XIX. СТАЛИНА ОБЪЯВЛЯЮТ "ВЕЛИКИМ"
XIX. СТАЛИНА ОБЪЯВЛЯЮТ "ВЕЛИКИМ"
За сообщениями обходе объединенного пленума ЦК и ЦКК у нас в ИКП следили с тем напряжением, с каким следят за сводками осажденной врагами крепости. В первое время наши "сводки" были весьма скупы и порою противоречивы, хотя на пленуме были, кроме лидеров правой оппозиции, и руководители московской группы — Резников, "Генерал" и Стэн.
По установленным правилам, каждый день нас информировал о ходе пленума Юдин. Информация Юдина была из вторых рук. Его ежедневно вызывали в Агитпроп ЦК, как и других руководителей центральных партийных учреждений, снабжая официальными "сводками" и "комментариями", чтобы он соответственно "обрабатывал" партийную массу.
Во время предыдущих пленумов подобные сводки мы получали из первых рук — от своего профессора члена ЦКК Стэна. Теперь Стэн был лишен этой "почетной нагрузки". Впрочем, из информации Юдина мы узнали, почему член ЦКК Стэн не имел права делиться своими впечатлениями о ходе пленума с коллегами и студентами ИКП, как раньше. Оказывается, что Стэн выступил на пленуме с подробной критикой Сталина и, как выражался Юдин, "философским обоснованием правого оппортунизма". В чем же все-таки заключалось это "философское обоснование", Юдин так же мало знал, как и мы. Тем более мы хотели услышать о сути дела из уст самого Стэна. На одной из очередных "информации" собрание так и поставило вопрос перед Юдиным. Но если Юдин не знал "философии Стэна", зато хорошо знал "философию Сталина".
— Кто берет под сомнение информации ЦК, тот может сам обращаться к его врагам, но не моя обязанность посредничать в этом, — заявил Юдин.
Юдин был фанатиком, а не дипломатом (сегодня он уже дипломат!), и это вечно портило ему дело в "низах", хотя и поднимало его вес в "верхах". Неосторожный ответ Юдина вызвал непредусмотренную "повесткой дня" дискуссию. Белов, староста общего (подготовительного) отделения, старый член партии командир Красной Армии (он и в ИКП носил военную форму со шпалами командира полка) совершенно искренне спросил у Юдина:
— Так, что же, по-вашему, товарищ Стэн — враг партии?
— Я сказал — враг ЦК.
— Но я понял, что он враг Сталина, а не ЦК.
— Это одно и то же!
— Так выходит, что ЦК — это Сталин?
— Совершенно правильно!
— Но тогда партия — это тоже Сталин?
— Совершенно правильно!
— В этом случае я констатирую, что не один Стэн — враг партии, — заключил Белов.
Юдин не возразил, а из зала раздались громкие голоса одобрения.
— Информационное собрание объявляю закрытым, — сказал Юдин и, собрав свои бумаги, направился к выходу. Вдогонку летели выкрики, вопросы, люди осаждали его со всех сторон, но он благополучно вышел из "окружения" и исчез.
— Играет в Сталина, — заметил кто-то.
— Юдин — это партия, — уточнил свое заключение Белов.
Информационные собрания Юдина повторялись каждый вечер, но существенных сведений о ходе пленума они не давали. Из старших курсов их почти никто не посещал, имея, вероятно, более верные источники, чем Юдин. Не бывал на них и Сорокин, который раз или два сам имел билет для гостей на пленум.
Чем ограниченнее были наши сведения, тем больше росло наше любопытство. Что сталинский аппарат ЦК будет дезинформировать коммунистов через своих подставных Юдиных, — это понимали все: и враги и друзья аппаратчиков. Почему же правые члены ЦК скрывают от партии "баню", которую задают им на пленуме сталинцы, — это отказывались понимать именно друзья правых. Только через месяц после пленума мы узнали из "стенограммы пленума ЦК" причину молчания правых. В самом начале работы пленума Сталин провел одно внеочередное решение. В этом решении говорилось[61]:
"Установить специальные меры, — вплоть до исключения из ЦК и из партии, могущие гарантировать секретность решений ЦК и Политбюро ЦК и исключающие возможность информирования троцкистов о делах ЦК и Политбюро".
