Глава 5 Детство и юность Темучина

Глава 5

Детство и юность Темучина

О раннем детстве Темучина, до достижения им девятилетнего возраста, наши источники хранят молчание. Однако вполне уверенно можно говорить, что жизнь его в эти годы была довольно счастливой и обеспеченной, похожей на жизнь любого другого монгольского мальчишки из знатного рода. В три-четыре года он, как и положено, сел на коня, еще через пару лет — научился неплохо стрелять из детского лука-алангир. Не стоит, впрочем, думать, что он вел жизнь юного шалопая из богатой семьи и только носился в свое удовольствие по степи, да играл со сверстниками. Волевая и строгая Оэлун-эке отнюдь не собиралась растить бездельника. У каждого в семье были свои определенные обязанности, и Темучин очень быстро осознал, что его положение старшего сына не столько дает возможности для развлечения, сколько вынуждает его к выполнению долга.

А семья между тем разрасталась. Оэлун, несмотря на столь нетривиальный способ заключения брака, выбранный Есугэем, вполне смирилась со своим новым положением. Повлияло здесь и то подчеркнутое уважение, с каким относился к ней муж; несомненно, ей льстила и признанная всеми воинская доблесть и храбрость Есугэя; наконец, то высокое положение, которое занимал Есугэй-багатур среди монголов, не могло не тешить ее женское тщеславие. Сработал, вероятно, и известный принцип «стерпится-слюбится», и в семье воцарились мир и согласие. Один за другим рождались крепкие и здоровые дети: Джочи-Хасар, Хачиун, Тэмуге; на девятый год появилась и первая девочка — материнская отрада, Тэмулун. Сытая и налаженная жизнь, дом, полный детей, — что еще надо женщине? Вряд ли расстроило Оэлун и то, что вскоре Есугэй взял в дом еще одну жену, Сочихэл, от которой имел еще двух сыновей — Бектэра и Белгутэя. В конце концов, старшинство Оэлун никем не оспаривалось, ее дети считались выше по положению, да она и сама прекрасно понимала, что такой знатный нойон, как Есугэй, не может ограничиться одной женой, хотя бы из соображений престижа. Да и как личность, Сочихэл явно не выдерживала сравнения с Оэлун, которая уверенно держала бразды правления в доме.

Роль Оэлун в семье была тем более велика, что Есугэй постоянно пропадал в почти непрерывных военных походах на ненавистных татар и проводил в них куда больше времени, чем дома. Походы эти, правда, не всегда были успешными, но не раз и не два Есугэй привозил немалую добычу и пленников. Рос и его авторитет среди монголов. А около 1170 года (дата условна) Есугэй помог в борьбе за власть кераитскому хану Тогрилу, военной монгольской силой отстранив от кераитского престола его брата Гурхана. Этого Гурхана монголы не без оснований подозревали в причастности к отравлению своего любимого вождя Кадан-багатура, и его изгнание, несомненно, подняло славу Есугэя в монгольской степи буквально до небес. Разумеется, о подвигах своего отца хорошо знал и маленький Темучин, и конечно, он гордился таким родителем. Тогда же Темучин услышал и о том, что Есугэй-багатур и хан Тогрил стали кровными побратимами-аньдами. Такое родство с могучим кераитским ханом давало многое и, без сомнения, делало Есугэя главным претендентом на вакантный после смерти Хутулы ханский престол. Но столь быстрое возвышение, конечно, создало ему и немало врагов. Родовые вожди тайджиутов Таргутай-кирилтух и Курил-багатур использовали все свое влияние, чтобы ослабить позиции Есугэй-багатура и вызвать раскол среди его сторонников. Несомненно, что их деятельность имела определенный успех, что и показали позднейшие события. Однако уже и при жизни Есугэй-багатура в его нутуге было далеко не все ладно. Возможно, раскол был внесен даже в саму семью прославленного воина; во всяком случае, существует вполне доказательная точка зрения, что сводный брат Темучина Бектэр был «завербован» Таргутай-кирилтухом и стал тайджиутским шпионом в доме Есугэя. Трудно сказать, насколько мог быть осведомлен о такого рода разногласиях совсем юный тогда Темучин, однако какие-то отголоски существующих трений до него, конечно, доходили. Монгольские дети взрослеют рано, а Темучин к тому же обладал живым умом и развитым воображением. И все же, пока был жив отец, детство Темучина вполне можно назвать безоблачным.

Музей Чингисхана в Эрке-Хара. Фотография 1956 г.

Есугэй же видел и знал, конечно, намного больше сына. В противостоянии с амбициозными родственниками ему требовалась поддержка других влиятельных монголов. Видимо, в этом контексте следует рассматривать и предпринятое им зимой 1171 — 72 гг. сватовство своего старшего сына Темучина (которому было всего девять лет) к дочери знатного хонгиратского нойона Дай-сэчена. Девочку звали Борте, она была старше Темучина на год, что совсем не смущало обоих родителей. В самом деле, Есугэй в результате этой помолвки получал имеющего немалое влияние в степи союзника, а Дай-сэчен («сэчен» — в переводе с монгольского — «мудрый») был счастлив породниться с прямым потомком Хабул-хана, кровным побратимом могущественного Тогрила.

Отцы сговорились быстро. Дай-сэчен без устали нахваливал свою дочь, но не забывал отпускать комплименты и своему свату, и его юному наследнику. По взаимной договоренности Темучин остался в юрте своего будущего тестя, чтобы ближе познакомиться с Борте. Пара бурдюков кумыса окончательно закрепила сделку, и наутро Есугэй-багатур отправился домой, перед отъездом подарив свату своего заводного коня. Лучше бы он этого не делал.

