Глава 2 Кто убил Бориса и Глеба?

Глава 2

Кто убил Бориса и Глеба?

Сразу после смерти Владимира Красное Солнышко на Руси начинаются странные и таинственные события. И при проклятом царизме, и при развитом социализме, и при нынешней демократии наши историки, описывая дальнейшее, опирались исключительно на два древнерусских источника: «Повесть временных лет» и «Сказание о Борисе и Глебе».

Вопрос очень важный, и наберемся терпения, чтобы внимательно прочесть две длинные цитаты. Вот что говорится в «Повести временных лет»: «Когда Борис возвратился с войском назад, не найдя печенегов, пришла к нему весть: „Отец у тебя умер“. И плакался по отце горько, потому что любим был отцом больше всех, и остановился, дойдя до Альты.[3] Сказала же ему дружина отцовская: «Вот у тебя отцовская дружина и войско; пойди, сядь в Киеве на отцовском столе». Он же отвечал: «Не подниму руки на брата своего старшего: если и отец у меня умер, то пусть этот у меня будет вместо отца». Услышав это, воины разошлись от него. Остался Борис с несколькими отроками. Между тем Святополк задумал беззаконное дело, воспринял мысль каинову и послал сказать Борису: «Хочу с тобою любовь иметь и придам тебе еще к тому владению, которое ты получил от отца», но сам обманывал его, чтобы как-нибудь его погубить. Святополк пришел ночью в Вышгород, тайно призвал Путшу и вышгородских мужей боярских и сказал им: «Преданы ли вы мне всем сердцем?» Отвечали же Путша с вышгородцами: «Согласны головы свои сложить за тебя». Тогда он сказал им: «Не говоря никому, ступайте и убейте брата моего Бориса»…

…Посланные же пришли на Альто ночью, и, когда подступили ближе, то услыхали, что Борис поет заутреню: так как пришла ему уже весть, что собираются погубить его…».[4]

Борис молится и поет по очереди шестопсалмие, псалмы, канон и вновь молится.

«И, помолившись Богу, возлег на постель свою. И вот напали на него как звери дикие из-за шатра, и просунули в него копья и пронзили Бориса, а вместе с ним пронзили слугу его, который, защищая, прикрыл его своим телом».[5]

А вот версия «Сказания о Борисе и Глебе»: «Блаженный же Борис возвратился и раскинул свой стан на Альте. И сказала ему дружина: „Пойди сядь в Киеве на отчий княжеский стол – ведь все воины в твоих руках“. Он же им отвечал: „Не могу я поднять руку на брата своего, к тому же еще и старшего, которого чту я как отца“. Услышав это, воины разошлись, и остался он только с отроками своими. И был день субботний. В тоске и печали, с удрученным сердцем вошел он в шатер свой и заплакал в сокрушении сердечном, но, с душой просветленной, жалобно восклицая: „Не отвергай слез моих, Владыка, ибо уповаю я на тебя!“

…Посланные же Святополком пришли на Альту ночью, и подошли близко, и услышали голос блаженного страстотерпца, поющего на заутреню Псалтырь. И получил он уже весть о готовящемся убиении его. И начал петь: «Господи! Как умножились враги мои! Многие восстают на меня» – и остальные псалмы, до конца…

…И когда услышал он зловещий шепот около шатра, то затрепетал, и потекли слезы из глаз его, и промолвил: «Слава тебе, Господи, за все, ибо удостоил меня зависти ради принять сию горькую смерть и претерпеть все ради любви к заповедям твоим»…

…И вдруг увидел устремившихся к шатру, блеск оружия и обнаженные мечи. И без жалости пронзено было честное и многомилостивое тело святого и блаженного Христова страстотерпца Бориса. Поразили его копьями окаянные: Путьша, Талец, Елович, Ляшко. Видя это, отрок его прикрыл собою тело блаженного, воскликнув: «Да не оставлю тебя, господин мой любимый, – где увядает красота тела твоего, тут и я сподоблюсь окончить жизнь свою!» Был же он родом венгр, по имени Георгий, и наградил его князь золотой гривной, и был любим Борисом безмерно. Тут и его пронзили…

…Блаженного же Бориса, обернув в шатер, положили на телегу и повезли. И, когда ехали бором, начал приподнимать он святую голову свою. Узнав об этом, Святополк послал двух варягов, и те пронзили Бориса мечом в сердце. И так скончался и воспринял неувядаемый венец. И, принесши тело его, положили в Вышгороде, и погребли в земле у церкви святого Василия».[6]

А тем временем сам сатана начал подстрекать Святополка на новое преступление – убийство еще одного брата – Глеба Муромского. Святополк отправил гонца в Муром: «Приезжай поскорее сюда: отец тебя зовет, он очень болен». Глеб с малой дружиной немедленно отправляется в путь. Вблизи Смоленска его нагнал посланец Ярослава из Новгорода. «Не ходи, – велел сказать ему Ярослав, – отец умер, а брата твоего Святополк убил». Но Глеб почему-то упорно жаждет смерти и тоже безропотно ждет убийц. Естественно, в конце концов и его зарезали.

За это двойное убийство наши историки назвали Святополка Окаянным. Ну, убивать братьев потомству Рюрика было не привыкать. Святослав убил родного брата Улеба, а святой Владимир – Ярополка, так что Святополк лишь продолжил традиции отца и деда, которых, кстати, никто не называл «окаянными».

Другой вопрос – о мотивах убийства Бориса и Глеба. Мы уже знаем, что Владимир вел с Ярополком борьбу за Киев, а фактически за владение Русью, и убийством брата предотвратил большую войну. Владимир был узурпатор, а Ярополк – законный наследник престола. Оставить его в живых – постоянно иметь дамоклов меч над головой.

