Глава 17 Художник Владимир Семенович Зотов (1904-1978) и ботаник Владимир Николаевич Дегтярев (1881-1938)

Глава 17

Художник Владимир Семенович Зотов (1904-1978) и ботаник Владимир Николаевич Дегтярев (1881-1938)

В основном, в очерках в этой книге рассказывается о людях, чья жизнь оставила заметный след в жизни нашей страны. Но нет числа потенциально великих поэтов, художников, писателей, инженеров, мыслителей, ученых, загубленных репрессивным режимом. Они возили землю в тачках и умирали от голода и болезней. Их замерзшие трупы использовали вместо шпал при прокладке временных железных дорог на пути в Воркуту [1]. Их имена затеряны в архивах ГУЛАГа, МГБ, МВД, ФСБ... Никто и никогда не назовет их. Не дать их забыть может только музыка. Пусть звучит у нас в душах реквием по ним. Об этом предлагаемый очерк. В первой половине XX века великий американец Лонгфелло был чрезвычайно популярен в России. Великий русский поэт Иван Бунин перевел на русский язык «Песнь о Гайавате» Лонгфелло. Так перевел, что сохранилась не просто поэзия, но и музыка этой поэмы. Это было волшебство. Эта музыка звучала в душах российских мальчиков и девочек потом многие годы. До старости. Эта внутренняя музыка помогала некоторым из них пережить ужасы и тяготы последовавших страшных лет. Этому нет рационального объяснения. В самом деле, как могут облегчить жизнь узников тюрем звучащие в душе строки о подвигах Гаияваты, о том, как строил он пирогу, как дружил с могучим Квазиндом? Это звуки той прекрасной свободной жизни, где курят «трубку мира», где живет гусь серый Вава, цапля серая Шухшуга и глухарка Мушкадаза. Пусть психологи отвечают на этот вопрос. Этот мой рассказ о двух таких мальчиках - художнике Владимире Зотове и ботанике Владимире Дегтяреве. Если спросите — откуда Эти сказки и легенды... Я скажу вам, я отвечу: Из давнего детства в старинном русском городе Калуге, из окрашенных в элегические пастельные тона воспоминаний о замечательных людях, которые могли бы составить славу нашей науки и страны, но попали в жернова пролетарской революции. Они не успели прославиться, как другие мои герои в этой книге. Но их судьбы так типичны для России этого времени, что рассказ о них может дать важные добавления к уже сказанному. В 1963 г. прекрасной северной осенью наша небольшая экспедиция отправилась на Соловецкие острова с волшебной задачей поиска и выделения культуры светящихся бактерий. Не место здесь говорить о предмете и обстоятельствах этой экспедиции. Жители Юга не знают впечатлений от тончайших оттенков цвета неба, воды, облаков — все переходы серебристо-серого, жемчужного, розового, зеленовато-голубого, чисто белого и бело-розового, бело-голубоватого, ярко-оранжевого и темно-красного. Море, в самом деле, бывает чисто белым - в нем отражаются чисто белые, сгущенные из тумана облака, сквозь которые пробивается рассеянный солнечный свет. Тихо. Неслышно увлекаемая течением плывет лодка, (см. очерк о Н. Перцове - глава 39). Сказочны Соловецкие острова на Белом море. Большие и маленькие озера, как разбросанные в тайге зеркала, отражают в неподвижной воде острые вершины елей. Нет лучше места на Земле для сосредоточенности и возвышенных мыслей. Здесь в начале XV века схимники Зосима и Савватий положили начало Соловецкому монастырю — одному из крупнейших монастырей России. А в 1584-1594 гг. из огромных многотонных валунов были построены крепостные стены. Золотые купола соборов и церквей отразились в воде Святого озера. Тысячи паломников — «трудников» — многие годы по обету строили монастырь, прокладывали по островам дороги и соорудили огромную дамбу, соединяющую большой Соловецкий остров с островом Большая Муксалма. Соловецкую крепость хотели не раз захватить шведы и англичане. Во время Крымской войны в 1854 г. англичане на трех корветах с 57-ю пушками атаковали Соловецкую крепость — монастырь. И были отбиты «инвалидной командой» из 50 пехотинцев и 5 артиллеристов, имевших 8 орудий. Нет не сплошь добром была проникнута жизнь древнего монастыря. С конца XVI века до начала XX Соловки были местом ссылки религиозных и политических преступников. Жизнь некоторых из них