Интерлюдия (2): За что сражались советские люди

Интерлюдия (2): За что сражались советские люди

А собственно, было ли у советских людей основание встречать немецкие войска цветами?

Постановка вопроса может показаться странной.

Как так: ведь общеизвестно, что в Советском Союзе тридцатых годов люди голодали, находились под постоянной угрозой репрессий и жестоко эксплуатировались большевистской властью.

«Это всем известно и никому не интересно».

Вот что, например, пишет Александр Гогун:

«Поляки, белорусы, евреи и украинцы с территорий, „воссоединившихся“ в 1939 г. с СССР, в своих воспоминаниях все как один свидетельствуют о шоке, испытанном от бескультурья, нищеты, забитости и одновременно жестокости пришельцев из другого мира — сталинского СССР. Со своей стороны те, кто был послан на „освоение“ новых земель, помимо всего прочего, позднее вспоминали об охватывавшем их то и дело чувстве стыда за низкий, по сравнению с местными, уровень собственной бытовой культуры»426.

То же самое, что и Гогун, в свое время кричала нацистская пропаганда; однако действенными эти рассказы оставались лишь до тех пор, пока в Германию не стали вывозить «остарбайтеров» из СССР. Немцы смогли сравнить реальных советских людей с выработанными пропагандой представлениями о них.

Контраст был велик.

Прежде всего, русские были никак не похожи на заморенных голодом.

«Уже по прибытии первых эшелонов с остарбайтерами у многих немцев вызвало удивление хорошее состояние их упитанности (особенно у гражданских рабочих). Нередко можно было услышать такие высказывания: „Они совсем не выглядят голодающими. Наоборот, у них еще толстые щеки, и они, должно быть, жили хорошо“», — фиксировалось в документах СД427.

О хорошем питании свидетельствовала не только упитанность, но и одна маленькая деталь, окончательно поразившая немцев.

«Меня фактически изумил хороший внешний вид работниц с Востока. Наибольшее удивление вызвали зубы работниц, так как до сих пор я еще не обнаружил ни одного случая, чтобы у русской женщины были плохие зубы. В отличие от нас, немцев, они, должно быть, уделяют много внимания поддержанию зубов в порядке»428.

Об этом докладывал и Борман, вернувшийся из инспекционной поездки в один из советских колхозов:

«У людей изумительные зубы, и редко увидишь человека в очках. Они хорошо питаются и пышут отличным здоровьем во всех возрастах»429.

А ведь здоровье зубов зависит не только от тщательности ухода за ними, но и от сбалансированности питания…

Не были похожи остарбайтеры и на запуганных репрессиями.

Вот что писали по этому поводу аналитики СД:

«Исключительно большая роль в пропаганде отводится ГПУ. Особенно сильно на представления немецкого населения воздействовали принудительные ссылки в Сибирь и расстрелы. Немецкие предприниматели и рабочие были очень удивлены, когда германский трудовой фронт повторно указал, что среди остарбайтеров нет таких, кто бы подвергался в своей стране наказанию. Что касается насильственных методов ГПУ, которые наша пропаганда надеялась во многом еще подтвердить, то, к всеобщему изумлению, в больших лагерях не обнаружено ни одного случая, чтобы родных остарбайтеров принудительно ссылали, арестовывали или расстреливали»430.

Только подумайте, какой конфуз! Нацистские спецслужбы решили в пропагандистских целях подсчитать, сколько среди сидевших по лагерям остарбайтеров пострадало от большевистского режима. И не обнаружили ни одного случая.

(Между прочим, именно этот крайне неудобный для поклонников Солженицына эпизод был безжалостно вырезан при новой публикации документа в изданном к шестидесятилетию Победы номере журнала «Родина»431. А говорят, что цензура — признак тоталитарного общества…)

Угнанные на принудительные работы советские люди проявляли недюжинную смелость и коллективную солидарность.

