"Смерш" без карнавальной маски

"Смерш" без карнавальной маски

В художественной литературе и документальных работах, вышедших из-под пера отставных чекистов, "СМЕРШ" встает грозной и эффективной организацией, поставившей надежный заслон германским шпионам и диверсантам. Все мы хорошо помним роман Владимира Богомолова "В августе сорок четвертого…", где бравые и благородные контрразведчики во главе с капитаном Алехиным ловко скручивают неприятельскую разведгруппу. А заодно эти душевные офицеры — настоящие профессионалы помогают стать на правильный путь людям, случайно попавшим в сети германских спецслужб или невольно ставших пособниками врага.

Нет, военная контрразведка работала совсем не так, как показано в талантливом романе Богомолова — гимне доблестным контрразведчикам. Чем на самом деле занимались "смершевцы", можно узнать из приказа № 0089, изданного наркомом обороны товарищем Сталиным 31 мая 1943 года. Незадолго перед этим, в апреле, органы военной контрразведки перешли в его ведение, став частью наркомата обороны, и Иосиф Виссарионович решил немного припугнуть новых подчиненных, чтобы не слишком увлекались самодеятельностью. Благо и повод хороший нашелся для этого — письмо командующего действовавшей в Карелии 7-й Отдельной армии генерал-лейтенанта А.Н. Крутикова. Алексей Николаевич, очевидно, не ладил со своим особым отделом. А тут как раз, в конце апреля, получил очередное звание. По всей вероятности, Крутиков решил, что Сталин к нему благоволит. И поскольку контрразведка теперь — часть наркомата обороны, значит, горячо любимому вождю сам Бог велел навести порядок в этом хозяйстве.

Генерал не ошибся. Сталинский приказ обрушил суровые кары на горе-контрразведчиков:

"Проверкой работы Особого отдела 7-й Отдельной Армии вскрыла отдельные факты извращений и преступных ошибок в следственной работе Особого отдела 7-й Отдельной Армии

Приказываю:

За извращение в следственной работе заместителя начальника Особого отдела 7-й Отдельной Армии, начальника следственной части подполковника Керзона и старшего следователя Ильяйнена уволить из органов контрразведки и осудить решением Особого совещания к 5 годам лагерей.

За преступные ошибки в следственной работе следователей Седогина, Изотова и Соловьева уволить из органов контрразведки ли направить их в штрафной батальон при Начальнике Тыла Красной Армии.

Начальнику Особого отдела 7-й Отдельной Армии т. Добровольскому за отсутствие контроля за работой следственной части, в результате чего в следственной части имели место грубые ошибки и извращения, — объявить выговор с предупреждением.

Помощника прокурора Армии майора юстиции Васильева за плохое осуществление прокурорского надзора за следствием в Особом отделе снять с работы с понижением в должности и звании и направить в распоряжение Главного Военного Прокурора Красной Армии.

Военному прокурору армии полковнику юстиции Герасимову за самоустранение от надзора и за отсутствие контроля за работой своих помощников — объявить выговор с предупреждением".

Основанием для приказа стал доклад секретаря ЦК ВКП(б) и начальника ГлавПУРа А.С. Щербакова, по поручению Сталина проверявшего деятельность Особого отдела 7-й Отдельной Армии. Картина вскрылась весьма неприглядная. 22 мая 1943 года Александр Сергеевич сообщал наркому обороны о том, что удалось установить:

"1. Военный Совет 7-й Отдельной Армии взял под сомнение правильность обвинений Никулина и Шведова в шпионаже. По материалам следствия, проведенного Особым отделом Армии, дело рисовалось следующим образом:

Резидент немецкой разведки Никулин, снабженный немецкой разведкой оружием (пистолетом и гранатами), получил от немецкой разведки задание вести обширную шпионскую деятельность в Красной Армии — вербовать шпионов, взрывать мосты, поджигать воинские склады, советские учреждения и т. д. Никулин имел в своем распоряжении агентов-связистов, которые, переходя линию фронта, передавали немцам шпионские сведения, собранные Никулиным. В числе других шпионов Никулин завербовал командира Красной Армии младшего лейтенанта Шведова.

Проверка этого дела дала следующие результаты:

Никулин И.А., 1910 года рождения, служил в Красной Армии в 1939 году, участвовал в боях с белофиннами, был ранен, после чего признан негодным к военной службе. Никулин совершенно неграмотный (умеет только расписываться), работал до войны и во время войны плотником Тихвинской лесобиржи. Четыре брата Никулина служат в Красной Армии. Во время оккупации Никулин полтора месяца проживал на территории, занятой немцами. Со Шведовым Никулин познакомился в то время, когда воинская часть, в которой состоял Шведов, располагалась по соседству, где проживал Никулин.

По материалам следствия, как агент-связист, завербованный Никулиным, проходит Иванова Екатерина, 15 лет. Три брата и сестра Ивановой служат в Красной Армии.

