Глава 2 Монголы и их соседи

Глава 2

Монголы и их соседи

В XI–XII веках, перед эпохой Чингисхана, восточная часть Великой степи представляла собой сложнейший конгломерат народов. Разобраться в этом смешении национальностей, племен и родов чрезвычайно трудно, в ряде случаев — невозможно. Причин тут несколько. Главная, бесспорно, коренится в самой сущности кочевничества. Постоянные перемещения по степи, смена перекочевок, разделение отдельных родов или переход их под чужую «юрисдикцию» — суть кочевой жизни. Хотя существовали, конечно, и четкие границы кочевий, но, вследствие роста населения, давления со стороны соседей, наконец, стремления части родовой знати (точнее, их наследников) выделиться в отдельные неподконтрольные группы[17], этническая ситуация в степи постоянно менялась.

Вторая причина ранее уже упоминалась: это языковой фактор. К XII веку языки народов так называемой алтайской языковой семьи еще не слишком отличались друг от друга. Сегодня лингвисты четко делят алтайскую семью на три группы: тюркскую, монгольскую и тунгусо-маньчжурскую — и действительно, современный монгол не поймет якута. Тогда же тюрки и монголы прекрасно понимали друг друга, что значительно облегчало взаимовлияние, а зачастую и полное смешение. Мог победить тот или иной языковой элемент — и изначально тюркский род становился монгольским, или наоборот. Так, например, произошло с монгольским по происхождению родом Ашина, из которого происходили ханы Тюркского каганата. После длительной откочевки, вызванной, по-видимому, военным поражением, этот род оказался в тюркоязычной среде, и через сто лет о его монгольском происхождении говорило уже только родовое название.

Наконец, нужно выделить и третью причину этнических переплетений. Это чрезвычайная запутанность родоплеменных отношений у тюрко-монгольских народов Великой степи[18]. И это при том, что монголы придавали исключительное значение своей родословной. По сведениям Рашид-ад Дина, каждый монгол с юных лет тщательно изучал свое родословие, и не было ни одного человека, который не знал бы своего племени и происхождения. Вот только племен и родов было чрезвычайно много, к тому же они непрерывно разделялись, перекочевывали и снова разделялись. И действительно, каждый степняк мог перечислить своих предков по крайней мере до седьмого колена[19], четко определить свое племя (ирген) и род (обок), но… племя могло включать несколько родов в одном случае и быть лишь малой частью рода в другом. Плюс к этому, такая четкая детализация не способствовала осознанию общеэтнического единства. И были джуркинцы, хонгираты, тайджиуты, джалаиры — но не монголы. В этой ситуации отнюдь не нелепым выглядит парадоксальный вопрос: а был ли монголом Темучин из рода Кият-Борджигин?

И действительно, вопрос о происхождении термина «монгол», а в более широком смысле — проблемы идентификации (и самоидентификации) народа с таким именем современными историками все еще не решен. Более того, как правило, от него стараются дистанцироваться или не рассматривают вовсе, хотя для правильного понимания феномена империи Чингисхана он представляется весьма немаловажным.

Монгол. Персидский рисунок XIV в.

Следует помнить, что первое точное упоминание слова «монгол» относится к 1206 году, когда на великом курултае сам Чингисхан, объединивший Восточную степь, провозгласил создание «Yeke Monghol Ulus» — Великой Державы Монголов. Отсюда некоторые монголоведы делают допущение, что само понятие «монгол», до этого не существовавшее вообще, было введено Чингисханом как единое название для народов объединенной им степи. Другие вполне резонно возражают, что и в куда более поздние времена часть этих объединенных племен в число монголов не входила, и считают, что к «монголам» Чингисхана относилась лишь та часть населения, которая была связана общим родословным древом, и которую впервые объединил прадед Чингисхана Хабул-хан, а следовательно, формирование понятия «монгол» относится к сороковым годам XII века[20]. Третьи отстаивают версию языкового единства: монголы — это те, кто говорит по-монгольски (о недостатках этой версии выше уже говорилось). Четвертые отстаивают генеалогический принцип и предполагают, что монголами считались все потомки Алан-Гоа — праматери монгольских родов (вариант этой версии — потомки Бодончара, одного из сыновей Алан-Гоа). Наконец, пятая версия опирается на упоминание в китайских летописях VI века (то есть задолго до Алан-Гоа, жившей в IX или X веке) названия племени Мэн-гу (Мэнку), входившего в группу из тридцати племен народа шивэй. От них, дескать, потом и пошла та группа родов, которая называла себя единым именем — монголы.

Во всех этих основных версиях (а есть и другие — более экстравагантные), безусловно, присутствует здравое зерно. В то же время, каждая из них в отдельности не лишена недостатков и может быть подвергнута серьезной критике. Выходом из этой ситуации является, по-видимому, синтез этих теорий и построение на их базе непротиворечивой версии. В этом поможет и тщательный анализ текста «Сокровенного Сказания» в сочетании с данными других источников — главным образом, Рашид ад-Дина.

