Глава IV Красное и черное

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава IV

Красное и черное

Рождение «Махновии»

Развал режима немецкой оккупации вызвал всплеск повстанческого движения против коллаборационистских украинских властей. В Северном Приазовье это движение концентрировалось вокруг махновского отряда — все новые и новые вооруженные формирования возникали и присоединялись к «батьке». Коллапс режима гетмана Скоропадского привел к тому, что в Таврии единая власть фактически перестала существовать — здесь, помимо махновцев, действовали еще немецкие соединения, обеспечивавшие отход своих войск на запад, помещичьи и кулацкие отряды. Махно решает создать единую повстанческую зону с единым фронтом под командованием махновского штаба, в который кроме военных командиров вошли левый коммунист Херсонский, левый эсер Миргородский и анархист Горев (штаб возглавлял сначала Махно, а потом Чубенко).

Первоначально махновцам сопутствовал успех. 27 ноября Махно занял Гуляй–Поле. Повстанцы довольно быстро вытеснили из своего района немцев, разгромили сопротивлявшиеся хутора и усадьбы и наладили связи с органами местного самоуправления. Махновский штаб по существу установил контроль над обширным районом в Приазовье с неясными границами — на юге начинаются стычки с красновцами, на западе ощущается давление со стороны Украинской Директории, сменившей режим Скоропадского. Но махновский штаб еще не вполне контролировал внешне лояльных ему командиров. Махно принялся бороться с несанкционированными поборами и грабежами. Даже своему заслуженному командиру Петренко Махно грозил расстрелом в случае, если на него поступят жалобы на притеснения от бедняков. Махно вспоминает о борьбе с грабежами: «Об этой контрибуции я узнал при моем выступлении с речью перед крестьянским сходом села Васильевки. Никогда за все время моей революционной деятельности я не чувствовал на сердце такой боли, как во время этого своего выступления. Мысль, что в отряде есть люди, которые тайно совершают непозволительные преступные акты, не давала мне покоя. И отряд не вышел из этого села до тех пор, пока лица эти не были раскрыты, и хоть и с болью, но без всяких колебаний, расстреляны в том же селе …, все в тревоге перед сознанием, что в отряд просачивается элемент, преследующий цели грабежа и личной наживы. И мы решили не останавливаться ни перед чем, чтобы с корнем вырывать его из повстанческих рядов и уничтожать»[129]. Надо отдать Махно должное — в борьбе с грабежами он был вполне последователен. Показательно, что в сообщении либеральной газеты «Приднепровский край» о захвате махновцами поезда в эти дни ничего не говорится о грабежах[130].

Махно становился опорой порядка в этих местах. Границы «Махновии» и расстановка сил вокруг района были неясны. Это заставляло Махно занимать осторожную позицию в отношении Украинской Директории.

* * *

После начала Ноябрьской революции в Германии украинские националисты вышли из подполья и повели борьбу за власть. Как и в 1917 г., они претендовали на обширную территорию до Дона, населенную самыми разными народами. Вот только переварить эту территорию украинская государственность не могла.

14 ноября бывшие лидеры Центральной рады создали Директорию Украинской народной республики во главе с левым социал–демократом Владимир Винниченко. Военными силами Директории – гайдамаками, командовал правый социал–демократ Симон Петлюра. 17 декабря 1918 г. гайдамаки заняли Киев. Первоначально Директория заложила довольно левый курс, созвучный чаяниям рабочих и крестьян. Власть на местах передавалась советам, были провозглашены радикальна аграрная реформа и 8–часовой рабочий день. Винниченко надеялся договориться с Советской Россией о мире, но из этого ничего не вышло.

С севера на Украину вошла Красная армия, которая тут же получила поддержку не только коммунистов, но и значительной части украинского крестьянства, считавшего большевиков сторонниками раздела помещичьей земли и борцами с немецкой оккупацией. В декабре 1918 г. из нейтральной зоны выступил отряд левого эсера Юрия Саблина, который занял Купянск и Волчанск. Был создан ревком, включавший левых эсеров, максималистов и анархистов. Этот левацкий район вскоре был занят частями РККА, а ревком разогнан. Не получалось у левых эсеров создать «свой» район. В январе 1919 г. красные заняли Харьков, где был создан СНК Украинской Советской Социалистической Республики (УССР), который вскоре возглавил Христиан Раковский.

Директория решила опереться на Антанту и добиться признания ею Украины. Но Антанта не хотела иметь дело с украинскими социалистами. Тогда левые социалисты вышли из Директории, а правые – из социал–демократической партии. Новую Директорию возглавил С. Петлюра, и она превратилась в обычное национал–авторитарное правительство. Правда, поиску внешней опоры это не помогло – Антанта предпочла поддерживать Колчака и Деникина, выступавших за единую и неделимую Россию. Отряды гайдамаков один за другим переходили на сторону большевиков – левые идеи были на Украине популярнее, чем правый национализм.

* * *

Опасаясь борьбы на два фронта, махновцы пропустили через свою территорию мобилизованных украинским правительством новобранцев при условии, что будет разрешено вести среди них агитацию. Махновская делегация стремилась нащупать противоречия среди гайдамаков, поддержала их в борьбе с 8–м корпусом Добровольческой армии. Уход 8–го корпуса из Екатеринослава положил конец заигрыванию националистов с рабочими организациями города. Петлюровцы разогнали рабочий Совет. Одновременно они усилили агитацию на левобережье — стало ясно, что Директория считает необходимым включение махновской территории в единую Украинскую державу. Это махновцев, естественно, не устраивало. Их давнишняя враждебность к идеологии украинской государственности также делала конфликт неизбежным.