Младший лейтенант Шведов, после нескольких недель знакомства с Никулиным, уехал вместе со своей частью на Волховский фронт, под Синявино, откуда и дезертировал. Шведов был задержан Особым Отделом 7-й Армии, ему первоначально было предъявлено обвинение в дезертирстве, а затем в шпионаже. Через некоторое время после ареста Шведов сознался в шпионской работе и показал, что в шпионы он был завербован Никулиным.

На допросе мне и товарищу Абакумову Шведов заявил, что после того, как следователь Ильяйнен потребовал от него назвать сообщников, он, Шведов, назвал двух красноармейцев из взвода, которым он командовал. Но Ильяйнен отклонил этих людей и потребовал назвать других лиц. После этого Шведов оговорил Никулина (поскольку часть Шведова только что прибыла на фронт, солдаты-новобранцы, ранее не воевавшие, на роль немецких резидентов никак не годились; другое дело — побывавший под оккупацией Никулин. — /Б. С./).

Будучи арестованным, Никулин ни в чем себя виновным не признавал, после пребывания в карцере признал себя виновным в шпионаже.

Расследованием установлено, что объективных фактов для обвинения Никулина и Шведова в шпионаже нет. Так, например, неграмотному во всех отношениях Никулину, проживающему в глухой деревушке немцами якобы были даны следующие задания:

"Я должен был собирать сведения:

О расположении, количественном составе и вооружении пехотных, артиллерийских, минометных, автобронетанковых, саперных, инженерных, специальных и тыловых частей Красной Армии.

О дислокации штабов воинских частей и соединений.

О расположении складов с боеприпасами, вооружением, взрывчатыми веществами, продовольствием, фуражом, горюче-смазочными материалами и другим военным имуществом.

О расположении и составе оборонительных сооружений.

О расположении аэродромов и количестве самолетов на них.

О расположении средств ПВО.

О состоянии дорог и интенсивности движения по ним.

О строительстве новых дорог.

О политико-моральном состоянии личного состава частей Красной Армии и гражданского населения.

Наряду со сбором шпионских сведений, офицер поручил мне совершать диверсионные акты, организовывать взрывы мостов, поджигать воинские склады и советские учреждения".

Эта часть показаний Никулина была целиком и полностью написана старшим следователем Ильяйненом, а едва умеющий расписываться Никулин подписал такой протокол допроса (резиденту полагалась бы радиостанция, но ее требовалось еще где-то найти, да ли делать из неграмотного инвалида радиста "смершевцы" все-таки поостереглись. — /Б. С./).

Особый отдел Армии имел полную возможность проверить деятельность "связиста" Ивановой Екатерины. Однако Иванова Екатерина не только не была арестована, но не была и допрошена, хотя для этого была полная возможность, так как она продолжала жить безвыездно в том же самом месте (все-таки следователь Ильяйнен не был совсем уж бездушным человеком и не стал губить несовершеннолетнюю девушку, которую силой собственного воображения произвел во вражеского агента-связника. — /Б. С./). Расследованием установлено, что Иванова Екатерина заданий от Никулина по шпионажу не получала и линию фронта не переходила.

Особый отдел имел полную возможность выяснить, как попали к Никулину пистолет и гранаты. Расследованием, как попало к Никулину оружие, установлено: брат Екатерины Ивановой — мальчик 13 лет — однажды сказал Никулину, что у него имеются трофейные гранаты и пистолет (прямо как в хите "черного юмора": "Вовочка в поле гранату нашел…" — /Б. С./). Никулин отобрал оружие у мальчика Иванова, пистолет Никулин отдал Шведову за хлеб, а гранаты использовал для глушения и ловли рыбы. Работники Особого отдела вопрос о происхождении оружия могли бы легко выяснить, вызвав и опросив мальчика Иванова — брата Ивановой Екатерины. Этого также сделано не было. Так в результате недобросовестного отношения к следствию было создано обвинение Никулина и Шведова в шпионаже.

Шведова надо было арестовать и судить как дезертира. Никулин виноват в незаконном хранении и несдаче трофейного оружия, но фактов и материалов для обвинения его в шпионаже не было. Военный трибунал 7-й Отдельной Армии отклонил обвинение в шпионаже.

Следственное дело Никулина и Шведова вел ст. следователь Особого отдела Ильяйнен, по национальности финн. Ильяйнен ранее работал в органах НКВД и был уволен.

Непосредственное руководство следствием и активное участие в нем принимал заместитель начальника Особого отдела 7-й Отдельной армии Керзон. Керзон с 1929 года по 1938 год работал в органах НКВД. В 1938 году он был арестован по подозрению в причастности к контрреволюционной организации. Затем был признан невиновным и с 1939 года вновь работает в органах НКВД.

Ильяйнен и Керзон являются виновными в недобросовестном ведении следствия в отношении Никулина и Шведова.

Аналогичным делу Никулина и Шведова является дело по обвинению в шпионаже Ефимова.