Цель этого решения была ясна — лишить возможности любого из участников пленума, даже членов Политбюро, информировать партию о внутрипартийных делах, если у него не будет на руках "путевки". Агитпропа ЦК. Поэтому секретарь институтской ячейки Юдин имел право "информировать" коммунистов, а член ЦКК Стэн, член Политбюро Бухарин должны были молчать.
Из этой же стенограммы мы узнали, в чем заключалась "философия правого оппортунизма" нашего профессора Стэна (стенограммы пленумов ЦК партийная организация ИКП получала в одном экземпляре, а читали ее в групповом порядке по курсам и отделениям). Стэн избрал оригинальный способ "философствования" и на основании всего того, что сам Сталин писал и говорил о троцкистах во время борьбы с Троцким, доказывал, что в нынешнем курсе Сталина на сверхиндустриализацию за счет военно-феодальных грабежей крестьянства ничего нет сталинского — это "второе исправленное и дополненное издание троцкизма" Сталиным. "Исправления" и "дополнения" сводятся только к одному: объявлению открытой гражданской войны в деревне, клевеща на Троцкого и фальсифицируя Ленина. Если ЦК станет на путь Сталина, контрреволюция свернет шею нам всем. В этом случае русская революция захлебнется в крови крестьянской Вандеи. Теоретический примитивизм не дает Сталину видеть за деревьями леса, а лес этот — великая крестьянская Россия. Русская революция была спасена крестьянством, крестьянство же может ее и погубить. Если партия не хочет подготовить, в конечном счете, свои собственные похороны, она должна заявить Сталину и его единомышленникам — назад к нэпу. По отношению к крестьянству это означает — уничтожение чрезвычайных мер по хлебозаготовкам, пересмотр политики чрезмерного налогового обложения, свободу кооперирования, поднятие цен на хлеб, обеспечение крестьянского рынка промышленными товарами по нормальным ценам. Этот путь — путь завоевания крестьянства советским рублем. Верно, путь этот — длинный, трудный, но ленинский. Есть и другой путь, короткий и соблазнительный, но полицейский — путь завоевания крестьянства штыками войск ОГПУ. По первому пути завещал идти Ленин, по второму хочет шагать Сталин. Но мы ему тогда не попутчики.
— Вы попутчики Каменева! — раздалась чья-то реплика в этом месте стенограммы.
— Сталин и Молотов были попутчиками Каменева всю свою жизнь! — ответил Стэн, намекая на работу Молотова и Сталина вокруг думской фракции социал-демократов большевиков и в газете "Правда" — первого в качестве секретаря редакции, а второго в качестве помощника редактора (редактором был Каменев).
Вся речь Стэна была пересыпана такими репликами уже заранее прорепетированных сотрудников Сталина. Трудно было судить об успехе речи Стэна на пленуме, но на нас она произвела исключительное впечатление. После речей Бухарина и Угланова она, пожалуй, и была наиболее острой. Речь Томского была грубее, прямолинейнее, но в том же плане. Рыков дискутировал по практическим вопросам хозяйственной политики, почти не касаясь "чистой политики". Поэтому мы ничуть не удивились, когда узнали, что Рыков был назначен докладчиком по пятилетке на XVI партийной конференции по предложению самого Сталина, несмотря на возражения его друзей.
Стэн участвовал более активно и в подаче реплик Сталину, когда последний терялся в дебрях теории. В "Сочинения" Сталина вошла пара таких реплик Стэна, видимо, очень изуродованных, а потому маловразумительных. Прежде чем привести их здесь, я хочу сказать о предмете спора. В 1916 году Бухарин выступил в журнале "Интернационал молодежи" со статьей, в которой утверждал, что социал-демократия должна подчеркивать свою принципиальную враждебность к государству. Ленин ответил Бухарину статьей, в которой говорилось, что теория враждебности ко всякому государству, теория "взрыва" государства — это не марксистская, а анархистская теория. Марксисты утверждают, что есть, кроме буржуазного, и "пролетарское государство", к которому социал-демократы будут относиться как к своему государству, и что такого государства ("диктатура пролетариата") не "взрывают", а оно отмирает постепенно само по себе (Энгельс. "Анти-Дюринг"). Приводя эту дискуссию между Лениным и Бухариным, Сталин заключил[62]:
"Кажется ясно, в чем тут дело и в какую полуанархическую лужу угодил Бухарин!