26 декабря Крестьянский съезд Екатеринославской губернии, находившийся под влиянием махновцев, выступил против Директории. В этот момент Махно уже заканчивал переговоры с большевиками о совместных действиях по захвату Екатеринослава. Чтобы решиться на штурм города, Махно «счел необходимым созвать комсостав, перед которым был поставлен вопрос о наступлении сегодня же ночью на Екатеринослав. Все ответили: хоть сейчас»[131], — вспоминает начальник большевистского штаба Е. Кузнецов.

Махно располагал полутысячей бойцов, готовых к операции за пределами махновского района. По утверждению советского историка М. Кубанина, эта сила была подчинена большевистскому командиру Г. Колосу, собравшему в районе Синельниково около полутора тысяч бойцов[132]. Махно категорически отрицает свое подчинение Колосу и считает, что Кубанин преувеличил численность его отряда в пять раз[133]. В этом споре скорее всего прав Махно, что подтверждается и большевистскими источниками: «Необходимо отметить, что Махно назначен командиром всеми вооруженными силами, наступавшими на Екатеринослав…»[134], — утверждает Д. Лебедь.

Трудность наступления на Екатеринослав заключалась в том, что основные силы повстанцев находились на левом берегу Днепра, а город — на правом. Участник событий Е. Кузнецов вспоминает: «План заключался в следующем: по пешеходной части моста пускаем по обеим сторонам по пять человек, одетых в рабочие костюмы с узелками, в которых находятся бомбы, чтобы снять посты пулеметчиков. Вслед за ними … пускаем паровоз, чтобы прочистить путь, а за ним — пульмановский вагон с двумя бомбометами, — потом двинутся эшелоны один за другим»[135]. 27 декабря эшелоны беспрепятственно прибыли на вокзал Екатеринослава. Двери открылись, и к изумлению гайдамацкой охраны из вагонов посыпались махновские бойцы. Привокзальный район оказался в руках повстанцев, к которым затем присоединились небольшие отряды большевиков и левых эсеров. Эффект внезапности еще не гарантировал окончательного успеха. 27–28 декабря махновцы с боями продвигались в глубь города.

Одновременно началось формирование новой власти, в котором особую активность проявили большевики: под конец боя «губком партии большевиков …произвольным образом, что называется «нахрапом», обойдя мой штаб… назначил из своих членов коменданта города, комиссию почты и телеграфа, комиссара путей сообщения, начальника милиции и другого рода начальство. Все эти большевистские партийные избранники не то накупили, не то конфисковали себе министерские портфели и под мышками с ними пришли в мой штаб, помещавшийся на втором этаже Екатеринославского вокзала …»[136] Но Махно и не думал подчиняться «новой власти». Повстанцы тоже претендовали на свою долю влияния. В конце концов был создан Военно–революционный комитет, в котором повстанцы получили треть голосов, но фактически присутствовали в гораздо большем количестве.

Несмотря на попытки большевиков провести в председатели ВРК своего человека, анархисты, по словам Махно, поддержали кандидата левых эсеров[137]. Затем началась торговля вокруг распределения власти, в которой основное участие приняли большевики и левые эсеры[138]. Равнодушие анархистов в этом вопросе объяснялось просто — они воспринимали ВРК как действительно временный орган, который должен максимально быстро собрать съезд советов и передать ему власть. Этот съезд, считал Махно, «и наметит себе для охраны своих завоеваний и связанного с ними нового социально–общественного строительства нужные конструктивные положения»[139].

К 29–30 декабря положение петлюровцев в Екатеринославе стало безнадежным. На сторону Махно перешла гайдамацкая батарея под командованием Мартыненко. Затем к Махно перешло еще несколько петлюровских подразделений, и 30 декабря гайдамаки оставили город.

Одержав победу, махновцы приступили к снабжению своей армии из местных магазинов. Но одновременно начались и беспорядочные грабежи населения. Большевистские авторы обвиняют в них махновцев. Махно придерживается на этот счет другой версии: «На самом деле я за грабежи, как и за насилие вообще, расстреливал всех. Конечно, среди расстрелянных в Екатеринославе за грабежи оказались, к стыду большевиков, все почти лица из вновь и наспех большевиками сколоченного Кайдацкого большевистского отряда, которых сами же большевики арестовали и окрещивали их махновцами. Лишь в штабе в моем присутствии выяснилось, что все эти лица не знали даже, на каких улицах махновцы занимают позиции, кто их командиры, как называются роты и т.д. Но зато эти лица хорошо знали места формирования Кайдацкого большевистского отряда, где он стоит, командира его и когда они записались в этот отряд и получили оружие»[140]. Из этого следует, что большевики вместе с Махно боролись с грабежами. Никто из большевистских авторов не отрицает, что Махно беспощадно расправлялся с пойманными грабителями. Чьи бойцы в большей степени виновны в грабежах — большевистские или махновские — установить, видимо, уже не удастся. Во всяком случае, даже большевистские авторы признают, что их Павлоградский полк изрядно «разложился»[141], от этого не были гарантированы и более свежие отряды большевиков.