Путь до родного аила был неблизким — хонгираты кочевали далеко к югу от коренных монгольских земель. Устал Есугэй, устал и его конь, и потому, когда багатур увидел группу пирующих в степи кочевников, то, не раздумывая подъехал к ним. Законы гостеприимства у монголов святы, они обязывают накормить и приветить усталого путника. И только подъехав поближе, Есугэй по одежде понял, что перед ним татары. Тут бы ему и распрощаться с нежданными попутчиками, но конь после долгой дороги совсем устал… А заводная лошадь осталась у Дай-сэчена. И Есугэй махнул на все рукой, тем более, что татары никак не показали, что узнали своего старого врага. Есугэй поужинал с ними, а утром уехал. В дороге он почувствовал себя плохо, а через три дня, по прибытии домой, совсем разболелся. Есугэй-багатур был уверен, что татары его отравили.

Сегодня, через восемь с половиной веков, наверное, уже невозможно доподлинно узнать, было ли совершено преступление. Можно приводить много доводов за и против. Например, особенности внешности Есугэй-багатура — рыжеволосый и синеглазый, что является большой редкостью среди монголов — прямо-таки кричали татарам, что перед ними кто-то из Борджигинов. И уж догадываться о том, что они встретились с главным врагом их племени, татары, наверное, могли. С другой стороны, Есугэй ехал один, без свиты, как простой степняк-харачу, да еще в местах, очень удаленных от коренных монгольских кочевий. К тому же для отравления нужно иметь при себе яд, а кроме того, требуется возможность незаметно добавить его в пищу, что при совместной трапезе сделать куда как непросто. Учтем и то, что сам Есугэй точно знал, что перед ним татары, а значит, — был все время настороже. Ну и наконец, если татары узнали своего заклятого врага, почему они его просто не утыкали стрелами? Ведь никаких возможных свидетелей в округе не наблюдалось. В общем, версия отравления Есугэя татарами вызывает очень обоснованные сомнения. Но по большому счету, на самом деле это значения не имеет: главное, что в виновности татар был уверен сам Есугэй-багатур. А он убедил в этом своих родных и близких, что для татар обернулось страшной бедой через тридцать лет, когда сын и наследник Есугэя Темучин обрушил на них свой гнев.

Болезнь Есугэя оказалась смертельной. Уже чувствуя приближение кончины, он вызвал своего родственника Мунлика, поручил ему заботу об Оэлун и малых детях и, буквально заклиная, попросил привезти домой Темучина. Мунлик исполнил просьбу Есугэй-багатура и, не мешкая, отправился к Дай-сэчену. Любопытно, что, прибыв к Есугэевскому свату, он ни словом не обмолвился о тяжелой болезни своего вождя (более того, очень вероятно, что Мунлик уехал, когда Есугэй уже скончался). Просьбу отпустить Темучина Мунлик объяснил тем, что Есугэй очень тоскует по первенцу. Здесь явно прослеживаются какие-то подводные течения в степной политике, но разгадать точный смысл необычного поведения действующих лиц этой драмы сегодня едва ли возможно. Было ли тут опасение, что Темучин может стать заложником с целью «подправить» поведение жены Есугэя и его сподвижников, или здесь что-то другое? Какую хитрую игру мог бы вести мудрый и изворотливый Дай-сэчен, останься Темучин в его доме? Однозначного ответа нет, источники об этом тоже умалчивают, и лишь Рашид ад-Дин упоминает о том, что отец Борте как-то противился свадьбе своей дочери с наследником Есугэя. Между тем, известные нам факты это мнение персидского историка никак не подтверждают. И позднее, уже в зрелые годы Темучина, Дай-сэчен пользовался немалым уважением; однако следует признать, что его влияние на свою дочь было минимальным. Во всяком случае, обман Дай-сэчена Мунлику вполне удался, и дальнейшего развития эта ситуация не имела. Будущий тесть отпустил Темучина с настоятельной просьбой поскорее возвращаться.

Современная монгольская юрта

Живым Есугэя Темучин уже не застал. Горе мальчика, обожавшего своего героического отца, было огромным. По свидетельству очевидцев, он захлебывался слезами и, упав на землю возле тела Есугэя, бился в судорогах. Старый Чарахай, отец Мунлика, пожалел Темучина, но дал ему мудрый совет поскорее забыть об утрате и взять на себя нелегкую ношу родового вождя. Совет, конечно, был хорош, но едва ли исполним. И Темучин был еще слишком мал, да и то, что Есугэй не успел стать ханом, очень осложняло ситуацию с преемственностью власти.

Смерть Есугэя резко изменила положение в монгольской степи. Очень скоро выяснилось, что далеко не все сподвижники покойного хотят подчиняться его вдове и юному наследнику. Чрезвычайную активность проявили и соперники Есугэя. Узнав о его кончине, в осиротевшее кочевье примчался Таргутай-кирилтух, чтобы «учить Темучина, как учат трехлетнего жеребенка». Несомненно, Таргутай воспринял смерть Есугэя как прекрасную возможность взять всю полноту власти в свои руки. Проще всего это было сделать, подчинив своей воле маленького мальчика, за которым, однако, стоял немалый авторитет удачливого воина-отца. Но Темучин, несмотря на юный возраст, похоже, плохо подчинялся влиянию, а главное — эту тактику Таргутай-кирилтуха раскусила умная Оэлун, которая совсем не собиралась отдавать власть, собранную трудами мужа, в чужие, да еще враждебные руки. Не добившись успеха, Таргутай уехал. Открытая попытка взять власть в улусе Есугэя не увенчалась успехом. Но родовой вождь тайджиутов не думал отказываться от борьбы; он только перевел ее в другое, тайное русло. И вскоре эта новая тактика начала приносить успех. Первый удар был нанесен по авторитету Оэлун.