В первую очередь, следует отметить, что сам Рашид ад-Дин не считал монголов отдельным народом, но относил их лишь к одной из групп общей массы тюркских племен. Эти племена, по его мнению, населяли всю Великую степь от края до края (видимо, память о Великом тюркском каганате VI века). Постепенно эти племена делились на многочисленные роды, каждый из которых получал свое имя. Так же появились и монголы — суть ветвь тюркского народа. Настоящими монголами сам Рашид ад-Дин называет народ нирун, ко времени Чингисхана включавший уже десятки, если не сотни родов и племен. Эти «истинные» монголы-нирун все являются потомками Алан-Гоа. Но он выделяет и другую группу монголов — дарлекин, из которых, вообще говоря, происходила и сама Алан-Гоа. Дарлекины — как бы не совсем монголы: их родословная уходит дальше в глубь веков.[21]

Вот здесь и стоит заглянуть в начало «Сокровенного Сказания», которое называет первым предком Чингисхана некоего Борте-Чино; его супругой была Гоа-Марал. Эти двое явились неизвестно откуда, переплыв какое-то море (возможно, имеется в виду озеро Байкал) и стали кочевать у реки Онон. Далее «Сокровенное Сказание» перечисляет длинный ряд их потомков вплоть до Добун-Мергена, мужа Алан-Гоа. Но вот что любопытно: если попытаться вычислить даты жизни Борте-Чино и Гоа-Марал, исходя из счета поколений (разумеется, погрешность может быть достаточно велика), то весьма вероятным окажется их появление на Ононе именно в VI веке, то есть как раз тогда, когда в китайских летописях появляется этноним «мэн-гу». Значит, пришедшие невесть откуда первопредки Чингисхана, возможно, и называли себя монголами. В целом же, с учетом всего вышеперечисленного, авторская версия такова.

Около VI века на территории, занимаемой племенами шивэй, появилась группа людей из неизвестного народа (едва ли их было только двое). Они называли себя монголами или близким по звучанию словом. Путем переговоров, а может быть, и силой они отвоевали себе место под солнцем на берегах Онона и вошли в союз шивэйских племен на правах рода с названием «монгол». В дальнейшем при разрастании и дроблении рода самоназвание «монголы» как таковое исчезло (в более поздней истории примеров подобного развития событий немало), но в памяти последующих поколений сохранилось единство их происхождения. Таким образом, само слово «монгол» фактически не применялось в названии племен и родов, но имело некую историческую, генеалогическую ценность. И представляется возможным (хотя и сомнительным), что Хабул-хан, впервые объединивший значительную часть потомков Борте-Чино, первым назвал это объединение монгольским. Однако кажется более вероятным, что именно Чингисхан, который объединил действительно всех потомков древнего рода «монгол», извлек это почти забытое слово из глубин исторической памяти и назвал им объединенные под его началом народы. Только с этого времени громкое имя монголов и получает самое широкое распространение, так что даже и те племена и народы, которые не имели никакого отношения к изначальным монголам — татары, уйгуры, кыпчаки (половцы) и другие — стали называть себя монголами. Насколько это связано с собственным стремлением народов таким образом разделить громкую славу монголов (как предполагает Рашид ад-Дин), или же такое переименование было частью политики Чингисхана (как считает большинство историков) — этот вопрос мы оставим открытым.

Монгол на коне. Персидский рисунок XIV в.

Ну а теперь, когда мы определились с тем, кого, собственно, можно считать монголами, посмотрим, что из себя представляли эти самые монголы.

Итак, то огромное количество родов и племен, которое мы сейчас собирательно именуем монголами, к началу эпохи Чингисхана делилось на две главные ветви: дарлекин и нирун. Любопытно, что эти ветви к XII веку уже настолько обособились друг от друга, что перестали считать себя родственными народами.[22] Только группа нирун, производившая свой род от чресел прародительницы Алан-Гоа («нирун» собственно и означает «чресла»), считала себя подлинными монголами; при этом несущественно, применялось ли ими это самоназвание или нет. Но и среди настоящих потомков Алан-Гоа были роды, которым также отказывалось в «звании» нирун. И, поскольку происхождение всегда играло огромную роль в жизни монголов, да и в их истории, здесь, пожалуй, самое время привести знаменитую легенду о возникновении истинно монгольского народа.

Праматерь важнейших монгольских родов и племен Алан-Гоа была дочерью Хорилартай-Мергена из северного монгольского племени хори-туматов — лесных охотников Прибайкалья. Этот Хорилартай из-за чего-то поссорился с соплеменниками и вместе со своими родственниками откочевал далеко на юг к горе Бурхан-Халдун на левом берегу Онона, образовав отдельный род хорилас. Именно здесь, у склонов Бурхан-Халдуна — горы, которая позднее стала для монголов священной, состоялась свадьба его дочери Алан-Гоа с Добун-Мергеном, далеким потомком Борте-Чино. От этого брака родилось двое сыновей; но, к несчастью для Алан-Гоа, ее супруг скончался в молодом возрасте. Немаловажно, что старший брат Добун-Мергена умер еще раньше, и потому вдова осталась совершенно одинокой. Тут-то и начинается самое интересное. Алан-Гоа рожает одного за другим еще трех сыновей. У двух старших, видимо, уже достаточно повзрослевших, чтобы все понимать, возникли совершенно обоснованные сомнения: как же так — у матери нет ни мужа, ни его родных или даже двоюродных братьев (вспомним известный монгольский обычай, согласно которому вдову берет замуж ее ближайший родственник по мужу), а дети рождаются. А наследство, как водится, не резиновое, и делить его на пятерых — совсем не то, что на двоих. В общем, пошли пересуды, и Алан-Гоа пришлось призадуматься.