Махновский штаб предпринимал меры к тому, чтобы нейтрализовать неблагоприятное воздействие грабежей на настроение горожан. Было выпущено воззвание Махно к ним, в котором говорилось: «При занятии города Екатеринослава славными партизанскими революционными войсками во многих частях города усилились грабежи, разбои и насилия. Творится ли эта вакханалия в силу определенных социальных условий или это черное дело совершается контрреволюционными элементами с целью провокации, во всяком случае это делается. И часто делается именем славных партизан–Махновцев, борющихся за независимую, счастливую жизнь всего пролетариата и трудового крестьянства. Чтобы предотвратить этот разгул пошлости, совершаемый бесчестными людьми, позорящими всех честных революционеров, не удовлетворяющимися светлыми завоеваниями революционного народа, Я именем партизанов всех полков объявляю, что всякие грабежи, разбои и насилия ни в коем случае допущены не будут в данный момент моей ответственности перед революцией и будут мной пресекаться в корне»[142]. Это заявление было подкреплено угрозой расстрелов, которая незамедлительно стала приводиться в действие. Крутые меры Махно против грабителей дали результат — даже враждебные махновцам мемуаристы признают, что в этот раз нападавшим «не удалось… как следует пограбить города»[143].

Приведенный выше фрагмент воззвания Махно характерен и еще в одном отношении — он демонстрирует представления Махно об источнике его власти. Это революция и повстанцы. Пока Махно готов отчитываться в своих действиях прежде всего перед армией, а не перед населением. Позднее, когда вновь станут формироваться гражданские структуры движения, положение изменится.

Махно направил большевистские части на подступы к Екатеринославу. Это была ошибка, которая дорого стоила повстанцам. Большевистские отряды были разбавлены большим числом новобранцев и уступали повстанцам в боеспособности. Часть вооруженных рабочих была настроена пропетлюровски и в решающий момент даже ударила в тыл махновцам[144]. Подошедшие под Новый год свежие петлюровские части прорвали фронт и одним ударом выбили махновцев из города[145]. Неудачливым союзникам оставалось лишь обвинять друг друга в поражении. Из Екатеринослава Махно сумел вывести лишь около 200 бойцов[146].

Первый опыт взаимодействия с коммунистами оставил у Махно отрицательное впечатление об этой партии: «они не сохраняют позиции, а держатся власти и думают, что за них кто–то будет воевать», — говорил он Чубенко, — «Когда он занял Екатеринослав, совместно с коммунистами, то они не (стремились удержать) город, а старались сорганизовать ревком»[147]. По воспоминаниям Г. Колоса, Махно «ругал большевиков и говорил, что нужно к черту поразгонять все большевистские штабы», воспринимая их уже как противников в борьбе за повстанчество[148].

В. Голованов считает: «Но махновцам в то время Екатеринослав был совсем не нужен. Махно, собственно говоря, и не скрывал, что вся эта затея ему представляется только набегом, чисто военной, тактической операцией по раздобыванию оружия. Удерживать город он не собирался»[149]. С этой версией автора «художественного исследования» трудно согласиться. Если бы Махно не собирался удерживать город (как говорил Белашу уже после поражения — мол, не очень–то и хотелось)[150], он бы и покинул его до подхода новых сил петлюровцев — для этого было предостаточно времени. Махно вел себя иначе. Он на всякий случай погрузил трофеи в вагон, но принял участие в налаживании местной власти, наведении порядка в городе, организации обороны. Махно собирался действовать в зависимости от обстановки: не получится удержать город, не страшно, получится — еще лучше, можно будет распространить новые свободные отношения на городскую среду. Как показали события 1919 г., Махно понимал — без города его «освобожденный район» существовать не может, крестьяне без рабочих не могут создавать новое общество.

Отступив за Днепр, Махно не допустил гайдамаков на Левый берег. Западная граница махновского района стабилизировалась.

В итоге развития движения к 1919 г. возникло территориальное образование со стабильным ядром, самостоятельной разветвленной социально–политической инфраструктурой, в центре которой стояла военизированная организация анархо–коммунистов и ее лидер Н. Махно. В 1917–1918 гг. лидеры движения приобрели богатый военно–политический опыт. Махно стремился к расширению и равноправному партнерству с другими радикальными движениями — большевиками и левыми эсерами. Однако первый серьезный опыт такого взаимодействия в Екатеринославе был неудачен.

Немецкая оккупация прервала развитие социальных преобразований в регионе. Однако после крушения оккупационного режима в районе стала восстанавливаться возникшая в 1917 г. система Советской власти, опиравшаяся на крестьянское и рабочее самоуправление.

Военная демократия

Война и анархия в сознании обывателя — естественные спутники Смуты. Но для анархистов анархия — организованная свобода, и с войной ей уживаться трудно. Но махновцы все же пытались сочетать свои анархистские идеалы с военной дисциплиной. Получалась своего рода военная демократия. В январе 1919 г. Махно предпринимает шаги к превращению движения из разрушительного крестьянского восстания в организацию, осуществляющую верховную власть на территории Приазовья. Наведение порядка приводило к конфликтам Махно с некоторыми командирами. По воспоминаниям Чубенко, после одного из налетов Щуся на хутора, Махно дал ему «хорошую нотацию» за казни зажиточных крестьян. Правда, «Щусь не обращал ни малейшего внимания и сказал, что бил буржуев и будет бить». Однако Махно продолжал настаивать на прекращении безмотивных убийств и произвольных контрибуций с немецких колоний[151]. Этот конфликт завершился в марте 1919 г., когда в ответ на очередную расправу Щуся над немецкими колонистами Махно арестовал его и обещал в следующий раз расстрелять. Щусь, который еще недавно демонстрировал свою независимость от Махно, теперь уже не мог противостоять «батьке», власть которого в районе к этому времени опиралась уже не только на военную силу. «Щусь давал слово не повторять убийств и клялся в верности Махно», — вспоминает Чубенко[152]. Впоследствии Махно удавалось поддерживать прочную дисциплину среди командного состава. Так, один из сотрудников Л. Каменева вспоминал о стиле руководства Махно совещанием комсостава во время визита председателя СТО в Гуляй–Поле: «При малейшем шуме производившему его угрожал: «Выведу!»[153]

Поскольку Махно был не обычный атаман, а идейный, первым делом он воссоздал политическую организацию — Союз анархистов, возникший на основе гуляйпольской группы анархо–коммунистов. В Союз вступили многие махновские командиры и прибывшие в район анархисты. Но, заняв относительно устойчивую территорию, Махно решил, что пришло время вернуться к советской системе[154].