была ужасна — их держали в глубоких ямах, куда бросали пищу и одежду. Жестокие нравы были у всех вариантов религий. В советское время монастырь был закрыт и вместо него был создан концентрационный лагерь. Среди прочих, в нем содержались члены свергнутого Временного правительства. В первые годы жизнь в концлагере была причудливо либеральна. Издавался даже журнал Соловецкого Лагеря Особого Назначения = СЛОН (!), в журнале печатали статьи заключенных по вопросам геологии, биологии, истории... Но затем эти либеральные отклонения кончились. Померкли ужасы прошедших веков. После начала Горбачевской перестройки было опубликовано не мало статей об этом. Создан страшный фильм («Власть Соловецкая»). А в последние годы Соловки «возвращены» православной церкви. ...Не только светящиеся бактерии были нашей целью. Незадолго до нашей экспедиции в журнале «Природа» была опубликована статья П. В. Виткова о кедровой роще на Большом Соловецком острове. Кедр — сосна сибирская — почти не заходит западнее Урала. Было интересно познакомиться с этим чудом подробнее. Автор этой статьи оказался замечательным человеком. Павел Васильевич Витков — учитель истории — был в то время директором соловецкой школы и занимался изучением истории Соловков Советского времени. Это было трудным делом не только из-за практически полной недоступности архивных материалов, но и невыносимости для сердца событий этой истории. Но когда он говорил о Соловецком (конц) лагере Особого Назначения (СЛОН) до 1930-х годов в его рассказе слышались даже идиллические мотивы. Он рассказал об академике Дегтяреве — знаменитом ботанике — заключенном Соловецкого лагеря — который создал на Соловках уникальный ботанический сад, находился в переписке с ботаниками разных стран, присылавших ему на Соловки, в концлагерь (!) семена и саженцы редких растений, которые он акклиматизировал и выращивал в этом полярном ботаническом саду. Сад этот состоял из отдельных участков в разных местах Соловков. Однако план-карта этих посадок не сохранилась. Сохранилась лишь посаженная Дегтяревым кедровая роща у хутора Горки, о которой Павел Васильевич и написал статью в Природе. Это были в самом деле вполне взрослые (прошло около 35-ти лет) деревья. На них бывает урожай орехов и потому прилетают кедровки и кормятся белки. Мысль об экзотических (из Японии и Мексики!) растениях, прижившихся среди черники, морошки, карликовых березок или даже под пологом могучих соловецких сосен, показалась мне чрезвычайно увлекательной. Однако искать эту экзотику, не имея плана местности, - бессмысленно. Можно вспомнить аналогичную ситуацию в «Острове сокровищ» Стивенсона... Удивительная вещь сплетение «линий жизни». В 1936 г. моего отца Э. Г. Шноля выпустили - освободили - из концлагеря. При замене палача Ягоды на палача Ежова часть (отбывших срок!) заключенных отпустили, тем более при диагнозе «безнадежно больной». Ближайший к Москве город, где ему разрешили жить, была Калуга. Наша многодетная семья - четыре брата, одна сестра, при единственной в семье работающей - матери, учительнице русского языка и литературы, с тяжело больным отцом - оказалась в этом прекрасном городе в очень трудном положении. Не знаю, были ли знакомы родители до Калуги с семейством Зотовых. Владимир Семенович и Софья Матвеевна с дочерью Соней и сыном Егором жили в собственном небольшом доме почти на краю города. На параллельной улице, внизу, ближе к Оке был (и есть до сих пор) дом К. Э. Циолковского. Владимир Семенович был художником. В доме на стенах были его картины. Сам он - высокий, подтянутый, красивый представлялся мне образцом аристократизма. Но мне было всего 8-10 лет и эти впечатления я осознал много позже. А в те трудные довоенные годы семейство Зотовых неоднократно помогало нам выжить — младших (и старших, однако!) надо было кормить, и мать часто посылала меня к дяде Володе и тете Соне попросить на время деньги или сахару, или еще чего-нибудь. Мне очень нравились эти поручения — через весь город с Востока на Запад, через центр, потом мимо замечательного Краеведческого музея, по старым улицам с одноэтажными деревянными домами в уютный приветливый