Стэн: Ленин тогда в развернутом виде еще не формулировал необходимость "взрыва государства". Бухарин, делая анархистские ошибки, подходил к формулировке этого вопроса.
Сталин: Нет, речь идет сейчас не об этом, а речь идет об отношении к государству вообще, речь идет о том, что, по мнению Бухарина, рабочий класс должен быть принципиально враждебен ко всякому государству, в том числе и к государству рабочего класса.
Стэн: Ленин тогда говорил только об использовании государства, ничего не говоря в критике Бухарина о "взрыве".
Сталин: Ошибаетесь, "взрыв" государства есть не марксистская, а анархистская формула. Смею заверить вас, что речь идет здесь о том, что рабочие должны подчеркнуть, по мнению Бухарина (и анархистов), свою принципиальную враждебность ко всякому государству, стало быть и к государству переходного периода, к государству рабочего класса…"
Стэн не ошибался, но не ошибался и Сталин. Последний сознательно выдергивал отдельные слова из писаний Бухарина, чтобы, в конце концов, заявить, что "Бухарин против диктатуры пролетариата!". Для этого Сталин шел на сознательную фальсификацию и Ленина, рассчитывая с полным основанием на невежество большинства членов пленума в чересчур теоретических проблемах. На такой операции Стэн и поймал Сталина. Но Сталин не был из тех, кто, будучи на месте пойман с поличным, поднимает руки вверх и говорит: "Сдаюсь!". Наоборот, в таких случаях он умел напускать вокруг себя такую дымовую завесу, сквозь которую не было видно ни вора, ни поймавшего его "блюстителя порядка". Только слышны громкие, самоуверенные, возмущенные окрики "пойманного". И тогда вы должны были невольно спрашивать себя — кто же кого поймал: вор — "блюстителя порядка" или "блюститель" — вора?
Так случилось со Сталиным и сейчас. Вопреки железным фактам, несмотря на неопровержимые документы о том, что Бухарин был вместе с Лениным автором программы партии о "диктатуре пролетариата" -1919 года;
1) Бухарин был автором, а Ленин соавтором теории о "взрыве" буржуазного государства, — Сталин утверждал обратное. Пойманный с поличным и раздраженный этим Сталин начал целыми страницами цитировать Ленина, а все цитаты как бы нарочито говорили за Бухарина и против Сталина[63].
Когда и этот прием не произвел должного впечатления, Сталин начал цитировать Бухарина. На этот раз Сталин хотел доказать пленуму, что Бухарин считает себя, как теоретика, выше Ленина. Прием этот был чисто демагогическим. Продолжая свой спор со Стэном, но обращаясь к пленуму, Сталин спрашивал[64]:
"Вы не считаете это вероятным, товарищи? В таком случае послушайте". После этого интригующего вступления Сталин процитировал примечание Бухарина к его статье в "Интернационале молодежи", перепечатанной после революции в сборнике "Революция права". В этом примечании Бухарин писал:
"Против статьи в "Интернационале молодежи" выступил с заметкой В. И. (т. е. Ленин). Читатели легко увидят, что у меня не было ошибки, которая мне приписывалась, ибо я отчетливо видел необходимость диктатуры пролетариата; с другой стороны, из заметки Ильича видно, что он тогда неправильно относился к положению о "взрыве" государства (разумеется, буржуазного), смешивая этот вопрос с вопросом об отмирании диктатуры пролетариата…
Когда я приехал из Америки в Россию и увидел Надежду Константиновну (это было на нашем нелегальном VI съезде, и в это время В. И. скрывался), ее первыми словами были слова: "В. И. просил вам передать, что в вопросе о государстве у него нет теперь разногласий с вами". Занимаясь вопросом, Ильич пришел к тем же выводам относительно "взрыва", но он развил эту тему, а затем и учение о диктатуре настолько, что сделал целую эпоху в развитии теоретической мысли в этом направлении".
Приводя эту цитату Бухарина, Сталин с сарказмом заявляет[65]:
"До сих пор мы считали и продолжаем считать себя ленинцами, а теперь оказывается, что и Ленин и мы, его ученики, являемся бухаринцами…" Но приведенная цитата, засвидетельствованная присутствующей тут же женою Ленина — Крупской, доказывала обратное: Бухарин считал себя учеником Ленина, воздавая должное, а в данном вопросе даже и больше своему учителю, но продолжал мыслить самостоятельно, как и при Ленине, а это как раз и не полагалось при Сталине.