Красноармеец Ефимов 29 ноября 1942 года был вызван следователем Особого отдела на допрос в качестве свидетеля. На допросе Ефимов рассказал следователю Особого отдела, что он, Ефимов, в 1941 году был в плену у немцев и оттуда бежал. Это вызвало подозрение и, по существу, явилось основанием для его задержания. 30 ноября Ефимов на допросе признался в шпионской деятельности.

Анализ следственных материалов показал, что следствие по делу Ефимова проведено крайне поверхностно и недобросовестно. Все обвинения построены только на признании самого подсудимого. Причем все эти признания пестрят противоречиями и неправдоподобностями.

Особый отдел имел полную возможность проверить личность Ефимова и собрать о нем более глубокий материал. Однако этого сделано не было. Единственным объективным доказательством виновности Ефимова является его сдача, будучи в окружении, в плен в сентябре месяце 1941 года и пребывание на территории, оккупированной немцами. После возвращения Ефимова из плена и освобождения Красной Армией территории, на которой проживал Ефимов (Торопецкий район), он вновь, после проверки его в лагерях НКВД, был призван в ряды Красной Армии, где и служил в течение 8 месяцев.

В результате категорического отказа Ефимова на заседании Военного трибунала 30 апреля 1943 года от своих показаний и отсутствия в деле каких-либо других материалов, свидетельствующих о его виновности, Ефимов был оправдан.

Для проверки поведения Ефимова в период проживания его на оккупированной территории, впоследствии освобожденной Красной Армией, в Торопецкий район Калининской области были командированы старший инспектор Главного Политического Управления РККА полковник т. Долин и старший следователь Главного управления контрразведки майор т. Коваленко. Проверкой на месте (опрошены ряд лиц, знающих Ефимова) ими установлено, что Ефимов в конце декабря 1941 года явился из немецкого плена (вероятно, был отпущен домой как местный уроженец. — /Б. С./), жил все время у отца, из деревни никуда не отлучался, за время пребывания немцев в этом районе связи и общения с ними не имел, антисоветской агитации не вел и никого из советских активистов не предавал. Между тем, по материалам следствия, дело рисовалось таким образом, что Ефимов, проживая в Торопецком районе, якобы был близко связан с немцами, пьянствовал с ними в ресторане (интересно, куда фантазия контрразведчиков поместила этот ресторан? неужели в глухую калининскую деревню, остававшуюся к тому же в прифронтовой полосе?/ — Б. С./), выдал немцам жену политрука Никифорову Марию и вел среди населения антисоветскую агитацию.

Виновными в создании бездоказательного обвинения Ефимова в шпионаже является старший следователь Особого отдела армии капитан Седогин и начальник следственной части, он же заместитель начальника Особого отдела армии подполковник Керзон.

После дела Никулина, Шведова и дела Ефимова Военный Трибунал 7-й армии и его председатель т. Севостьянов стали выражать сомнение в правильности проведения следствия в отношении ряда людей, которые уже прошли через трибунал и осуждены трибуналом за шпионаж. Так, Военный Трибунал стал выражать сомнение в правильности следственных материалов по обвинению в шпионаже Пышнова и Лялина, Масленникова и Никитина, Стафеева. Провести надлежащее расследование по этим делам не представляется возможным, так как осужденные (кроме Лялина) расстрелянным.

В результате проверки всех дел по другим контрреволюционным преступлениям, приведенным в докладных записках Военного Совета и военного прокурора армии, установлено, Особыми отделами армии, при попустительстве военных прокуроров, действительно были допущены извращения в ведении следствия и нарушения советских законов. Так, например:

Красноармеец Яковлев 1923 года рождения, член ВЛКСМ, безупречно с ноября 1941 года служит в Красной Армии. 25 апреля 1942 года, совместно с другими двумя бойцами, он был вызван на допрос в качестве свидетеля к уполномоченному Особого отдела батальона т. Николаева. По дороге в Особый отдел Яковлев нашел финскую листовку и тут же в конце допроса сдал ее уполномоченному Николаеву. Этого было достаточно для того, чтобы арестовать Яковлева и начать против него следствие по обвинению в антисоветской агитации.

При ведении следствия был совершен следующий подлог. При составлении протокола обыска у Яковлева, по указанию старшего следователя Особого отдела армии капитана Изотова, листовка была занесена в протокол обыска как найденная при обыске у Яковлева. Обвинение в отношении Яковлева от начала до конца надуманное, и Военный Трибунал правильно вынес Яковлеву оправдательный приговор.

Красноармеец Гусев, 1922 года рождения, член комсомола, в декабре 1942 года Особым отделом 162 укрепленного района был арестован за систематическое проведение антисоветской агитации и изменнические намерения. Военный трибунал армии 6 марта 1943 года, разобрав дело Гусева, вынес ему оправдательный приговор. Проведенной проверкой установлено, что со стороны Гусева имели место нездоровые, политически неправильные, иногда граничащие с антисоветскими высказывания, что и дало основание Особому отделу для его ареста. Следствие же по делу было проведено недобросовестно. Конкретные факты, имевшие место в действительности, получили в материалах дела политическое обобщение, исказившее суть дела. Показания свидетелей оперуполномоченным Соловьевым были явно извращены.

