ПОПЫТКА ДЕМОКРАТИИ (ОТ ШТАТОВ К КОНВЕНТУ)
ПОПЫТКА ДЕМОКРАТИИ (ОТ ШТАТОВ К КОНВЕНТУ)
Буржуазии удалось настоять на двойном представительстве: по избирательному закону, третье сословие выдвигало 600 депутатов, дворянство и духовенство - по 300. Вопрос о порядке голосования - совместно или по куриям, остался подвешенным.
Во время избирательной кампании возникло понятие «четвертого сословия». Агитаторы понимали под ним беднейших крестьян и рабочих: тех, кто, по определению избирательного закона, не платит налогов, - а потому от участия в выборах отстраняется. Но и те из простонародья, кто имел возможность проголосовать, сами быть избранными практически не могли: выборы были двухступенчатые, сначала избирались выборщики, и уже они на своем заседании выдвигали депутатов. При такой системе очевидное преимущество получали представители образованных и состоятельных слоев населения. Интересы низов обязывались отстаивать демократически настроенные депутаты, в большинстве своем из числа адвокатов и приходских священников - те, кто имел большой опыт общения с сельской и городской народной массой. Они же, совместно с вызвавшимися им помочь мелкими чиновниками, составили «наказы избирателей» - перечни пожеланий и требований.
Среди первых двух сословий преобладало мнение, что короли действительно установили свою абсолютистскую власть без должных на то оснований. Но из этого делался вывод, что должна быть частично восстановлена традиционная власть сеньоров и владетельного высшего духовенства.
Господа считали, что под «священными правами собственности» следует понимать не только владение землей, но и право пользоваться старинными феодальными повинностями. Они намеревались выступать против засилья интендантов, но политические изменения виделись им в первую очередь в усилении роли местных штатов: сеньоры и прелаты рассчитывали занять там традиционное господствующее положение.
Буржуазия шла на Генеральные штаты с требованиями упразднения всех сословных привилегий, равной доступности для всех должностей любого уровня. Должно быть устранено неравенство в правах различных провинций, ликвидированы все внутренние таможни. Повсюду должны свободно двигаться товары и действовать одинаковые меры длины, объема, веса.
Однозначно выступая против засилья интендантов, депутаты третьего сословия стояли за местные собрания в том виде, в каком их предлагал Тюрго. Выдвигалось требование реформы суда: он должен быть гласным, подсудимому полагается защитник, решение о виновности выносят присяжные.
В области религии депутаты третьего сословия готовились добиваться свободы совести, избрания священников прихожанами, конфискации церковных имуществ.
***
Генеральные штаты открылись 5 мая 1789 г. в Версале. Напряжение почувствовалось с первого часа. Когда король покрыл голову - дворяне и священнослужители воспользовались своим правом и сделали то же самое. Но депутаты третьего сословия демонстративно последовали их примеру. Тогда миролюбивый король шляпу снял, и все в равной мере оказались с непокрытыми головами.
Развитие событий принимало характер все более конфликтный. Когда собравшиеся разошлись по своим куриям, сначала шли долгие препирательства по поводу правомочности многих депутатских мандатов. Потом среди депутатов третьего сословия прозвучал настойчивый призыв, чтобы они объявили себя национальным собранием, поскольку представляют подавляющее большинство населения. Но популярный депутат, демократически настроенный аббат Сиейес посоветовал «не обрезать канат» и предложил присоединиться к этому требованию депутатам других курий. С ним согласились, и в результате многие представители дворянства и духовенства перешли в зал заседаний третьего сословия. После этого присутствующие провозгласили себя Национальным собранием и приступили к законотворческой деятельности.
Двор расценил происходящее как открытое неповиновение. Герцог Ларошфуко и архиепископ Парижский предложили королю распустить собрание. Но Людовик решил ограничиться мерой в духе добродушного барского произвола. Когда депутаты пришли однажды утром на заседание, их зал оказался запертым на замок. И тогда произошло событие, одно из самых знаковых в истории Нового времени. Народные избранники не разбрелись, понурив голову, а заняли находящийся поблизости зал для игры в мяч. Там они торжественно поклялись, что будут собираться непрерывно и где угодно до тех пор, пока не выработают для страны конституцию. Громко прозвучал великий лозунг: «Свобода, равенство, братство!».