В один прекрасный день она собирает всех своих пятерых сыновей и честно говорит старшим, что их подозрения, конечно, имеют право на существование. Однако дело обстоит совсем не так, как они себе представляют: здесь не обошлось без божественного вмешательства, ведь трое младших родились от луча света, проникшего в ее чрево. Каждый вечер после захода солнца через дымовое отверстие юрты в жилище проникает светловолосый человек с голубыми глазами. Он гладит живот женщины, и туда попадает свет, исходящий от его рук. На рассвете человек уходит, «словно желтый пес». А раз никто, кроме Алан-Гоа, этого человека не видел, значит, он явно небесного происхождения, а его дети отмечены божественной печатью и достойны стать ханами и царями царей. Так что старшим остается только гордиться такими братьями и жить с ними в любви и согласии.

Скорее всего, у Алан-Гоа имелись основания выдвинуть именно такую версию случившегося. По-видимому, ее младшие сыновья весьма отличались внешностью от старших, имея явные европеоидные черты. Ведь даже потомок ее самого младшего сына — Бодончара-дурачка — в десятом поколении, которого мы знаем под именем Чингисхана, был, по свидетельству очевидцев, рыжеволосым, а само родовое прозвище Чингизидов — «Борджигины» — переводится как «синеокие». Как бы то ни было, матери удалось примирить своих детей; однако, стоит отметить, что после этого тяжелого и явно неприятного для Алан-Гоа разговора «желтый пес» приходить сразу же перестал.

Естественно, если отказаться от божественной составляющей, то вызывает большой интерес, откуда в глубинах Центральной Азии в ту эпоху, никак не располагавшую к далеким путешествиям, мог взяться человек столь явно европейской внешности. Однако оставим разгадку этого феномена авторам исторических романов. Для нас же важно, что именно эти события привели к окончательному разделению монголов на две ветви. Потомство Алан-Гоа стало называться «нирун», все остальные монголы — «дарлекин». При этом в подвешенном состоянии оказались потомки двух старших сыновей — их то относили к ветви нирун, то отказывали в этом звании.

Монгольские кочевники. Китайский рисунок XIII в.

Забежав немного вперед, заметим, что в итоге в наибольшем выигрыше оказался тот самый предок Чингисхана Бодончар-простак, который был дураком не в большей степени, чем Иванушка-дурачок из русских сказок. Четверо старших братьев оставили его без наследства, но он, благодаря своей доблести, быстро выдвинулся в вожди, обрел немалое богатство и мог спокойно посмеиваться над своими недалекими братьями, которые были вынуждены признать его моральное превосходство. От Бодончара впоследствии отсчитывали свое происхождение виднейшие монгольские роды и племена: тайджиут, барлас, урут, мангут, джаджират и кият-борджигин. От старших братьев Бодончара ведет происхождение значительно меньшее число племен; из них к крупным относятся только два: катакин и салджиут.

Вряд ли стоит разворачивать здесь всю многообразную этническую структуру монголов, тем более, что образование новых родов и племен продолжалось и в эпоху Чингисхана, и после его смерти. Разного рода этнические и родовые особенности будут рассматриваться по мере необходимости. Теперь же рассмотрим этническую картину Великой степи в целом, так как для понимания дальнейших событий — то есть создания всемирной монгольской империи Чингизидов — этот вопрос имеет первостепенное значение. Итак, кто же населял Великую степь накануне эпохи Чингисхана?

Сами монгольские племена нирун, несмотря на их относительную многочисленность (Рашид ад-Дин оценивает их количество примерно в миллион человек, хотя здесь вероятно преувеличение), занимали сравнительно небольшую территорию. Их основные кочевья располагались в нынешней Северной и Северо-Восточной Монголии и Южном Забайкалье у рек Онон и Керулен. На этой территории есть несколько относительно невысоких горных массивов, но в целом она представляет собой классическую степь, неплохо увлажняемую весной и летом и сухую зимой. Монголы искренне считали эту свою суровую родину лучшим местом на земле, и надо признать, что в этом есть доля истины, если встать на точку зрения кочевников. Для круглогодичного кочевого скотоводства условия здесь были самые подходящие. В сходных природно-климатических условиях проживали и три ближайших соседних народа — кераиты, меркиты и татары.