Лейтенант Григорьян, член комсомола, в Красной Армии служит с 1939 года, 26 сентября 1942 года был арестован Особым отделом 3-й морской бригады по обвинению его в оставлении поля боя, добровольной сдаче в плен и высказывании диверсионных намерений. Проверкой установлено, что Григорьян действительно в июне 1941 года, т. ел в первые дни войны, будучи послан с семью бойцами в разведку, попал под сильный огонь противника, растерялся и сдался в плен немцам. В тот же день, через 5–6 часов после пленения, он бежал из плена. По излечении после ранения, полученного во время бегства от немцев, Григорьян служил в 110-й стрелковой дивизии, участвовал в боях за Москву, был вторично ранен и по выходе из госпиталя непрерывно служит в частях 7-й Отдельной Армии. За это время неоднократно участвовал в боях, на своем боевом счету имеет более двух десятков убитых финнов и характеризуется как волевой и смелый командир. Никаких антисоветских и диверсионных высказываний и намерений со стороны Григорьяна проявлено не было, и эти обвинения являются полностью выдуманными. Дело Военным Трибуналом было прекращено, и Григорьян через 3 месяца после его ареста был освобожден.

Гвардии старшина стрелок-радист Федорцев, кандидат в члены ВКП(б), в армии служит с 1937 года, с первых дней Отечественной войны находится на фронте. За действия в финской кампании награжден орденом Красного Знамени, за Отечественную войну награжден орденом Красной Звезды. За время войны совершил 128 боевых вылетов и командиром полка характеризуется как смелый боец, готовый в любой момент выполнить задание командира полка. Особым отделом 4-го района авиабазирования 6 августа 1942 года Федорцев был арестован по обвинению в антисоветской агитации.

Проверкой установлено, что Федорцев передавал другим бойцам содержание прослушанной им по радио фашистско-белогвардейской передачи. Таким образом, основания для ареста Федоровцева были, но, учитывая его боевую работу в борьбе с немцами, военный прокурор прекратил дело Федорцева.

Факты, изложенные в докладной записке военного прокурора 7-й Отдельной Армии о привлечении без достаточных оснований к суду Косматых, Лазаренко, Королева, Горячева, также имели место. Все перечисленные лица судом оправданы.

О том, что в некоторых соединениях 7-й Отдельной Армии отношение к арестам довольно легкое, свидетельствуют следующие факты. Особый отдел 272 стрелковой дивизии за первой квартал 1943 года было арестовано 15 человек и им были предъявлены обвинения в контрреволюционных преступлениях. Из 15 дел прекращено в Особом отделе 8 дел и военной прокуратурой 2 дела.

По 4- му стрелковому корпусу за второе полугодие 1942 года было арестовано 215 человек за контрреволюционные преступления. 43 человека, или 20 процентов из числа арестованных, были освобождены за недоказанностью обвинений. При этом следует отметить, что начальник Особого отдела 272 стрелковой дивизии майор Божичко на одном из совещаний заявил, что ничего плохого в этих арестах и вызовах свидетелей не видит, так как вызов красноармейцев в Особый отдел является своего рода политической работой (майор предпочел не замечать, что во время подобных уроков "политического просвещения" у вызываемых поджилки тряслись. — /Б. С./).

Проверка показала, что Особые отделы в методах следствия допускают извращения и нарушения законов. В частности, Особые отделы в качестве камерной агентуры использовали лиц, уже осужденных за шпионаж к ВМН (высшей мере наказания. — /Б. С./). Так, по делу красноармейца Горячева, обвинявшегося в проведении антисоветской агитации, после того как следствием не было собрано достаточных материалов для обвинения, — в качестве свидетеля был приглашен осужденный 29 января 1943 года к расстрелу шпион Желудков. Этот Желудков 8 февраля 1943 года на допросе показал, что Горячев, находясь с ним вместе в камере, проводит антисоветскую агитацию. Характерно при этом, что следователь Особого отдела 4-го района авиабазирования Виноградов в протоколе допроса записал о Желудкове, что он "со слов не судим", т. е. Виноградов совершил явный подлог.

В деле Масленникова, осужденного за шпионаж, в качестве камерного свидетеля был привлечен шпион Карнышев, приговоренный к ВМН.

О том, что такого рода камерные свидетели использовались и в других делах, свидетельствует такой факт. 2 февраля 1942 года Военный Трибунал 114 стрелковой дивизии за подготовку группового перехода на сторону врага осудил к ВМН красноармейцев Кучерявого и Гушел… Над красноармейцами, которые проходили по этому же делу, приговор был приведен в исполнение через два дня — 4 февраля, а в отношении Кучерявого и Гушел приговор не приводится в исполнение несколько месяцев. И когда в начале мая 1942 года Военный Совет Армии стал интересоваться — почему над этими лицами приговор не приводится в исполнение, начальник Особого отдела Армии полковник Добровольский возбудил ходатайство перед Военным Советом Армии о замене им ВМН лишением свободы за разоблачение ими других лиц.