Чтобы определить основные принципы устройства новой власти, 23 января в Большой Михайловке был созван I съезд советов района (нумерация съездов 1919 г. игнорирует форумы 1917 г.). Фактически первый съезд был собранием крестьянских отрядов и отрядов самообороны. По решению I съезда крестьяне посылали на последующие съезды делегатов от «мира», а военные – от подразделений. Была создана комиссия для созыва более представительного съезда. На II съезд съехалось уже 245 делегатов.

Как и в 1917 г., Съезды считались в Махновском движении высшим авторитетом. Перед ними демонстративно склонял голову сам Махно. В 1919 г. они приобрели форму съездов советов крестьян, рабочих и фронтовиков. Их решения вступали в силу в том или ином районе после одобрения сельскими сходами[155]. В 1919 г. таких съездов было три (23 января, 8–12 февраля, 10–29 апреля). Их резолюции, принятые после жарких дискуссий, созвучны анархистским идеям: «В нашей повстанческой борьбе нам нужна единая братская семья рабочих и крестьян, защищающая землю, правду и волю. Второй районный съезд фронтовиков настойчиво призывает товарищей крестьян и рабочих, чтоб самим на местах без насильственных указов и приказов, вопреки насильникам и притеснителям всего мира строить новое свободное общество без властителей панов, без подчиненных рабов, без богачей, и без бедняков»[156]. Резко высказывались делегаты съезда против «дармоедов чиновников», которые являются источником «насильственных указок».

Антибюрократическая направленность движения не давала разрастись его собственной бюрократии. Наибольший аппарат имел штаб Махно, занимающийся даже культурно–просветительской работой, но вся его гражданская (формально и военная) деятельность находилась под контролем исполнительного органа съезда — созданного II съездом Военно–революционного совета (ВРС).

ВРС создавался для обеспечения как военных, так и гражданских задач. По воспоминаниям Чубенко «первым делом Реввоенсовет должен уладить вопрос относительно мобилизации, так как такие села, как Гуляй–Поле или Михайловка добровольно пошли на фронт, а остальные сидели дома и ждали, что им кто–нибудь сделает, то есть завоюет свободу. Реввоенсовет стали выбирать объединенно, так как он являлся необходимым и для армии, и для крестьян (ибо) всякие распоряжения Реввоенсовета должны (были) выполнять крестьяне и красноармейцы, за исключением оперативных заданий»[157].

В первый состав ВРС вошли 10 представителей военных и трое — крестьян. Но, учитывая тесную связь армии с крестьянством, это было не столь принципиально. Партийный состав ВРС был лево–социалистическим — 7 анархистов, 3 левых эсера и 2 большевика и один сочувствующий им[158]. Первым председателем ВРС стал учитель Чернокнижный, а его заместителем (позднее — председателем ВРС) - Коган. Махно удостоился поста почетного председателя[159].

Возникшая в махновском районе социально–политическая система позволила развивать весьма значительную по тем временам социально–культурную инфраструктуру. Командующий Украинским фронтом В. Антонов–Овсеенко, посетивший район в мае 1919 г., докладывал: «налаживаются детские коммуны, школы, — Гуляй–поле — один из самых культурных центров Новороссии — здесь три средних учебных заведения и т.д. Усилиями Махно открыто десять госпиталей для раненых, организована мастерская, чинящая орудия и выделываются замки к орудиям»[160]. Детей учили грамоте, занимались военной подготовкой, преимущественно в форме военных игр (подчас весьма жестоких)[161]. Но основная просветительская работа проводилась не с детьми, а со взрослыми. Культпросвет ВРС, занимавшийся просвещением и агитацией населения, был укомплектован прибывшими в район анархистами и левыми эсерами[162]. Сохранялась свобода агитации и для других левых партий, но анархисты идеологически доминировали в районе.

Какую роль в движении играли анархисты? Нынешнее стремление реабилитировать Махно иногда приводит к недоразумениям. Так, в достаточно точной с военной точки зрения книге В. Верстюка «Комбриг батько Махно» автор пишет: «Не последнюю роль играло и то обстоятельство, что в это время Н. Махно выступал приверженцем советской власти. В брошюре, посвященной развенчанию махновщины и анархизма, бывший махновец и анархист Исаак Тепер (Гордеев) дал достаточно точную и объективную характеристику политических взглядов Махно в этот период: «К Гуляй–польской группе анархистов Махно относился весьма неприязненно за их заумное отношение к большевикам… Еще в феврале месяце 1919 г. во время встречи представителя секретариата Якова Алого (Суховольского) с Махно выяснялось, что последний весьма и весьма индифферентно относится к общим заданиям набатовской организации и к позиции, которую они занимали в отношении советской власти. Махно тогда говорил: «Сначала я революционер, а потом анархист», а иногда он утверждал, что совсем перестал быть анархистом и что все свои действия направляет на укрепление Советской власти и ликвидацию контрреволюции»[163]. Неискушенность автора в вопросах анархистской идеологии привела здесь к некритическому восприятию сочинения Тепера, автора чрезвычайно недобросовестного и тенденциозного, выполнявшего социальный заказ своего нового руководства в 1924 г. О качестве оценок Тепера Верстюк мог бы судить по его описанию военной катастрофы июня 1919 г., которое имеет мало общего с документированными фактами[164]. Достоверны лишь личные конкретные наблюдения Тепера по поводу взаимоотношений анархистов–набатовцев и Махно. Но и здесь необходимы пояснения к двусмысленным замечаниям Тепера. Во–первых, поддержка советской власти вовсе не значит отказа от анархизма. Как мы видели выше, анархисты, в том числе Махно, считали советы формой низовой самоорганизации масс и ячейкой нового общества. Эту приверженность советам Махно пронес через всю свою жизнь и никогда от нее не отказывался. Отношение же к центральной советской власти, то есть к правительству большевиков, всегда, даже в лучшие периоды их отношений, было окрашено недоверием, о чем говорят документы махновских съездов Советов.