К западу от монголов-нирун, на равнинах Центральной Монголии, от среднего течения Селенги до верховьев Керулена и Онона кочевали кераиты — народ по-видимому, говоривший по-монгольски, но по обычаям значительно отличавшийся от коренных монголов. Во-первых, кераиты еще в 1007 году приняли христианство несторианского толка со всеми вытекающими отсюда последствиями — христианской обрядностью, крещением, моногамией (наложницы не воспрещались) и так далее. Трудно сказать, насколько далеко зашла христианизация у кераитов, так как кочевой образ жизни ей не очень способствует; однако, вне всяких сомнений, кераиты обладали куда более высокой культурой, чем их соседи-монголы. Во-вторых, кераиты, в отличие от монголов, составляли единую национально-государственную общность — союз племен, своего рода протогосударство во главе с ханом. Заметим, что, по всей вероятности, именно под влиянием кераитов институт ханской власти начал формироваться и у монголов. Первым известным нам по имени ханом кераитов был Маркуз (христианское имя — Марк). Он был захвачен в плен татарами, занимавшими южную, пограничную с Китаем часть Великой степи, которые передали хана для казни китайскому (чжурчжэньскому) императору. Жена Маркуза, Кутуктай, использовав военную хитрость в стиле сказок «Тысячи и одной ночи», жестоко отомстила татарам.[23] С этого времени два важнейших степных племени оказались в состоянии непрекращающейся вражды. А если учесть, что и с монголами татары вели себя так же, — второй монгольский хан Амбагай погиб в Китае, прибитый гвоздями к деревянному ослу (вид позорной казни), но захватили его в плен и передали чжурчжэням все те же татары — то сама судьба велела кераитам и монголам стать союзниками. Недаром внук Маркуза, знаменитый Ван-хан, был долгое время главным союзником Темучина, его названым отцом и настоящим ангелом-хранителем. И впоследствии кераиты легко влились в монгольский улус[24] и из их числа вышло немало близких соратников Чингисхана.

Севернее монголов, в Забайкалье, проживали племена воинственных и неукротимых меркитов. Происхождение их неясно и до сих пор вызывает споры среди историков. Часть исследователей считает их особой ветвью монголоязычных народов, некоторые относят к тюркам, но наиболее доказательной представляется версия их происхождения от палеосибирских народов. В условиях постоянных контактов с кераитами и монголами (а с монголами-дарлекин меркиты практически делили кочевья), межплеменных браков и даже включения в свой состав монгольских родов и семей, меркиты (в особенности южные) перешли на монгольский как язык межнационального общения.

Меркитов и монголов в XII веке связывали своеобразные отношения. Мать Темучина Оэлун из монгольского племени олхунут была выдана замуж (по любви!) за меркитского воина, у которого и похитил невесту Есугэй-багатур. И после этого с большинством монгольских племен меркиты уживались вполне мирно, но с борджигинами их разделила непримиримая вражда. Позднее меркиты пленили юную жену Темучина Борте, и старший сын Чингисхана Джучи (Джочи) до конца дней своих не отмылся от прозвища «наследник меркитского плена». Это на меркитов Темучин совершил свой первый военный поход, который прославил в степи его имя и стал началом его фантастической карьеры. И в дальнейшем меркиты оставались едва ли не самыми стойкими врагами Чингисхана. Они не сдавались до конца и, даже разбитые монгольской военной машиной, не покорились и ушли на запад, где продолжали борьбу до тех пор, пока не погиб последний меркит. Надо подчеркнуть еще раз, что меркиты были именно родовыми врагами Чингисхана, а с остальными монголами они жили вполне мирно. В отличие от третьей группы кочевых племен, название которой, наверное, наиболее известно читателю — татар.

Татарские кочевья занимали обширные территории к востоку и юго-востоку от монголов. Сегодня это Восточная Монголия, район озера Буир-Нур и реки Халхин-Гол, и восточная половина китайского автономного района Внутренняя Монголия. Природные условия для кочевого скотоводства в этом районе великолепны, особенно в Прихинганье. Здесь можно было прокормить большое количество скота, а где скот — там и люди. Поэтому татары были довольно многочисленным народом — вероятно, самым могучим в степи. Но с ними сыграла злую шутку относительная близость к китайской империи Цзинь (Кинь). Значительная часть татар попала под культурное влияние Китая, а вместе с этим и в определенную зависимость от него. Эту большую группу племен называли «белыми татарами». Они находились в сфере влияния Чжурчжэньской империи (а до того — киданьской империи Ляо) и вынуждены были выступать как ее союзники против всех остальных степных племен. Две другие крупные группы назывались «черные татары» и «дикие татары». Третья группа по образу жизни мало отличалась от монголов, возможно даже, уступая им в культурном отношении. Эти три группы часто враждовали и между собой, но в целом занимали прочжурчжэньские позиции и потому чаще всего выступали как враги монголов, хотя уже при Темучине в 90-е годы XII века часть татар перешла на сторону будущего повелителя степи.

