Сигнал тревоги прозвучал 17 июня
Сигнал тревоги прозвучал 17 июня
Полковник в отставке Иван Дедуля
Сегодня их остается очень мало — людей, принявших свой первый бой 22 июня 1941 года, вступивших в Великую Отечественную войну на границе СССР и оккупированных гитлеровцами территориях. Дело не только в том, что всем им уже далеко за 80, — главное, что впереди у каждого из них было 1418 дней войны… Воспоминания этих людей о первых, самых трудных и горьких днях Великой Отечественной имеют для нас особую ценность: ведь эти дни и недели до сих пор хранят очень много неразгаданных тайн и вопросов, на которые нет ответа. Среди них — ветеран Службы внешней разведки полковник в отставке Ивана Прохорович Дедюля.
Глубокой осенью 1940 года 23-я стрелковая дивизия, где я был заместителем командира роты по политчасти в 89-м стрелковом полку, разместилась на окраине Двинска в старой крепости, некогда бывшей форпостом на западных рубежах Российской империи. Наши подразделения занимались боевой подготовкой, в общественную жизнь города мы не вмешивались.
17 июня 1941-го прозвучал сигнал боевой тревоги. Когда комсостав прибыл в штаб, командир полка майор Батюк распорядился: получить боекомплекты, снаряжение и к 18 часам быть в готовности к марш-броску к госгранице, в свой укрепрайон.
На обратном пути я сказал командиру роты:
— Пять дней назад прибыли с границы в крепость на железнодорожной тяге, а сегодня вдруг срочно туда же, на своих двоих, да с полной боевой выкладкой… Не совсем понятно!
— Чего непонятного? Все по-нашенски: сначала делаем, а потом думаем. Войной ведь повеяло. Похоже, что на этот раз всерьез…
Действительно, черные тучи, сгущаясь с каждым днем, приближались к нашему дому. О них, как стало теперь широко известно, разведка докладывала в Кремль ещё в 1940 году, а позже солдаты невидимого фронта — внешней и военной разведок — сообщили, как выяснилось, довольно точные данные о дате вражеской агрессии, о силах и направлении главных ударов.
А тогда мы сами почувствовали и даже увидели надвигавшуюся опасность еще в апреле — мае, когда возводили пояса обороны в десятке километров от границы. Уже тогда над нами почти ежедневно кружили немецкие самолеты-разведчики, причем совершенно безнаказанно. Беспечность в приграничье настораживала. К 10 июня работы по сооружению линии обороны в основном были завершены, и дивизия железнодорожным транспортом вернулась на место своей дислокации. И вот вдруг боевая тревога, приказ…
В условленное время дивизия оставила крепость. Наш полк шел в голове колонны. Марш совершался с 8 часов вечера до 6–7 часов утра, проходили по 50–60 километров.
— Похоже, война на пороге, — беспокоился командир роты. — Успеть бы занять оборону…
— Должны успеть, — ответил я. — Несемся как одержимые. Солдатам очень тяжело, но еще держатся, а вот лошади выбиваются из сил, падают от усталости.
Прошагав от Двинска до Каунаса, мы нигде не заметили никаких приготовлений к обороне или наступательным действиям, зато были очевидцами полнейшего благодушия и даже беспечности в поведении местных властей и командования частей и соединений. Мы не могли объяснить причины такой беспечности: что это — головотяпство, безответственность или, может, предательство?
Ночь 22 июня 1941 года была на исходе, начало светать, над лесом вставало солнце. И вдруг до нас донесся надрывно-глухой гул, приближавшийся с каждой минутой. Наконец вдали в голубом безоблачном небе появилось множество черных точек, принявших вскоре очертания самолетов.
Три волны оглушивших нас машин проследовали на восток. Вскоре где-то там, далеко, взвились клубы черного дыма. Новые волны бомбардировщиков проходили в стороне от перелеска, в котором рассредоточились на дневку наши части. Из штаба полка сообщили: штабы корпуса, армии и округа на позывные дивизии не отвечают. Командование дивизии предполагает, что бомбардировки осуществляются немцами с целью спровоцировать нас на ответные действия. Приказано было проявлять выдержку, без команды не стрелять, на провокации не поддаваться, продолжить движение на указанный рубеж.
Дивизия снова на марше. Неожиданно над колонной пролетел самолет с черными крестами. Наши самолеты в воздухе не появлялись, хотя виднелись на аэродроме слева от шоссе. Позже поговаривали, будто в авиачасти отсутствовало горючее. Оттуда доносились пулеметные очереди. Вскоре нам сказали, что там посажен немецкий самолет, охрана аэродрома держит его «на мушке», а экипаж никого не подпускает к машине и делает попытки подняться в воздух. К вечеру немцы сдались.
Во второй половине дня нам стало известно о выступлении по радио В. М. Молотова. Война стала явью.