Святополк оказался совсем в другой ситуации. Полоцкое и Новгородское княжества отделяются от Киева и готовятся к войне с ним. Значительная часть князей Владимировичей (Мстислав – князь тмутараканьский, Святослав – князь древлянский и Судислав – князь псковский) держат нейтралитет и не собираются подчиняться центральной власти. Лишь два младших по возрасту князя – Борис Ростовский и Глеб Муромский – заявляют, что готовы чтить Святополка «как отца своего».

Я не зря подчеркиваю, что Борис и Глеб были младшими братьями и им не светил киевский престол в случае гибели Святополка. По закону его должен был занять старший из братьев – Мстислав, Ярослав и т. д. Святополк же начинает свое правление с убийства… двух верных своих союзников. В выигрыше оказались лишь сепаратисты Ярослав и Брячислав, которые из мятежников превратились в мстителей за убиенных братьев. Создается впечатление, что Святополк тронулся головой.

Да и братья Борис и Глеб ведут себя как умалишенные или самоубийцы. С одной стороны, они не пытаются сопротивляться или бежать в Новгород, Полоцк, Тмутаракань или «за бугор», с другой – не пытаются объясниться с братом, рассказать ему, что тот окружен врагами и они его единственные верные вассалы.

К сожалению, наших дореволюционных, советских и демократических историков отличает неумение и нежелание разбираться в сложных и спорных ситуациях и тупая верность навешенным ярлыкам. Приклеили историческим персонажам этикетки «святой», «мудрый», и историки тысячу лет поют им осанну до очередного «высочайшего указания».

Церковь же в 1072 г. канонизировала братьев Бориса и Глеба, они стали первыми русскими святыми.

Здесь мне хочется сделать маленькое авторское отступление. В ряде книг я рассказывал без купюр о деятельности исторических лиц, после причисленных к лику святых православной и католической церквями. Некоторые читатели считают это невежливым по отношению к соответствующим конфессиям. На мой взгляд, правдивое освещение истории – это долг автора перед читателем, и ни в коей мере не затрагивает ни символа веры, ни сами конфессии. При этом замечу, что и в самих руководствах церквей нет единства при канонизации тех или иных одиозных исторических деятелей.

Так, борьба за канонизацию Николая II и его жены длилась в церковных кругах свыше 10 лет. И, в конце концов, они были канонизированы, но не отдельно, а чохом вместе со многими другими историческими лицами, погибшими от рук большевиков. Надо ли объяснять, что значит такое объединение в отношении последнего русского императора?

Не менее 8 лет ряд служителей церкви добиваются канонизации Григория Распутина, но пока конца этого процесса совсем не видно.

Наконец, здравомыслящие иерархи как в русской православной церкви, так и в Риме стараются исправить ошибки своих предшественников. Так, католическая церковь признала неправомерность процессов над Галилеем и Джордано Бруно, извинилась перед православным духовенством и греческим народом за разгром крестоносцами Константинополя и т. д. Русская православная церковь еще со времен патриарха Никона деканонизировала десятки святых князей и других исторических лиц.

С другой стороны, пока нет примеров репрессий церковных властей против священнослужителей и мирян, не признающих святости тех или иных деятелей, например, того же Николая II. Так что даже в церковных кругах вопрос о святости многих лиц остается открытым.

Культ Бориса и Глеба прижился. На Руси народ любит праздники: атеисты пьют на Пасху, демократы – на 7 ноября и т. п. А для сильных мира сего новые святые стали прямо находкой. Это было мощное идеологическое оружие против любых конкурентов в борьбе за власть. Забавно, что события тысячелетней давности используются и сейчас в политических играх. Главы правительств возлагают цветы к памятнику Ярославу Мудрому в Киеве, а бывший секретарь обкома заложил в Москве храм Бориса и Глеба. Не удивлюсь, если вскоре «чудесным образом» найдутся останки Бориса и Глеба. Их утеряли после взятия Вышгорода татарами в 1240 г. Императрица Елизавета Петровна, а позже Александр I делали безрезультатные попытки найти мощи Бориса и Глеба. Но нет крепостей, которых бы не взяли большевики, хотя бы и бывшие – они могут найти все, что угодно. Нашли же недавно останки московского князя Даниила Александровича, могила которого была утеряна еще в XIV в., нашли «останки царской семьи». А тут что – слабо?

Все бы было хорошо, но варяги, служившие у русских князей, имели дурную привычку рассказывать о своих походах скальдам – норманнским сказителям.

В Норвежском государственном архиве среди других древних текстов сохранилась «Сага об Эймунде». Эта рукопись, по мнению специалистов, датируется 1150–1200 годами.

В 1833 г. «Королевское общество северных антикваров» издало в Копенгагене малым тиражом (всего 70 экземпляров) «Сагу об Эймунде» на древнеисландском языке и в латинском переводе. Эймунд – праправнук норвежского короля Харальда Прекрасноволосого и командир отряда варягов, состоявших на службе у Ярослава Мудрого. Естественно, сага заинтересовала русских историков, и профессор Петербургского университета О.И. Сенковский переводит сагу на русский язык. Она привела достопочтенного историка в ужас.

Сага представляет собой незатейливое повествование о походах норвежского конунга Эймунда. Он с дружиной был среди варягов, нанятых Ярославом для борьбы с отцом. Эймунд потребовал у Ярослава (в «Саге» он фигурировал как Ярислейф, или Ярицлейв) платить каждому конунгу по эйриру серебра (около 30 граммов), а кормчим на кораблях – еще по половине эйрира плюс бесплатное питание. Ярослав начал торговаться, заявил, что денег у него нет. Тогда Эймунд предложил платить бобрами и соболями. На том и порешили.