Этническая принадлежность татар до сих пор точно не определена. Важную роль здесь играет и то обстоятельство, что с легкой руки китайцев татарами стали называть едва ли не все население Великой степи. Даже в 1221 году приехавший в ставку наместника Чингисхана Мухали (джалаира по происхождению) посланник южнокитайской империи Сун Чжао Хунь называет окружающих татарами, хотя прекрасно знаком с названием «монгол». Более того, он утверждает, что сам Мухали называл себя татарином (после резни 1202 года[25] верится в это с трудом). Да и название его произведения — «Мэн-да бэй-лу», которое обычно переводят как «Полное описание монголо-татар», правильнее перевести как «Полное описание монголов, которые татары». То есть имя татар широко известно: так массы степных народов называют в Индии, Иране и Средней Азии. Имя же монголов новое, оно еще мало кому известно, и потому монголов превращают в особый род татар, хотя более непримиримых врагов, чем монголы Темучина и татары, в степи, пожалуй, и не было. Темучин всю жизнь считал, что татары виновны в смерти его отца, и отомстил страшно — в 1202 году, разгромив основную татарскую коалицию, он приказал вырезать всех татар до единого, кроме самых маленьких детей — «не выше колесной оси». Но (вот ирония судьбы!), перебив всех татар, он не избавился от того, что самих монголов многие народы продолжали называть татарами.[26]

Другое обстоятельство, затрудняющее этническую идентификацию татар — то, что разные племенные татарские группы, вполне вероятно, говорили на разных языках. Большая часть их была тюркоязычной, но значительное число родов и племен, кочующих в непосредственной близости от монголов и кераитов, перешло, как минимум, на двуязычие, а может быть, и просто на монгольский язык. По крайней мере, при всех многочисленных случаях контактов татар и монголов, описанных в источниках, нигде не отмечается наличия какого-либо языкового барьера.

А теперь от самых ближних монгольских соседей перейдем к более дальним. И в первую очередь — к двум самым восточным народам сопредельных с монголами стран — киданям и чжурчжэням (манчьжурам). Поскольку история этих народов именно в XII веке претерпела гигантские изменения, здесь не обойтись без исторического экскурса. Начнем с киданей.

Происхождение киданей (иначе — китаев), как и многих других народов, весьма туманно. Проживали они севернее Великой Китайской стены, на территории современного Северо-Восточного Китая (провинции Хэйлунцзян и Гирин). В языковом отношении эти земли были пограничными между двумя группами алтайской языковой семьи — монгольской и тунгусо-маньчжурской. Поэтому одни историки считают их самой восточной ветвью монголоязычных племен, другие — самым западным ответвлением маньчжур. Вполне возможно, что они были двуязычными (нужда заставит), но то, что монгольский, во всяком случае, в XII веке, был основным, сомнений не вызывает.

Историю киданей можно проследить с начала X века. Тогда, в 907 году, выборный вождь конфедерации киданьских племен Елюй Амбагань отрубил головы остальным семи племенным вождям и по примеру соседнего Китая объявил себя Небесным императором. Вскоре ему удалось привести к покорности лесные тунгусо-маньчжурские племена (будущих чжурчжэней) и нанести поражение монгольским народам на западе. Укрепив тем самым тылы, Елюй Амбагань смог вмешаться в династическую борьбу в Китае. Уже при его преемниках был достигнут серьезный успех, захвачена немалая часть Северного Китая, включая Ляодунский полуостров, и в 947 году провозглашена империя Ляо — китайско-киданьский симбиоз.

Кидани довольно быстро переняли куда более высокую китайскую культуру, хотя и не утратили национального самосознания. Империя Ляо превратилась в типичное феодальное государство китайского типа со всеми его составляющими: жесткой бюрократической системой и безжалостным подавлением покоренных народов. И до поры до времени все шло у них хорошо. Но в 1115 году вспыхнуло восстание маньчжурского племени чжурчжэней, и империя Ляо стала рассыпаться как карточный домик. Чжурчжэни заключили союз с Сун — династией, объединяющей большую часть Китая. Войны на два фронта кидани не выдержали. В 1125 году чжурчжэни взяли в плен последнего императора киданьской династии и провозгласили создание собственной империи Цзинь (Кинь).

Но не все кидани смирились с поражением. Значительная их часть из числа наиболее отчаянных объединилась вокруг нового вождя. Им стал один из принцев бывшего царствующего дома — Елюй Даши. Этот принц показал себя отличным полководцем и толковым политиком. В течение трех лет он отважно сражался с многократно превосходящими силами врагов за восстановление империи Ляо. Лишь когда стало окончательно ясно, что дело киданей в Северном Китае погибло навсегда, Елюй Даши собрал вокруг себя армию добровольцев и стал с боями пробиваться на запад. Здесь он полностью отказался от имперской символики и провозгласил себя степным властителем — гурханом («гур» — «крепкий, сильный»). Сорок тысяч воинов, ушедших с ним в Джунгарию, даже сменили этническое самоназвание. Чтобы их не путали с оставшимися в Китае и смирившимися с поражением соплеменниками, они назвали себя кара-кидани (каракитаи).

Путь изгнанников на запад был долгим и трудным. Переход через Гоби унес жизни тысяч соратников Елюя Даши. Но в Джунгарии ему улыбнулась удача. Гурхану удалось захватить две крупные мусульманские крепости — Кашгар и Хотан. Вскоре Елюй Даши покорил Семиречье и, опираясь на эту базу, развернул наступление на Среднюю Азию, которая тогда находилась в вассальном подчинении у сельджукского султана Санджара. В 1137 году киданьский полководец разгромил войско самаркандского правителя. Великий султан Санджар не мог не отреагировать на эту угрозу сельджукскому владычеству и двинулся на киданей во главе стотысячной армии. У Елюя Даши было около тридцати тысяч человек. Но гурхан доказал, что воюют не числом, а умением. Сельджуки были разгромлены наголову, а Санджар бежал, потеряв только убитыми более тридцати тысяч воинов. Средняя Азия покорилась победителю. Так возникло сильное кара-киданьское ханство.

