VIII. РАЗГРОМ МОСКОВСКОГО КОМИТЕТА

VIII. РАЗГРОМ МОСКОВСКОГО КОМИТЕТА

На второй день утром после злополучного собрания, проходя по коридору, я, как обычно, остановился у доски объявлений ячейки ВКП(б) ИКП. На доске висел свежеотпечатанный список студентов и профессоров, которые "срочно" вызывались в бюро ячейки. В списке была и моя фамилия. "Срочными" я считал все-таки свои обязанности студента и поэтому направился в лекционный зал, с тем, чтобы во время перерыва заглянуть в бюро. Едва началась лекция (была философская лекция Л. Аксельрод-Ортодокса), как зашел технический секретарь бюро ячейки, который прервал лектора, огласил тот же список, что висел на доске. Он добавил, что явиться нужно сейчас же. С разных мест поднялось около десятка человек. Встал и я. Спрашивая друг друга, что это могло значить, мы вместе двинулись в бюро. Там же собралась значительная группа и с других курсов.

В бюро сидел, нахмурившись и важно перебирая свою густую рыжую шевелюру, новый Секретарь ячейки. Его серые и безжизненные глаза, которое обычно выражали все, что угодно, кроме "большевистского огня", на этот раз дышали и "огнем", и злобой одновременно. Когда кто-то из его сокурсников попробовал шуткой рассеять нарочито напущенную, казалось, начальническую важность секретаря, последний грубо прервал:

— Мы не в кабаке, а в бюро ячейки.

— Что ты, шутки не понимаешь, Павлуша? — попробовал было тот же сокурсник исправить свою ошибку.

— Моя фамилия Юдин, — резко ответил он, явно недовольный фамильярным обращением к себе, как к "Павлуше".

Сокурсник замолчал. Молчали и мы.

Юдин сделал перекличку по списку. Студенты явились все, но не было профессоров. Вернувшийся секретарь доложил, что профессора заняты на семинарах.

— Вызвать, — приказал Юдин.

Через несколько минут явились не менее нас озадаченные профессора.

— Все вызванные мною товарищи должны явиться сегодня в ЦК к 6 часам вечера, — объявил Юдин.

На вопросы студентов и профессоров, в чем дело и к кому обращаться, Юдин отвечал коротко:

— Там узнаете!

Разные мысли нахлынули мне в голову.

— Донос Орлова?

— Возвращение на Кавказ?

— Участие в "казни" Сталина?

Или что-либо лучшее? Но о чем лучшем может быть речь, как не об оставлении на учебе? Я решил руководствоваться правилом — "думай о лучшем, но будь готов к худшему". Однако Сталина я не "казнил", в троцкистах не состоял — что может быть хуже? Как всегда в таких случаях, я побежал к Сорокину. Как назло его сегодня не оказалось. Попытался узнать у Елены Петровны, секретарши Покровского, она ответила, что слышит все это только от меня. Я вернулся на лекцию. Старушка Аксельрод рассказывала о Ницше. Есть избранные и толпа, "господа" и "рабы". Избранные призваны делать историю. Толпа — навоз истории. Воля к власти — движущая сила человеческого развития. Ею обладают только избранные! Оригинально и кстати!

Свежие мысли и певучая речь лектора, "последнего могикана философии независимого марксизма", как мы ее называли, подействовали отвлекающе. Другие лекции прошли мимо ушей. Ловил себя часто на мысли, что думаю об Орлове, Юдине и ЦК. Обедал без аппетита, по обязанности. Сейчас же после обеда, пропустив урок немецкого языка, поехал на квартиру Сорокина. И дома его нет. Поехал к Зинаиде Николаевне и застал ее и его.

Вошел Резников, еще более бледный и расстроенный, чем я.

— Я сообщу вам катастрофическую новость, — сказал он, — сегодня Угланов и Котов сняты с работы, сняты секретари Рогожско-Симоновского, Краснопресненского, Хамовнического районов. Создана комиссия ЦК под председательством Молотова по проверке всего руководящего состава московской организации (дело было вконце октября 1928 г.).