По древней монгольской традиции, весной проводится поминовение усопших, сопровождающееся тризной и жертвоприношениями. На поминки собираются большие массы народа, но главная роль принадлежит вдовам умерших вождей. Весной 1172 (или 1173) года вдовы Амбагай-хана, Орбай и Сохатай, отправились в «Землю предков», на кладбище, «забыв» предупредить об этом Оэлун. Вскоре выехала и Оэлун, но оказалось, что Орбай и Сохатай уже провели и тризну, и жертвоприношение, не дожидаясь вдовы Есугэя. Оэлун обрушилась на обеих женщин с резкими упреками, что ее и не позвали, и не подождали. — «Не потому ли это, — спросила она, — что Есугэй-багатур умер, а дети его и вырасти не смогут?» На резкие слова Оэлун вдовы Амбагая ответили прямым оскорблением: «Ты и заслуживаешь того, чтобы тебя не звали, или, позвав, ничего не дали. Тебе и следует есть то, что найдешь. Ты и заслуживаешь того, чтобы тебе отказывали даже в просимом. Видно, из-за того, что умер Амбагай-хан, нас может оговаривать даже Оэлун». В этих грубых словах явно прослеживается стремление «указать Оэлун ее место», нежелание ханских вдов считать вдову Есугэя равной, ведь Есугэй-багатур так и не успел стать ханом. Скорее всего, не лучшим образом показала себя в этой склоке и сама суровая и непреклонная Оэлун. А ведь дело происходило на глазах у сотен свидетелей.

И то, что началось как женская ссора, имело последствия, о которых давно мечтали (и подспудно готовили) былые соперники Есугэй-багатура. Уже на следующий день подавляющее большинство людей Есугэевского улуса бросило вдов своего вождя с малыми детьми на произвол судьбы и откочевало вниз по реке Онону. Немногие, оставшиеся верными памяти вождя, погнались за отступниками, чтобы убедить их вернуться. Старик Чарахай, самый авторитетный из сторонников Оэлун, попытался отговорить изменников. Тут-то и произнес Тодоен-гиртэ, предводитель отступников, ставшие знаменитыми слова: «Ключ иссяк, бел-камень треснул». Эта монгольская пословица означала крах чего-либо. То есть, Тодоен прямо указал, что со смертью Есугэя верность его знамени кончилась. Больше того, Тодоен-гиртэ не ограничился словами. Видя, что Чарахай продолжает уговаривать людей вернуться, он ударил старика копьем в спину. Тяжело раненный Чарахай вынужден был вернуться, ничего не добившись. Вскоре он скончался от этого ранения. Перед смертью он жаловался маленькому Темучину, что получил рану только за проявленную верность роду Есугэя, и Темучин уехал от него в слезах. Возможно, этот упрек как-то повлиял и на верного Мунлика, потому что позднее, когда на семью Есугэя обрушились всяческие невзгоды, никаких его следов поблизости от Оэлун и ее детей мы не находим.

Вообще, ситуация с Мунликом представляется несколько запутанной и даже противоречивой. Особенно неясными, если исходить из данных источников, выглядят его отношения с семьей умершего Есугэя — в частности, с Оэлун. Как уже говорилось выше, Есугэй, умирая, передал Мунлику на попечение всех своих близких. По тогдашним монгольским обычаям это означало, что попечитель просто брал в жены вдов умершего вождя, а его детям становился вместо отца. Но здесь и начинаются неувязки. С одной стороны, то, что Мунлик взял Оэлун в жены, казалось бы, полностью подтверждается его прозвищем, под которым он и известен в монгольской истории: Мунлик-эчиге, то есть «отец» (заметим, что и старца Чарахая, отца Мунлика, в «Сокровенном Сказании» называют Чарахай-эбуген, что означает «дед»). Более того, Рашид ад-Дин в своей книге несколько раз называет Мунлика мужем Оэлун — правда, утверждая, что это замужество состоялось, когда Темучин был уже взрослым. Но… в подробном рассказе о последующих бедствиях, постигших семью Есугэя, об огромной роли Оэлун в том, что дети умершего багатура смогли выжить, относительно Мунлика не сказано ни единого слова. И тут явно скрывается какая-то тайна личных отношений, о которой, несмотря на свою близость к Оэлун, не знал даже автор «Сокровенного Сказания».

Вопросов здесь значительно больше, чем ответов. И первый вопрос такой: а почему, собственно, Мунлик? Ведь если исходить из неписаного монгольского закона, вдову должен был брать в жены брат умершего. К тому времени старшие братья Есугэй-багатура тоже приказали долго жить, но младший, Даритай-отчигин, был жив и здоров, и во времена тайджиутских гонений на Оэлун и ее семью, похоже, отнюдь не бедствовал. Такое явное пренебрежение устоявшимся обычаем должно, конечно, иметь какое-то логичное объяснение. И представляется вероятным, что предсмертную волю Есугэя определила политическая позиция Даритай-отчигина, а конкретно — фактическое его предательство родного брата и переход на сторону заклятого врага и соперника, Таргутай-кирилтуха. Позднейшие метания Даритая из одного лагеря в другой, как кажется, подтверждают эту версию. А если так, то следующей подходящей фигурой для опекунства становился другой родственник, обладающий в силу происхождения достаточным авторитетом в обществе. В этом смысле Мунлик был вполне подходящим кандидатом: он по прямой линии происходил от знаменитого Хайду, который был также и предком в пятом колене самого Есугэя. Мунлик являлся потомком младшего сына Хайду, Чаоджина, в то время как Есугэй происходил от старшего — Байсонкура. К тому же Мунлик, по-видимому, в родовом счете поколений стоял на одну ступеньку выше, что в монгольском обществе имело большое значение. Плюс к этому род Хонхотан, из которого он происходил, показал себя верным союзником Кият-Борджигинов. Возможно, Есугэя с Мунликом связывала и личная дружба, проверенная в военных походах. В общем, выбор Есугэя кажется вполне обоснованным и, похоже, сам Мунлик против такого положения вещей никак не возражал. Но тогда возникает второй важнейший вопрос: а куда же подевался Мунлик в годину невзгод и бедствий? Заметим, что позднее, уже после провозглашения Темучина ханом, он вновь становится активным участником событий монгольской истории. И нигде далее не упоминается о его странном исчезновении из жизни Оэлун и ее семьи. Больше того, Мунлик пользуется в эти годы почти безграничным уважением и доверием Темучина, а в списке тысячников 1206 года стоит самым первым, впереди даже Боорчу и Мухали — предводителей правого и левого крыльев монгольского войска. А значит, никаких упреков Мунлик явно не заслуживал, да и сам Темучин в период своего избрания всемонгольским ханом подчеркнуто называет Мунлика отцом и всячески превозносит его заслуги.