Детали, приведенные в «Саге», свидетельствуют о ее древности и достоверности. С этим согласен даже составитель книги «Древняя Русь в свете зарубежных источников»: «Как видим, практически все упомянутые в договоре Эймунда с Ярислейфом реалии имеют точные соответствия в практике найма военных отрядов русскими князьями X – начала XI в., как она отражена в летописях. Вкупе с архаичной терминологией это дает основания считать, что описанные условия, на которых Эймунд служил на Руси, отнюдь не являются выдумкой человека, записавшего сагу в „Книге с Плоского острова“, и даже не подробностями, выдуманными рассказчиками истории Эймунда в “век саг”».[7]

«Сага об Эймунде» расставляет все точки над i. Ярослав из-за хлопот с женитьбой и набором наемников сумел выступить в поход из Новгорода лишь в конце лета 1016 г. Борис не ломал комедию с роспуском войска и ожиданием убийц, а, как и положено, встал на сторону старшего брата. Мало того, Борис нанимает отряды печенегов. Вполне возможно, что тут ему помогло его восточное происхождение (по матери).

Борис (в «Саге» – Бурислейф, или Бурицлав[8]) вместе со своей русской дружиной и печенегами идет навстречу войску Ярослава. В ноябре 1016 г. рати сошлись на берегу Днепра в районе города Любеча. Попробуем сравнить описания этой битвы в «Повести временных лет» и в «Саге».

«Повесть временных лет» рассказывает: «Святополк стоял между двумя озерами и всю ночь пил с дружиною своею. Ярослав же наутро, приготовив дружину свою к бою, на рассвете переправился. И, высадившись на берег, они оттолкнули ладьи от берега и пошли в наступление, и сошлись обе стороны. Была битва жестокая, и не могли из-за озера печенеги прийти на помощь; и прижали Святополка с дружиною к озеру, и вступили они [воины Святополка] на лед, и подломился под ними лед, и одолевать начал Ярослав. Увидев это, Святополк обратился в бегство».[9]

Из приведенного текста видно, что войска Ярослава находились в более выгодном положении, у них была возможность переправиться на лодках. Воины же Святополка ступили на лед и начали проваливаться. Им некуда деваться, как будто сама природа зажала их между двух озер и рекой с обманчивым льдом.

А теперь процитирую «Сагу»: «Дело пошло так, как думал Эймунд, – Бурицлав выступил из своих владений против своего брата, и сошлись они там, где большой лес у реки, и поставили шатры, так что река была посередине; разница по силам была между ними невелика. У Эймунда и всех норманнов были свои шатры; четыре ночи они сидели спокойно – ни те, ни другие не готовились к бою. Тогда сказал Рагнар: „Чего мы ждем и что это значит, что мы сидим спокойно?“ Эймунд конунг отвечает: „Нашему конунгу рать наших недругов кажется слишком мала; его замыслы мало чего стоят“. После этого идут они к Ярицлейву конунгу и спрашивают, не собирается ли он начать бой. Конунг отвечает: „Мне кажется, войско у нас подобрано хорошее и большая сила и защита“. Эймунд конунг отвечает: „А мне кажется иначе, господин: когда мы пришли сюда, мне сначала казалось, что мало воинов в каждом шатре и стан только для виду устроен большой, а теперь уже не то – им приходится ставить еще шатры или жить снаружи, а у вас много войска разошлось домой по волостям, и ненадежно оно, господин“. Конунг спросил: „Что же теперь делать?“ Эймунд отвечает: „Теперь все гораздо хуже, чем раньше было; сидя здесь, мы упустили победу из рук, но мы, норманны, дело делали: мы отвели вверх по реке все наши корабли с боевым снаряжением. Мы пойдем отсюда с нашей дружиной и зайдем им в тыл, а шатры пусть стоят пустыми, вы же с вашей дружиной как можно скорее готовьтесь к бою“. Так и было сделано; затрубили к бою, подняли знамена, и обе стороны стали готовиться к битве. Полки сошлись, и начался самый жестокий бой, и вскоре пало много людей. Эймунд и Рагнар предприняли сильный натиск на Бурицлава и напали на него в открытый щит. Был тогда жесточайший бой, и много людей погибло, и после этого был прорван строй Бурицлава, и люди его побежали. А Эймунд конунг прошел сквозь его рать и убил там много людей, что было бы долго писать все их имена. И бросилось войско бежать, так что не было сопротивления, и те, кто спаслись, бежали в леса и так остались в живых».[10]

Попробуем сравнить содержание этих источников. «Повесть временных лет» и «Сага» удивительно сходятся в деталях битвы у Любеча. Удивительно потому, что компиляция исключена, автор «Повести» не знал о «Саге», и наоборот. Есть только небольшое расхождение в дате сражения и принципиальное – в имени противника Ярослава. В «Повести» это Святополк, а в «Саге» – Борис-Бурислейф. Святополк в «Саге» вообще не упомянут. Это и понятно, «Сага» посвящена не гражданской войне на Руси, а действиям отдельного варяжского отряда, который не участвовал в битвах со Святополком.

Есть и еще один источник. Новгородский летописец освещал битву при Любече ближе к тексту «Саги», уточняя некоторые детали: новгородцы переправляются ночью, обвязывают головы белыми убрусами и побеждают Святополка на рассвете. Но, по мнению новгородского летописца, он бежит к печенегам.

Обратим внимание, согласно «Повести» Святополк бежит в Польшу, по Новгородской летописи Святополк бежит к печенегам, и, наконец, «Сага» утверждает, что Борис (Бурислейф) бежит к печенегам.