— Это ужасно и непостижимо! — сказала Зинаида Николаевна каким-то глухим, замогильным голосом. На ее глазах я заметил слезы. Резников подтверждающе кивнул головой и грузно опустился на диван.

— Это ужасно и непостижимо! — повторила Зинаида Николаевна, уже всхлипывая от плача. Мне стало ее очень жалко. Я подал ей стул и стакан воды. Она села, но отводы отказалась.

— Да вы же не понимаете, товарищи, это ведь начало настоящей контрреволюции, — сказала она, постепенно приходя в себя.

— Для одних начало, для других конец! — лаконично заявил Сорокин.

Я чувствовал, что Сорокин видел дальше и лучше смысл происходящих событий, переживал их, быть может, больше и глубже Зинаиды Николаевны, но старался не выдавать себя. Это ему явно не удавалось.

— Как это произошло и какова реакция в МК? — спросил Сорокин Резникова, сдерживая свое волнение.

Резников рассказал, что дня три тому назад, совершенно неожиданно для членов бюро МК, некоторые члены МК (Ворошилов, Менжинский, Булганин, Караваев и др.) и один член бюро МК (Бауман) предложили созвать внеочередное заседание бюро вместе с руководящим активом для важного заявления. Угланов, который был одновременно и секретарем ЦК, допытывался узнать, в чем дело, но ему ответили, что об этом будут доложено на самом заседании. Когда же по этому поводу Угланов обратился в ЦК, то Молотов (Сталин будто бы отсутствовал), предварительно заметив, что ЦК не в курсе дела, разъяснил каждый член МК, как и ЦК, имеет право требовать созыва заседания. ЦК, со своей стороны, охотно пришлет своих представителей на это заседание, если названные члены МК имеют сказать что-либо важное.

Угланов назначил заседание на 10 часов вечера. На заседание явились Сталин, Молотов, Каганович и целая группа членов МК и "активистов", не являющихся членами бюро. С самого начала члены МК поставили вопрос о разрешении последним присутствовать на заседании бюро. Котов и Резников это предложение отвели. Бауман (он был и шефом деревенского отдела МК) поддержал. Молотов вмешался в дело и сказал, что это нарушение духа "внутрипартийной демократии", если "актив" МК на основании буквы партийного порядка не может присутствовать здесь. Стало ясно, что члены МК и актива явились не зря. Резников продолжал протестовать, но Угланов согласился и открыл "заседание бюро МК совместно с руководящим активом". Булганин, который тогда работал директором Московского электрозавода, но всегда числился в "активе чекистов", попросил слово для "заявления группы членов МК и ЦК о работе правых в московской организации". В заявлении подчеркивалось, что в московской организации, во главе важнейших учреждений и предприятий, в исследовательских институтах и вузах, в ряде районных комитетов и даже в самом Московском комитете "орудуют правые оопортунисты", их прямые ставленники и ученики, старающиеся свернуть партию на путь капиталистической реставрации. Секретарь МК Угланов, члены бюро МК Котов, Пеньков, Резников, Рютин, разглагольствующие на словах о "генеральной линии", на деле являются теми же правыми. Авторы заявления от имени районных активов и члены МК потребовали: 1) отставки московского руководства и 2) назначения специальной комиссии по проверке партийного лица руководящего состава всех московских учреждений, предприятий и советского и партийного аппарата. Не только для членов бюро МК, но и для самого Угланова заявление Булганина явилось полной неожиданностью. Угланов объявил перерыв и потребовал частного совещания с членами Секретариата ЦК (Сталин, Молотов, Каганович присутствовали не как члены Политбюро, а как секретари ЦК). Каганович категорически отвел предложение Угланова. Угланов апеллировал к Сталину, но Сталин недоумевающе развел руками. Заговорил Молотов:

— ЦК еще в феврале этого года предупреждал МК и лично Угланова о возможности такого оборота дела, как сейчас. В ЦК поступало много сигналов и даже требований районных организаций Москвы об оздоровлении руководства МК, но мы не хотели вмешиваться в ваши дела в надежде, что члены бюро МК одумаются, но все это оказалось тщетным. Сейчас уже нет другого выхода открыто поставленный вопрос надо обсудить открыто.

Молотов предложил продолжать обсуждение заявления.