Право на свободу мысли отныне имел только Сталин. Все остальные должны были мыслить по Сталину. Юдины мыслили по Сталину — и поднимались в гору. Стэны и Бухарины мыслили по-своему и катились в пропасть. В этом и была вся "философия эпохи!" "Играть в Сталина" — стало модой фанатиков, карьеристов, приспособленцев. Партия вступила на путь политического хамелеонства. Начался естественный отбор сталинских приживальщиков. Нигде этот "отбор" так ярко не свидетельствовал о своей истинной природе, как у нас в Институте. Как только у нас узнали, что Бухарин снят с работы в "Правде", а Томский — с поста председателя ВЦСПС, тотчас же началось брожение среди правых в Институте. Многие из тех, кто еще вчера громче всех кричали о правоте правых или просто дипломатически отсиживались в ожидании развития событий, столь же громко начали кричать о правомерности "генеральной линии" партии и ее "генерального секретаря". Карьеристы с их тончайшим чутьем ловить колебания партийного барометра, приспособленцы с их удивительным даром применяться к любому месту, конъюнктурщики с их гениальным умением сбывать старые и приобретать новые акции на партийной бирже, — все двинулись в поход против собственной совести, чести и простой порядочности, чтобы завоевать свои права под восходящим "солнцем Сталина". Объявленная "генеральная чистка" не только в партии, но и во всех частях государственной машины (в советском аппарате, профессиональных союзах, в армии) еще больше подогревала страсти людей из этой породы. Историческим решением апрельского пленума Сталин накалил железо докрасна. Теперь дело было за ковкой. И его аппарат ковал.
Когда через несколько дней после пленума и XVI партийной конференции секретарь ЦК Каганович делал доклад для теоретиков и пропагандистов партии в Коммунистической академии, в зале собрания уже царила другая атмосфера, чем в декабре прошлого года. Да и Каганович меньше всего опровергал "теории" правых.
Партия политически похоронила правых на своем пленуме. Если о них нужно разговаривать, то только как о покойниках, но не в плане старой оппортунистической поговорки, что "о покойниках ничего не говорят или говорят только хорошее". Совершенно наоборот, о дрянных покойниках надо говорить только дрянь. Если мы сегодня говорим о них вообще, то в назидание тем скрытым врагам внутри нашей партии, идеологом которых выступал Бухарин. Обращаясь к ним, мы говорим: не выходит, не вышел и не выйдет ваш номер. Партия железной метлой будет выметать вас из своих рядов. Ошибутся и те из них, кто подумает, что в горячих боях партии за строительство социализма в нашей стране они постоят в тени до лучших времен. Таких мы будем брать за шиворот, подводить к огню и ставить перед выбором: или в бой за дело партии, или вон из партии Ленина.
Партия научилась читать душу своих членов по их делам. Кто начнет кривить душой в надежде обмануть партию, тех ждет глубокое разочарование. Когда же, разочаровавшись, они пощупают под собою почву — они ее не найдут: они окажутся на дне троцкистско-белогвардейского болота. В этом болоте найдется место для всякой сволочи. Приблизительно таким был академический язык Кагановича на собрании "коммунистических академиков".
Вызывающий, угрожающий и победоносный тон речи свидетельствовал не столько об уже одержанной победе, сколько о наступающей новой главе в истории большевизма. Об этой главе при гробовой тишине и подобострастно-напряженном внимании слушателей Каганович сказал:
— Наша партия сейчас сильна как никогда. Сильна тем, что она после смерти Ленина через ряд серьезнейших потрясений и суровых испытаний нашла, наконец, своего истинного, волевого и мужественного вождя. Вождь этот товарищ Сталин!
Слова эти были сказаны с таким подъемом, а напряжение на собрании было настолько высоким, что разрядка последовала автоматически — в зале раздались бурные аплодисменты. Какая ирония политической борьбы, какая сила политического хамелеонства! Еще несколько месяцев тому назад тот же зал, при тех же слушателях, столь же бурно аплодировал одному появлению Бухарина, а тому же Кагановичу вызывающе сорвал собрание. Теперь Каганович торжествующе мстил ему за это.