художественный мир Зотовых. Жизнь в Калуге, как и во всех других городах центра России, была очень трудной. Нормальное продовольственное снабжение было только в Москве. После «Договора о ненападении» с фашистской Германией, на Запад устремились эшелоны с зерном и нефтью. Из магазинов исчезло даже самое необходимое. За хлебом нужно было становиться в очередь с вечера. Всю ночь активисты, рожденные обстоятельствами, проводили перерегистрацию: на руке химическим карандашом писали номер очереди, а если кого при очередной проверке не оказывалось — номер пропадал, а оставшимся писали другим цветом новый, меньший номер. К открытию магазина утром у его входа собиралась раздраженная и агрессивная толпа. В давке вполне могли вытолкнуть из очереди - и все. Жаловаться было некому. Эту закалку до войны прошли миллионы советских людей. К этому добавилась война с Финляндией, ужасные 40-градусные морозы зимой 1940 г. В углах бревенчатых стен комнаты, где лежал умиравший отец, не таял иней. Нам помогали оставшиеся в Москве друзья - семейство Пекелисов, соседи Краснощековы, Агафья Дмитриевна Карева, работавшая с мамой в одной школе и более всех - Зотовы. Мы покинули Калугу 10 октября 1941 г., когда в Калугу, защищаемую почти безоружными ополченцами и немногими кадровыми военными разрозненных отступающих частей, со стороны Серебряного бора уже входили немцы, — на последнем эшелоне с вывозимыми семьями командиров Красной Армии. Нас не брали туда. Упросила в слезах за нас Агафья Дмитриевна. Прошло 35 лет. Я не был все это время в Калуге. Дом на улице Салтыкова-Щедрина, где мы жили, сгорел во время войны. Сгорела отцовская библиотека. Погибли все его труды — рукописи написанных им книг. Он завещал нам — братьям — издать их, когда вырастем, и это станет возможным. Книги по философии религии, биологическим основаниям этики и того, что он называл «стиль». Не пережили войну наш самый младший брат — Иосиф — и сестра Элина. Я ехал в Калугу с лекциями для учителей-биологов. Я уже знал, что Зотовых выселили из их дома - понадобилась земля для весьма важного строительства - там построили большие современные дома для элиты - сотрудников обкома и райкомов КПСС. Зотовым дали тесную двухкомнатную квартиру в стандартном «хрущевском» доме. Дверь мне открыл дядя Володя. Я не предупредил о приезде. Взглянув на меня, он протянул мне руку и сказал «Здравствуй, ты вырос». А я еще подыскивал слова, как представиться. Это было поразительно. Он видел меня 35 лет назад, мне было тогда 11 лет. Сейчас перед ним был довольно пожилой, сплошь седой (чуть не сказал - «университетский профессор»...). ...В моих рассказах ему о нашей семье, о прошедшем времени, о моих, особенно общебиологических занятиях, я дошел до Соловецких островов. Было видно, что он взволнован. Волнение это было все также аристократически сдержанным. Он спросил - «Откуда ты взял, что Дегтярев был академиком?». Я сослался на П. В. Виткова. Он подумал и принес мне из другой комнаты напечатанный на машинке, аккуратно переплетенный рассказ «Мексиканец» с художественно нарисованной картой дендрологического питомника. В создании этого питомника под руководством В. Н. Дегтярева он участвовал, когда также был узником Соловецкого Лагеря Особого Назначения. Он сказал: «Прочти этот рассказ». А я прочел и осмелился спросить, как он оказался на Соловках? Он сказал «Я легко чувствую себя в разговоре с тобой. Это для меня необычно»... В. С. Зотов был одним из основателей российского движения скаутов [1]. Высокие идеалы дружбы, помощи и защиты слабых, честности и бесстрашия - основа движения скаутов. Это движение должно было воспитывать новых граждан России. Эти высокие идеалы были несовместимы с идеологией большевизма. Советской власти были нужны «беззаветно преданные делу партии Ленина—Сталина пионеры». Не отказать в проницательности вождям большевиков. Вместо скаутских клятв верности принципам гуманизма, зазвучала клятва «В борьбе за дело Ленина—Сталина будь готов!». Готов ко всему. Без заветов. Самоотверженно. К отречению от отца и матери, братьев и сестер, от добра и сострадания. Будь готов! А руководителей скаутского движения