А что же происходило в это время на востоке? Там чжурчжэни, одержавшие блистательную победу над многовековым врагом — киданями, отнюдь этим не удовлетворились. Старинный недруг пал, непокоренные остатки киданей ушли далеко на запад — казалось бы, все задачи решены, живи и радуйся. Но аппетит, как известно, приходит во время еды, и победоносные чжурчжэни обрушиваются на своего вчерашнего союзника — китайскую династию Сун. Вот когда сунские императоры пожалели о своей войне с государством Ляо, которое являлось фактическим буфером между лесостепными племенами варваров и плодородными землями Великой Китайской равнины. Буфер рухнул, и сунским китайцам пришлось плохо. Уже в 1127 году чжурчжэни взяли сунскую столицу Кайфын; сам император был взят в плен, а его брат бежал на юг, за Янцзы, оставив весь Северный Китай на разграбление захватчикам. В Южном Китае также воцарилось похоронное настроение: казалось, непобедимые маньчжурские воины вот-вот захватят всю китайскую территорию. Помощь пришла оттуда, откуда не ждали — из далеких северо-западных степей в тыл чжурчжэням ударило… монгольское войско во главе с только что избранным первым ханом монголов Хабул-ханом. Конечно, монголы вовсе не стремились помериться силами с чжурчжэнями: их задача была проста — хорошенько пограбить богатый Китай, пока чжурчжэни заняты борьбой с империей Сун. Но в итоге они невольно оказались сунскими союзниками по принципу «враг моего врага — мой друг». Сунская империя была спасена, хотя утратила половину Китая, а в 1141 году признала себя вассалом Цзинь. Но с этих пор монголы стали едва ли не главными врагами чжурчжэней в северных степях. С набега Хабул-хана началась война монголов и чжурчжэней — то полностью затухающая, то вспыхивающая вновь. И ее с полным основанием можно назвать Столетней, ибо закончилась она только в 1235 году, уже после смерти Чингисхана, при его преемнике Угедэе — полным уничтожением чжурчжэньской империи.

На первом этапе этой степной войны инициатива была на стороне чжурчжэней. Они и их ближайшие союзники татары одержали несколько военных побед. Хабул-хан едва не попал к чжурчжэням в плен, ему чудом удалось бежать уже из-под стражи. Его преемнику Амбагай-хану, как уже было сказано, повезло гораздо меньше: захваченный в плен татарами, он закончил свою жизнь прибитым чжурчжэнями к деревянному ослу. Третий и последний (до Темучина) монгольский хан Хутула, хотя и отомстил чжурчжэням за смерть предшественника победоносным набегом, но по возвращении из него чуть не оказался в плену у чжурчжэньских союзников (в качестве иллюстрации к китайской методике «разделяй и властвуй» заметим, что это было чисто монгольское племя дурбан/дорбэн). В свой лагерь Хутула вернулся, когда все уже считали его погибшим, и, как говорят, он даже сподобился увидеть собственные поминки. Впрочем, прожил он после этого недолго — по всей видимости, был отравлен. Воистину, монголам давали ясно понять, что ханское место стало слишком горячим, и результатом этого цзиньского террора стало то что после смерти Хутулы новый монгольский хан не был избран (хотя все шансы имел отец Темучина, Есугэй-багатур), и непрочное монгольское объединение развалилось. Тем самым чжурчжэни выполнили основную задачу — обезопасили свой северный тыл и смогли переложить проблему сдерживания монголов на своих союзников-татар. Чжурчжэньская империя Цзинь в год рождения Темучина практически достигла пика своего могущества.

А теперь от границ Китая двинемся на запад, по пути Елюя Даши. И мы сразу сталкиваемся с одним весьма интересным, хотя и небольшим народом. Имя ему — онгуты. Происхождение его также неясно, но поскольку это кочевое племя совершенно четко отделяли от находящихся по соседству татар, можно предположить, что по языку оно было монгольским. В пользу этого предположения говорит и тот факт, что позднее, в эпоху Чингисхана, онгуты часто брали жен от монголов, а своих дочерей отдавали замуж за монгольских богатырей. Любопытна историческая роль онгутов. Они довольно давно попали в прямую зависимость от Китая (по мнению Рашид ад-Дина, вообще в незапамятные времена эпохи Цинь и шаньюя Модэ). И по приказу китайских императоров, подтвержденному потом и чжурчжэнями, они должны были кочевать строго вдоль Великой Китайской стены — с тем, чтобы в случае нападения северных кочевников защищать эту самую стену. Поэтому онгуты проживали на длинной, но очень узкой полосе территории, и было их немного — четыре тысячи кибиток (двадцать-тридцать тысяч человек).