Вскоре собрание приняло имя Учредительного и поставило себе задачей определить государственное устройство Франции. Были приняты законы о том, что решения собрания не могут быть отменены королем, и о личной неприкосновенности депутатов.
Раздосадованный Людовик назначил «королевское заседание» - то есть с собственным присутствием: он полагал, что стоит ему явиться лично, непокорные сразу утихомирятся. Но не подействовало и это: депутаты не вняли призыву короля свернуть мероприятие. Когда государь вышел, а церемониймейстер двора повторил требование разойтись, Мирабо заявил, что они собрались по воле народа и разогнать их можно только военной силой.
***
Король задумался о возможности и такого решения вопроса. Неккер был отправлен в отставку, к Парижу стянуты полки, состоящие преимущественно из иностранных наемников. И тогда случилось совсем неожиданное - 12 июля 1789 г. Париж восстал.
На стороне собрания было абсолютное большинство населения. Малоимущие, в первую очередь многочисленные безработные, после холодной зимы ожидали грядущего голода - уже начиналась дороговизна. Многие из тех, кто побогаче, имели на руках заемные бумаги и не без оснований полагали, что отставка Неккера - сигнал о том, что государство объявит себя банкротом, и они останутся ни с чем. К тому же завсегдатаи Пале-Рояля, агитаторы и публицисты, давно уже старались оформить глухой ропот в громкие слова. Один из самых пылких, Камиль Демулен вещал: «Раз животное попало в западню, его следует убить. Те, кто считает себя завоевателями, будут покорены в свою очередь». Последнее утверждение показательно: оно исходило из одной из идеологических основ враждебного отношения к дворянству. Господа - это в значительной своей части потомки завоевателей - франков, некогда поработивших свободный народ галлов, вот уже полтора тысячелетия угнетающие его. В смутную годину кто будет задумываться над тем, много ли значат миллилитры допотопной крови, протекающие в чьих-то жилах, да и много ли тех, кто с этими миллилитрами?
В толпе прозвучало: «К оружию!» На усмирение народа были брошены войска, но многие солдаты присоединились к мятежникам. Королю остались верны только швейцарцы, и восставшие намеревались двинуться на них. Но те благоразумно предпочли покинуть город.
Народ захватил арсенал, где хранилось огромное количество оружия. 14 июля произошел знаменитый штурм Бастилии - в ней видели символ многовекового насилия, хотя на тот момент в ней отсиживали срок лишь несколько «жертв деспотизма».
Старую крепость долго обстреливали из пушек. Возглавлявший немногочисленный гарнизон комендант де Лоне поначалу не отвечал огнем на огонь - возможно, полагал, что удастся отсидеться за толстыми стенами до тех пор, пока толпа угомонится. Но, в конце концов, приказал стрелять, были десятки убитых и раненных. Штурмующим удалось высадить ворота и ворваться в крепость. Защитников из числа швейцарских гвардейцев благодаря их необычным синим мундирам приняли за арестантов и они уцелели, однако несколько человек, носивших другую форму, жестоким образом умертвили. Коменданта долго терзали, пока наконец не отсекли ему голову. Водрузив на пику, ее торжественно носили по всему городу. Перед памятником Генриху IV трофей несколько раз нагнули: «Поклонись своему господину!»
В городе произошли и другие убийства, отчасти объяснимые тем, что громили не только хлебные лавки, но и винные погреба.
Вскоре обычай насаживать на пику головы «врагов народа» войдет в обычай. А в те дни из разных мест появились тревожные сообщения, что оравы мальчишек таскали на палках отрубленные кошачьи головы.
Лафайет отправил ключи от Бастилии в дар своему недавнему соратнику по оружию - первому президенту США Джорджу Вашингтону.
Когда один из придворных донес Людовику XVI о случившемся, король воскликнул: «Ведь это же бунт!» Но тот поправил его: «Нет, государь, это революция!»
***
Людовик счел за благо не перечить народной воле. Он полностью признал полномочия Учредительного собрания: явился перед ним запросто, с непокрытой головой, без всякой охраны и свиты - только со своими братьями и сестрами. Обещал вернуть Неккера, сказал, что уже отдал войскам приказ отойти от Версаля.
Потом посетил свой неверный Париж и утвердил в должности мэра популярного депутата Байи, а на посту командира только что образованной национальной гвардии (народной милиции, состоявшей в основном из буржуазии) - Лафайета. Король ввел новую трехцветную кокарду, преобразовавшуюся потом в национальный флаг. Ее красный и синий - это цвета Парижа, а белый цвет - королевский.
