Мы строили, строили – и…

Мы строили, строили – и…

Тем не менее губернатор все же добрался до мечети Джами, в самую гущу тусовки, и там сделал официальное сообщение: мол, «если жители недовольны начальником города и аксакалом, пусть подадут жалобу, и будет, по их желанию, назначен другой начальник города и аксакал». Увы, слушать было некому. «Оборванцы, бродячая молодежь, любители гашиша» (именно так обращался к своей группе поддержки один из лидеров толпы, грузчик Мухаммед-Бий) уже ушли в свободный полет. Солдатиков уже доставали дубинами, генерала потащили с лошади, камни летели большие и метко, появились раненые, кого-то чикнули ножом, – и Гродеков скомандовал «Огонь!». Стреляли трижды, как потом сосчитали в точности, сделав 32 выстрела. По официальным данным, погибло человек 13—14, – в основном затоптанных рванувшими врассыпную несогласными, – но, надо думать, кого-то друзья унесли с собой, а потом о смерти не сообщили. Так что, может быть, и больше. По ходу дела появились и «добровольцы» с дубинками: в основном местные лавочники, бизнес которых «несогласные», протестуя, тоже не щадили. Эти, даром что тоже добрые мусульмане, вообще не церемонились, вытесняя убегавших «оборванцев, молодежь» и прочих к арыку и сталкивая туда. Позже из арыка выловили 80 трупов, но ни одного с огнестрелом. Затем из лагерей подошел казачий полк. В Ташкенте стало тихо.

На следующий день началась раздача слонов. Генерал-губернатор объявил служивым «большое спасибо», особенно отметив, что первый залп дали «поверх голов, вполне спокойно и согласно, как на учебной стрельбе». Были уволены все аксакалы, кази и, в первую очередь, «туземные полицейские» из клана Иногам-ходжи. Новые кадры набирали из русских отставников или из «туземцев», не имеющих в городе родни. Впрочем, Ма-Якуба тоже сместили, заменив «по случаю необходимости» опытным сызранским приставом Тимофеем Седовым. Полковника Путинцева, – «за примерную отвагу», – не уволили, но, понизив в должности за «нераспорядительность», заменили «твердым и энергичным» полковником Тверитиновым. Естественно, возбудили дело. Поскольку все всех знали, а город, в связи с карантином, был закрыт, зачинщиков – 32 «бездомника», 10 мардикоров, 18 «базарного всякого люда» – похватали поголовно, некоторых прямо на местах погромов. Кого-то «за раскаянием» отпустили, но все же на выходе приговоры были серьезные: 8 «шпагатов», 3 «бессрочные ссылки», 17 «к арестантским ротам».

Впрочем, виселицы тут же заменили каторгой (от 15 до 20 лет), а сроки наказания сильно сократили. «Беря во внимание дикость этих бедняг, воспаляющую их воображение сверх всякой меры, – рапортовал Гродеков, – такое решение видится правильным. Действуя по наущению, они срывали со стен прокламации старшего аксакала и самого его прибить хотели, однако же толпа, среди которой не замечено ни единого из состоятельных сословий, не тронула ни Ваших изображений, ни портрета Государя. Также следует иметь в виду, что при немалом количестве в толпе лиц духовного звания, во все время событий ни разу не прозвучали крики о газавате. Мое мнение таково, что просвещение понемногу проникает и в эти темные души».

Барон Вревский, адресат, не возражал.

Напротив. «Из событий, – отвечал он, – в самом деле, видно, что возмущение это, хотя и в низших сословиях, имеет однако основу не в старом невежестве, но в новых веяниях. Сей странный азиацкий вид нигилизма и сам явление новое, но все ж много предпочтительней дикости в ее старом привычном понимании. Конечно, явный бунт следует подавлять силою, но сам вид умопомешательства дает основу говорить о благом смысле русского труда на здешней ниве». Иными словами, вояки сходились в том, что с «дикостью» края в основном покончено. Аллах свидетель, они ошибались…