В практике работы Особого отдела армии имели место факты, когда подсудимых, перед отправлением на судебное заседание, вызывали в следственную часть для дачи указаний, чтобы они показывали на суде то, что показывали на следствии в Особом отделе. Это подтвердил старший следователь Особого отдела Ильяйнен, который признал, что по приказу Керзона подсудимых перед судом вызывали в следственную часть и там инструктировали, как вести себя на суде. Подполковник Керзон сначала отрицал эти факты, затем заявил, что, может быть, такие факты и были, но он об этом не был осведомлен, а потом признал, что вызов подсудимых в следственную часть проводился, но якобы с целью инструктажа конвоя, хотя известно, что инструктаж конвоя проводит начальник камеры предварительного заключения.

В практике работы Особого отдела имели место факты назойливого и ненужного присутствия следователей Особого отдела Армии на судебном заседании. Приведенный в донесении командующего 7 Отдельной армией генерал-майора Крутикова (донесение, очевидно, поступило в апреле, так как уже в конце этого месяца Крутикову было присвоено звание генерал-лейтенанта. — /Б. С./) факты удаления старшего следователя Ильяйнена из суда при слушании дела Шведова и Никулина и посылки после этого писаря следственной части Карначева на суд в качестве конвоира — соответствует действительности. Сделано это было по приказу заместителя начальника Особого отдела Армии подполковника Керзона.

Факт угощения папиросами подсудимых в перерывах судебного заседания подполковник Керзон отрицает. Старший следователь Особого отдела Некрашевич заявил, что один раз он угощал подсудимых папиросами. Секретарь Военного Трибунала Зайцев утверждает, что делал это систематически старший следователь Некрашевич и дважды — подполковник Керзон".

Общий вывод, к которому пришел Щербаков в своем докладе, сводился к следующему: "Донесение на Ваше (Сталина. — /Б. С./) имя командующего 7-й Отдельной Армией генерал-майора Крутикова в части, касающейся конкретных фактов извращений в работе Особого отдела Армии — в основном правильно. Что касается обобщений, имеющихся в донесении, то они являются неправильными.

Проверка показала, что по ряду шпионских дел обвинения были построены только на признаниях самих подсудимых. Однако сделанное с донесении командующего обобщение о том, что общей чертой большинства шпионских дел являлось полное отсутствие объективных доказательств и что все обвинения в шпионско-диверсионной работе были построены на признании самих подсудимых — является неправильным. Особый отдел 7-й Отдельной армии в общем проделал значительную работу по разоблачению немецкой и финской агентуры, и утверждать, что все обвинения в шпионско-диверсионной работе были построены только на признании самих подсудимых — неправильно.

Обобщение, сделанное в донесении командарма 7-й Отдельной Армии о том, что органы следствия не принимают мер к розыску и аресту резидентов иностранных разведок, — не точно. Так, из 30 агентов и резидентов, прошедших по показаниям подсудимых за 1942–1943 годы — 5 разыскано и осуждено к ВМН (интересно, сколько среди них было таких, как Никулин?/ — Б. С./).

Таким образом, проверка работы Особого отдела 7-й Отдельной Армии показала, что в работе Особого отдела армии и Особых отделов соединений имели место крупные и серьезные недостатки, а также извращения Конкретными виновниками являются:

Заместитель начальника Особого отдела 7-й Отдельной Армии, он же начальник следственной части — подполковник Керзон.

Старший следователь Особого отдела Армии старший лейтенант Ильяйнен, по национальности финн (очевидно, по мнению начальника ГлавПУРа, национальность усугубляла вину следователя. — /Б. С./).

Старший следователь Особого Отдела армии капитан Седогин (у этого хоть с национальностью было все в порядке. — /Б. С./).

Следователь Особого отдела 162-го укрепрайона капитан Изотов.

Оперуполномоченный Особого отдела 162-го укрепрайона Соловьев.

При этом установлено, что если ошибки в работе таких людей, как Седогин, Изотов, Соловьев, Николаев (убит), могли явиться результатом неопытности и являются действительно следственными ошибками, то ошибки в работе Керзона и Ильяйнена являются извращениями, продиктованными карьеристическими соображениями. В этом особенно убедило меня нечестное поведение Керзона. По делу Никулина и Шведова — Керзон заявил мне, что его "подвел следователь", что Никулина он допрашивал много раз. Керзон вначале говорил, что обвиняемых для инструктажа в следственную часть не вызывали, потом сказал, что вызывали, но что это делали следователи без его ведома и т. д. Таким образом, Керзон врет и запирается в мелочах, а после этого трудно ему верить и в более серьезных делах.

Начальник Особого отдела 7-й Отдельной Армии полковник Добровольский плохо контролировал следствие и слишком многое передоверил Керзону.