Каганович говорил долго, говорил с энтузиазмом, убежденно, говорил формулами лозунгов, когда напрашивался на аплодисменты, языком протокола, когда констатировал величие Сталина, тоном приказа, когда олицетворял в Сталине партию. Приказ № 1 Кагановича для теоретического фронта гласил: за "культ Сталина!" За "культ Сталина" в партии, за "культ Сталина" в политике, за "культ Сталина" в истории, за "культ Сталина" в стране. Конечно, этих слов не было, но смысл был этот. До сих пор было принято говорить о "коллегиальном руководстве" партии, о "ленинском ЦК", о "вождях партии", об "учениках и соратниках Ленина". Отныне родилась новая формула: "вождь нашей партии т. Сталин" и никаких других "вождей нашей партии" нет! Потом родились и другие формулы (правда, значительно позже): не "партия Ленина", а "партия Ленина — Сталина", не "ученики и соратники Ленина", а "ученики и соратники Сталина", не "учение Маркса — Энгельса — Ленина", а "учение Маркса Энгельса — Ленина — Сталина", пока дело не дошло до того, что Ленин оказался лишь "великим", а Сталин "гениальным".
Величие Сталина первоначально "открыли" три члена ЦК: Каганович, Молотов и Ворошилов и три человека на идеологическом фронте: Мехлис, Юдин и Митин. Эта последняя тройка и подхватила на собрании данный Кагановичем приказ науке о возвеличении Сталина.
— До сих пор в широких кругах партии было принято думать, — заявил первый оратор в прениях Мехлис, — что основная тяжесть разоблачения теории и философии троцкизма лежала на т. Бухарине. Сейчас надо заявить со всей откровенностью, что это — легенда, созданная самими бухаринцами. Главным и единственным теоретиком нашей партии после Ленина был и остается т. Сталин. Сталину, и только ему, наша партия обязана разгромом всех теоретических позиций троцкизма. Эклектику и схоластику Бухарину эта задача не только не была по плечу, но он за нее даже и не брался. Теоретическая мощь и марксистская глубина сталинского анализа могут быть сравнены только с гением Ленина. Чтобы развенчать искусственную легенду о Бухарине как о теоретике, мы должны рассказать всей партии, каким великим теоретиком она располагает в лице т. Сталина. Нам всем известна исключительная скромность т. Сталина, когда мы начинаем говорить о его личных заслугах и личных качествах. Точно так же мы знаем, что т. Сталин не терпит не только саморекламы, но и всякой рекламы о нем. Мы, большевики, и не собираемся делать реклам в интересах создания новой фальшивой "легенды". Мы только доводим до сведения партии тот величайшей важности исторический факт, который тщательно скрывали от нее бухаринцы: Сталин является единственным теоретическим преемником Ленина. Партия должна, наконец, знать эту правду даже через голову сталинской простоты и скромности, так как он принадлежит партии так же, как партия принадлежит ему!
Так говорил Мехлис о Сталине как о теоретике, о том Сталине, который еще года два тому назад, будучи выставлен кандидатом в члены этой же Коммунистической академии, был почти единогласно забаллотирован "за отсутствием у т. Сталина специальных исследований в области марксизма".
Читатель легко догадается, что новый заместитель главного редактора "Правды" — Мехлис — скоро перестал быть таковым: "скромный" Сталин его назначил главным редактором! Юдин и Митин предложили в своих выступлениях пространный "издательский план" для работников "теоретического фронта". План предусматривал разработку и издание новых философских работ на тему о том, "как Сталин поднял марксизм на новую, высшую ступень". Потом "пошла писать губерния" — экономисты наперебой доказывали, что Сталин разработал основы "политической экономии социализма" (Леонтьев, Островитянов, Варга, Лаптев и др.), историки нашли в работах Сталина ключ к пониманию исторического процесса всего человечества (Минц, Панкратова, Кин, Кнорин и др.). Философы поражались "глубиной и универсальностью сталинского диалектического метода" (те же Митин, Юдин, Ральцевич, Розенталь, Константинов и др.). Словом, Каганович произвел Сталина в действительного "вождя партии", констатируя смысл происшедшего в ЦК переворота, а коммунистические "академики" произвели его, хотя и задним числом, в сан непогрешимого и вездесущего академического бога!