Угланов еще раз предложил Сталину перенести обсуждение данного вопроса на частное заседание бюро МК и Секретариата ЦК, а если необходимо, и на заседание Политбюро.

Сталин ответил уклончиво: "Не нахожу положения столь трагическим, чтобы нужно было устраивать другое специальное заседание, хотя принципиального возражения и нет".

Выступление Сталина подействовало на Угланова обнадеживающе, и он официально возобновил заседание. Начались прения. Все выступающие члены МК, ЦК и "актива" единодушно поддержали заявление Булганина. Один из членов бюро МК (кажется, Полонский) сделал компромиссное предложение — поскольку данное заседание неправомочно обсуждать вопрос о руководстве МК, созвать чрезвычайный пленум МК и МКК для рассмотрения заявления группы членов МК. Угланов поставил предложение на голосование — все члены бюро, кроме Баумана, "за", весь "актив" — "против", секретари ЦК не голосуют. Находчивый Каганович перевернул результат голосования:

— По статуту сегодняшнего объединенного заседания бюро МК и "актива" предложение о созыве пленума я считаю отвергнутым, так как абсолютное большинство данного заседания проголосовало против.

Тогда возмущенный Угланов вскочил со стула и громко спросил:

— Кто здесь секретарь МК — я или вы, товарищ Каганович?

— Пока что вы, товарищ Угланов, — невозмутимо ответил Каганович.

— Так разрешите вам заявить, что таковым я отныне не являюсь Продолжайте теперь вашу демагогию. Угланов быстро схватил со стола свой портфель и демонстративно вышел из кабинета. За ним медленно последовал Сталин, но скоро вернулся без Угланова.

— Где же товарищ Угланов? — спросил Молотов.

— Побежал к Бухарину, — ответил за Сталина Булганин.

Каганович предложил продолжать заседание, чтобы принять соответствующее решение МК по оглашенному группой членов МК заявлению. Члены бюро МК, в том числе и Резников, начали доказывать, что в отсутствие Угланова невозможно и незаконно всякое обсуждение. Тогда выступил Сталин. Он выразил сожаление, что здесь разгорелись столь жаркие споры и страсти, так как, — говорил он, — речь не идет об отдельных личностях, а об определенном, для дела очень опасном идеологическом и политическом течении в партии, речь идет об уклоне в сторону от марксизма, о правом, реставраторско-кулацком уклоне. Совершенно неважно, — доказывал Сталин, — кто возглавляет или отражает на практике этот уклон, но абсолютно необходимо, чтобы все наши коммунисты поняли, что не ныне разоблаченный левый, троцкистский, а правый оппортунистический уклон является сейчас главной опасностью в партии. Надо разоблачать и ликвидировать эту опасность. Сталин не согласился и с Булганиным, что члены бюро МК во главе с Углановым являются "правыми". Это преувеличение и "перегибание палки". Но Сталин не считает в создавшихся условиях возможным, чтобы бюро МК могло вести успешную борьбу против правой опасности, тем более, что московский актив, как явствует из заявления Булганина и из выступлений участников данного заседания, настроен против нынешнего состава бюро МК. Сталин остановился персонально на Угланове, указал на его большие заслуги в подполье до революции, на его активное участие в революции и гражданской войне, на его непримиримую борьбу против троцкизма, на его заслуженный и высокий авторитет в партии и закончил речь: "все-таки, мы, большевики, привыкли прислушиваться к голосу массы, тем более партийной массы; поскольку партактив Москвы хочет сменить свое руководство, то ЦК готов отозвать Угланова и других членов бюро МК в свое распоряжение…" Каганович, который продолжал фактически председательствовать на заседании после ухода Угланова, начал "ковать железо, пока горячо". Он внес новое предложение: "Участники заседания бюро МК совместно с активом 1) сожалеют, что Угланов покинул заседание, грубо нарушив тем самым всякую партийную дисциплину, 2) просят ЦК об отзыве в свое распоряжение членов нынешнего руководства МК, 3) предлагают срочно созвать экстренный пленум МК для выбора нового руководства, 4) секретарем МК рекомендуют секретаря ЦК ВКП(б) В. Молотова".