Следует отметить, что при расследовании материалов Военного Совета Армии некоторые работники Особых отделов или отрицали уже установленные факты, или их всячески смягчали и смазывали остроту, придерживаясь принципа "не выносить сор из избы". Даже начальник Особого отдела т. Добровольский заявил: "И зачем надо было беспокоить товарища Сталина, сказали бы мне, все бы на месте исправили и устранили".

Надо отметить еще один принципиальный недостаток в работе карательных органов 7-й Отдельной Армии — это фактически отсутствие прокурорского надзора за следствием со стороны военного прокурора полковника юстиции Герасимова и его помощника майора юстиции Васильева. Герасимов самоустранился от надзора, свалив эту деятельность на своего помощника Васильева. Васильев же, а также прокуроры соединений в значительной мере штамповали обвинительные заключения, не входя в суть вопроса.

В работе Военных Трибуналов имела место перестраховка, боязнь взять на себя всю полноту ответственности (за оправдание лиц, подозреваемых в шпионаже и других контрреволюционных преступлениях. — /Б. С./) при рассмотрении дел. Доказательством этого является большое количество неутвержденных приговоров Военных трибуналов командирами соединений, Военным Советом и Военной Коллегией. Так, за 1942–1943 годы из 1529 приговоров к ВМН — 577 приговоров, или 37 процентов — ВМН заменена лишением свободы. Во многих случаях эти изменения явились результатом фактического помилования осужденных, но в ряде случаев эти изменения явились результатом несогласия по существу дела. Среди работников Особых отделов (ныне "СМЕРШ") много неопытных, малограмотных людей. Этот недостаток следует поправить переводом нескольких тысяч политработников в органы контрразведки".

В заключение Щербаков предложил проект приказа, который Сталин и издал от своего имени, предварительно внеся в текст некоторые коррективы. Начальник ГлавПУРа считал, что Седогина, Изотова и Соловьева надо в наказание направить в действующую армию. Иосиф Виссарионович действующую армию заменил на штрафной батальон при Начальнике Тыла Красной Армии. Ведь бывшие следователи Особых отделов считались носителями совершенно секретной информации и на фронте могли попасть в плен или, того хуже, перебежать к врагу. По этой же причине Керзона и Ильяйнена отправили не в штрафной батальон, да в ГУЛАГ. В составе же тылового штрафного батальона осужденным особистам скорее всего пришлось заниматься такой опасной работой, как разминирование минных полей и разборкой завалов, образовавшихся после бомбежек.

Иосиф Виссарионович не утвердил также предложение перевести Добровольского и Герасимова в другую Армию, зато вынес им не просто выговор, а выговор с предупреждением. Была ужесточена и мера наказания майору Васильеву. Его Сталин решил снизить не только в должности, как предлагал Щербаков, но и в звании.

Бросается в глаза, что за безобразия, творившиеся в Особых отделах 7-й Отдельной армии, были наказаны только люди, занимавшие второстепенные должности, в сущности — стрелочники. Главные начальники, Добровольский и Герасимов, отделались, в сущности, легким испугом. Председатель же трибунала армии Савостьянов, послушно проштамповавший сотни сомнительных приговоров, в тексте приказа и вовсе не упоминался. А ведь он вынес оправдательный приговор красноармейцу Ефимову и выразил сомнение в доказанности обвинений по нескольким ранее рассмотренным шпионским делам только после того, как командующий армией генерал Крутиков направил донесение Сталину о непорядках в работе Особых отделов. В противном случае Севостьянов продолжал бы вместе с Особым отделом обрекать на смерть невинных людей.

Но Сталина судебные инстанции и правовые нормы вообще волновали мало. Неслучайно в приказе от 31 мая 1943 года приговор Керзону и Ильяйнену был прямо предрешен. Особому совещанию прямо предписывалось осудить их на пять лет лагерей еще до всякого рассмотрения дела. Главными виновниками происшедшего Сталин и Щербаков решили сделать людей с иностранными фамилиями (может, подозревали подполковника Керзона в родстве со знаменитым лордом Керзона?). Это тоже не было случайностью. Именно в годы Великой Отечественной войны, а особенно после Сталинградской победы, закладывались основы будущей компании по борьбе с "космополитизмом". Тот же Щербакову еще 17 августа 1942 года получил записку начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александрова, где выражалось беспокойство по поводу того, что "в управлениях Комитета по делам искусств во главе учреждений русского искусства оказались нерусские люди (преимущественно евреи)… В Большом театре Союза ССР, являющемся центром великой русской музыкальной культуры, руководящий состав целиком нерусский… Такая же картина и в Московской государственной консерватории, где директор — Гольденвейзер, а его заместитель — Столяров (еврей). Все основные кафедры консерватории возглавляют евреи… Не случайно, что в консерваториях учащимся не прививается любовь к русской музыке, русской народной песне и большинство наших известных музыкантов и вокалистов (Ойстрах, Э. Гилельс, Флиэр, Л. Гилельс, Гинзбург, Фихтенгольц, Пантофель-Нечецкая) имеют в своем репертуаре главным образом произведения западноевропейских композиторов". Георгий Федорович предлагал "разработать мероприятия по подготовке и выдвижению русских кадров" и "провести уже сейчас частичное обновление руководящих кадров в ряде учреждений искусства". В рамках этого обновления 19 ноября, в день начала советского контрнаступления под Сталинградом, было заменено руководство Московской консерватории. "Космополита" Гольденвейзера сменил "славянин" Шебалин. А 24 октября на имя Щербакова поступило предложение председателя Комитета по делам кинематографии И.Г. Большакова не утверждать на роль "русской княгини Ефросиньи" в фильме Сергея Эйзенштейна "Иван Грозный" актрису Фаину Раневскую, поскольку "семитские черты у Раневской особенно ярко выступают, особенно на крупных планах". И ведь не утвердили! Правда, по иронии судьбы, заменили Раневскую на актрису, также не отличавшуюся "расовой чистотой" — Серафиму Бирман. В июле 1943 года поста главного редактора "Красной Звезды" лишился Д.И. Ортенберг, которому несколькими месяцами раньше Щербаков выговаривал за то, что в редакции "слишком много евреев", и потребовал их число немедленно сократить. Давида Иосифовича не спасла даже дружба с Мехлисом.