Пиала-аяга. Серебро, дерево

Что же за жизненная коллизия отдалила Мунлика от Темучина в самые трудные годы жизни будущего хана монголов? О каком-то явном предательстве, видимо, не может быть и речи. Но вот об известной слабости, неспособности противостоять давлению тайджиутских вождей, проявленной Мунликом, вполне можно говорить. Не стоит к тому же забывать, что у сына Чарахая к моменту смерти Есугэй-багатура была и собственная большая семья. О жене его, впрочем, известий никаких нет, но у Мунлика имелось четыре сына, которых тоже надо было вырастить. А в условиях явной враждебности ближайших родичей к семье Есугэя, перспектива совместной жизни с Оэлун обрекала уже собственных детей Мунлика на голод и невзгоды. И, возможно, ради своих сыновей он вынужден был отказаться от прямого опекунства над семьей покойного друга и кочевать отдельно. Однако, отношений между ними это, похоже, не испортило. Вполне вероятно, что по мере сил Мунлик старался помогать Оэлун и ее детям, но делал это тайно, чтобы не попасть под возможные репрессии тайджиутских вождей.

Вернемся, однако, к умирающему Чарахай-эбугену и плачущему маленькому Темучину. Наверное, во второй раз в жизни мальчик испытал глубокое горе; причем оно было тем сильнее, что Темучин впервые осознал, что смерть отца стала не просто огромной потерей для семьи. Фактически, кончина Есугэя и последовавший за ней уход родовичей означали крушение всех детских надежд и иллюзий. Со смертью Чарахая кончилось Темучиново детство.

Кровавая развязка попытки немногих верных вступиться за семью Есугэя была тяжелейшим ударом, но и она не поколебала решимости Оэлун — настоящей львицы в облике женщины. После смерти Чарахай-эбугена уже она сама поднимает бунчук Есугэя с изображением белого кречета — родового знака Борджигинов — и бросается в погоню за изменниками. Часть людей, по-видимому, более совестливых, ей удалось вернуть, но этот успех оказался недолгим. Агитация и неприкрытое давление Таргутай-кирилтуха и его присных постепенно делали свое дело. Вероятно, это рассеяние Есугэева улуса растянулось года на два. Во всяком случае, зимой и весной 1174 года семья Есугэя еще могла вести образ жизни, приличествующий монгольской знати. Только так можно расценить знаменитый эпизод братания Темучина с Джамухой. Едва ли Джамуха, богатый наследник главы рода джаджиратов, стал бы заключать кровный союз с нищим изгоем. Так что окончательный уход последних родовичей от семьи Есугэя пришелся, скорее всего, на лето 1174 года, когда Темучину исполнилось двенадцать лет. Некоторые эпизоды из рассказа о братании Джамухи и Темучина косвенно подтверждают эту версию. Говорится, что дружба двух будущих великих соперников завязалась, когда они играли в альчики[40] на льду Онона, а обряд побратимства они свершили, когда весной в степи стреляли из детских луков. Такое времяпрепровождение вполне в духе детей нойонов, но как-то мало свойственно нищим беднякам, жизнь которых проходит в тяжком труде. А Темучин ведь был старшим ребенком в семье, в определенном смысле, кормильцем, хотя, разумеется, главная нагрузка падала на Оэлун.

Как бы то ни было, этот период относительного благоденствия продлился очень недолго. Страх перед нойонами — бывшими противниками Есугэя, чисто обывательское стремление следовать за сильным сделали свое дело. Семья Есугэя оказалась полностью брошенной на произвол судьбы: больше того, откочевавшие предатели забрали с собой весь скот, принадлежавший умершему. Для монголов такое смерти подобно и означает самую крайнюю степень нищеты. Оэлун с малыми детьми превратились в нищих изгоев, которых к тому же преследовала ненависть тайджиутских родовых вождей. Чтобы спастись от этих преследований, семья ушла в глухие места у подножия горы Бурхан-Халдун. В виду этой горы и протекала в последующие четыре-пять лет суровая и голодная юность Темучина.

В том, что дети Есугэя не умерли с голоду, огромная заслуга Оэлун. Ведь положение семьи умершего багатура было поистине тяжелейшим. Особенно трудными были первые год-два, когда дети были еще малы, чтобы оказать реальную помощь матери. В это мрачное лихолетье лишь неустанные труды Оэлун, без отдыха собиравшей яблоки-дички, черемшу (дикий чеснок), ягоды и горькие клубни саранки спасли всех от почти неминуемой смерти. Этому подвигу Есугэевской вдовы (заметим, жизнью к таким нечеловеческим усилиям никак не подготовленной), посвящены одни из самых проникновенных страниц «Сокровенного Сказания». И следует отметить, что Темучин никогда не забывал об огромных заслугах матери, и в зрелые свои годы всегда прислушивался к ее мнению. Вообще, надо сказать, что лишь две женщины на протяжении всей долгой жизни Темучина имели на него настоящее влияние — это его мать Оэлун и первая (и любимая) жена Борте. Забегая вперед, скажем, что мать Темучина-Чингисхана прожила долгую жизнь, дожила до великих побед сына и его триумфа в 1206 году и умерла в глубокой старости, искренне оплакиваемая всеми своими близкими.