Но не все аристократы были настроены так примирительно. Некоторые принцы и придворные покинули страну. Началась эмиграция, вскоре принявшая массовый характер. Она была вызвана не только дурными предчувствиями. Вслед за Парижем нападения на крепости произошли еще в нескольких городах. Были акты произвола, как водится, досталось евреям-ростовщикам. Но больше всего тревожили выступления крестьян. Они перестали отдавать часть урожая в виде феодальных повинностей и церковной десятины. Уничтожались старинные грамоты, которыми обосновывались поборы, кое-где запылали замки, были случаи расправ. Голодные толпы грабили хлебные обозы.
Было о чем задуматься и Учредительному собранию. Один из депутатов напомнил: «Деревня просила не конституцию, а облегчение феодальных повинностей!» Сам он был сеньором, но, тем не менее, предложил отменить плату за правосудие, давно уже не осуществляемое господами, за мельницу, право помещичьей охоты и т. д. (барщину, где еще сохранилась, отменить само собой).
Многие братья по классу поддержали его, но их великодушие было внешним: они готовы были отказаться от того, что давно уже рассматривалось как наследие мрачного Средневековья, а когда речь заходила об отмене поземельных выплат - были решительно против. Собрание больше склонялось к мнениям дворян, чем готово было удовлетворить крестьянские требования. «Пережитки феодализма» отменили безвозмездно, но чтобы избавиться от прочих выплат в пользу сеньора, крестьянин должен был компенсировать их в 30-кратном размере (то есть заплатить за тридцать лет вперед). Но безоговорочно была отменена церковная десятина - первое явное покушение на права церкви. Приняв все эти решения, депутаты постановили на том, что крестьянам больше и желать нечего.
Важным документом, принятым Учредительным собранием, стала «Декларация прав человека и гражданина» (многие ее положения были заимствованы из американского аналога). Она мыслилась как основа для будущей конституции.
Революционными актами были декреты об отмене всех сословных прав и привилегий. Все граждане облагались налогами в равной степени. Любые должности - и военные, и гражданские становились общедоступными.
Тем временем столицу потрясло новое народное возмущение. Голод и безработица все сильнее били по бедняцким кварталам. На протяжении многих лет парижское простонародье привыкло, что именно от короля зависит обеспечение его жизненно необходимыми продуктами, в первую очередь хлебом, по умеренным ценам - и власть справлялась с этой задачей неплохо. Теперь же, когда с льготным снабжением становилось все хуже, стали раздаваться возгласы, что «хлебопека» надо привести в Париж, чтобы он лучше проникся нуждами своих подданных и проявил заботу о них. 5 октября тысячные толпы женщин с детьми, а потом и присоединившиеся к ним вооруженные мужчины двинулись на Версаль.
Народные требования были справедливы, но разнузданность все больше становилась стилем революционного поведения. В великолепные версальские залы ворвалась орущая, агрессивно настроенная толпа.
Швейцарские гвардейцы попытались встать на пути, в схватке погибло несколько человек. По устанавливающейся традиции двоих убитых солдат обезглавили и их головы, водруженные на пики, стали подобием страшных знамен. Восставшие проникли в покои королевы, пытались ее схватить, и если бы ей не удалось в одной нижней юбке ускользнуть вместе с детьми в покои короля - возможно, Марии-Антуанетте не дожить бы до гильотины. Во всяком случае, еще по дороге из Парижа в Версаль звучали дикие фантазии: «Где эта мерзавка? Отрубить ей голову, вырвать сердце и сделать фри-кассэ из ее печенки!»
К счастью, подоспел Лафайет с национальными гвардейцами. Вовремя - уже были сорваны двери, ведущие на половину короля. Маркиз был очень популярен, ему удалось несколько унять страсти. Но он сам посоветовал королю: надо подчиниться и отправиться в Париж. Далее произошла резкая перемена, свойственная психологии толпы: Лафайет вышел с Марией Антуанеттой на балкон, почтительно поцеловал ей руку - и люди, только что кипевшие от ненависти, пришли в радостное умиление: «Королева теперь с нами, она будет любить свой народ!».
На этот раз более или менее обошлось. Королевская семья перебралась в Париж и обосновалась там во дворце Тюильри. В столицу переехало и Учредительное собрание.