Единственным разумным объяснением этого противоречия является вариант, при котором Святополк не участвует в битве у Любеча, а бежал из Киева за помощью к своему тестю великому князю Болеславу, Борис же направился к своим друзьям печенегам. Через короткое время, опираясь на союзные войска, братья с запада и с востока атакуют Ярослава. Как видим, все братцы стоят друг друга: один привел варягов, другой – ляхов, третий – печенегов. Любопытно, что русские летописи представляют Святополка вездесущим – то он у поляков, то у печенегов. Что, он летал птицей через войска Ярослава?

Что касается Глеба, то он, по всей вероятности, был на стороне Ярослава, но вскоре был убит своими подданными муромчанами. Из «Повести временных лет» известно, что еще при жизни Владимира Святого муромчане не пускали Глеба в город, а гражданская война совсем развязала им руки. В конце 1016 г. войско Ярослава заняло Киев.

«Сага об Эймунде» частично подтверждается, увы, и другими зарубежными источниками. Современник Владимира Красное Солнышко Титмар, епископ Мерзебурга, оставил нам «Хронику», где довольно подробно описаны события в Польше и на Руси. Позднейшие историки считали его «Хронику» весьма ценным и достоверным источником. Титмар продолжал работать над «Хроникой» до самой смерти, последовавшей 1 декабря 1018 г. Но в рассказе о гражданской войне на Руси он нигде не упоминает о таком ключевом моменте, как убийство Бориса и Глеба. Таким образом, по крайней мере до середины 1018 г. Борис был жив.

Более сложный вопрос с «Польской историей» Яна Длугоша (1415–1480 гг.). Он писал о событиях 450-летней давности, опираясь на разные, в том числе и неизвестные нам, источники. Согласно Длугошу, Святополк и Борис (!) сразу после смерти князя Владимира «вступают в битву с Ярославом и его народом. И Ярослав, побежденный со своими союзниками печенегами и варягами, бежит».[11] Правда, дальше Длугош пытается пересказывать версию русских летописцев, что, мол, позже Борис и Святополк поссорились, и последний убил Бориса.

Но для нас важно именно начало гражданской войны. Ведь Длугош не придумал ее, а опирался на какие-то документы.

О событиях, происшедших в 1017 году, русские летописи пишут кратко и невнятно. «В год 6526 Ярослав пошел в Киев, и погорели церкви».[12] Более загадочного сообщения в летописи нет. Во-первых, это повтор предыдущего сообщения о том, что после победы у Любеча Ярослав пришел в Киев. Во-вторых, совершенно непонятно, почему погорели церкви? Сведения других летописей о большом пожаре в городе, о нападении печенегов не раскрывают картины. Короче говоря, до сих пор причина большого пожара в Киеве неизвестна. Понять эту фразу можно только, если принять во внимание текст «Саги об Эймунде».

Варяги не называют ни город, ни дату, но описывают приготовления города к защите, сообщают о пребывании зимой Бурислейфа в Баярмии и о скором приходе его сюда, то есть туда, где жили в это время Ярослав и Эймунд. Все указывает на то, что это был Киев.

Эймунд занялся укреплением города – велел рубить деревья с ветками и ставить их на крепостные стены, чтобы таким образом создать помехи печенежским стрелам. Вокруг наружной стены Эймунд велел выкопать огромный ров, заполнить его водой и замаскировать ветвями. Местом сражения конунг наметил два городских воротных сооружения. План его был таков: впустить печенегов, привыкших к бою в открытом поле, и перебить их в тесных городских улицах.

Накануне того дня, когда в Киеве ждали нападения врага, Эймунд велел всем женщинам надеть самые лучшие украшения и выйти на стены, как только появятся печенеги. По его замыслу, дорогие украшения и наряды на красивых улыбающихся женщинах должны были усыпить бдительность печенегов и заманить их в город. Так и случилось. Бурислейф с дружиной и печенегами, увидев спокойно гуляющих по городским стенам нарядных женщин, устремился к городу. Тут многие попадали в замаскированный ров и погибли.

Бурислейф заметил, что все ворота города закрыты, кроме двух, но к ним не так-то просто было подступиться. Ярислейф и Эймунд заняли оборону – каждый у своих ворот. И началась жестокая битва, шедшая с переменным успехом. В самый ответственный момент Ярислейф был ранен в ногу, и Эймунд поспешил ему на выручку. Но печенеги уже ворвались в город. Они грабили дворцы и церкви, захватывали богатую добычу и поджигали церкви.

Эймунд быстро собрал своих варягов и контратаковал противника, занятого грабежом. Знаменосец Бурислейфа был убит, знамя упало, и печенеги решили, что погиб их предводитель. Началось паническое бегство. Эймунд и его люди преследовали беглецов до самого леса.

Согласно «Повести временных лет», в 1018 г. Святополк вместе с Болеславом ходил из Польши походом на Русь. На самом деле все было несколько иначе. При захвате Киева в 1016 г. в руки Ярослава попала жена его брата Ярополка, дочь великого князя Болеслава.

Однако Болеслав был поглощен борьбой с немцами, и судьба дочери и зятя его мало волновала. Поэтому Болеслав решил немедленно завести дружбу с победителем. Мало того, вдовый Болеслав предложил Ярославу Владимировичу скрепить союз браком с его сестрой Предславой. Одновременно «с лисьим коварством» (по словам Титмара Мерзебургского) Болеслав вел переговоры и с германской знатью и тоже отправил сватов к Оде, дочери майсенского маркграфа Эккехарда в Саксонии.

Ярослав же, овладев Киевом, считал себя непобедимым и грубо отказал Болеславу в союзе, как в политическом, так и в брачном. Мало того, Ярослав в первой половине 1017 г. отправил послов к германскому императору Генриху II, чтобы заключить наступательный союз против Польши. Генрих обрадовался русскому посольству, и в том же году была организована первая русско-германская коалиция против Польши. Кроме Руси и Германии в состав коалиции вошли чешский князь Олдржах и племя язычников лютичей.