Так началось рождение новой славы или новой "легенды". Люди создавали себе бога воистину по образу и подобию своему. Именно создавали, а не открывали. При всем напряжении моих скромных способностей и при искреннем желании постичь смысл происходящего — это мне решительно не давалось. Что Сталин как теоретик — пустое место, было мне совершенно ясно. Что его могут сравнивать в этой области с Бухариным только люди, никогда не читавшие ни Сталина, ни Бухарина, — было тоже ясно. Но так как здесь сидели не простецы с какой-нибудь Камчатки, а "коммунистические академики" Москвы, надо было искать другого объяснения. Тогда этого объяснения я не находил. Оно далось мне значительно позже. Та новая "партия в партии", которая выросла за годы после смерти Ленина, нуждалась в новом боге, в таком боге, который, будучи их "образом и подобием", воплощал бы в себе их многогранные интересы — как в одном монолите, их субъективную волю к действию — в собственном лице, их морально-этический нигилизм в политике — в личной аморальности, их жажду к властвованию — в своем бездонном честолюбии. Этим новым людям нужен был новый бог не меньше, чем самому богу нужны были эти люди. Поэтому совершенно неважно, как этот бог будет именоваться — Петров, Иванов или Джугашвили. Им нужен только такой бог, о котором каждый из них может сказать: "Я не Сталин, но в Сталине и я". Чтобы с таким же успехом Сталин мог сказать каждому из своих адептов — "Я не ты, но в тебе и я". Если бы члены этой новой партии отняли у Сталина все, что принадлежит им, то от Сталина остался бы лишь один Джугашвили, сын грузинского сапожника, который не умеет делать даже сапоги. Понятно, что такой Джугашвили не был бы нужен никому, меньше всего реалисту Кагановичу и фанатику Юдину. В этом смысле Сталин — инструмент среды, а не среда — его инструмент. Это ни в какой мере не означает умаления личных качеств Сталина. Но они не лежали в тех областях, в которых их "находили" его сторонники — в области теории, философии, политэкономии. Они лежали как раз в другой области — в иммунитете Сталина ко всяким теориям, в изумительной мозаике его криминальных возможностей, в железной целеустремленности его волевого мозга, в абсолютном отсутствии морального тормоза. Расшифровку этих формулировок я дал в предыдущем изложении. Все это должно явиться ответом на другой совершенно естественный вопрос — почему результат выборов нового бога пришелся именно на Сталина, а не на Троцкого, Зиновьева, Бухарина или какого-нибудь другого "Иванова".
Да, будучи инструментом среды, Сталин жестоко расправляется время от времени и с этой средой, действуя, как он сам признавался, по завету Лассаля: "Партия укрепляется тем, что самоочищается". Но это — самоочищение среды от собственного балласта по "волчьему закону" — здоровые едят слабых, отстающих, ноющих или путающихся между ногами. Поэтому-то и жестокость бога воспринимается средой как величайшая милость. Но поступи бог иначе — он сам будет съеден…
Вернемся к собранию. Оно тянулось до поздней ночи. Выступило до трех десятков людей, но не было ни одного критического выступления, ни одного "коварного" вопроса. Все выступавшие сходились в том, что "теоретический фронт" страшно отстает от требований партии в "реконструктивный период" и что в силу сознательной фальсификации школой Бухарина марксизма-ленинизма внимание теоретического фронта было отведено в сторону от конкретных задач по строительству "фундамента социализма в нашей стране". Собрание признало правильным постановление о перестройке работы Коммунистической академии, пересмотре программы исследовательских институтов и высших школ по общественным наукам в духе доклада Кагановича и постановления апрельского пленума. Приняли и план Мехлиса — Юдина — Митина — приступить к подготовке публикации теоретических работ о том, как "Ленин и Сталин подняли на высшую ступень" учение Маркса — Энгельса о коммунизме и пролетарской революции. Это, однако, не означало, что на собрании не было идейных бухаринцев, но они безнадежно молчали. И только когда было принято приветствие "генеральному секретарю ЦК ВКП(б) товарищу Сталину", кто-то из них крикнул:
— Предлагаю принять приветствие и Председателю Совнаркома товарищу Рыкову.
Председательствующий Ярославский без смущения ответил:
— Вы опоздали, собрание объявляю закрытым! Болельщик Рыкова действительно "опоздал": мы только что похоронили именно Рыкова, хотя он все еще оставался формально главой правительства.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.