арестовали, и мало кто из них остался в живых. Один из них — замечательный человек, художник В. С. Зотов. Остался последний сюжет в этой, хотя и краткой, но очень многомерной истории. У меня в руках была карта Острова Сокровищ! Мой высокочтимый друг, выдающийся ботаник, многие годы занимавшийся северной флорой, доцент Московского Университета — Владимир Николаевич Вехов (см. главу 39) как раз изучал флору и растительность Соловков. Он прочел рассказ В. С. Зотова и поехал на Соловки. Несколько сезонов искал он посадки Дегтярева. И не нашел. Наверное, они погибли, как погибло бесчисленное множество замечательных людей, как сгорели неизданные труды моего отца, как стерлись из памяти потомков примеры самоотверженности и благородства безымянных героев, которые могли бы составить основу силы и славы нашего Отечества. В. С. Зотов и В. Н. Дегтяреве оба были узниками Соловецкого концлагеря в начальный период его существования с относительно либеральными порядками. Кончился этот «период либерализма» ужасно. «Сверху» была дана «лицензия» на расстрел нескольких сотен заключенных для устрашения остальных. В этой операции устрашения и погиб В. Н. Дегтярев. Как именно погиб - осталось неизвестным. Он не был академиком, он был самобытным и экстравагантным человеком. И поэтому он был обречен.

Мексиканец (Рассказ В. С Зотова) «Клянусь черепахами Тесмана это был человек» Д. Лондон. Это не биография, но лишь поспешный набросок воспоминаний о человеке необычайном. Его стремления и поступки были своеобразны, жизненный путь — исключителен. Он выделялся ярким пятном на сером фоне людей ничем не выдающихся, обычных в повседневности. Ни одной вполне достоверной даты. Ничто из рассказанного им не было записано под свежим впечатлением. Не были заданы вопросы, которые помогли бы полнее узнать события его жизни и лучше его самого. Человек среднего роста, черноволосый и загорелый. Его возраст трудно определить. Ему пятьдесят лет, но он удивительно подвижен. Он похож на испанца - нос крючком, как у хищной птицы, тонкие губы, выдающийся вперед подбородок. Лоб пересечен несколькими глубокими морщинами. Лицо подвижное, постоянно меняющее выражение. Глаза карие, почти черные. Во взгляде что-то странное: смотрит на вас в упор и в то же время куда-то мимо. Это от того, что один глаз у него вставной. На нем пламенно-красная блуза, заправленная в коричневые брюки внушительного вида с поношенным кожаным ремнем. На голове белая фетровая шляпа с широкими полями. Обувь — тяжелые башмаки; прочность заменяет изящество. Он чуть-чуть сутуловат. Голова и шея слегка вытянуты вперед, словно он всматривается. Руки держит так, как будто собирается схватить. Вся его фигура выражает устремленность. Держится просто. Но все его движения как-то слишком порывисты. И говорит он всегда в повышенном тоне. Когда же особенно увлечется, в его голосе звучат хрипловато-визгливые нотки, напоминающие верещание рассерженной белки. Стремительные фразы сопровождаются всевозможными восклицаниями на русском, испанском, английском и французском языке. Все это делает его речь настолько оживленной, что люди чинного склада, не в силах ее выносить. Они считают человека в пламенной рубахе несносным болтуном, чудаком, фантазером, наконец просто сумасшедшим. - Кто он такой? - Мечтатель и практик. - Как его имя? - Владимир Николаевич Дегтярев, но у него есть еще прозвище «Кветцаль». - Откуда он и к чему стремится? - Об этом будет сказано дальше. Владимир Николаевич Дегтярев родился в 1886 г. в Петербурге. Сведения о его родителях убийственно скудны. Отец дворянин и талантливый скрипач, по-видимому, имел широкий круг знакомств в среде музыкантов, художников и артистов. О матери ничего не известно, кажется она рано умерла. Однажды Владимир Николаевич упомянул, что у него есть сестра очень на него похожая. Другой раз, когда разговор зашел о русско-японской войне, выяснилось, что в цусимском бою погиб его брат (неизвестно родной или двоюродный). Этим исчерпываются все сведения о родственниках. Кажется семья Дегтяревых постоянно проживала в Петербурге, перекочевывая на лето в Финляндию. Но был длительный период