Поэтому неудивительно, что из Керзона и Ильяйнена сделали "козлов отпущения". Это вполне вписывалось в рамки одобренной Сталиным политики.

В приказе Сталина ничего не говорилось о конкретных методах ведения следствия, практиковавшихся "СМЕРШем". Он и Щербаков прекрасно знали, что иными методами люди Абакумова работать просто не умеют. Начальник ГлавПУРа также прекрасно понимал, что на самом деле в своих обобщениях командарм Крутиков совершенно прав, но твердо придерживался старого партийного принципа — нельзя обобщать "нетипичные явления", а проще говоря, те, которые шли вразрез с марксистско-ленинской теорией и взглядами Сталина. Если признать, что органы контрразведки 7-й армии с начала войны так и не поймали ни одного шпиона, придется или ликвидировать, или коренным образом менять всю систему органов контрразведки, которая сама — плоть от плоти и кровь от крови советской партийно-государственной системы. А покушения на устои ни Александр Сергеевич, они Иосиф Виссарионович допустить мне могли. Напротив, Абакумов, с самого начала войны руководивший столь бесславной работой Особых отделов, на некоторое время стал одним из сталинских фаворитов и после войны возглавил Министерство государственной безопасности.

Если внимательно проанализировать доклад Щербакова, неизбежно приходишь к выводу — генерал Крутиков был прав в своем выводе, что подавляющее большинство дел о шпионаже было фальсифицировано Особыми отделами армии. Если хотя бы по некоторым из этих дел имелись объективные доказательства вины осужденных, а не только их собственные признания, начальник "ГлавПУРа" не преминул бы привести их в своем докладе. Что могло служить доказательством шпионской и диверсионной деятельности? Это, прежде всего, радиостанции, шифровальные блокноты, записи, содержащие разведывательную информацию, а также взрывчатка. Хотя, как это было в случае с Никулиным, взрывчатка могла предназначаться для глушения рыбы, а не для подрыва мостов. Неслучайно Керзон и Ильяйнен так ухватились за найденный у Шведова трофейный пистолет — появилась возможность хоть таким образом связать его и Никулина с немецкой разведкой. На худой конец, неприятельские разведгруппы могут быть задержаны при попытке перейти линию фронта. Но и этого рода фактов в докладе Щербакова нет. Очевидно, подавляющее большинство шпионских дел в 7-й армии фабриковали точно так же, как и дела Шведова, Никулина, Ефимова и Масленникова. Только проверить обоснованность обвинений уже не было возможности — подсудимых успели расстрелять.

Метод, когда приговоренных к смерти подсаживали в качестве "наседок" к подследственным, от которых нужно было получить признательные показания, безусловно, не является изобретением особистов 7-й Отдельной Армии и даже НКВД в целом. Он стар как мир. Если кто смотрел гениальный фильм венгерского режиссера Миклоша Янчо "Разбойники" (в советском прокате — "Без надежды"), то наверняка запомнил его сюжет. Действие происходит вскоре после подавления венгерской революции 1848–1849 годов. Полицейский комиссар изобличает убийцу четверых и засылает его в лагерь, где содержатся люди, подозреваемые в уголовных и политических преступлениях. Убийце обещано помилование, если он найдет хотя бы одного преступника, который погубил больше четырех человек. Ясно, что тот, кто осужден к смерти, готов будет оговорить любого, надеясь, что "вышку" ему заменят тюрьмой.