Болеслав Храбрый решил бить врагов поодиночке. Войско его сына Мешко, будущего короля Мечеслава II (родился в 990 г., правил в 1025–1034 гг.), вторглось в Чехию и, пользуясь отсутствием Олдржаха, разорило страну.

Германо-чешское войско осадило польскую крепость Нимч, но вскоре было вынуждено отступить в Чехию. 1 октября 1017 г. Болеслав предложил Генриху начать переговоры о мире и отправил послов в город Мерзебург, где находилась ставка императора. Переговоры затянулись, и лишь 30 января 1018 г. в городе Будишине (Баутцене) был подписан мир между Польшей и Германской империей. Польша получила земли, принадлежавшие ей еще до начала войны 1015–1017 гг.: Лужицкую марку и Мильско (земли мильчан). Однако если раньше Болеслав владел ими на правах имперского лена, то теперь они прямо включались в состав Польского государства.

Генрих дал согласие на брак Болеслава с Одой. Бракосочетание состоялось с фантастической для того времени быстротой – всего через четыре дня после заключения Будишинского мира.

Между тем в 1017 г. Ярослав с войском двинулся к Берестью (Бресту). При этом войско Ярослава прошло через земли древлян, князем которых был его брат Святослав, поставленный там еще Владимиром. Согласно «Повести временных лет», Святослав, узнав о гибели Бориса и Глеба, испугался Святополка и бежал в Венгрию. Святополк Окаянный послал за ним погоню, и Святослав был убит в Карпатских горах. Замечу, о Святославе говорится скороговоркой, нет никаких причитаний, как о Борисе и Глебе.

Летописная версия о гибели Святослава более чем неубедительна. Древлянский князь имел сильную дружину и ряд крепостей, но, испугавшись слухов об убийстве братьев, в панике бежит в Венгрию… Между тем в это время Святополк контролировал лишь район Киева. На него с ратью шел Ярослав, враждебный нейтралитет (как минимум) держали брат Мстислав Тмутараканьский и племянник Брячислав Полоцкий. Так что официальная версия русских и советских историков не имеет логического объяснения.

Если же принять свидетельство «Саги» и других источников, что убийство Бориса произошло уже после похода войска Ярослава Мудрого, а не Святополка Окаянного (!),[13] то и бежать ему пришлось не от слуха о мифическом убийстве Бориса, а от войска Ярослава. Вполне логично, что свирепый братец послал за беглецом погоню, которая настигла его в Карпатах и прикончила.

Итак, пройдя Древлянские земли, Ярослав подошел к Берестью. Город к 1015 г. входил в состав Туровского княжества, и там мог находиться как русский гарнизон, преданный Святополку, так и польское войско. Взял ли Ярослав Берестье или нет, неизвестно, но хронист Титмар Мерзебургский кратко написал, что Ярослав, «овладев городом, ничего [более] там не добился». Итак, войско Ярослава вернулось назад. Возможно, это было связано с прибытием печенегов, ведомых Борисом Владимировичем.

Летом 1017 г. Болеслав двинулся с войском навстречу Ярославу. Помимо поляков у него было 300 наемных немцев, 500 венгров и 1000 печенегов. С поляками шла и русская дружина Святополка.

Рати встретились 20 июля 1017 г. на Волыни на реке Буг. Два дня противники стояли друг против друга и начали обмениваться «любезностями». Ярослав велел передать польскому князю: «Пусть знает Болеслав, что он, как кабан, загнан в лужу моими псами и охотниками». На что Болеслав ответил: «Хорошо ты назвал меня свиньей в болотной луже, так как кровью охотников и псов твоих, то есть князей и рыцарей, я запачкаю ноги коней моих, а землю твою и города уничтожу, словно зверь небывалый».

На следующий день, 22 июля, воевода Ярослава некий Буда начал насмехаться над польским князем, крича ему: «Вот мы проткнем тебе палкою брюхо твое толстое!».[14] По словам летописца, Болеслав был крупным и толстым, так что с трудом мог сидеть на лошади. Он не вытерпел насмешки и сказал своим дружинникам: «Если вам это ничего, так я один погибну», сел на коня и бросился в реку. Войско поспешило за своим князем. Русские полки не ожидали такой внезапной атаки, растерялись и обратились в бегство.

Разгром был полный. По свидетельству Титмара Мерзебургского: «Тогда пало там бесчисленное множество бегущих». То же говорят и русские летописцы: «И иных множество победили, а тех, которых руками схватили, расточил Болеслав по ляхам». В числе погибших называют и воеводу Блуда (Буду).

Сам Ярослав с четырьмя дружинниками убежал в Новгород. Там он решил бежать в Швецию. Но новгородцы во главе с посадником Константином, сыном Добрыни, «рассекли ладьи Ярослава, так говоря: „Хотим и еще биться с Болеславом и со Святополком“. Начали деньги собирать: от мужа по 4 куны, а от старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен. И привели варягов, и отдали им деньги, и собрал Ярослав воев многих».

Между тем бегство Ярослава открыло союзному войску Болеслава путь на Киев. Титмар Мерзебургский пишет: «Добившись желанного успеха, [Болеслав] преследовал разбитого врага, а жители повсюду встречали его с честью и большими дарами». Войско Болеслава шло через Владимир Волынский, Дорогобуж, Луцк и Белгород. Жители этих городов не оказывали сопротивления и признавали власть Святополка.