Во–вторых, выдвижение на первый план общереволюционных задач еще не означает отказа от анархизма как социально–политической концепции. Махно считал, что пока массы не осознают необходимости борьбы со злом государственности, анархическое движение все равно обязано быть с ними: «… когда массы начинают проявлять к нему доверие, оно не должно увлекаться этим доверием и не должно отрываться от различных изгибов первоначально развивающихся событий, хотя бы и не анархических, но революционных, в которых масса развивала свой начальный порыв. Но надо и не пропустить момента, когда с этими изгибами нужно и самим разойтись, и отвести от них трудящиеся массы»[165].

В–третьих, скептическое отношение Махно к анархической группе «Набат» слабо связано с его отношением к анархизму. «Набат», объединивший часть городских анархистов Украины в 1918 г., представлял собой лишь одну из анархических группировок. Ее претензии на руководство махновским движением были очевидно безосновательными.

Многие командиры махновской армии состояли в Союзе анархистов. Такие видные деятели движения как Василевский, Веретельников, Марченко, Гавриленко, Куриленко, Белаш, Вдовиченко и другие были анархистами. Необходимо отличать влияние анархистов на развитие движения от роли пришлых городских анархистов, скептическое отношение к которым сформировалось у махновцев еще в 1918 г. Впрочем, и здесь встречаются немаловажные исключения. Наиболее очевидный пример — товарищ Махно по каторге П. Аршинов (Марин). По свидетельству того же Тепера, «Марин вообще был единственным анархистом (имеются в виду пришлые анархисты — А.Ш.), которого Махно искренне уважал и советы которого он беспрекословно принимал… Этому единственному человеку, как я уже выше указал, Махно вообще подчинялся в полном смысле этого слова»[166]. Таким образом, даже данные, приведенные Тепером, не дают основания говорить об отходе Махно от анархизма.

По утверждению В. Белаша, большое влияние на Махно имел Союз анархистов Гуляйпольского района, возникший во время партизанской войны 1918 г. из анархистов–партизан Гуляй–Поля, Дибривок (отряд Щуся) и Новоспасовки[167]. Это три основных клана командиров взаимодействовали с трениями. Без фигуры Махно и исходящей от него анархистской идеи вряд ли смогли действовать вместе.

Кто были эти люди, которые шли за Махно, водили в атаку его бойцов и выкручивались из безвыходных ситуаций, спасая дело, а иногда и самого батьку? В большинстве своем они были моложе Махно на несколько лет. Почти все они – бедняки, батраки и рабочие в юности, имели начальное образование (часто неполное), для многих «университетом» стала мировая война. Некоторые дослужились до прапорщика.

Наиболее влиятельные командиры, иногда замещавшие Махно – командир группы в 1920 г. Семен Каретник, Григорий Василевский, а также командир кавалерии Алексей Марченко, командиры корпусов Петр Гавриленко и Александр Калашников – гуляйпольцы, члены группы анархо–коммунистов, как правило примыкавшие к ней еще в 1907 г.

К Гуляйпольской группе анархо–коммунистов относились и такие люди из окружения Махно, как Исидор Лютый, Иван Лепетченко и Алексей Чубенко. Первые двое играли роль его телохранителей, Чубенко получал разные поручения. Впрочем, жесткое разграничение полномочий не всегда существовало, из чего вытекают разночтения в «послужных списках» видных махновцев.

Чубенко Алексей Владимирович (1893–1937?) – родился в с. Григорьевка Александровского уезда. Из бедняков. Работал машинистом и кузнецом. Анархо–коммунист с 1905 г. В декабре 1918 – марте 1919 гг. – начальник штаба у Махно. Возглавлял различные комиссии, в 1919 г. по поручению Махно вел переговоры с большевиками, французами, петлюровцами. Был и казначеем, и командиром подрывников. Член ВРС. В январе 1920 г. был арестован и отправлен в Бутырку. Затем освобожден, после разрыва отношений с большевиками воевал в отряде Бровы. Но воевать уже не хотелось. В январе 1921 г. жил на подпольном положении, в апреле сдался.

Борис Веретельников работал с Махно на заводе, затем уехал в Петроград, где трудился на Путиловском заводе. Был эсером, в 1918 г. стал анархистом, вернулся в Гуляй–Поле, где приобрел популярность как хороший агитатор. В 1919 г., пока не погиб в бою с деникинцами, был заместителем начальника штаба.

Другая группа командиров происходила из казачьей станицы Новоспасовки, где сформировался отряд Куриленко, влившийся затем в махновскую армию. В эту группу входили три видных командира: Виктор Белаш, Василий Куриленко и Трофим Вдовиченко, а также командиры полка Лука Бондарец и Филипп Гончаренко.