«Начальник лагеря при заводе „Дойчен Асбест-Цемент АГ“, выступая перед остарбайтерами, сказал, что они должны трудиться с еще большим прилежанием. Один из остарбайтеров выкрикнул: „Тогда мы должны получать больше еды“. Начальник лагеря потребовал, чтобы выкрикнувший встал. Сначала никто на это не отреагировал, но затем поднялось около 80 мужчин и 50 женщин»432.

Надо знать, что происходило в трудовых лагерях, куда сгоняли наших соотечественников, чтобы понять, чего стоило им вот так, не сговариваясь, подняться, заслоняя товарища. О жизни остарбайтеров мы еще расскажем, а пока зафиксируем: так могли поступить только свободные люди — и эти свободные люди были гражданами СССР.

Я специально цитирую документ, авторов которого никак нельзя заподозрить в симпатии к советскому строю; однако о внутренней свободе советских граждан свидетельствуют и многочисленные отчеты отечественных спецслужб. Дело в том, что в Советском Союзе не существовало института опросов общественного мнения и потому предоставлять руководству страны жизненно необходимую информацию о настроениях населения приходилось органам госбезопасности. Достаточно просмотреть хотя бы несколько таких сводок, чтобы поразиться, сколь разнообразны были суждения советских граждан о текущем политическом положении433. Понятно, что разнообразие суждений прямо свидетельствует о свободе.

Но свободных людей репрессиями воспитать нельзя.

Неудивительно, что постепенно до обычных немцев кое-что стало доходить, и гестаповцам пришлось докладывать начальству:

«Часть населения проявляет скептицизм по этому поводу и полагает, что в Советском Союзе не так уж плохо обстоит дело с принудительными работами и террором, как об этом всегда утверждалось, что действия ГПУ не определяют основную часть жизни в Советском Союзе, как об этом думали раньше»434.

А больше всего немцев поразил уровень образованности советских людей.

«Раньше широкие круги немецкого населения придерживались мнения, что в Советском Союзе людей отличает неграмотность и низкий уровень образования. Использование остарбайтеров породило теперь противоречия, которые часто приводили немцев в замешательство… Подобные выводы следуют также из приводимых ниже примеров.

„По мнению многих немцев, нынешнее советское школьное образование значительно лучше, чем было во времена царизма. Сравнение мастерства русских и немецких сельскохозяйственных рабочих зачастую оказывается в пользу советских“ (г. Штеттин).

„Особенное изумление вызвало широко распространенное знание немецкого языка, который изучается даже в сельских неполных средних школах“ (г. Франкфурт-на-Одере).

„Я чуть совсем не опозорился, — сказал один подмастерье, — когда задал русскому небольшую арифметическую задачу. Мне пришлось напрячь все свои знания, чтобы не отстать от него“ (г. Бремен).

…Истребление русской интеллигенции и одурманивание масс было также важной темой в трактовке большевизма. В германской пропаганде советский человек выступал как тупое эксплуатируемое существо, как так называемый „рабочий робот“. Немецкий сотрудник на основе выполняемой остарбайтерами работы и их мастерства ежедневно часто убеждался в прямо противоположном»435.

Иными словами, оценив уровень знаний остарбайтера, немецкий хозяин в один прекрасный момент начинал смутно подозревать, что если среди них двоих и есть унтерменш, то это явно не гражданин СССР. Это было тем более поразительно, что система германского образования всегда славилась своим качеством, а в России еще несколько десятилетий назад девяносто процентов населения было попросту неграмотным.

Можно долго приводить примеры того, насколько были поражены немцы уровнем советского образования; однако пока ограничимся лишь выводом, сделанным современным историком и политологом Сергеем Переслегиным:

«Поход в Россию обернулся потрясением для многих думающих немцев еще и потому, что в каждом селе, каждом городке страны, которую они привычно считали дикой и варварской, были библиотеки и школы, соответствующие по уровню столичным образовательным центрам Германии»436.

Понятно, что и образование, и внутренняя свобода, и физическое здоровье советских людей были порождением советского общества; но коли так, то обстановка в предвоенном Советском Союзе оказывается вовсе не так уж плоха437.