Подобный метод может применяться только при тоталитарных и диктаторских режимах, когда отсутствует независимая судебная система. И во время чисток 1937–1938 годов широко практиковался оговор одними подследственными, которые уже признались в расстрельных преступлениях, других, которые еще находились на свободе или, будучи арестованными, отказывались признать свою вину. Нередко осужденных к смертной казни подсаживали в камеры к арестованным, чтобы спровоцировать последних на сотрудничество со следствием. Наверняка такие методы в войну использовали чекисты не одной только 7-й армии, но и остальных армий и фронтов. Люди там были в основном одни и те же — из низовой прослойки участников "большого террора".

В 43 году следователи Особого отдела перед заседанием Военного Трибунала внушали своим подследственным, что они ни в коем случае не должны отказываться от ранее данных показаний, а то хуже будет. А потом следили в зале суда за их поведением. Точно так же в 37 году следователи по делу Тухачевского беседовали со своими клиентами перед заседанием Специального Судебного присутствия, а затем сидели вместе с подсудимыми в зале суда. И угощение папиросами — старый прием. Для одного из ближайших друзей Тухачевского, Бориса Мироновича Фельдмана, следователь З.М. Ушаков не только папирос, а и свежих яблок не пожалел, лишь бы тот не отказался от оговора себя и своих товарищей.

Кто- то может возразить, что так плохо обстояло дело только в Особых отделах 7-й Отдельной Армии, а на других фронтах смершевцы были на высоте. Однако объективных данных для такого вывода нет. Почему вдруг именно в Карелии должны были собраться сплошь самые худшие кадры следователей и оперуполномоченных? Не могли же их туда специально отбирать по этому принципу. Единственное серьезное отличие было в том, что на участке 7-й Отдельной армии (а действовала она на правах фронта) активных боевых действий с конца 41-го года не велось. Поэтому здесь можно было в сравнительно спокойной обстановке организовать более или менее тщательную объективную проверку работы Особых отделов. На других фронтах почти непрерывно шли бои, линия фронта постоянно менялась, поэтому уследить за особистами, а тем более организовать комплексную проверку следственных дел, было гораздо труднее. У нас нет оснований думать, что в Особых отделах Воронежского или Западного фронтов, в Отдельной Приморской армии или на Ленинградском фронте было меньше туфты, чем в 7-й Отдельной армии.

Может быть, именно эта армия попала в приказ наркома обороны потому, что ее командующий оказался одним из немногих генералов, рискнувших открыто протестовать против произвола всемогущего "СМЕРШа". Алексей Николаевич Крутиков был человеком весьма образованным. Еще до войны он успел окончить командные курсы "Выстрел", Военную академию имени Фрунзе и Академию Генерального штаба. Крутикова его бывший начальник маршал Мерецков назвал "до мозга костей военным человеком", который "доказал на деле, что ему по плечу не только штабные, но и крупные командные должности". А С.М. Штеменко в связи с приходом Алексея Николаевича в сентябре 44-го на должность начальника штаба Карельского фронта охарактеризовал его как человека "энергичного и лучше подготовленного во всех отношениях", чем ранее занимавший этот пост генерал Б.А. Пигаревич. Командовавший же фронтом Мерецков отметил умелую постановку Крутиковым штабной работы.

Добавлю, что на карьере и судьбе Крутикова конфликт со "СМЕРШем" никак не отразился. Он закончил Вторую мировую войну начальником штаба 1-го Дальневосточного фронта, удостоился ордена Ленина, двух орденов Красного Знамени, двух орденов Суворова 1-й степени и ордена Красной Звезды. Алексей Николаевич тихо скончался в 1949 году, в возрасте 54 лет, работая в центральном аппарате Министерства Вооруженных сил. Абакумов отнюдь не был так всесилен, как многие думали.

Алексей Николаевич Крутиков — один из немногих персонажей этой книги (не считая, конечно, бесчисленных жертв произвола), который вызывает у меня самую искреннюю симпатию. Значит, и тогда, даже находясь на очень высоких постах, можно было оставаться человеком и по мере сил помогать людям, хоть немного уменьшая число жертв, не обязательно расплачиваясь за доброту собственной жизнью. Слава Богу, что генерал Крутиков уцелел в то суровое время.

Создается впечатление, что у органов контрразведки существовала своего рода разнарядка, сколько шпионов, диверсантов, дезертиров и лиц, виновных в антисоветской агитации они должны были поймать за месяц и за квартал. Вот и расстреливали, направляли в лагеря или в штрафные батальоны тех, кто под руку попадется, в первую очередь из числа проживавших на оккупированной территории или побывавших в плену. Арестованных всеми средствами заставляли признаться в подлинных или мнимых преступлениях, чтобы потом проштамповать в трибунале обвинительный приговор и не утруждать себя другими доказательствами. Из доклада Щербакова можно заключить, что только за 1942 год и первый квартал 1943 года по приговорам Военных Трибуналов 7-й Отдельной армии было расстреляно 952 человека. Всего же в годы Великой Отечественной войны в Красной Армии было вынесено более 225 тысяч смертных приговоров. Страшно подумать, сколько среди них было ни в чем не повинных людей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.