Мужество и труды Оэлун позволили семье пережить самое трудное время. Постепенно положение стало улучшаться. Взрослеющие дети начали помогать матери, охотясь на сусликов-тарбаганов и полевых мышей и занимаясь рыбной ловлей. Появился и первый скот — девять соловых меринов (здесь, наверное, не обошлось без помощи кого-то из тайных друзей — возможно, того же Мунлика). Конечно, жизнь оставалась чрезвычайно тяжелой, но, по крайней мере, угроза голодной смерти миновала. Темучин за эти годы подрос, превратился в высокого крепкого юношу; Джочи-Хасар вообще обещал вырасти в гиганта и уже в тринадцать-четырнадцать лет был великолепным стрелком из лука. Недюжинным здоровьем и силой отличались и сводные братья: Бектэр и Белгутэй (особенно старший — Бектэр). Постепенно подрастали и маленькие, и теперь можно было иногда отдохнуть от тяжких непрерывных трудов. Но эта, хоть и трудная, но все же сносная жизнь рухнула в один миг, и рухнула по вине нашего главного героя — Темучина. Речь идет о странной и трагической истории убийства Бектэра его сводными братьями и последовавшего за ним пленения Темучина тайджиутами.

Эпизод с убийством Бектэра до сих пор остается одним из темных пятен в историографии. Существует несколько точек зрения на мотивы этого братоубийства. Более того, ряд исследователей либо игнорирует этот факт, либо прямо утверждает, что этого убийства просто не было. Последнее мнение основано на том, что у Рашид ад-Дина имя Бектэра вообще не встречается среди членов семьи Темучина. Наши знания об этом инциденте основываются на подробном рассказе о нем в «Сокровенном Сказании». И часть историков считает, что автор «Сокровенного Сказания» все это происшествие выдумал, преследуя некие собственные цели. Нельзя сказать, что в такой точке зрения нет здравого смысла — история знает примеры и куда более серьезных ложных свидетельств. Однако некоторые обстоятельства заставляют все же признать это мнение ошибочным. Во-первых, надо учитывать специфику самого «Сокровенного Сказания». Создавалась эта тайная история монголов через шестьдесят с лишним лет после упомянутых событий, но это вовсе не значит, что столь удаленные во времени, но «жареные» факты можно было просто выдумать. Целая группа близких сподвижников Темучина была в это время еще жива[41], и столь серьезный поклеп на их великого вождя вызвал бы у них целую бурю негативных эмоций… если бы это не было правдой. А главное: «Сокровенное Сказание» по сути, является родовой, даже семейной историей Борджигинов и в этом смысле уникальным явлением в истории. Неприглядный эпизод был семейным делом и, конечно, написать об этом мог только член семьи, пусть и приемный. А во-вторых, отсутствие упоминаний о смерти Бектэра в других источниках может быть легко объяснено прямыми запретами потомков Чингисхана. Монгольским правителям XIII–XIV веков вряд ли хотелось, чтобы история об убийстве стала известной: грех братоубийства — тяжелейший грех: он бросал серьезную тень на образ великого предка. И всякое упоминание о нем было объявлено «табу», оставшись в семейном предании «для личного пользования».

Но если с самим фактом убийства все более или менее ясно, то с его мотивами разобраться значительно сложнее. Чтобы добиться хоть некоторой ясности, стоит сначала привести версию «Сокровенного Сказания», где эти мотивы названы совершенно определенно. Итак, в один прекрасный день сидели на берегу Онона четыре старших сына Есугэя и ловили рыбу. Это были дети Сочихэл — Бектэр и Белгутэй, и дети Оэлун — Темучин и Хасар (Джочи-Хасар). На крючок Темучина (или Хасара?) попалась замечательная блестящая рыбина-хохосун. Сыновья Оэлун обрадовались, ведь мать будет очень довольна, но не тут-то было. Бектэр с Белгутэем отняли рыбу у Темучина с Хасаром (наверное, им хотелось порадовать свою мать — авт.). Дети Оэлун обиделись и побежали жаловаться матери. В общем, обычная мальчишеская ссора: ведь старшему из братьев — Темучину — в это время было не больше (а скорее, меньше) шестнадцати лет. Оэлун, тем не менее, восприняла ситуацию весьма озабоченно и провела с сыновьями серьезную беседу на предмет важности сохранения хороших отношений в семье, особенно в условиях тайджиутского прессинга. Темучину с Хасаром, однако, слова матери, защищающей не собственных, а чужих сыновей, активно не понравились, и они, хлопнув дверью, убежали. Вспомнились им и другие обиды, нанесенные сводными братьями, и, схватив свои луки, они бросились мстить. Бектэр стерег на холме тех самых соловых меринов. Темучин подкрался к нему сзади, а Хасар — спереди. Но Бектэр увидел приближающихся братьев с луками наизготовку и попытался убедить их не стрелять, используя, заметим, практически те же аргументы, что и Оэлун. Он, однако, быстро понял, что его слова не нашли отклика, и тогда попросил не губить хотя бы Белгутэя. После чего присел на корточки и покорно дал себя застрелить. Темучин с Хасаром выстрелили в него в упор и ушли. Дома мать сразу поняла, что случилось неладное, и обрушилась на сыновей с жестокими упреками. Она сравнивала Темучина и Хасара с дикими зверьми, приводила печальные примеры из монгольской истории о вражде родственников и тяжких последствиях этой вражды. Долго гневалась Оэлун, — умная женщина и большой знаток древних преданий — но исправить сделанное было уже нельзя.