В стране, народ которой был полностью отстранен от участия в политической жизни, появились свободная печать, кружки, партии. Среди множества газет выделялись «Революция Парижа» Лустало, «Революция Франции и Брабанта» Камиля Демулена (названа так потому, что и в Бельгии, одной из провинций которой был Брабант, началось революционное движение против австрийского правления) и особенно «Друг народа» - издание чрезвычайно радикальное. Его издатель Жан Поль Марат (1743-1793 гг.), врач по образованию, откровенно жаждал крови сначала аристократов, потом все новых и новых социальных слоев и политических противников. Но, похоже, он действительно принимал близко к сердцу страдания народа, а статьи его были зажигательны.
Из политических обществ большое влияние заимел клуб «Друзей конституции», занявший помещение упраздненного доминиканского монастыря. Доминиканцев во Франции называли якобинцами, отсюда пошло расхожее название членов клуба - якобинцы. В клубе встречались со своими единомышленниками наиболее революционно настроенные депутаты, отсюда же осуществлялась широкая организационная деятельность - отделения якобинского клуба создавались по всей стране, с ними поддерживался постоянный оперативный контакт. В этом якобинцы намного превзошли все прочие политические новообразования. В клубе велись дебаты по многим вопросам, выносившиеся по итогам их резолюции доводились до сведения парижского населения посредством расклеенных повсюду афиш. Из деятелей клуба особенно выделялся молодой провинциальный адвокат Максимилиан Робеспьер (1758-1794 гг.), будущий фактический диктатор Франции.
Якобинцы были теми, кто, пожалуй, в наибольшей степени обеспечивали «общественное воздействие» на депутатов Учредительного собрания. Его заседания были открытыми - на галереях зала постоянно находилось много зрителей, которые зачастую угрозами или криками одобрения реагировали на выступления депутатов. Эти болельщики галереей не ограничивались: они проникали в зал, поджидали «своих» и недругов на улице - были случаи, когда звучали советы подумать о себе и о семье. Когда происходили голосования по важнейшим вопросам, нажим был особенно энергичен. С этим боролись, но малоуспешно.
В самом Учредительном собрании начали оформляться фракции. Немногочисленны были сторонники сохранения сословных преимуществ из верхов дворянства и духовенства. Прежде они выступали против абсолютистской монархии, лишившей их реальной власти. Теперь же, поняв, какие настроения преобладают в обществе, они предпочли сплотиться вокруг короля и его окружения - только так они могли отстоять хоть какие-то свои привилегии.
На противоположном фланге находились депутаты левого демократического толка, разделяющие идеи Руссо об «Общественном договоре» и народовластии. Это были деятели, близкие к якобинскому клубу.
Большинство принадлежало центру- конституционалистам. Они не были едины - среди них достаточно отчетливо различались умеренные и более решительные. Последних возглавлял Антуан Барнав (1761-1793 гг.) - молодой, но достаточно известный социолог. Эта группа первоочередной задачей считала ограничение королевской власти.
Наиболее значительной фигурой среди умеренных был граф Мирабо. Все помнили, как уверенно стоял он на демократических позициях во время выборов и в начальный период работы собрания, одинаково резко выступая против высших сословий и двора. Но увидев, что по мере разрушения старого порядка новый не очень спешит ему на смену, стал указывать на опасность разрастания народного движения. Его стала привлекать идея достаточно сильной королевской власти, опирающейся на национальное представительство. Король, возглавляя исполнительную власть, должен править в согласии с мнением большинства депутатов, и в то же время он может выступать с законодательной инициативой. Примером для Мирабо были английские парламентские кабинеты министров. Он и сам был не прочь возглавить подобный кабинет в условиях обновленной прогрессивной монархии. Ради достижения этой цели он стал устанавливать тесные контакты с двором. Вскоре это обернулось тем, что, ведя беспорядочный образ жизни и постоянно нуждаясь в деньгах, он стал брать от двора субсидии, обещаясь давать за это «компетентные советы». Но королевское окружение ему не доверяло, а в собрании на него стали смотреть косо, многие считали его просто изменником.
Объективно поведение Мирабо заметно повлияло на развитие событий, и повлияло не лучшим образом. Он дискредитировал линию умеренных, линию политического компромисса, усиливая тем самым позиции непримиримых радикалов вроде Робеспьера. Это при том, что король тоже не был сторонником доверительного диалога, его надо было постараться склонить к нему. Людовика тяготило положение государя, которого постоянно ущемляют в его правах. Похоже, его небезосновательно подозревали в симпатиях к принцам-эмигрантам.