Белаш Виктор Федорович (1893–1937). Родился в семье бедняка. Анархо–коммунист с дореволюционным стажем. Выдвинулся в качестве командира в 1919 г. Был руководителем оперативной части штаба, а со второй половины 1919 г. — начальником штаба армии. В сентябре 1921 г. сдался ЧК.

Куриленко Василий Васильевич (1891–1921). Из батраков. Сапожник. Анархо–коммунист с 1910 г. В 1912 г. был призван в армию, служил в кавалерии. В 1917 г. – председатель полкового комитета. В июне 1918 г. возглавил местный повстанческий отряд, а затем – батальон, полк, бригаду (когда Махно переименовал свою бригаду в дивизию), корпус, группу. В сентябре 1919 – апреле 1920 г. служил в красной армии, потом вернулся к Махно. Погиб в бою.

Вдовиченко Трофим Яковлевич (1889–1921) – из батраков, анархо–коммунист с 1910 г. В Первую мировую стал кавалером полного георгиевского банта. Прапорщик. В 1917 г. – председатель полкового комитета. В середине 1918 г. принял участие в партизанском движении, возглавил второй новоспасовский отряд. В сентябре–декабре 1919 г. возглавил второй Азовский корпус махновской армии, в мае 1921 г. – Азовскую группу. Был ранен, взят в плен и расстрелян в ЧК в мае 1921 г.

Особняком стоял лихой кавалерист и партизан Федор (Феодосий) Щусь (1893–1921) – матрос из Дибривок. Впрочем, причина тому – не место рождения, а амбициозность Щуся. Он служил на флоте в 1915–1918 гг., и смотрел на крестьян свысока. Авторитет Щуся первоначально был велик – ведь он не ушел с Украины при немецком наступлении и начал партизанить раньше Махно. Но вот при их знакомстве дал слабину. Махно шаг за шагом укрощал матросика и сделал из него просто одного из своих командиров. Щусь занимал разные командные посты — член штаба, командир кавалерии у Махно и в корпусах. Погиб в бою.

Некоторые командиры Махно, как, например, Владимир Тахтамышев и Максим Козырь, отстали от армии в вихре Гражданской войны и затем служили красным. Козырь во время Великой Отечественной стал генералом.

У Махно служило и множество пришлых анархистов — командир (на некоторых этапах – заместитель командира) фронтовой контрразведки (фактически – разведки) Л. Зиньковский был донецким рабочим, организатор железнодорожных войск Михалев–Павленко был питерским анархистом, комендант штаба и командир отряда Макеев – ивановским рабочим[168].

Задов Лев Николаевич (1893–1938). Родился в колонии Веселой в бедной еврейской семье. Работал в доменном цеху в Юзовке. В 1910 г. вступил в анархистскую группу, участвовал в эксах. В 1913 г. приговорен к каторжным работам. После освобождения взл себе псевдоним Зиньковский. Вступил в красную гвардию, затем в анархистский отряд Марка Черняка. С ним будет участвовать в махновском движении, инициативной группе, контрразведке (решавшей и задачи разведки). Фактически возглавлял контрразведку, по другим данным – корпусную контрразведку (учитывая подвижность структуры махновской армии, Зиньковский мог возглавлять и всю контрразведку–разведку, и действовать с корпусом). В 1921 г. был телохранителем Махно. Ушел с ним за границу. В 1924 г. вернулся. Был принят на работу в НКВД. Во время большого террора расстрелян.

По сути Союз анархистов был ближайшим окружением батьки — организацией командиров, считавших себя анархистами. Большим влиянием пользовались также анархисты группы Марка Черняка, Венгерова и Уралова, приехавшие в район движения в январе 1919 г. Венгеров мог спорить с Махно в присутствии командиров и одерживать победу по частным вопросам[169]. Нарастание конфликтов с «батькой» и последующие претензии союзников–большевиков к моральному облику этой группы анархистов, ослабили влияние группы Венгерова на Махно[170].

Аршинов так характеризует первоначальное отношение городского анархизма к Махновскому движению: «Большинство русских анархистов, прошедших теоретическую школу анархизма, пребывало в своих изолированных, никому в то время не нужных кружках, стояло в стороне, допытывалось, что это за движение, как к нему следует отнестись, и бездействовало, утешая себя той мыслью, что движение как будто не чисто анархическое»[171]. Роль анархистов в революционных событиях в 1917–1918 гг. была более существенной, чем это виделось П. Аршинову. В 1918 г. анархисты издавали 55 газет и журналов, причем некоторые — тиражами в десятки тысяч. Даже по большевистским оценкам анархистские организации существовали в 130 населенных пунктах, причем крупнейшие из них насчитывали тысячи членов[172].

В 1919 г. украинские анархисты сохраняли мессианское отношение к массовым движениям, выраженное, например, в резолюции Елисаветградского съезда «Набата» 2–7 апреля 1919 г.: «История ныне возлагает на нас великую обязанность — подсказать массам этот выход, помочь им в их исканиях, придать их творческой способности то зрение, которого им не достает»[173]. Автор этой резолюции В. Волин был противником организации анархистами военных восстаний, так как «они приводят к властвованию, то есть к неанархическому финалу»[174]. Однако он считал, что «когда масса приходит в движение сама, мы можем помочь найти ей верный путь»[175].

