Любезные мои конфиденты

Любезные мои конфиденты

Что пчел не передавивши, меду не есть, Роман Мстиславич, конечно, был прав. Но кончил плохо. Поскольку пчелы пчелам рознь, а без гарантии, что передавишь, улей лучше не трогать. В отличие от галицкого князя, Матушка была умна. Даже с избытком. Рожденная немкой, она принимала, как данность, что маленький пфенниг большую марку бережет. Ставшая русской, знала, как оно бывает, когда коса, пусть сколь угодно острая, находит на камень. Но и про свято место, которое пусто не бывает, тоже помнила. И, читая донесения о появлении близ Камчатки судов под флагами с Юнион Джеком, а то и лилиями, исходила из того, что волостями на Руси только враги народа разбрасываются. А потому, обнулив Анадырск, – вот и пфенниг сбережен, и коса в сохранности, – от идеи все-таки уложить ванек-встанек на обе лопатки не отказывалась. Просто взяла тайм-аут. По истечение которого, в 1776-м, повелела сибирским властям приложить все усилия для «введения тех чукоч в подданство наше».

Но не мытьем, по старинке, а катаньем.

Чтобы сами попросились.

А уж как сего достичь, это, судари мои, сами думайте, я одна и всего лишь слабая женщина, а вы сильные мужчины и вас много….

Задачка была та еще. Желанием «поддаваться» чукчи не горели. Правда, и русских особо не задирали, но к корякам за зипунами ходили ежегодно и не по разу за год. Говорить же не то чтобы отказывались, но для этого их еще ж нужно было поймать и уболтать. К тому же не абы кого, но такого умилыка, к которому тундра прислушается. И вот, в 1775-м, крупный (130 копий) отряд таких добытчиков, гоня домой захваченных оленей, столкнулся в тундре с парнем по имени Николай Дауркин, воспитанником Павлуцкого (Дмитрий Иванович нередко подбирал после боя сирот, крестя их и устраивая, но к Тангытану (Николке) привязался и оставил при себе). По смерти майора Николай служил в казаках, дезертировал было, затем передумал и шел с повинной.

Встреча вышла изрядно драматическая, но с хорошим финалом. «Догнали, – вспоминал один из очевидцев, – схватили за правую руку, тот дергает, дергает, вырвать не может. «Если я стал для тебя дичью, убей!» – «Нет, не для смерти, для жизни тебя схватил, не для темноты, для смотрения. Сердце твое не хочу достать». – «Э-э!» – «Почему лицо твое как у настоящего человека? Кто ты?» – «Я – Взращенный таньгами». «А-а! Будь нашим товарищем, совсем нашим, указателем пути!» – «Согласен»…». В общем, так или этак, но чукчи развернули нарты и вместе с Николаем двинулись в Гижигу, говорить с таньги о мире. Сперва вышло неладно: стороны друг другу не доверяли, а ночью чукчи, не утерпев, еще и угнали у местных коряков десяток оленей. Последовал рейд (иные называют его «последней битвой войны», были жертвы, – 54 чукчи и 2 казака, – были пленные, 40 женщин с детьми, но все же вовремя остановились.

А в марте 1778 года Дауркин, по поручению коменданта Гижиги капитана Тимофея Шмалева, свел-таки шефа с умилыками Омулятом Хергынтовым, якобы «главным тойоном» тундры, и Эоэткыном Чымкыэчыном, именовавшим себя «главным тойоном моря». На сей раз вышло не комом. Оба вождя присягнули России. Безусловно, только от своего и своих стойбищ имени, не более, но все же были они, видимо, реально авторитетны, потому что уже к 1782-му при их посредничестве на тех же условиях, – обязавшись оставить коряков в покое, – «стали подданными» России все роды анадырских «настоящих». Взамен указом императрицы на десять лет получив освобождение от всякого ясака (о золоте тогда еще не слыхали, а так ничего путного у них все равно не имелось, если же имелось, то легче было выменять…) и сохраняли полную автономию. По сути, все, чего хотели от них «таньгины», это не обижать «не настоящих», не ломать гербовые столбы, подтверждающие суверенитет России в регионе, и сообщать властям, если, паче чаяния, приплывут вовсе уж «чужие». Но до реального подчинения было очень далеко. Хотя…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.