***
4 февраля на торжественном заседании Учредительного собрания Людовик XVI утвердил текст французской конституции. Она начиналась «Декларацией прав», которая утверждала принципы равноправия и свободы личности. Первый пункт гласил: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут быть основаны только на общей пользе».
Были уничтожены все сословные преграды и преимущества, налоговое неравенство. Провозглашалась свобода совести, отменены все ограничения, довлевшие над протестантами и евреями. Вводилась свобода печати, цензура упразднялась. Суд стал всесословным, бесплатным и гласным, решения по уголовным делам выносились избранными из числа горожан присяжными заседателями.
В соответствии с учением о народовластии, было декларировано: «Основа верховной власти заключена в нации… Закон есть выражение общей воли». Утверждался принцип разделения властей: «Общество, в котором нет разделения властей, не имеет и конституции».
Король и его министры наделялись исполнительной властью, законодательная передавалась однопалатному Законодательному собранию, которое должно было сменить Учредительное. Король получал право «вето» - он мог приостановить вступление в действие любого принятого собранием закона. Но если закон повторно принимался новым составом депутатов, запрет терял силу.
Опыт двурушничества Мирабо подтолкнул, несмотря на протесты, к принятию решения: министры ни в коем случае не должны принадлежать к палате и не могут присутствовать на ее заседаниях.
Было упразднено старое деление страны на провинции, с их различиями в управлении и в привилегиях. Уничтожались внутренние таможни, соляной и прочие территориально дифференцированные налоги. Королевство было объявлено «единым и нераздельным», а для удобства управления им создавалось 83 департамента, примерно равных по численности населения и имеющих границы, определяемые географическими и другими объективными факторами. Из них и состояла теперь Франция. Они получали новые названия, в основном по находящимся там рекам, возвышенностям и т.п. Старые названия упразднялись как напоминающие о феодальных вотчинах.
Поскольку прежняя чиновная власть на местах, возглавляемая интендантами, вызвала против себя всеобщее озлобление, вводилось полное самоуправление. От местных общин до департаментов судьи, мэры, старосты, сборщики налогов и т.д. становились выборными, вышестоящая власть не могла ни назначать, ни смещать их. Отменялась система откупов налогов. Вводился один прямой налог на землю, дома, торговые и промышленные заведения.
Несмотря на то, что было декларировано право всех граждан «лично или через представителей участвовать в издании законов», буржуазное по преимуществу собрание установило довольно значительный избирательный ценз, связанный с обладанием собственностью и доходами. Из 26 миллионов французов могли избирать 4,3 миллиона, а быть избранными - гораздо меньше (следует напомнить, что об избирательном праве для женщин вопрос тогда нигде даже не ставился. В Швейцарии они получили его совсем недавно). Бедняки, и в их числе большинство рабочих, в лучшем случае могли за кого-то проголосовать - от участия в управлении даже на местном уровне они были отстранены.
**.*
Одновременно с разработкой конституции, готовились крестьянская и церковная реформы, проведенные в 1790 г.
Богатства церкви были огромны, и Мирабо резонно заметил в собрании, что «наставникам морали» не подобает владеть ими, когда столько насущных потребностей у государства. Учредительное собрание объявило владения церкви «национальными имуществами» и пустило их в продажу с торгов. Ожидалось, что выручка составит не, менее 400 млн. Простые священники - депутаты собрания одобрили это решение. Государство должно было обеспечивать духовенство жалованьем.
Но с чем никто из священнослужителей согласиться не мог - это решение упразднить во французской церкви сан архиепископа, а также ввести выборность священников и епископов мирянами. Избрание епископа не подлежало утверждению папой, его лишь ставили в известность «как видимого главу церкви». Все служители церкви должны были присягать не папе, а на верность конституции - как чиновники. В их рядах произошел раскол, многие не могли отказаться от подчинения папе, признаваемому ими наместником Бога на земле, и они не принимали светскую присягу.
Большую часть церковных земель приобрели буржуазия и крестьяне. Когда на рассмотрение собрания поступило предложение наделить землей сельскую бедноту, оно выступило против.