Исполнительные органы украинского «Набата» до июня не могли определиться в своем отношении к Махно. В Гуляй–Поле был направлен один из лидеров организации Иосиф, который вынес из этой поездки скорее отрицательные впечатления: «В ответ на мои расспросы, — вспоминает Волин, — он сказал мне, что сомневаться в личной честности Махно он, правда, не имеет оснований, но что, по его мнению, Махно — человек не сильного и не самостоятельного характера, легко поддающийся дурному влиянию, что в махновской организации и в махновском штабе есть отрицательные личности, которых Махно терпит, и что вообще очаровываться нечем, надо лишь следить за движением, которое, помимо самого Махно может дать здоровые результаты»[176]. Скепсис Иосифа мог быть вызван как реальной зависимостью Махно от его военного окружения, чье представление об анархизме было весьма примитивно, так и нежеланием комбрига подчиняться влиянию городских набатовцев. Когда Волин лично попытается оказывать влияние на «слабохарактерного» Махно, он обнаружит, что тот вполне может противостоять чужим влияниям, если они противоречат его собственным представлениям.

Из беседы Махно и Иосифа выяснилось, что Махно считает необходимым прибытие в район анархистов, получивших известность в качестве сильных пропагандистов. Махно стремился к тому, чтобы противопоставить анархистскую мысль большевистской и шовинистической агитации. Когда Иосиф упрекнул Махно в том, что на контролируемой им территории сохраняются антисемитизм части населения, комбриг ответил: «А чего же ваши Волины сидят где–то там и не едут сюда работать? Я предоставлю все возможности вести пропаганду и средства — технические приспособления… Сам же я — человек боевой, и занят прежде всего фронтом. Мне некогда заниматься пропагандой»[177].

Но Махно чутко следил, чтобы пропагандисты анархии «держались в рамках», не мешая его политике союза с большевиками. Прибывшая в район М. Никифорова, выступила на съезде с докладом о репрессиях большевиков. Нет, Маруся не говорила об ужасах красного террора — удары по «буржуазным классам» ее устраивали. Она была возмущена осуждением ее на шесть месяцев условного наказания. Понятно, что эта речь вызвала у собравшихся возмущение скорее самой Никифоровой, чем большевиками. «Махно в таких случаях любил поддерживать крестьян, — вспоминал Чубенко — а потому заявил съезду, что если Никифорову судили коммунисты, то значит она заслужила этого. «Наше дело воевать и бить белых, а не разбирать, кто прав, а кто виноват»"[178]. На митинге 1 мая Махно столкнул с трибуны М. Никифорову, обвинявшую большевиков в предательстве революции.

Когда в район Гуляй–Поля станет приходить информация о коммунистическом терроре против крестьян, Махно начинает спокойнее воспринимать критику центральной советской власти. В то же время и пришлые анархисты оставили свои претензии на лидерство и втянулись в текущую работу.

Идеологию движения определяли представления Махно и Аршинова. Махно называет свои взгляды анархо–коммунизмом «бакунинско–кропоткинского толка»[179]. Махно почти не читал работ Бакунина и Кропоткина и не видел различий между их концепциями. Он формировал свои взгляды почти самостоятельно, принимая лишь то, что, с его точки зрения, соответствовало действительности.

Позднее Махно предлагал следующее государственно–общественное устройство: «Такой строй я мыслил только в форме вольного советского строя, при котором вся страна покрывается местными совершенно свободными и самостоятельными социально–общественными самоуправлениями тружеников»[180]. В конце 1918 г. к Махно пришла делегация рабочих–железнодорожников. Рабочие, по воспоминаниям Чубенко, «стали спрашивать, как им быть в отношении организации власти. Махно ответил, что нужно организовать совет, который должен быть не зависим ни от кого, то есть свободный совет, не зависимый ни от каких партий. Тогда они обратились к нему, чтобы он дал им денег, так как у них нет совершенно денег, а деньги им нужны для выплаты рабочим, которые три недели не получают жалованья. Махно, не говоря ни слова, велел дать двадцать тысяч денег, что и было сделано»[181].

Этот эпизод показывает, что Махно, выступая за переустройство общества на безгосударственных началах, не отказывался от социальной политики, осуществления задач социального государства. Армия выполняла роль государственных органов социальной помощи. Махно понимал, что «свободные советы» не могут быть независимыми друг от друга. Они своей волей должны создать небольшую надстройку для решения совместных дел (например, оборона от внешних врагов или организация экономической статистики). Эту социально–политическую систему «безгосударственного» (т.е. конфедеративного) общества создаст съезд Советов.

Но где гарантия, что новые органы координации не замкнутся на себе, не превратятся в новый источник угнетения? «Наша трудовая община будет иметь всю полноту власти у самой себя и свою волю, свои хозяйственные и иные планы и соображения, будет проводить через свои органы, которые она сама создает, но которые не наделяет никакой властью, а только лишь определенными поручениями»[182], — писали Махно и Аршинов в мае 1919 г. С их точки зрения власть должна быть децентрализована и в территориальном, и в отраслевом отношениях. Объединения трудящихся (и не только сельские, но и городские) могут создавать органы с четкой задачей. Эти органы не имеют права присваивать себе дополнительные полномочия и объединяться в единую систему исполнительной власти. Связь между ними осуществляется через всесильное самоуправление трудящихся — съезды Советов.

8 февраля 1919 г. в своем воззвании Махно выдвигал такую задачу: «Строительство истинного Советского строя, при котором Советы, избранные трудящимися, являлись бы слугами народа, выполнителями тех законов, тех порядков, которые напишут сами трудящиеся на всеукраинском трудовом съезде…»[183] Таким образом, Махно предполагал созыв своего рода учредительного собрания, а возможно и регулярно созываемого представительного органа, который даст советам аналог конституции (основных «порядков»), а возможно и будет принимать законы, в рамках которых может действовать местное самоуправление.