Такова, вкратце, версия этой печальной истории, отстаиваемая автором «Сокровенного Сказания». То есть, если уж совсем коротко — обычный подростковый конфликт, приведший, однако, к самым тяжким последствиям. Тем не менее, такое простое истолкование этого дикого преступления вызывает вполне обоснованные сомнения. Да, конечно, так могло быть: дети порой бывают неоправданно жестоки. Но уж слишком несоизмеримыми кажутся проступок и кара за него. Тем более, что это произошло не в горячке ссоры, а уже после беседы с родной матерью, категорически приказавшей детям не усугублять конфликта. И потом, откуда автор мог почерпнуть точные сведения о том, что же в действительности произошло на холме? Бектэр был убит, и значит, рассказать об этом мог только кто-то из его убийц. Но для любого убийцы свойственно абсолютно нормальное стремление — оправдаться в своем поступке. В рассказе же о трагедии на холме совершенно очевиден подтекст, представляющий Бектэра невинной жертвой, а Темучина с Хасаром — безжалостными душегубами (и подчеркнем, что острие обвинения — на Темучине; Хасар — младший и подчинялся своему умному брату). Психологически эта ситуация не выдерживает критики, а значит — там, на холме, дело обстояло как-то иначе. Как именно — мы уже не узнаем никогда, но и верить «Сокровенному Сказанию» в этом вопросе у нас нет оснований. Наконец, странно выглядят вышеприведенные события, если бросить взгляд в недалекое будущее. Так, Белгутэй, виновный в ссоре не меньше Бектэра, не только совсем не пострадал, но и, по свидетельству основных источников, всю жизнь был любим Чингисханом едва ли не больше родных братьев и пользовался его полным доверием и уважением. Конечно, можно сказать, что объясняется это постоянным чувством вины за неправедно пролитую кровь, но известный нам психологический портрет Чингисхана не имеет ничего общего с образом Родиона Раскольникова и его комплексами. Уж если Чингисхан, не моргнув глазом, послал убийц к своему старшему сыну Джучи… Одним словом, ни по каким причинам рассказ об убийстве Бектэра в «Сокровенном Сказании» доверия вызвать не может. Но что же тогда произошло на самом деле?

Замечательную версию о мотивах убийства Бектэра — версию, устраняющую многие нестыковки «Сокровенного Сказания», высказал великий русский историк Л.Н. Гумилев. По его мнению, Бектэр в семье Борджигинов был шпионом тайджиутов, глазами и ушами Таргутай-кирилтуха. Темучин случайно узнал об этом (возможно, как раз от Белгутэя) и своими руками покарал предателя. Оэлун же либо не знала о подлинной роли Бектэра, либо, зная о ней, отговаривала Темучина и Хасара от убийства, опасаясь неминуемой мести тайджиутского родового вождя. И месть эта действительно последовала в самом скором времени. Так что же, Бектэр и правда был шпионом, и загадка убийства решена? И все же, несмотря на почти безупречную аргументацию Л.Н. Гумилева, уверенности в этом нет. Да, такой вариант, безусловно, возможен, но и в этом случае возникают некоторые неувязки, требующие своего разъяснения. Главная из них, пожалуй, в том, что Таргутай-кирилтух подверг, как говорит «Сокровенное Сказание», законному наказанию за убийство Бектэра только одного Темучина. Между тем, убийц-то было двое — Хасар являлся таким же активным участником преступления. И если Бектэр был действительно человеком Таргутая, то месть тайджиутов почти неминуемо должна была пасть на обоих братьев. Этого не случилось: Хасар был фактически прощен, хотя, когда тайджиуты пришли за Темучином, он, выражаясь современным языком, «оказывал сопротивление при аресте», то есть отстреливался от них из лука. И — ничего. Заметим, к слову, что и Белгутэй полностью поддержал Борджигинов в стычке с тургаудами Таргутай-кирилтуха — значит, не сомневался, что Бектэр был убит обоснованно. Так что же стоит за убийством — его шпионаж в пользу тайджиутов или что-то другое?

Здесь, ни в коей мере не отбрасывая полностью версий «Сокровенного Сказания» и Л.Н. Гумилева, хотелось бы высказать иную точку зрения на это событие: основывается она на одном допущении, которое, хотя и не подтверждается источниками, тем не менее, является весьма вероятным. Что если предположить, что Бектэр, а не Темучин был на самом деле старшим сыном Есугэй-багатура? С одной стороны, в наших источниках старшим сыном Есугэя всегда называется Темучин. Однако это может означать и то, что он был только первым законным сыном, то есть рожденным от брака, заключенного согласно монгольским правилам и обычаям. Но мать Бектэра могла и не быть официальной женой и иметь, например, статус наложницы или даже служанки. Оэлун, и это совершенно очевидно, была первой женой Есугэя, но это не означает, что Сочихэл не появилась в доме багатура раньше, чем мать Темучина. Второй, младшей женой, она могла стать значительно позже, после торжественного заключения первого брака. Такое, отметим, в монгольском обществе вполне возможно, если общественный или родовой статус женщины значительно ниже, чем содержащего ее нойона. Младшей женой она могла быть, но первой, главной женой должна была стать ровня. Что, если у Борджигинов сложилось именно такое положение? Между прочим, в одном месте «Сокровенного Сказания» (§ 112) сама Сочихэл не скрывает своего низкого происхождения. А в таком случае, она просто не могла стать главной женой Есугэя, но сопровождала его в качестве наложницы, возможно, задолго до появления Оэлун. Соответственно, и Бектэр мог родиться раньше Темучина, но как сын наложницы, разумеется, не обладал его правами. Любопытно, что как раз такая ситуация была в доме Бодончара, где реальным старшим сыном был Бааридай, рожденный от пленницы, а все права и привилегии старшинства получил Хабичи-багатур, сын первой, старшей жены.

Косвенным подтверждением именно такого положения в семье Есугэя служит и целый ряд несообразностей в «Сокровенном Сказании». Одно из них прямо-таки бросается в глаза. Автор не раз утверждает, что Бектэр издевался над Темучином, легко отбирал у него добычу и охотничьи трофеи. Между тем, известно, что Темучин рос очень крупным мальчиком, а в молодости поражал всех своим ростом и силой. В еще более крупного мужчину вырос Джочи-Хасар, да и в детстве он, по свидетельству Оэлун, силушкой обижен не был. И у этих-то здоровяков Бектэр с легкостью отбирает то, что ему приглянется. И если не считать Темучина с Хасаром просто жалкими трусами, то самым логичным будет предположить, что Бектэр был на несколько лет старше и, соответственно, сильнее обоих братьев. Если же Бектэр и Белгутэй были младшими, то вся картина, согласитесь, выглядит просто нелепо.