Об этом ясно сказал человек, которого никак нельзя заподозрить в симпатии к советскому строю, который ненавидел СССР больше, чем любой из современных антисоветчиков, — Адольф Гитлер. Вот его слова:

«Если бы Сталину дали еще десять-пятнадцать лет, Россия стала бы самым мощным государством в мире, и потребовалось бы два или три столетия, чтобы изменить состояние вещей. Это уникальный феномен! Он поднял уровень жизни — и в этом нет сомнения; никто в России уже не голодает. Построены заводы там, где пару лет назад существовали только неизвестные деревушки, — а заводы, заметьте, такие же большие, как заводы Германа Геринга. Они построили железные дороги, которых еще нет на наших картах»438.

А вот мнение командира охранной дивизии Гитлера — лейбштандарта СС — Зеппа Дитриха, воевавшего на Восточном фронте:

«Очень интеллигентный народ, здоровые по природе, легкоуправляемые и разбирающиеся в технических вопросах. В начале войны ими управляли плохо, но они быстро научились. Русские крестьяне весьма сообразительны… Эти громадные современные заводы, сельскохозяйственные учреждения — это просто грандиозно… По-видимому, им было лучше под Сталиным, чем под царем. Люди в колхозах жили хорошо. Они имели свой кусок земли, корову и были счастливы»439.

Но наиболее исчерпывающим доказательством преимуществ советского строя являются настроения жителей Польши и Прибалтики.

В течение всего межвоенного периода наиболее значимым внутриполитическим фактором для Польши и прибалтийских республик было «стабильно ухудшавшееся» экономическое положение. Будучи изначально частью общеимперской экономики, после обретения независимости сельское хозяйство и промышленность этих стран медленно умирали, лишенные ресурсов и рынков сбыта.

«Не было ни бесплатного среднего, ни высшего образования, — вспоминает эстонский поэт Уно Лахт, — число батраков и бедных в фактически рабском услужении достигало больше половины населения, процветал туберкулез и другие болезни из-за платной медицины. Эстонцы бежали из Эстонии куда глаза глядят»440. В Эстонии в одном только 1937 году было продано за долги около восьми тысяч крестьянских хозяйств. В том же Советском Союзе потерявший хозяйство крестьянин мог пойти на стройку или на завод (собственно, именно это и было одной из целей коллективизации) — однако в Эстонии за годы независимости число занятых в промышленности по сравнению с дореволюционным периодом упало более чем в два раза. Промышленность умирала еще быстрее сельского хозяйства, и потому разорившийся крестьянин и его семья просто оставались без средств к существованию. Число таких людей непрестанно увеличивалось, и в 1938 году «шатающихся без работы и средств к существованию» стали заключать в лагеря: тюремный режим, 12-часовой рабочий день и телесные наказания. Тот же процесс шел в Латвии, где безработных направляли на принудительные лесо- и торфозаготовки441.

В Литве департамент госбезопасности сообщал:

«В настоящее время экономическое положение рабочих значительно ухудшилось… Особенно отрицательное воздействие на рабочих имело повышение цен на продовольственные товары… За этот период заработки рабочих уменьшились… Эти явления не только вызывают у рабочих озабоченность их экономическим положением, но и увеличивают недовольство существующим социальным строем»442.

Недовольство было столь велико, что местная компартия по организационным причинам не смогла полностью им воспользоваться. «Один из наиболее заметных коммунистических деятелей проговорился, что сейчас рабочие так настроены, что сами рвутся на демонстрации. Дескать, если бы только коммунистическая партия имела лучше организованную сеть агитаторов, то ежедневно могла бы проводить по нескольку демонстраций. Следует отметить, что такая оценка не слишком преувеличена», — доносил литовский департамент госбезопасности443.

Что же до восточных областей Польши, населенных украинцами и белорусами, то и здесь уровень жизни основной части населения был, мягко говоря, невысок. По информации современных исследователей, часто речь шла «о нищете»444.

Неудивительно, что, когда в сентябре 1939 года войска Красной Армии вступили на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, они встретили более чем теплый прием.