22 июня полк дважды подвергался обстрелу с воздуха. Уже утром пролилась первая кровь. В нашей роте был ранен в живот красноармеец Кахадзе, а рядом расстрелян расчет зенитной пулеметной установки, прикрывавший движение колонны. На следующий день полк занял оборону далеко за Каунасом, в западном направлении. Соседей не было ни справа, ни слева. Короткий отдых, и снова вперед. Навстречу поток беженцев. Издалека доносится гул, небо затянуло полосой дыма.
Во второй половине дня разведка донесла, что на хуторе находится до батальона мотопехоты противника. Командир полка приказал первому батальону атаковать. Бой был скоротечным — решающую роль сыграли внезапность и шквал огня. Подразделение гитлеровцев было разгромлено почти бескровно для наступавших. Отличились командир первого взвода лейтенант Николай Лымарев и помкомвзвода пулеметчиков старший сержант Василий Романов. Два десятка гитлеровцев были взяты в плен, захвачены 18 крытых грузовиков: 10 — для мотопехоты и 8 — с продовольствием. Последнее для нас оказалось весьма кстати — с питанием было плохо… Грузовики с продовольствием мы угнали с собой, а остальные вывели из строя при отходе.
На западе гремела канонада. Там сражался артполк нашей дивизии, прибывший в укрепрайон по железной дороге и успевший занять боевые позиции. Артиллеристы неожиданно для врага встретили прицельным огнем его танковые подразделения и более двух суток героически отражали напор танков, рвавшихся на восток. Артполк и присоединившиеся к нему уцелевшие пограничники и стройбатовцы, возводившие укрепрайон, обеспечили нам относительно спокойное продвижение в направлении оборонительных рубежей. Мы очень спешили туда, но не успели одолеть порядка 25–30 километров.
Артиллеристы не отступили ни на шаг. Находясь после госпиталя в батальоне выздоравливающих в Горьком, я повстречался с одним из героев-артиллеристов — к сожалению, годы стерли в памяти его фамилию, а звали его Андреем. Он поведал, что все расчеты сражались на своих рубежах до последнего снаряда. Проявляя стойкость и невиданное мужество, они сдерживали более 100 вражеских танков, рвавшихся в направлении Каунаса и Гродно. На участке обороны артполка враг не прошел, но артиллеристы заплатили за это дорогую цену…
Это, видимо, один из немногих случаев на войне, когда артполк без поддержки пехоты и авиации не только остановил стальную лавину врага на участке обороны дивизии, но и нанес столь большой урон его технике и живой силе.
К 30 июня наше положение осложнилось. К шоссе обходными путями стала пробиваться мотопехота противника, а у нас все еще не было соседей ни справа, ни слева. Под натиском во много раз превосходящих сил врага, при господстве в воздухе его авиации части дивизии были вынуждены с боями отходить на восток. Мы использовали каждый удобный рубеж для ударов по врагу, хотя и испытывали немалые трудности в снабжении боеприпасами и продовольствием. Более того, дивизия не только оборонялась, но и контратаковала наседавшего противника. В одной из контратак погиб комиссар нашего полка Тавмосян.
Во второй половине того дня примерно в 30 км западнее Каунаса — возможно, из-за беспечности и самоуверенности, а может, немцы просто заблудились — в оборону нашего полка вклинилась и остановилась перед опушкой леса колонна грузовиков с пехотой. Оплошностью гитлеровцев мы воспользовались незамедлительно, открыв шквальный огонь из всех видов оружия.
К нашему удивлению, из перелеска вынырнул танк КВ и начал таранить на шоссе вражеские грузовики. Пулеметчики отрезали от танка рвавшихся к нему гитлеровцев с огнеметами. Забравшихся на танк немцев танкисты сметали с брони поворотом ствола орудия. Мы бросились на выручку. В считанные минуты враг был повержен, только отдельные гитлеровцы смогли спастись бегством в лес. В бою наша рота потеряла лейтенанта Лымарева и двух бойцов. Четыре человека были ранены.
После разгрома автоколонны мы подобрали десяток пулеметов МГ-34, более 50 автоматов и около сотни винтовок. Впервые в наши руки попали огнеметы, но рассматривать их было некогда: солнце было еще довольно высоко над лесом, в любую минуту могла появиться авиация противника. Да и задерживаться на рубеже импровизированной обороны было опасно. Из опыта мы уже знали, что немцы обязательно «проутюжат» место засады авиацией, обрушат на него артиллерийско-минометный огонь. Батальону было приказано сделать бросок на восток и занять новый рубеж обороны.