В начале августа 1018 г. поляки подошли к Киеву. Дружина Ярослава и наемники-варяги попытались оказать сопротивление. Но Болеслав не спешил со штурмом города, и вскоре защитники Киева сдались из-за нехватки продовольствия. Судя по всему, капитуляция была почетной.

14 августа союзники вошли в город. У собора Святой Софии (тогда еще деревянного) Болеслава и Святополка «с почестями, с мощами святых и прочим всевозможным благолепием» встретил киевский митрополит.

Польские хронисты утверждают, что великий князь Болеслав, вступив в завоеванный Киев, ударил мечом по Золотым воротам города. На вопрос, зачем он это сделал, Болеслав будто бы ответил «с язвительным смехом»: «Как в этот час меч мой поражает золотые ворота города, так следующей ночью будет обесчещена сестра самого трусливого из королей, который отказался выдать ее за меня замуж. Но она соединится с Болеславом не законным браком, а только один раз, как наложница, и этим будет отомщена обида, нанесенная нашему народу, а для русских это будет позором и бесчестием».

В Великопольской хронике XIII–XIV вв. говорится: «Говорят, что ангел вручил ему [Болеславу] меч, которым он с помощью Бога побеждал своих противников. Этот меч и до сих пор находится в хранилище краковской церкви, и польские короли, направляясь на войну, всегда брали его с собой и с ним обычно одерживали триумфальные победы над врагами… Меч короля Болеслава… получил название „щербец“, так как он, Болеслав, придя на Русь по внушению ангела, первый ударил им в Золотые ворота, запиравшие город Киев на Руси, и при этом меч получил небольшое повреждение».

В руки Болеслава попали все женщины из семьи Ярослава – его «мачеха» (видимо, последняя, неизвестная русским источникам, жена князя Владимира Святого), жена и девять сестер. Титмар пишет: «На одной из них, которой он и раньше добивался [Предславе], беззаконно, забыв о своей супруге, женился старый распутник Болеслав». В Софийской Первой летописи говорится более определенно: «Болеслав положил себе на ложе Предславу, дщерь Владимирову, сестру Ярославлю».

Между прочим, «мудрый» Ярослав еще до битвы на Буге отослал в Новгород захваченную в полон жену Святополка. Болеслав взял Предславу к себе в наложницы, а позже увез ее с собой. Дальнейшая судьба ее неизвестна.

Видимо, Болеслав нарушил условия капитуляции Киева и вскоре отдал город на разграбление. Разделив добычу, наемники саксонцы, венгры и печенеги отправились восвояси. Сам же Болеслав с частью польского войска поехал в Киев, а остальная часть войска была размещена в ближайших городах. Польский князь явно не знал, что делать с Киевом. Он даже начал в Киеве чеканку серебряных монет, так называемых «русских денариев» с надписью кириллицей «Болеслав».

Но польский князь понимал, что удерживать Киев дольше будет невозможно. Он попытался даже вступить в переговоры с Ярославом, находившимся в Новгороде, и послал туда киевского митрополита. Поводом для серьезных переговоров стал вопрос об обмене дочери Болеслава и жены Святополка на жену Ярослава. Однако Ярослав не желал мириться в такой ситуации с Болеславом, кроме того, у него были весьма веские причины желать, чтобы жена его сгинула в польском плену.

Что же касается Святополка, то он не хотел ни мира с Ярославом, ни присоединения Киевской земли к Польше. В «Повести временных лет» говорится: «Болеслав же пребывал в Киеве, сидя [на престоле]; безумный же Святополк стал говорить: “Сколько есть ляхов по городам, избивайте их”». Киевлян и жителей других городов, оккупированных ляхами, долго уговаривать не пришлось. Почти синхронно началось изгнание поляков. Однако непонятным образом Болеславу удалось уйти из Киева с большей частью людей, а также с награбленными драгоценностями. Знатные русские пленники – бояре Ярослава, жены и сестры – были отправлены в Польшу, видимо, еще раньше. Болеславу удалось сохранить за собой и Червенские города, приобретенные еще князем Владимиром Святым.

После ухода поляков Святополк стал киевским князем и тоже начал чеканить собственную серебряную монету. А тем временем «мудрый» Ярослав счел себя холостым и послал сватов к шведскому королю Олафу I Шётконугу. Летом 1019 г. в Новгороде состоялось бракосочетание дочери Олафа Ингигерд, принявшей христианское имя Ирина, с «мудрым» Ярославом.

Тут русские и советские историки обычно ставят точку. А между тем Ингигерд еще раньше была обещана конунгу Олаву Харальдссону, которого она безумно любила. В сборнике саг «Гнилая кожа» говорилось, что конунг Ярицлейф позвал Ингигерд в свои хоромы на пир и сказал: «Видала ли ты где-нибудь такую прекрасную палату и так хорошо убранную, где, во-первых, собралась бы такая дружина, а во-вторых, чтобы было в палате той такое богатое убранство?» Княгиня отвечала: «Господин, в этой палате хорошо, и редко где найдется такая же или большая красота, и сколько богатства в одном доме, и столько хороших вождей и храбрых мужей, но все-таки лучше та палата, где сидит Олав конунг, сын Харальда, хотя она стоит на одних столбах». Конунг рассердился на нее и сказал: «Обидны такие слова, и ты показываешь опять любовь свою к Олаву конунгу», – и ударил ее по щеке. Она сказала: «И все-таки между вами больше разницы, чем я могу, как подобает, сказать словами».[15] И Ингигерд, разгневанная, ушла.