То, что крестьяне, пожелавшие окончательно размежеваться с помещиком, единовременно должны выплатить ему сумму податей за много лет вперед, было утверждено законодательно. При этом государство не собиралось кредитовать их. Но у большинства крестьян не было ни денег, ни желания платить. Летом 1790 г. прошла волна погромов помещичьих имений и самочинных захватов урожая.
Так же равнодушно отнеслось собрание и к положению рабочих. Оно ликвидировало старые цехи, позволявшие хозяевам согласованно держать в руках своих работников, но и последним, а также фабричным рабочим запрещено было объединяться в коалиции (раньше у подмастерьев такая возможность была). Оба решения мотивировались тем, что «никому не дозволено внушать гражданам какой-либо промежуточный интерес, отделять их от общего дела духом корпорации». Но ставить на одну доску собственников, которые всегда найдут возможность договориться, и рабочую бедноту вряд ли было справедливо.
***
Королевская семья вела тайную переписку с иностранными дворами. Те отдавали себе отчет, какими угрозами для всей монархической Европы чревато то, что происходит сейчас во Франции. О том же неустанно твердили эмигранты - принцы и сеньоры.
Мирабо сочувствовал стесненному положению Людовика и Марии Антуанетты в Париже, понимал, насколько оно им тягостно, и старался добиться для них свободы передвижения внутри государства. Но он настоятельно отговаривал короля искать поддержки за границей против своего народа. Однако весной 1791 г. Мирабо скончался, и при дворе началась подготовка бегства короля и его близких.
Попытка была предпринята в июне 1791 г. Из свидетельств очевидцев складывается впечатление, что все делалось крайне нерасторопно. То королева очень медленно собирает детей и собирается сама, то, уже рассевшись по каретам, вдруг вспомнили, что королевский выезд не может осуществляться без какого-то должностного лица, и посылают за ним. Наслоилось и прочее подобное, и в результате всех проволочек беглецы были опознаны и задержаны в Варение - у самой бельгийской границы. Добраться до Брюсселя удалось только брату короля герцогу Прованскому (будущему Людовику XVIII).
Париж встретил вернувшегося короля угрюмым молчанием. Вышло распоряжение, запрещающее гражданам каким-либо образом выражать свои чувства. Но престиж короля был сильно подорван и в народе, и в Учредительном собрании. Его даже временно взяли под стражу.
***
Но на серьезные меры против государя собрание не пошло. Слишком резкий тон взяли в связи с этой неудавшейся попыткой бегства радикальные элементы, призывавшие двигать революцию все дальше и дальше. Конституционалист Барнав, всегда стоявший за ограничение монархии, теперь делился своей тревогой: «Революция должна остановиться. Еще шаг по пути свободы, и мы уничтожим королевскую власть. Еще шаг по пути равенства, и мы увидим уничтожение собственности».
Противоречия в демократическом лагере обострились до такой степени, что пролилась кровь. В июле наметили справить «праздник федераций» - единства всей Франции. Левые противники монархии организовали на Марсовом поле, на воздвигнутом там «алтаре отечества» сбор подписей под требованием о низложении короля среди собиравшегося на праздник народа. Но по распоряжению собрания «для пресечения беспорядков» на Марсово поле прибыли отряды армии и национальной гвардии во главе с Лафайетом и мэром Парижа Байи. В солдат полетели камни, а те дали залп по толпе. На ступеньки алтаря повалились убитые и раненные.
Барнав и другие сторонники конституционной монархии оставили якобинский клуб и образовали собственный «клуб фельянов» (названный тоже по имени монастыря), к которому примкнул и Лафайет. Среди якобинцев остались только горячие сторонники республики и дальнейшего движения к равенству. Их клуб развернул еще более активную агитацию среди массы беднейшего населения.
Тем временем короля, по крайней мере, внешне, реабилитировали. 14 сентября 1791 г. он клятвенно утвердил перед собранием окончательный текст конституции. После этого Учредительное собрание самораспустилось, чтобы уступить место Законодательному.
Депутаты прежнего собрания постановили самим на выборы не идти, чтобы не быть заподозренными в намерении любой ценой зацепиться за власть. Народ, занятый собственными проблемами, поостыл к дарам демократии - в некоторых департаментах на выборы явилась едва четверть имеющих право голоса. В то же время якобинцы, создавшие сильную организацию, развернули бурную агитацию по всей стране. Они смогли получить довольно много мест, особенно в департаментских и городских советах.