«Население польских сел повсеместно приветствует наши части, — говорилось в оперативной сводке погранвойск НКВД Киевского округа. — Зафиксированы попытки группового перехода на нашу сторону с целью свидания с родственниками и покупок разных предметов и продуктов в кооперативах наших погрансел»445.

«Во всех населенных пунктах, где проходили части нашей дивизии, трудящееся население встречало их с великой радостью, как подлинных освободителей от гнета польских панов и капиталистов, как избавителей от нищеты и голода», — фиксировалось в документах 87-й стрелковой дивизии446.

«Мне, как свидетелю событий осени 1939 года, не забыть атмосферы тех дней в Западной Украине и Западной Белоруссии, — вспоминал будущий переводчик Сталина В. Бережков. — Нас встречали цветами, хлебом-солью, угощали фруктами, молоком. В небольших частных кафе советских офицеров кормили бесплатно. То были неподдельные чувства. В Красной Армии видели защиту от гитлеровского террора. Нечто похожее происходило и в Прибалтике».

Причины были просты: по сравнению с соседними странами жить в СССР было лучше, и первыми это почувствовали жители присоединенных областей. «Появилась возможность поехать на заработки в Россию, — вспоминал между делом сын ремесленника Иосиф Абкович. — Я завербовался для работы на Урал, стал строителем»447. Сегодня уже все знают, что на заработки уезжают из бедных районов в богатые, а никак не иначе.

Об искренности просоветских настроений свидетельствует то, что после окончательного разделения польской территории между СССР и Германией оказавшееся в германской зоне население принялось голосовать ногами. Люди целыми семьями бежали в СССР, причем процесс этот начался еще до того, как оккупационная политика нацистов продемонстрировала свой оскал. По счастью, сегодня нам доступны документы советских пограничных пунктов; картина, которая рисуется в этих беспристрастных источниках, не может не поразить.

Только за 6–7 октября 1939 года во временных управлениях восточнее Западного Буга зарегистрировалось около 20 тысяч беженцев; всего же с оккупированной немцами территории ушло 42 тысячи человек448. Однако и после того, как размежевание было завершено и на новых государственных рубежах появились пограничные заставы, поток стремившихся в СССР людей оставался велик.

Вот справка управления погранвойск НКВД Киевского округа о задержанных нарушителях границы за две недели октября:

«Задержано при переходе в СССР:

на границе с Германией — 5731 человек;

на границе с Венгрией — 733 человека;

на границе с Румынией — 618 человек.

Всего — 7082 человека.

Основная масса нарушителей из Германии — жители, имевшие постоянное местожительство на территории, занятой Германией, но не желающие там оставаться… На границе с Венгрией и Германией нарушителями являются преимущественно крестьяне, бегущие в нашу сторону в поисках работы и убежища, спасаясь от преследований властей, причем, по заявлению перешедших крестьян из Румынии и Венгрии, после замерзания рек собираются перейти на нашу сторону жители целых селений, расположенных вблизи границы.

Переходят границу зачастую целыми семьями, не имея средств для питания»449.

Оценим: на советскую сторону бежали целыми деревнями, причем не только из оккупированных немцами польских областей, но и из Венгрии и Румынии, где никакой оккупации не было в принципе. Для сравнения: за тот же период при попытке перейти границу из СССР было задержано всего 536 человек.

Схожие настроения господствовали в прибалтийских республиках. Руководивший погранвойсками замнаркома внутренних дел И. И. Масленников сообщал:

«На текстильных фабриках г. Нарва уволено большое количество рабочих, что вызвало возмущение и недовольство населения. Рабочие заявляют, что, если им не будет предоставлена работа, они организованно перейдут на территорию СССР. Трудовое крестьянство эстонских пограничных сел высказывает симпатии к СССР и выражает желание о присоединении Эстонии к Советскому Союзу»450.

Без малого через год войска РККА вступают в Бессарабию — и мы наблюдаем ту же самую картину.

«По донесениям всех погранотрядов, население Бессарабии и Буковины встречает наши части и пограничников радушно и с большим подъемом. Эвакуация населения вместе с частями румармии не отмечена, за исключением бегства контрреволюционного элемента.