Возникает резонный вопрос: с какой стати шведский король решил испортить жизнь дочери и отдать ее за нелюбимого человека? А ведь в 1015 г. Ярослав был всего лишь новгородским князем и бунтовщиком… Ларчик открывается просто: Ингигерд получила в качестве свадебного дара Альдейгьюборг (Ладогу). Причем получила не «в кормление», как это было в Московской Руси. Например, вдовая царица Мария Нагая с сыном получили «в кормление» город Углич. Ингигерд получила Ладогу в полное владение. После ее смерти Ладога должна была остаться за ее шведскими наместниками, что, кстати, так и случилось.

Новый тесть отправил Ярославу сильную дружину. Ярослав, по данным «Саги об Эймунде», считал своим основным противником не Святополка, а Бурислейфа, то есть Бориса. И с ним удалось покончить весной 1019 г..[16] Войско Ярослава двинулось к Киеву. Навстречу ему шел, по русской летописи, Святополк, а по «Саге» – Бурислейф (Борис). Последний провел несколько месяцев у печенегов и теперь вел печенежскую рать.

Эймунд правильно оценил ситуацию. Даже в случае поражения Борис через какое-то время вновь приведет печенегов. В такой ситуации Эймунд обратился к Ярислейфу: «Никогда не будет конца раздорам, пока вы оба живы». Ярослав оказался действительно «мудрым» и хитро ответил: «Я никого не буду винить, если он (Борис) будет убит».

Эймунд, его родственник Рагнар и десять варягов переоделись в купеческое платье и двинулись навстречу войску печенегов. Эймунд нашел близ реки Альты на дороге удобную для лагеря полянку. В центре полянки был дуб. По приказу Эймунда варяги нагнули верхушку дуба и привязали к ней систему веревок, примитивную подъемную машину, замаскированную в ветвях. Как и предвидел Эймунд, печенеги остановились именно в этом месте. Под дубом был разбит большой княжеский шатер. В центре шатер поддерживал высокий шест, украшенный сверху золоченым шаром. Ночью шесть варягов остались стеречь лошадей, а остальные во главе с Эймундом направились к шатру. Печенеги были утомлены походом и изрядно выпили перед сном. Варяги беспрепятственно подошли к шатру, накинули на верхушку шеста петлю веревки, связанной с дубом. Веревка, удерживающая согнутую верхушку, была перерублена. Дерево распрямилось, сорвало шатер и отбросило его в сторону. Эймунд бросился к спящему князю, убил его копьем и быстро обезглавил. Прежде чем печенеги опомнились, варяги уже бежали к лошадям.

По прибытии в Киев Эймунд принес конунгу Ярислейфу голову Бурислейфа: «На! Вот тебе голова, господарь! Можешь ли ты ее узнать? Прикажи же прилично похоронить брата». (Сх. 3.)

Конунг Ярислейф отвечал: «Опрометчивое дело вы сделали, и на нас тяжко лежащее. Но вы же должны озаботиться и его погребением».

Эймунд решил вернуться за телом Бориса. Как он правильно рассчитал, печенеги ничего толком не поняли и были поражены смертью князя и исчезновением его головы. Ясно, что не обошлось без лукавого. Во всяком случае, они в панике бежали, оставив тело князя на поляне.

Варяги Эймунда обрядили тело князя, приложили к нему голову и похоронили.

После бегства печенежской рати Ярослав овладел Киевом. Святополку пришлось уносить ноги. «И во время бегства напал на него бес, и расслабил суставы его. Он не мог сидеть на коне, и несли его на носилках. Принесли его к Берестью, убегая с ним. Он же говорил: „Бегите бегом со мною, гонятся за нами“. Отроки же его посылали посмотреть: „Не гонится ли кто за ними?“ И не было никого, кто бы гнался по их следам, и продолжали бежать с ним… Ему невыносимо было оставаться на одном месте, и пробежал он через Польскую землю, гонимый Божиим гневом, и прибежал в пустынное место между Польшей и Чехией, и там кончил бесчестно жизнь свою. Праведный суд постиг его, неправедного, и после смерти он принял муки окаянного… посланная ему Богом смертельная рана безжалостно кинула его смерти, и по смерти он, связанный, терпит вечные муки. Стоит могила его на этом пустынном месте и до сего дня, и исходит из нее смрад жестокий».[17]

Почти сразу после убийства Бориса Ярослав перестал платить жалованье отряду Эймунда. То ли жадность обуяла князя, то ли он хотел, чтобы нежелательные свидетели отправились домой или куда-нибудь в Византию. Но варяги – не шахтеры и не учителя, они не выходили на митинги с транспарантами: «Требуем выдать в ноябре зарплату за январь». Эймунд пошел к Ярославу и сказал: «Раз ты не хочешь нам платить, мы сделаем то, чего тебе менее всего хочется – уйдем к Вартилаву конунгу, брату твоему. А теперь будь здоров, господин». Варяги сели на ладьи и поплыли к Полоцку, где им щедро заплатил князь Брячислав (Вартилав).

Внук Владимира Святого Брячислав Изяславич держал нейтралитет в войне Ярослава с братьями. Его больше всего устраивало взаимное истощение сторон. Сам же Брячислав зарился на стратегические волоки на пути «из варяг в греки» в районе Усвята и Витебска, а в перспективе метил и на киевский престол.

Получив варяжскую дружину, Брячислав осмелел и в 1021 г. взял Новгород. Ярослав собрал войско и двинулся на племянника. Согласно русским летописям, в битве на реке Судомире[18] полоцкая рать была наголову разбита, а Брячислав бежал в Полоцк. Вскоре Ярослав и Брячислав заключают мир. По его условиям Витебск и Усвят отходят к Брячиславу, как будто бы он победил на Судомире.