обитания на Кавказе, в Туапсе. Наиболее яркие годы детства Владимира Николаевича прошли именно здесь. Всякому кто знал его, легко представить себе, какой это был живой мальчик. Скорый на всякие затеи, он по всем вероятиям, не отличался большой усидчивостью в учении. Он сам говорил: «меня очень часто ставили кариатидой» т. е. в угол. Француженка-гувернантка однажды сказала ему: - Вуаля, вуаля Воледья! By заве сампль тогшонэ у повг бюшегон! Ви будьете пгастой тряпичник или очьень бьедный дговогуб. Эти слова он очень хорошо запомнил и встретив свою воспитательницу много лет спустя, Владимир Николаевич сказал ей: - Ваше предсказание, мадам, исполнилось! Я очень бедный дроворуб. Из меня не вышло толка. Преувеличивал ли Дегтярев свой неуспех в жизни — не беремся судить, но отметим, что не раз он жаловался: - Вы знаете, мне чертовски не везет. Я трачу массу сил впустую. Я почти добиваюсь своего, но как только дело близится к завершению, все сразу рушится. И снова мне приходится приниматься за дело с самого начала. Трагический случай в годы детства определил линию его жизни. Он упал из окна второго этажа и выбил глаз. Вставили искусственный, но мальчик уже не мог поступить ни в лицей, ни в кадетский корпус, как хотел его отец. Он вырос и по собственному влечению избрал работу садовода. Богатая флора Кавказа и мечты об экзотических растениях пробудили в нем интерес к садоводству. Он работал упорно и с большим увлечением. Занятие не требовало большой теоретической подготовки, а по своей натуре он был практик. Мы лишь мельком знаем о поездке Владимира Николаевича в Японию с одним состоятельным человеком. Он привез из страны Восходящего Солнца много семян и саженцев самых разнообразных растений. После этой поездки были завязаны отношения с Ботаническим садом, а затем с Академией наук. Владимир Николаевич получил поручение закупить в Америке семена для выращивания и акклиматизации растений в России. Дегтярев едет в Америку, до Гамбурга по железной дороге, а дальше через моря и океан на четырехмачтовом паруснике. В Новом Свете он энергично принимается за дело. Переезжает с места на место, смотрит, расспрашивает, записывает, закупает. Довольно скоро отпущенные ему средства оказались израсходованными. Но в Академии наук о нем забыли и обещанные суммы не шли. Владимир Николаевич послал несколько писем с просьбой ускорить высылку денег. Ответа не последовало. Деньги не приходили. Наступили трудные дни. Он брался за любую работу и все-таки бедствовал. Он был чернорабочим, грузчиком, работал землекопом при сооружении Панамского канала. На одной из мемориальных досок, среди имен рабочих-строителей канала должна быть и его фамилия. Он много видел. Особенное впечатление произвели развалины построек древних майев. Величественные теокали, гигантские каменные стелы, с высеченными на них таинственными письменами, руины солнечных башен, стены, покрытые фантастическими рельефами - все это пробудило в нем живейший интерес к угасшим культурам древних американских народов. Некоторое время Владимир Николаевич был ковбоем! Он нанялся к богатому скотопромышленнику мистеру Коттенвуду. Это был настоящий деловой человек и законченный эксплуататор. Впоследствии Владимир Николаевич вывел его в качестве полукомического персонажа одной из своих мексиканских пьес. Но это было уже много лет спустя. В те же дни Дегтярев управлял стадами рогатого скота и табунами лошадей. Дела было по горло. Коттенвуд не любил, чтобы его люди сидели, сложа руки. Владимир Николаевич отлично изучил привычки и нрав лошадей, стал хорошо ездить верхом и кое-как научился бросать лассо. Это искусство требует большой практики, нужна была более длительная тренировка. Однажды, объезжая пастбища, Дегтярев наткнулся на огромного волка. В следующее мгновение петля его лассо полетела к хищнику. Но волк увернулся, а затем бросился на всадника, вцепился в руку и стащил его на землю. Эта история вероятно окончилась бы трагично, если бы не подоспел на помощь негр - ковбой, приятель Дегтярева. Он застрелил волка из кольта. На правой руке Владимира Николаевича на всю жизнь сохранились шрамы от волчьих зубов.