На новом рубеже местность нам благоприятствовала. Над ржаным полем возвышалась кромка леса. Командир роты занялся расположением взводов, а я с сержантом Соколовым — организацией завтрака: по неизвестным причинам кухня не появилась в нашем расположении ни вчера вечером, ни сегодня, хотя на передовой было затишье. О сухом пайке не могло быть и речи: все, что имелось у нас, давно было съедено. Поэтому решили заглянуть на хутор, со стороны которого доносился лай собаки. По извилистой проселочной дороге мы быстро добрались к цели. У ворот нас встретил стройный белобрысый мужчина лет 50, представившийся Антонасом Уршинасом. По двору бродила живность: две коровы с подтелком, более десятка овец и свиноматка с семейством… Хозяин хутора был бледен, с каждым доносившимся издалека орудийным выстрелом вздрагивал, с тревогой посматривал по сторонам.
— Что делать, начальник?
— Сложный вопрос, — ответил я. — Немец прет сильно, мы вынуждены с боями отходить. До старой границы недалеко, там наверняка остановим. А пока вам бы заняться укрытием имущества и скота, иначе фашисты заграбастают все…
— Спасибо за добрый совет. С чем пожаловали, товарищи?
— Знакомимся с местностью, поскольку неожиданно оказались соседями. К слову: не появлялась ли вчера или сегодня здесь походная кухня? Кормить людей нужно, а она заблудилась.
— Понимаю. Сам был солдатом. С пустым животом воевать грустно, мысли в голове не те. Сколько ртов у вас?
— Больше сотни! — опередил меня с ответом Соколов.
— Возьмите подтелка или пяток подсвинков…
— Мы заплатим или расписку напишем…
— Ничего не нужно! Ждите меня у опушки…
Через полчаса Антонас был на условленном месте с телегой, доверху наполненной мешками и мешочками, ведрами и бочонками. Привязанный к телеге подтелок отмахивался головой от насекомых.
— Принимайте, товарищи, что Бог послал…
«Бог послал» нам восемь буханок хлеба, бочонок с просоленным салом, мешок сухих круглых творожных сырков, два мешка картофеля. Быстро разгрузив телегу, мы сердечно поблагодарили Антонаса за подарок. Не скрою, щедрость простого труженика-литовца тронула меня тогда до слез.
Обстоятельства по работе и службе позволили мне побывать на вотчине Антонаса спустя 25 лет. На месте хутора одиноко возвышалась над густым бурьяном труба печи, согревавшая когда-то душу и доброе сердце хозяина и его семьи…
На переднем крае было затишье. Мы воспользовались этим и накормили роту. Только во второй половине дня над опушкой леса закружил самолет-разведчик, позже назовут его «костыль». Видимо, он искал тех, кто на рассвете разгромил автоколонну. Перейдя на бреющий полет, «костыль» выпустил несколько коротких очередей из пулемета и удалился на запад. Мы предположили, что разведчик нас обнаружил, и не ошиблись.
Вскоре над деревьями засвистели вражеские снаряды и раздались взрывы, потрясшие лес. Снаряды ложились левее хутора, в 300–500 метрах от рубежа нашей обороны. Обстрел продолжался несколько часов. Несколько снарядов разорвалось на колосящемся ржаном поле, не причинив роте вреда.
После обстрела установилась тишина. Солнце спускалось к западу. Обычно гитлеровцы в такое время не предпринимали серьезных акций наступательного характера. В расположении были слышны разговоры, шутки, даже смех. Досталось повару, которого, по его словам, «похитили» вместе с походной кухней и ужином для батальона отступившие от укрепрайона безоружные стройбатовцы и продержали при себе более суток.
Перед закатом солнца из штаба полка в батальон поступил приказ: на рубеже обороны оставить роту прикрытия с приданными двумя сорокапятками, а остальным подразделениям форсированным маршем следовать в пригород Каунаса.
В город роты вошли на рассвете. Мы не увидели здесь даже признаков подготовки к защите, хотя враг был почти рядом. После непродолжительного привала роты в спешном порядке направились к местам, указанным для создания рубежа обороны.
Врываться в землю пришлось под обстрелом авиации противника. С юго-востока доносилась артиллерийская канонада.
К полудню налеты авиации и обстрел позиций усилились, В один из таких налетов я получил пулевое ранение в спину и касательное осколочное в голову. После оказания медицинской помощи на исходе дня меня с группой других раненых отправили в госпиталь на попутном грузовике.
В госпитале состоялась встреча с механиком танка КВ, таранившего гитлеровскую автоколонну на шоссе. Руки, голова и грудь танкиста были в бинтах: он получил-таки сильные ожоги от огнесмеси. Преодолевая острую боль, танкист вывел машину в тыл 23-й стрелковой дивизии…
Позже мне стало известно, что под Каунасом погиб командир нашей дивизии генерал-майор Павлов, мужественный, опытный и требовательный военачальник. Командовать дивизией было приказано командиру нашего 89-го стрелкового полка майору Батюку. Под его командованием дивизия с боями прошла через северную часть Белоруссии и вышла к линии фронта под Старой Руссой.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.