По донесению 79-го ПО, население г. Аккермана встречало наши части с флагами.

По донесению 25-го ПО, население в селах Бессарабии массами выходит навстречу нашим частям с заранее заготовленными флагами, лозунгами и транспарантами.

По донесению 2-го и 23-го ПО, население Бессарабии встречает наши части приветливо и с большой радостью…»451

Советские войска ждало и население собственно Румынии. В городе Дорохай возникли слухи, что к городу приближаются части РККА. «Ввиду этого часть населения г. Дорохай с красными флагами, устроив демонстрацию, вышла встречать Красную Армию», — сообщала разведка 23-го погранотряда. Но Красной Армии не было, а были румынские войска, которые открыли по демонстрации огонь и убили много мирных жителей. Для профилактики румынскими властями в городе был также устроен еврейский погром452.

И вновь при установлении новых границ толпы беженцев стремятся на советскую сторону, а органы НКВД беспокоятся: румынские спецслужбы в этих толпах маскируют свою агентуру453.

В Советский Союз бежали люди из соседней Венгрии: к весне 1941 г. «уже около 20 тысяч жителей Закарпатья перешли границу и осели в СССР. Те же, кто не решался на столь смелый шаг, но верили, что жить при советском строе лучше, собирались большими группами в отдельных местах Закарпатья и ждали прихода русских солдат. В надежде на то же в Закарпатье перешла и часть населения Северной Трансильвании. Кроме того, в руководимое Шароновым полпредство поступило большое количество заявлений от подданных Венгрии с просьбой принять их в советское гражданство»454.

В наши дни массовая незаконная миграция в Европу и США никого не удивляет: люди бегут туда, где лучше, и их не останавливают ни обязанные стрелять пограничники, ни тюремные сроки за нарушение границы.

Угадайте, о чем свидетельствует то, что в конце 30-х годов люди толпами бежали в СССР?

Теперь давайте послушаем впечатления иностранцев. Вот английский корреспондент Александр Верт, прилетел в Москву в первый же месяц войны. Что он видит?

«Москва выглядела как обычно. На улицах толпился народ, в магазинах все еще было полно товаров. По всей видимости, недостатка в продуктах питания не ощущалось: в первый же день я зашел в большой продовольственный магазин на Маросейке и был удивлен широким выбором конфет, пастилы и мармелада. Люди все еще покупали продукты свободно, без карточек. Молодые москвичи в летних костюмах отнюдь не выглядели бедно одетыми. На большинстве девушек были белые блузки, на юношах — белые, желтые или голубые спортивные майки или рубашки на пуговицах и с вышитыми воротниками… Внешне жизнь, казалось, шла обычным порядком. Четырнадцать действовавших театров были, как всегда, переполнены, в ресторанах и гостиницах людей было по-прежнему набито битком»455.

Ну ладно, Верт искренне симпатизирует Советскому Союзу. Но вот немецкий офицер Гельмут Пабст, он в октябре сорок первого воюет под Тверью. Пабст описывает крестьянские деревни:

«Чистая, просторная страна с большими домами. Люди смотрят на нас с благоговением. Есть молоко, яйца и много сена. Вереницы гусей расхаживают по жухлой траве… Помещения для постоя поразительно чисты, вполне сравнимы с немецкими крестьянскими домами… Повсюду — изображения ликов святых. Люди дружелюбны и открыты. Для нас это удивительно»456.

А вот все ближе и ближе крупные города.

«Стали попадаться более густонаселенные места. Обстановка в деревнях более походит на городскую, с кирпичными двухэтажными домами и маленькими заводиками. Большинство из них имеют невзрачный деревенский вид… Довольно часты на окнах занавески и цветы в горшках. Я видел дома, обставленные мебелью с большим вкусом, блестящие чистотой, с выскобленными полами, с коврами ручной работы, с белыми голландскими печками с медной утварью, чистыми постелями и людьми, одетыми скромно, но опрятно. Не все дома были такими, но многие»457.