Западнее земель онгутов и татар, к югу от пустыни Гоби, располагалось могущественное государство тангутов — держава Си-Ся. Тангуты были оседлым народом, по-видимому, тибетского происхождения: то есть, их племена не были родственны ни монголам, ни тюркам, ни маньчжурам. Южная, самая населенная часть тангутской державы заходила в горы Наньшань, очень высокие и почти непроходимые. Здесь находились их могучие неприступные крепости, в которых хранились огромные запасы продуктов на случай войны или набега кочевников. В северной, степной части проживали в основном скотоводы, причем главным скотом у тангутов были верблюды, которых монголы тогда, в отличие от нынешнего времени, почти не знали. Плодородные земледельческие долины предгорий Наньшаня позволяли прокормить большое количество жителей, и действительно, население Си-Ся было очень велико, по некоторым оценкам — около двух миллионов человек, то есть тангутов было больше, чем всех кочевников в восточной части Великой степи. Кроме того, тангуты занимали земли, находящиеся между очагами двух древнейших культур — китайской и тибетской. Они многое переняли и от близких им по языку тибетцев-скотоводов, и от извечных земледельцев — китайцев и чрезвычайно гордились своей высокой культурой. А имея сильную семидесятитысячную армию и неприступные крепости в глубоком тылу, тангуты могли вообще свысока смотреть на окружавшие их кочевые и полукочевые народы (что они, собственно, и делали).

О взаимоотношениях тангутов и монголов до эпохи Чингисхана известно не слишком много. Тысячекилометровый барьер пустыни Гоби далеко не способствовал контактам двух народов. Больше сведений имеется об их связях с кераитами, которым тангуты продавали просо, ткани и верблюдов, взамен покупая лошадей. Отношения между этими народами были мирными, и не зря внук Маркуза — кераитский хан Тогрил (иначе — Тоорил, будущий Ван-хан), оказавшись свергнут с престола своими родственниками, бежал с просьбой о помощи именно в Си-Ся. Тангуты, правда, не стали вмешиваться в кераитские междоусобицы, и помощи он не получил. Примерно в эти же годы, в период чжурчжэньской агрессии, тангуты не раз подвергались маньчжурским нашествиям — без особых, впрочем, потерь для себя, а иногда отвечали и собственными походами на Цзинь — тоже, правда, безуспешными. Как противников чжурчжэней, формально можно назвать их союзниками монголов, но союза как такового никогда не было, а гордыня тангутов и их презрение к северным кочевникам частенько вставали монголам поперек горла. Позднее Чингисхан не раз воевал с тангутами, а перед смертью окончательно сокрушил державу Си-Ся.

Двигаясь от тангутского государства дальше на запад, мы встречаемся с еще одним, не менее интересным народом — уйгурами. Этот тюркский народ и сегодня населяет северо-западный угол Китая — Синьцзян-Уйгурский автономный район — и имеет очень древнюю историю. Еще в VIII веке кочевники-уйгуры подхватили падающее знамя великого Тюркского каганата и на развалинах Вечного Эля тюркской династии Ашина создали собственную сильную державу — Уйгурский каганат. Он просуществовал более ста лет и пал под ударами пришельцев с севера — енисейских кыргызов. В период великого безвременья IX–X веков, вызванного столетней засухой в Великой степи, уйгуры заняли оазисы Джунгарии и Кашгара и… выжили. Но вынужденный уход в оазисы сменил и род деятельности, и стереотипы поведения уйгуров. Из кочевого племени они превратились в оседлый народ, основными занятиями которого стали земледелие и торговля.

Такой смене приоритетов весьма способствовали географические и климатические условия. Оазисы уйгуров оказались зажаты с одной стороны — хребтами Восточного Тяньшаня, с другой — безводными (а значит, и бестравными) пустынями, самой страшной из которых была абсолютно безводная Такла Макан — одно из наиболее суровых и жутких мест на Земле. Кочевое скотоводство в этих условиях возможно лишь в предгорьях, да и то не круглый год. В оазисах же оно невозможно по определению. В результате лишь небольшая часть уйгуров сохранила навыки кочевой жизни. Основное же население сосредоточилось в оазисах, где занималось земледелием и стойловым животноводством. Но география подарила уйгурам и еще одну уникальную возможность.

Дело в том, что уйгурские оазисы находились почти в самой середине знаменитого Великого шелкового пути — торговой дороги, ведущей из Китая к берегам Средиземного моря. Миновать эти оазисы купцам разных стран было невозможно — вокруг были безводные пустыни. Снабжая караваны самым необходимым, давая отдых усталым путникам и собирая пошлину с товаров, уйгуры начали быстро богатеть. А с конца X века они и сами устремились в торговлю, заняв беспроигрышное положение посредников. Многие китайские купцы, опасаясь тягот почти бесконечного пути, да и не желая надолго расставаться с родиной, перестали возить товар дальше Уйгурии, да и уйгуры зачастили в Китай, где предлагали за китайские товары хорошие деньги. Затем эти товары перевозились в города Средней Азии, в исламский мир, где и продавались, надо думать, с хорошей прибылью. В Фергане и Самарканде закупались товары, пользующиеся спросом в Китае (особенно славились знаменитые арабские жеребцы) и перевозились на восток. И вместо нескольких лет, которые требовались торговцу, чтобы пройти весь Шелковый путь и вернуться, уйгурскому купцу удавалось за год совершить два, а то и три торговых путешествия.