В «Саге об Эймунде» эти события изложены совсем по-другому. Битвы на Судомире не было вообще. Дружины Ярослава и Брячислава неделю стояли друг против друга, не начиная сечи. И тут опять решающую роль сыграл «спецназ» Эймунда. Группа варягов во главе с Эймундом ночью похитила жену Ярослава Ингигерд и доставила ее Брячиславу. После этого Ярославу пришлось заключить с племянником унизительный мир. Какая прекрасная тема для беллетриста – ради любимой жены князь отдает два города. Но наша повесть строго документальная, и мы должны верить только фактам, а они заставляют предположить, что Ярослав предпочел бы видеть жену убитой, нежели взятой в заложники. Ингигерд не была русской княгиней-затворницей XIV–XV вв. Наоборот, она была воительницей и дала бы много очков вперед какой-нибудь Жанне д’Арк.

Когда Эймунд уезжал от Ярослава к Брячиславу, Ингигерд пыталась убить конунга, и лишь случайность спасла его. Согласно саге, захват Ингигерд произошел ночью на дороге, по которой она куда-то скакала в сопровождении всего одного дружинника. В схватке под Ингигерд была ранена лошадь.

Мало того, в личном распоряжении Ингигерд с самого начала войны находился большой отряд варягов. В отличие от дружины Эймунда эти варяги вообще не подчинялись Ярославу. Нетрудно догадаться, что в такой ситуации у Ярослава просто не было выбора.

Заключив мир с племянником (Брячиславом Полоцким), Ярослав Мудрый решил разобраться с еще одним своим братом – Мстиславом Тмутараканьским. До этого Мстислав не принимал участия в войнах Ярослава с братьями. То ли он не хотел ввязываться в их свары, то ли его отвлекали непрерывные войны с хазарами, касогами и другими кочевыми племенами.

Летописи представляют нам Мстислава сказочным богатырем и опытным полководцем. Во время войны с касогами их князь богатырь Редедя предложил Мстиславу: «Зачем губить дружину, схватимся мы сами бороться, одолеешь ты, возьмешь мое имение, жену, детей и землю мою, я одолею, – возьму все твое». Мстислав убил Редедю и наложил дань на касогов.

Начало войны с Мстиславом было неудачно для Ярослава. В 1023 г. Мстислав осадил Киев, но не смог его взять и обосновался в Чернигове. Ярослав традиционно бежал в Новгород и отправил гонцов в Швецию за помощью. Вскоре из Швеции прибыла миротворческая миссия – конунг Якун Слепой (Одноглазый) с дружиной.

Ярослав и Якун двинулись к Чернигову. Войска братьев сразились у города Листвена (в начале XX в. Листвен был селом в 40 км от Чернигова). У Листвена Ярослав решил повторить тактический прием, принесший ему победу у Любеча семь лет назад. В середине войска он поставил свою ударную силу – дружину Якуна, а по краям – славянских дружинников. Но перед ним был не неопытный Борис, а хитрый Мстислав, который, наоборот, свою отборную дружину расположил на флангах, а в центр поставил недавно покоренных северян. Еще до рассвета рать Мстислава атаковала противника. Грозные варяги контратаковали северян и врубились клином в их ряды. Большая часть северян погибла, но остальные упорно сопротивлялись и убили немало варягов.

В это время конница Мстислава легко разбила на флангах Ярославовы дружины, а затем с тыла и флангов обрушилась на варягов. Не берусь судить, слышал ли Мстислав о Ганнибале, но Листвен оказался ничем не хуже Канн. Тут полегла и дружина Ярослава, и почти все варяги. Как сказано в летописи, днем Мстислав объехал поле битвы и сказал: «Как не порадоваться? Вот лежит северянин, вот варяг, а дружина моя цела».

Ярослав с Якуном бежали с поля боя. При этом Якун, чтобы не быть узнанным, сбросил свое золотое облачение – «луду». Ярослав добежал до Новгорода, а Якун перевел дух аж в Швеции.

После Листвена Мстислав мог легко овладеть и Киевом, и Новгородом, но он поступил благородно, почти как в рыцарских романах. Мстислав отправил грамоту Ярославу: «Садись в своем Киеве, ты старший брат, а мне будет та сторона», то есть левый (восточный) берег Днепра. Но Ярослав не решился идти в Киев и держал там своих посадников, а сам жил в Новгороде. Только в 1025 г., собрав большое войско, Ярослав пришел в Киев и у Городца заключил мир с Мстиславом. Братья разделили Русскую землю по Днепру, как хотел Мстислав. Он взял себе восточную сторону с главным столом в Чернигове, а Ярослав – западную сторону с Киевом. «И начали жить мирно, в братолюбстве, перестала усобица и мятеж, и была тишина великая в Земле», – говорит летописец.

Между 1020-м и 1023 годами новгородцы за свою поддержку вытребовали у Ярослава особую грамоту (по другим источникам – «Правду», а говоря современным языком, конституцию). Текст Ярославовой грамоты до нас не дошел, ее уничтожили московские князья. Но из постоянных ссылок на нее в позднейших документах явствует, что грамота содержала налоговые льготы Новгороду, расширение прав народного собрания (веча) по сравнению с другими русскими городами, а также существенные ограничения власти киевского князя и его наместников в Новгороде.

Между тем Ладогой и прилегающей областью от имени княгини Ингигерд стал править ее родич ярл Рёгнвальд. Де-факто и де-юре эта область отпала от Киевской Руси. Рёгнвальд вскоре не только вышел из подчинения Ингигерд, но и сделал свою власть наследственной. После смерти Рёгнвальда Ладогой правил его первый сын Ульв, а затем второй сын Эйлив. Третьего же сына Рёгнвальда Стейнкиля в 1056 г. вызвали из Ладоги в Швецию, где он был избран королем и стал основателем новой шведской династии. Лишь в конце XI в. новгородцы сумели выгнать варягов из города Ладоги.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.