То есть как ни крути, а ни голода, ни нищеты на советской земле немецкий офицер не видит.

И не он один — об этом можно судить по массовым грабежам, которыми занимались солдаты вермахта. Коль скоро нам говорят, что наши граждане перед войной жили в непроглядной нищете, то что же это богатые немцы так радостно грабили? Что отсылали родным в благополучную капиталистическую Германию? Часы, патефоны, одежда — все эти «трофеи» в преизобилии находили в обозах разбитых частей вермахта под Москвой и Ростовом.

Правда, в немецких воспоминаниях встречаются и другие описания.

Командир противотанкового расчета Готтлоб Бидерман пишет:

«На пути нам встречались убогие деревушки, расположенные вдоль дороги. Русские женщины и дети пристально смотрели на нас из дверных проемов, вглядывались в нас, скрываясь за оконными стеклами скверного качества. Единственными мужчинами, которых можно было встретить, были престарелые ветераны минувших войн»458.

Можно, конечно, отмахнуться от этого свидетельства, списав его на высокомерие истинного арийца. Бидерман и вправду относится к советским недочеловекам довольно презрительно; однако на самом деле все еще интереснее. Немецкому офицеру что Украина, что Грузия — все Россия; а описывает он, между прочим, местность вокруг Львова — то есть земли Западной Украины, лишь два года назад вошедшие в Союз, а до того находившиеся в составе Польши.

Как раз польские земли все без исключения немцы описывают как нищие и убогие. «В Польше нам приходилось достаточно скверно, — вспоминает командир 9-го армейского корпуса Герман Гейер. — Наша ставка, Соколов, был маленьким и неряшливо построенным городом… Вокруг города почва была песчаной, поля скудными, крестьяне бедны и, как правило, обременены большим количеством детей. Здесь не имелось никакой культурной жизни…»459

Тут-то и кроется объяснение. Первое впечатление — самое стойкое. Немцы пишут о царивших в СССР бедности и нищете, основываясь на своих впечатлениях о западных, недавно вошедших в состав нашей страны землях. Там действительно живется плохо; за два года, к тому же в условиях подготовки к неизбежной войне, поднять уровень жизни до общесоюзного Москве не удалось460.

А вот когда речь идет о старых советских землях, то тут о бедственном положении населения речи уже не идет; реальные в начале 30-х, к сорок первому беды ушли в прошлое.

В воспоминаниях Константина Симонова есть характерный эпизод: летом сорок первого, спеша по журналистским делам в Мариуполь, он вместе с коллегой останавливается в первом попавшемся украинском селе — пообедать в колхозной столовой.

«В столовой, в которую мы поднялись на второй этаж по дощатой наружной лестнице, продавали виноградное вино, молоко, огромные оладьи, жирный борщ. Что-то веселое и доброе было в этих деревянных струганых столах, в обильной еде, в приветливых, здоровых, красивых девушках-подавальщицах. У меня было горькое чувство оттого, что мы в прошлом иногда раньше, чем это происходило в действительности, начинали писать, что люди начали жить в достатке, по-человечески, а теперь, когда они, как здесь, например, действительно стали жить по-человечески, все это летело к черту»461.

* * *

Подведем итоги.

При советской власти выросли хорошо образованные, здоровые, свободные, не боявшиеся репрессий люди.

Несмотря на реальные экономические проблемы, советский строй был вполне конкурентоспособным для своего времени и выглядел гораздо более привлекательно, чем режимы соседних стран. Поэтому в Советский Союз в поисках лучшей доли бежали массы граждан сопредельных государств, а те, кто не обладал необходимой решимостью, ждали прихода войск Красной Армии.

Таким образом, что бы нам сегодня ни рассказывали, у большинства советских людей встречать вторгнувшиеся на их землю немецкие войска цветами не было ровным счетом никакого рационального основания, а были весьма веские основания, напротив, свою страну и свой общественный строй защищать не на жизнь, а на смерть.

Что наши предки и делали.

…Много позже один из писателей запишет в своих мемуарах: «Народ голосовал — без агитаторов и не бюллетенями — кровью»462.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.