно неожиданно, – плюнув на то, что Указ Коллегии иностранных дел о признании его ханом уже был озвучен в Астрахани, – спрыгнул с лодки Доржи Назаров. Ему очень хотелось быть ханом, но еще больше хотелось жить.

А Степь кипела. Больших боев не было, но стычки шли вовсю, по нарастающей, – и это совершенно не устраивало Петербург: двору было, в общем, все равно, кто держит южные рубежи Империи, лишь бы держал крепко, а в ситуации полного разброда ни о какой «крепости» не было и речи. В связи с чем 20 сентября 1724 года, идя простейшим путем, Артемий Волынский объявил «верховным правителем калмыков» (не ханом, но для подданных это было все равно, что хан) Церен-Дондука, законного наследника по прямой линии. С чем, естественно, не согласился мятежный Дондук-Омбо, которого потенциальные подданные уважали, – за ум, воинские доблести и справедливость, – гораздо больше, чем изнеженного, ничем себя не проявившего «кронпринца». Драка шла по нарастающей, и все разъяснения Астрахани на предмет, «что из такого их междоусобия ничего не последует, кроме кровопролития и разорения калмыцким улусам», до слуха конкурирующих кузенов не доходили. Оба соглашались, что мир лучше войны, но каждый желал мира в свою пользу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.