В построениях Махно бросается в глаза нарочитое нежелание регламентировать черты будущего общества. Не в пример многим социальным утопистам прошлого, Махно считает, что общины–советы сами создадут конкретные формы своего существования. Но принципы им определены достаточно четко.

* * *

В это время в «Махновии» почти не было социальных конфликтов. Значительный земельный фонд, конфискованный у кулаков и помещиков, давал возможность относительно безболезненно согласовывать интересы различных групп: желающие могли организовывать из своих участков сельскохозяйственные коммуны (крупнейшая из них коммуна имени Розы Люксембург насчитывала 285 человек и засеяла 125 десятин земли)[184], другие обрабатывать расширявшиеся наделы индивидуально. Немалое значение придавалось наделению землей малоземельных и пришлых.

Антикулацкая и антипомещичья направленность махновщины привлекли к ней и середняцкие, и бедняцкие слои. Голос бедняков звучит в резолюциях Второго съезда советов Гуляйпольского района (февраль 1919 г.): «Впредь же до разрешения земельного вопроса окончательным образом съезд выносит свое пожелание, чтобы земельные комитеты на местах немедленно взяли на учет все помещичьи, удельные и другие земли и распределяли бы их между безземельными и малоземельными крестьянами, обеспечив и вообще всех граждан посевными материалами»[185].

Важную роль в движении играли и рабочие. С началом хозяйственного кризиса они хлынули домой и приняли активное участие в событиях. Достаточно сказать, что крупнейшие деятели движения Петр Аршинов, Борис Веретельников, Виктор Белаш, Лев Задов и сам Махно были в свое время рабочими. Еще 15 декабря 1918 г. общее собрание рабочих по докладу Б. Веретельникова приняло решение о формировании добровольческих отрядов рабочих и о выплате уходящим на фронт пособия в размере полуторамесячной зарплаты[186]. Однако вскоре лидеры движения стали критически отзываться о рабочих. На митинге по поводу посещения района П. Дыбенко и А. Коллонтай Махно «стал ругать рабочих за то, что никто из рабочих не пошел в прием желающих в армию»[187]. Еще более обострились отношения с рабочими после конфликтов на предприятиях, оборудование которых махновцы «эвакуировали» в Гуляй–Поле при сдаче городов белым[188].

В конкретной ситуации 1919 г. на первом плане стояли задачи военного выживания. И здесь система низового крестьянского самоуправления давала впечатляющие результаты. Благодаря притоку пополнения численность махновских войск с 400 человек в конце 1918 г. выросла до 55 тысяч в мае (32,2 тысячи не вооружены)[189]. Для сравнения — Украинская советская республика располагала в это время 117 тысячами вооруженных и 71 тысячей невооруженных бойцов[190]. Пополнение осуществлялось за счет «добровольной мобилизации». В январе, когда белые перешли в наступление против района, Махно выступил за принудительную мобилизацию. Но на собрании комсостава и членов штаба анархистам Черняку, Венгерову и Уралову удалось убедить большинство в том, что принудительная мобилизация противоречит принципам революции[191].

Вопрос о комплектовании войск стал одним из ключевых на II съезде. К этому времени под командованием Щуся был сформирован полк в Большой Михайловке. Однако Щусь, еще не подчинившийся до конца Махно, отказывался выводить его на позиции, поскольку другие села не выставляют бойцов в армию. Как уже говорилось, окончательно удалось подчинить Щуся только в марте 1919 г.

Добровольная мобилизация, объявленная на II съезде, привела к замене полусамостоятельных отрядов «батек» организованным ополчением с единым командованием. Теперь махновская бригада делилась на полки (некоторые из них первоначально назывались батальонами). Первоначально было создано три полка (два пехотных во главе с Калашниковым и Зубченко, и один кавалерийский во главе с Чернышом)[192]. Для бригады достаточно трех полков, но, как мы увидим, у Махно их число будет расти, как будет расти и численность полков.

В соответствии с решениями III съезда советов каждый населенный пункт должен был выставить полк (первоначально 80–300 человек), который затем вооружается, избирает командование и выступает на фронт. Вместе сражались люди, которые давно знали друг друга и доверяли командиру. Деревня, выставившая полк, охотно снабжала его — ведь полк состоял из родственников крестьян. Бойцы, в свою очередь, знали, что отступить на сотню километров — значит, поставить под удар собственные хаты.

Очевидно, что повстанческая армия была призвана ограждать население и общественные структуры от угрозы не только извне, но и изнутри района. Периодические вспышки бандитизма были вообще чрезвычайно характерны для этого периода революции: «В городе грабежи, пьянство, разгул, которые начинают захлестывать армию», — докладывал после занятия Харькова командующий группой войск РККА В. Ауссем[193]. Другой эпизод: «В конце апреля полк стоял на станции Тетерев, красноармейцы безнаказанно бесчинствовали — грабили, избивали пассажиров, убили несколько евреев»[194], — вспоминает Антонов–Овсеенко о похождениях 9–го полка красных.

Здесь уместно привести фрагмент беседы Наркома Украины А. Затонского с красноармейцами, которых пришлось уговаривать не поворачивать на Киев, чтобы «разделаться с Чекой и Коммунией»: «Наконец один уже пожилой дядько спрашивает: «А чи правда, що Раковский жид, бо кажут, що раньше большевики були, а потим жиди коммуниста Раковского посадили …»

Удостоверяю, что товарищ Раковский самого православного происхождения, что коммунисты — это те же большевики…»[195] - Этот аргумент помог. Известны многочисленные еврейские погромы с участием РККА[196].