Пожалуй, можно добавить и еще один аргумент в пользу старшинства Бектэра. Это уже упомянутое полное молчание Рашид ад-Дина о существовании такого сына Есугэя. Ведь если Бектэр в самом деле был первенцем в роду Борджигинов, то, с точки зрения персидского историка, он имел особые права, по крайней мере с тех пор, как Сочихэл официально стала второй законной женой Есугэй-багатура. Законы мусульман в этих вопросах отличаются от монгольских, и признание Бектэра первенцем разрушило бы всю тщательно выстроенную Рашид ад-Дином конструкцию, прославляющую Темучина именно как старшего в роде Борджигинов после смерти отца. И Бектэр оказался забыт, выброшен из списка когда-либо живших. В XIV веке такой финт был уже вполне возможен, в отличие от первой половины XIII века.

Ну, а если версия со старшинством Бектэра верна, то очень многое в произошедших событиях становится понятным. Ведь в таком случае он представлял собой реальную угрозу Темучину как формальному главе рода Борджигинов. Это было хорошо понятно всем членам семьи, включая и Белгутэя. Наверное, в трагическом исходе есть и немалая вина самого Бектэра с его несносным характером. Издевательства над младшими, выпячивание им своего старшинства, видимо, переполнили чашу терпения Темучина, который к тому же отнюдь не отличался всепрощением. И поскольку справиться со сводным братом в одиночку шансов у него было немного, Темучин подключил к расправе послушного ему во всем Хасара. Обнаглевший старший брат был устранен самым радикальным способом. Заметим, что это полностью объясняет и то, почему не было никаких враждебных действий против Белгутэя (а он ведь тоже рыбку отбирал). Белгутэй был моложе Темучина и уже по этой причине никакой угрозы для того не представлял. К тому же Белгутэй, каким его изображают наши источники, был человеком простодушным и искренним, по характеру далеко не лидером, и был склонен подчиняться авторитету старших. Сначала он шел за Бектэром, а после его смерти так же убежденно подчинился Темучину, простив ему убийство брата — точнее, посчитав это убийство, с учетом всех обстоятельств, полностью оправданным. Бектэр угрожал единству рода, и он погиб от руки формального главы этого рода. Заметим, что, возможно, таким же образом было воспринято убийство Бектэра и тайджиутами. В пользу этого свидетельствует и сравнительно мягкое («законное») наказание, которому подвергся Темучин, несмотря на всю неприязнь, которую питали тайджиуты к Борджигинам. Отсюда же и прощение Хасара: ведь, с точки зрения монгольского права, он в случае с убийством выполнял приказ главы рода.

А теперь от тайны гибели Бектэра перейдем к тем последствиям, которые повлекло за собой это убийство. А они не замедлили возникнуть и оказались весьма безрадостными для нашего героя — Темучина. Едва Таргутай-кирилтух получил известие о смерти Бектэра[42], как тут же явился к становищу Борджигинов с сотней своих тургаудов (стража, телохранители вождя). Его приближение было замечено издалека, что, кстати, говорит о том, какая напряженная обстановка, с постоянным ожиданием расплаты, царила в семье Темучина после убийства Бектэра. Семья, бросив все, ударилась в бега. Женщины с малыми детьми бросились в тайгу и спрятались в одном из ущелий, Белгутэй стал рубить засеку, чтобы не пустить конников Таргутая в лес, в то время как Хасар стрельбой из лука удерживал противника на расстоянии. Что делал в этот момент Темучин — не совсем ясно, но известно, что, когда тайджиуты четко дали понять, что пришли только за ним, старший сын Есугэя бежал в почти непроходимую чащу на вершине горы Тэргун. Тургауды Таргутай-кирилтуха гнались за ним до самой чащобы, но последовать за Темучином туда не рискнули: в лесу всегда можно получить неожиданную стрелу в грудь, да и вообще воевать в лесах монголы не любили и не умели. В итоге тайджиуты просто плотно обложили весь горный бор, отрезав Темучину все пути к бегству. Они отлично понимали, что лес может быть прекрасным убежищем… но только до тех пор, пока есть пища в седельных мешках. В лесу монголы-степняки выживать не умели, тем более в одиночку. Так что время работало на тайджиутов, а не на беглеца.

Сын Есугэй-багатура продержался в этих почти нечеловеческих условиях невероятно долго — не менее девяти дней. Это потрясающее терпение и само по себе удивительно, а если учесть, что в это время ему было не больше шестнадцати лет (события происходили в 1178 или 1177 году), то это может свидетельствовать о его очень сильной воле. Вероятно, Темучин рассчитывал, что и его врагам надоест ждать и они уйдут, однако Таргутай-кирилтух тоже оказался терпелив. На десятый день Темучин понял, что смерть от голода совсем близка, и рискнул спуститься в долину, но здесь его уже поджидали дозоры тайджиутов. Он был схвачен, и Таргутай-кирилтух увез его в свой улус.

Здесь Таргутай и подверг наследника Есугэя «законному» наказанию. Казни, которую, вероятно, ожидал сам Темучин, так и не последовало. Возможно, тут сыграло свою роль указанное выше монгольское понимание закона, а может быть, в поддержку провинившегося выступило тайджиутское общественное мнение: люди еще не забыли выдающихся заслуг его отца, и расправа Таргутая над сыном героя сильно подпортила бы его «имидж» справедливого родового вождя. А всего вероятнее, Таргутай-кирилтух хотел как можно больше унизить сына своего старого противника, к тому же держа его как заложника под жестким контролем. Если вспомнить, что «кирилтух» означает «завистник», то такие мотивы действий Таргутая представляются вполне возможными.