В Законодательном собрании на смену прежним политикам пришли более молодые и более решительные. Депутаты, выступающие за конституционную монархию, составили теперь не центр, а правый край собрания.
Слева были демократы-республиканцы, большинство которых принадлежало к партии жирондистов (от департамента Жиронда с главным городом Бордо). Среди них было немало умных голов и талантливых, ярких ораторов из провинциальной торгово-промышленной буржуазии, а также адвокатов, ученых и других представителей интеллигенции. Главным их идеологом был социолог и математик Жан Антуан де Кондорсе (1743-1794 гг.), который в свое время был близок к Вольтеру и Тюрго и сотрудничал в Энциклопедии. С просвещенческих позиций Кондорсе ратовал за самоуправление, свободу печати, права женщин, освобождение невольников в колониях. Ему был свойственен культ разума и прогресса: «Отныне совершенствование человека не зависит более от сил, которые могли бы его остановить, и ему нет иных пределов, кроме существования нашего земного шара».
Но в столице жирондисты не имели надежной опоры. Парижская мелкая буржуазия, ремесленники, рабочие, небогатая интеллигенция находились под влиянием не состоящих в Законодательном собрании ораторов и публицистов из Якобинского клуба: колоритного и громогласного Дантона (достаточно напомнить, что в его роли снимался Жерар Депардье), Робеспьера, Марата (в своем «Друге народа» клеймившего не только открытых и тайных врагов революции, но и всякого рода спекулянтов, сумевших очень неплохо устроиться и при новой власти).
***
Тревогой веяло из-за рубежа. Число эмигрантов росло. Принц Конде набрал из них армию, расположившуюся на Рейне. Австрия и Пруссия явно были готовы поддержать ее.
Законодательное собрание реагировало: был назначен крайний срок, по истечении которого не вернувшиеся в страну подлежали смертной казни, а их имущество конфискации. Но в революционном запале собрание совершило большую ошибку: постановило, что неприсягнувших священников, если они не одумаются, тоже ждет кара. Они могут быть лишены сана и на два года заключены в тюрьму. А ведь многие приходские кюре пользовались уважением своей паствы и имели на нее большое влияние.
Людовик XVI наложил на эти декреты вето, и опять начались разговоры о его связях с эмигрантами и с враждебно настроенными дворами. Жирондисты в собрании высказались за то, что не следует ждать интервенции - надо всенародно ополчиться на внешних врагов и тем самым вызвать революции в их собственных странах.
Король, рассчитывая, по-видимому, вернуть доверие своего народа, пошел на решительный шаг: сформировал министерство из жирондистов и 20 апреля 1792 г. объявил войну Австрийской империи. В стране опять поднялся революционный энтузиазм, в армию потекли добровольцы. Именно тогда, охваченный в ночи вдохновением, военный инженер Руже де Лиль сочинил свою «Боевую песню Рейнской армии». Волонтеры из Марселя занесли ее в Париж, и с тех пор она известна как «Марсельеза» - национальный гимн нынешней Франции.
Для Людовика же дело обернулось совсем не так, как он надеялся. К столице со всей страны стали стекаться «федераты» - отряды добровольной милиции. Собрание постановило устроить для них лагерь на 20 тысяч человек, но король был против. Жирондистские министры, вняв призыву своей партии, подали в отставку.
20 июня 1792 г. народ устремился к Тюильрийскому дворцу, где находился тогда королевский двор. Часть толпы прорвалась внутрь, добралась до зала, где ее встретил восседавший в кресле король. Его осыпали бранью, требовали, чтобы он отозвал свое вето. Людовик держался с мужественным самообладанием, заявил, что действует согласно праву, данному ему конституцией. Когда ему поднесли стакан вина, чтобы он выпил его за здоровье народа - он охотно согласился сделать это. Выпил, стоя у открытого окна, а потом еще и раскланялся с подданными. Тогда народ опять резко сменил гнев на милость - короля наградили рукоплесканиями.
Страсти улеглись, а лагерь федератов образовался сам собой, невзирая ни на какие вето - в Париж непрерывно прибывали все новые их отряды.
Назначенный командующим приграничной армией Лафайет с тревогой следил за происходящим в столице. Обещал королю всяческую поддержку, обещал «разделаться с якобинской шайкой». А ему бы следовало пристально глядеть в другую сторону - прусские войска вступили во французские пределы.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.