В этой истории есть нечто невыясненное. Прежде всего, необычное поведение волка. Отважиться на столь дерзкое нападение мог бы только бешеный волк. Но тогда непонятно почему микробы бешенства пощадили Дегтярева. Ведь предупредительная прививка не была сделана. Один из недругов Владимира Николаевича намекнул однажды, что вся история с волком - чистейший вымысел. — «О конечно Владимир Николаевич и в самом деле бешеный, в этом нельзя сомневаться, но только волк тут ни причем. Это охотничий рассказ». У нас нет никаких доказательств, чтобы опровергнуть это мнение, но есть глубокое убеждение в высокой порядочности Дегтярева. Он может приукрасить свой рассказ разными образными выражениями (обычно он так и делал), но основу событий он не станет искажать. Он не раз порицал плохие приключенческие рассказы «потому что они лживы и глупы. В них пишут всякую чепуху о змеях, индейцах, мустангах, гризли, ковбоях. Пишут люди никогда не испытавшие ни одного настоящего приключения. Все у них шито белыми нитками. Сплошной вздор. Я хотел бы издавать хороший приключенческий журнал. Так бы и назвал его „журнал настоящих приключений" и требовал бы чтобы каждый автор торжественно свидетельствовал достоверность описанных им приключений». Из Центральной Америки, неведомым для нас сочетанием обстоятельств, судьба бросила Дегтярева в Аргентину. Об этом периоде своей жизни Владимир Николаевич сохранил самые наилучшие воспоминания. Он работал садовником у сеньора Авельянеда, богатого аргентинца, владельца благоустроенного поместья «Hacienda Milla Flores» в окрестностях города Розарио на реке Парана. Новый хозяин оказался человеком совсем иного склада, чем Коттенвуд. Он не стремился выжать из человека все его силы. Деликатность и радушие были чертами его характера. Вскоре же он более близко познакомился со своим садовником, и между ними установились идеальные взаимоотношения. Владимир Николаевич старательно выполнял свою работу, но в свободное время он был на равной ноге с хозяином. Этому способствовали два обстоятельства. Во-первых Дегтярев свободно владел французским языком, принятом в «высшем обществе» стран Латинской Америки. Во-вторых он был «идальго» что также имело большое значение в глазах его патрона. Своеобразный уклад жизни, местные обычаи, красочные особенности быта, декоративные костюмы и наконец самый характер аргентинцев, все это крайне нравилось Владимиру Николаевичу. Он говорил: — Французы слишком легкомысленны. Даже «mourir pour la Patrie» - это аффектация, итальянцы чересчур хвастливы, немцы невыносимо тупы, англичане - чопорны, американцы адски деловиты. Вот испанцы и латино-американцы, воспитанные испанской культурой - совсем другое дело! У них все недостатки, но в меру. По характеру они очень похожи на русских. Столица Аргентины - Буэнос-Айрес, в переводе это значит «хороший воздух» и воздух там действительно хороший. Изобилие света и растительность, столько же отличающаяся от нашей, как яркий попугай от вороны. А люди в таких замечательных костюмах, какие можно увидеть на маскараде, во сне или в оперетте! Красочные плащи, декоративные сомбреро. Как все это красиво! А «КОРСО АЛЯМЕДА»! Вы знаете что это такое? Это всеобщий обычай вечерней прогулки. Когда солнце идет на закат и спадает дневной жар, все отправляются на прогулку. У кого есть лошади, едет в коляске или верхом, у кого нет - идут пешком. Место прогулки «корсо» - проспект. Здесь вы можете видеть всех красавиц и красавцев города, всех франтов и франтих. Вы встретите здесь и офицеров - как говорил Дегтярев - «в ведрах мирного времени» т. е. киверах, с вышитыми на мундирах взрывающимися бомбами. Живописная картина! Однажды Владимир Николаевич просматривал книги в библиотеке четырнадцатилетней дочери своего патрона сеньориты Мальдонада. Ему попалась старинная испанская книга — сборник сказаний древних майя. С любезного разрешения владелицы книги и при содействии ее гувернантки мадемуазель Октавии Жерве, хорошо знавшей испанский язык,

Данный текст является ознакомительным фрагментом.