— Теперь мы только поняли, — рассказывал Резников, — почему было созвано "экстренное заседание" и почему Булганин пригласил на него секретарей ЦК.

— Мне кажется, что вы не поняли даже теперь, в чем дело и что происходило на заседании, — возразил Сорокин. — Вы думаете, что инициатива исходит от "активиста" Булганина? Игра более тонка, и она затеяна самим ЦК. Именно аппарат ЦК, Секретариат подготовил и заседание МК с "активом" и "заявление группы".При этом, как явствует из твоего сообщения, роли между секретарями ЦК (за спиной Политбюро) были заранее распределены. Молотов — "умеренный", Каганович — "агрессор", а Сталин — благодетельный арбитр. Но чтобы успешнее разыграть всю эту комедию до конца, предварительно надо было вывести из терпения Угланова так, чтобы он ушел с заседания. Все фарисейские слова Сталина о его заслугах — дымовая завеса для более успешной атаки…

— Нет, на этот раз Сталин был искренен, — вмешался Резников.

— Да, точно так же, как он был искренен, когда к первой годовщине Октябрьской революции писал в "Правде", что успешной подготовкой и победоносным проведением октябрьского переворота "мы прежде всего и главным образом обязаны т. Троцкому". Куда же он теперь загнал "отца Октября"? Сейчас Троцкий обо всех нас пишет как об "эпигонах Октября" потому, что Сталин и всерьез его уверил, что без него не было бы Октября. Но Сталин это писал не для красного словца и даже не для подхалимства, а в своих собственных целях усыпить бдительность врага (Троцкий был ему и тогда враг), войти в его доверие, забраться в его крепость и взорвать эту крепость вместе с его командиром. Так он поступил с Лениным, когда стал секретарем ЦК, так он поступил с Троцким, когда умер Ленин, так он поступает теперь с Бухариным… Сталин лукавил тогда и по отношению к Бухарину: "мы не дадим в обиду своего Бухарчика"-кричал тогда Сталин на Троцкого. С пеной у рта Сталин защищал Бухарина, возводил его заслуги до небес, более того, в период борьбы против Троцкого Сталин искусственно создал "культ Бухарина", "славу Бухарина".

— Сталин ни слова не говорил на заседании о Бухарине, — заметил опять Резников.

— Нет, говорил. Все, что он говорил хорошего об Угланове, есть бомба и против Бухарина, и против Угланова, и против всех нас. "От ступеньки к ступеньке"-это любимое выражение Сталина. Он делает все осторожно, хитро, но основательно. Он постоянно называл Троцкого Иудой, но теперь нам уже должно быть понятно, что он выболтал тогда свое собственное внутреннее существо. Если он тебя похвалил и ты верноподдано не стал на колени, так знай, что тебе суждено стоять на ногах до тех пор только, пока он не соберется с силами, чтобы свалить тебя в бездну. Станем ли мы на колени? — вот вопрос, на который мы вынуждены будем вскоре ответить…

Сорокин говорил долго, порою с резкими упреками по адресу Резникова. Резников редко и не убежденно возражал, видимо, только для того, чтобы возражать. Он в глубине души чувствовал себя виноватым перед Сорокиным, что так легко сдался на заседании.

— Что же мы должны были делать, по-твоему? — спросил он вдруг Сорокина.

— Уйти вслед за Углановым, оставив Сталина со своими наемниками.

— И что же получилось бы?

— Получился бы скандал, а на скандал Сталин не готов.

Резников ничего не возразил. Зинаида Николаевна на протяжении всей беседы сидела молча. Я собрался уйти, но Сорокин попросил меня поехать под Москву, на дачу к "Генералу". Я должен передать ему, что его ждут на квартире Зинаиды. Так как было уже поздно, я вынужден был сообщить Сорокину причину невозможности исполнить его просьбу, а стало быть — и тайну своего визита.

— К б часам вечера меня вызывают вместе с другими студентами в ЦК, едва ли я успею выполнить твое поручение, — сказал я.

— Это в связи с чем? — недоуменно спросил он. И цель моего визита отпала. Сорокин не был в курсе дела. Я отправился в ЦК.