Как бы то ни было, казнь была заменена другим наказанием, весьма унизительным для гордого потомка рода Борджигинов. Темучину надели на шею деревянную колодку-кангу, сделав его почти беспомощным, так как руки заключались в ту же колодку, так что человек, носящий кангу, не мог даже самостоятельно поесть. Кроме того, чтобы еще больнее уязвить самолюбивую натуру Темучина, Таргутай-кирилтух запретил ему проводить более одной ночи в каждой юрте. То есть юноша должен был ежедневно скитаться от юрты к юрте, выпрашивая ночлег и умоляя, чтобы его накормили и напоили. Возможно, эта мера носила и некий превентивный характер, снижая вероятность побега. Ведь постоянная смена жилья практически не давала Темучину возможности завести друзей, которые могли бы помочь ему бежать. Таргутай-кирилтух был неглупым и предусмотрительным человеком. Но коса его зрелой предусмотрительности в данном случае нашла на камень юношеского стремления к свободе. Темучин, словно зверь, терпеливо выжидал своего часа, и однажды такой день настал.

Шестнадцатого числа первого летнего месяца тайджиуты справляли на крутом берегу Онона праздник полнолуния. Как водится, было выпито немало кумыса, пошли пляски и борцовские состязания. К ночи тайджиуты утомились и разошлись кто куда. Стеречь Темучина остался лишь один слабосильный парень, да и тот, видимо, был порядком пьян. Пленник сполна использовал эту беспечность тайджиутов. Он крепко ударил сторожившего его парня своей шейной колодкой по голове и, воспользовавшись его полуобморочным состоянием, — и от удара, и от выпитого кумыса, — бросился бежать к Онону. Сначала Темучин попытался отлежаться в густой ононской дубраве, но, когда оклемавшийся охранник завопил, что упустил колодника, и на его крики начали собираться хмельные тайджиуты, беглец бросился в воды Онона. Плыть самостоятельно он не мог, но деревянная колодка не давала ему утонуть, поддерживая голову над водой. В конце концов, Темучина отнесло в глухую ононскую заводь. Он знал, что приречный лес обшарят в первую очередь, и остался в воде, надеясь, что его не заметят. На беду, на небе в это время не было ни облачка, а полная луна ярко освещала округу. Казалось, рушатся последние надежды на спасение. Но судьба хранила сына Есугэя. В этом случае она появилась перед ним в образе некоего Сорган-шира, монгола из племени сулдус, потомственного утэгу-богола тайджиутов.

Сорган-шира, которому участники поисков доверили осмотреть реку, в то время как остальные искали беглеца в лесу, почти сразу наткнулся на Темучина. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, а потом Сорган-шира сказал: «Вот за то, видно, и не любят тебя тайджиутские братья, что ты так хитер. Но не бойся, лежи здесь, я тебя не выдам». И сулдус поехал дальше.

Когда тайджиуты, не найдя пленника, стали совещаться, что делать дальше, Сорган-шира высказал предложение пройти всем вновь по тем же путям поисков и поискать бежавшего потщательнее и подольше. Конечно, у здравомыслящего участника поисков такое предложение искать только на своем участке могло бы вызвать подозрение (а сулдус, похоже, предлагал эту идею даже дважды), но в том-то и дело, что здравомыслящих после грандиозной пьянки не нашлось. С мнением Сорган-шира согласились и, разумеется, опять никого не нашли. А он сам, проехав около Темучина, посоветовал тому лежать подольше, так как «тайджиутские братья точат на него зубы».

Темучин лежал в реке так долго, как только мог вытерпеть (даже летом многочасовое лежание в воде — удовольствие ниже среднего). Наконец, он понял, что поиски на эту ночь закончились: Сорган-шира больше не возвращался. Тогда беглец вылез из воды и, находясь в безвыходном положении, — с колодкой и пешком далеко не убежишь — пошел искать юрту своего негаданного спасителя. По сути, надежда на помощь этого утэгу-богола была единственным шансом спастись из плена. И надо сказать, что надежда эта была не совсем беспочвенной. Дело в том, что за две ночи до побега Темучин ночевал как раз в юрте Сорган-шира. Сыновья сулдуса, Чимбай и Чилаун, которые явно не питали большой приязни к своим хозяевам-тайджиутам, очень по-доброму отнеслись к пленнику этих самых тайджиутов. Они хорошо накормили юношу и даже ослабили ему шейную колодку, что позволило Темучину нормально поспать. Да и сам Сорган-шира, имея для этого полную возможность, не донес на беглеца, а ведь выдача последнего принесла бы ему благосклонность Таргутай-кирилтуха и других родовых вождей. В то же время, если бы обман вскрылся, это грозило бы Сорган-шира очень серьезными неприятностями. Так что Темучин, будучи юношей весьма неглупым, рассуждал вполне правильно.

Ориентируясь на постоянный стук мутовки (обязанностью Сорган-шира как утэгу-богола тайджиутов было изготовление кумыса, и семья пахтала его до самого рассвета), беглец легко нашел нужную юрту. Его неожиданное появление вызвало шок у хозяина. Ведь одно дело — недонесение, от которого всегда можно было и отговориться, свидетелей-то не было. И совсем другое — прямая помощь в побеге пленника, да еще столь ценного. За это можно было поплатиться и головой. Так что Сорган-шира попытался прогнать Темучина, но тут за беглого колодника вступились Чимбай и Чилаун. Они пристыдили своего отца: как говорится, «помогаешь — помогай до конца», сняли с беглеца колодку и сожгли ее, а самого Темучина спрятали на телеге, нагруженной овечьей шерстью. На этой телеге, задыхаясь от жары под тюками шерсти, он и провел три небывало долгих дня.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.