Транзитная торговля окончательно изменила культуру и образ жизни уйгуров. В первую очередь, торговля требовала грамотных людей, и уйгуры уже в конце X века придумали собственный алфавит. Позднее он получил широкое распространение и был при Чингисхане перенят монголами, а уйгурские грамотеи заняли законное и, надо полагать, небезвыгодное положение писцов и счетоводов при ставке хана. Кроме того, богатство, достающееся сравнительно небольшими усилиями, окончательно оттолкнуло уйгуров от военной стези. Они стали мирными людьми, предпочитая откупаться или платить дань потенциальным захватчикам, а не воевать. Так они откупились от победоносного Елюя Даши, признав его верховную, но сугубо номинальную власть. Так они позднее без всякой крови и войн вошли и в державу Чингисхана. У уйгуров даже властитель назывался своеобразно. У других народов были в ходу эпитеты «великий», «сильный», «могучий», «царь царей» и тому подобное — взять того же кара-киданьского гурхана. Правитель уйгуров назывался идикут, что в переводе означает «господин счастья». Вот как! Поймали счастье за хвост и теперь сидят на нем во главе с его господином. Надо сказать, что и монгольское завоевание отнюдь не нарушило уйгурского счастья — скорее наоборот, время монгольской империи стало эпохой наивысшего расцвета уйгурской транзитной торговли.

Следуя дальше на запад, мы попадаем в земли, которые и стали второй родиной киданей-изгнанников. Кара-кидани заняли пространство от Алтая до Памира — пограничную полосу между восточной и западной половинами Великой степи. На западе они граничили уже с западными кочевниками-тюрками: канглами, карлуками и кыпчаками, которых на Руси звали половцами. И до 1211 года чувствовали себя вполне уверенно, пока не столкнулись с бежавшими от непобедимых туменов Чингисхана меркитами и найманами.

И здесь, чтобы окончательно замкнуть то, что современные историки довольно метко назвали «монголосферой», нам осталось рассказать о нескольких народах, живших к северо-западу от собственно Монголии. Крупнейшим из этих народов были найманы.

Найманы — вообще один из самых таинственных народов. Мы не знаем, на каком языке они говорили, хотя, предположительно, это был один из диалектов монгольского. Нам известно, что у них была высокоразвитая культура (пожалуй, едва ли не самая развитая среди степных народов) и сильное государство, но при этом мы не можем обнаружить никаких предпосылок к этому, ведь окружали Найманское ханство кочевые племена с родовым строем и находящиеся на куда более низкой стадии развития. Поэтому высказываются самые разные версии происхождения найманов и их государства. Часть историков, вслед за великим Л.Н. Гумилевым, считает их северной ветвью кара-киданей, отказавшейся подчиняться Елюю Даши и ушедшей в алтайские степи. Есть мнение, что на культуру найманов оказали влияние енисейские кыргызы — не менее загадочный народ, изолированно проживавший на Енисее в районе Минусинской котловины и занимавшийся по преимуществу земледелием. Найманы также овладели земледелием, и это сильно отличало их от других кочевых племен. Земледелие требует хотя бы частичной оседлости, что резко снижает мобильность народа-войска. В то же время оно позволяет прокормить гораздо большее количество людей, чем кочевое скотоводство и дать, соответственно, куда больше солдат в это самое войско — что, собственно, мы и отмечаем у найманов. Но в целом номадизм как образ жизни и у найманов остается на первом месте, и в результате складывается довольно странный, почти равноправный симбиоз земледельцев и скотоводов, который не встречается у других степных племен. Даже кара-кидани, несмотря на всю усвоенную ими китайскую культуру, уйдя в степи, отказались от земледелия и перешли к кочевому образу жизни. Так что найманы и по сей день остаются загадкой.

А теперь, чтобы завершить обзор дальних и ближних соседей монголов, отметим еще небольшую, но важную группу племен, проживавших между Енисеем и озером Байкал, а частью и в Забайкалье. Это лесные охотники, обитавшие на границе между сибирской тайгой и Великой степью. Крупнейшие из них, хори-туматы и баргуты, относились, по-видимому, к монгольской языковой группе, но по образу жизни резко отличались от монголов. Несмотря на общность происхождения, монголы и те же хори-туматы отказывались признавать свое этническое единство: слишком уж отличалась их культура (а ведь, заметим, сама праматерь монголов, Алан-Гоа, формально была родом из хори-туматов, о чем, кстати, монголы не очень любили вспоминать). Каждый из народов считал свой образ жизни единственно правильным, а соседей — отсталыми. И потому отношения лесных и степных монгольских племен были довольно-таки натянутыми, пока не закончились разгромом и покорением лесовиков (хори-туматы при этом были почти полностью уничтожены). Степные монголы одержали победу, доказав тем самым своим «идеологическим» противникам преимущества истинно монгольского образа жизни. Так что же представляла собой эта «истинно монгольская» жизнь? Об этом — в следующей главе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.