Глава 16 Против Византии

Глава 16

Против Византии

О мудрейший и просвещеннейший из людей… Те, кто беседовал с Вами и хорошо Вас знают, высоко отзываются о Вашем уме и благочестии, которое Вы проявляете не только в вопросах веры, но и во всех Ваших делах. Вас характеризуют как человека очень осмотрительного и в то же время деятельного, с натурой простой, жизнерадостной. Потому в Вашем характере и в Ваших привычках я узнаю самого себя и предлагаю Вам чашу дружбы.

Император Михаил VII Роберту Гвискару

Роберту Гвискару, скакавшему из Чепрано на юг к своей новой столице Салерно в июльские дни 1080 г., жизнь, должно быть, казалась столь же богатой и сияющей, как места, по которым он проезжал. Во всех его владениях царил мир, и все враги ему покорились. Его апулийские и калабрийские вассалы зализывали свои раны. После их последнего мятежа он обошелся с ними жестче, нежели обычно, и не ожидал более бед с этой стороны. Папа и князь Капуи вели себя одинаково хорошо. Конечно, король Генрих мог появиться в Риме, как он давно грозил, но Роберт не боялся короля Генриха, который был полезен уже тем, что самим своим существованием заставлял папу держаться в надлежащих рамках. Принесенная папе присяга отнюдь не обязывала герцога бить баклуши и ожидать германскую армию, которая могла вовсе не прийти. У него имелись более важные дела, и в шестьдесят четыре года он не мог позволить себе терять время.

Роберт давно мечтал – а за последние два года его мечты оформились в конкретные планы – о большом походе объединенной армии нормандцев на Византийскую империю. Греки были его самым старым и самым упорным врагом. Он вытеснил их из Италии, но даже теперь они не сложили оружие. Все его апулийские вассалы, поднимавшие мятежи, могли рассчитывать на поддержку из Константинополя, в то время как византийская провинция Иллирия, расположенная по другую сторону Адриатического моря, служила неизменным прибежищем и сборным пунктом для всех нормандцев и лангобардов, изгнанных из Италии. Теперь среди них находился его неугомонный племянник Абеляр. Одно это, по мнению Роберта, служило достаточным поводом для карательной экспедиции, но истинные причины лежали глубже.

Фактически все владения герцога на материке были отвоеваны у греков и хранили в себе дух византийской цивилизации. В результате нормандцы внезапно и тесно соприкоснулись с языком и религией, искусством, архитектурой и другими внешними проявлениями культуры более развитой и цепкой, чем все то, с чем они сталкивались в Европе. Всегда восприимчивые к чужеземным влияниям, они немедленно откликнулись. В Апулии, где большую часть населения составляли лангобарды, и влияние, и последствия ощущались слабее, но в Калабрии, где преобладали греческие традиции, нормандские правители сохранили почти все старые административные институты и законы и с большей готовностью перенимали византийские обычаи, нежели вводили свои собственные. После того как папа Николай подтвердил его титул герцога Калабрийского, Роберт Гвискар пошел еще дальше в этом направлении и охотно представлялся новым подданным как преемник василевса, рабски копировал имперские символы власти на своих печатях и даже надевал во время официальных церемоний точное подобие парадного императорского одеяния. У народов, близко знакомившихся с греками, нередко развивался (в том, что касалось культуры) некий комплекс неполноценности: так произошло с римлянами, позднее – с большинством славян, турки не избавились от него по сей день, и даже нормандцы, непобедимые, самоуверенные нормандцы не избежали общей участи. Они знали только одно лекарство – завоевание.

В последнее десятилетие сама Византия все более погружалась в хаос. Враги постоянно угрожали ее границам: венгры и руссы с севера и запада, турки-сельджуки с юга и с востока; а в самом ее сердце сменявшие друг друга неумелые правители и жадные чиновники привели страну на грань политического и экономического краха. Ее древняя слава сохранялась, но ее величие ушло. Никогда за семь с половиной веков ее истории положение Византийской империи не было столь плачевным, как летом 1080 г. Роберт Гвискар, по удачному совпадению, был, как никогда, силен. Константинополь, очевидно беспомощный, ждал его. Армию нужно было занять, то же касалось и флота. Флот, в качестве нового приобретения, все еще развлекал Роберта, но ему надоело использовать корабли для бесконечных блокад. Пришло время доверить им более важную роль и выяснить, что они могут реально сделать. Тридцать пять лет назад Роберт приехал в Италию – шестой сын безвестного и обедневшего нормандского барона. Трон Восточной империи стал бы достойным завершением его жизненного пути.

События, происходившие в Константинополе в последние несколько лет, могли послужить если не оправданием, то хотя бы извинительным поводом для вторжения. Когда в начале лета 1073 г. император Михаил призывал папу помочь ему в борьбе против неверных, он не счел нужным упомянуть, что состоит также в переписке с герцогом Апулийским. Он написал Роберту несколькими месяцами ранее, в типично византийском витиеватом стиле, но без всякой ложной скромности. Другие властители, объяснял император, считают себя польщенными, если получают случайные заверения в его миролюбивых намерениях по отношению к ним, но герцог, который, как и он, является человеком истово верующим, не должен удивляться тому, что удостоился более пристального внимания императора. Что может быть лучше, чем военный союз, скрепленный браком по любви? Поэтому император предлагал, чтобы Роберт, придя в себя после испытанной великой радости, немедленно приступил к исполнению своих обязанностей союзника империи, к коим относятся защита ее границ, покровительство ее вассалам и непрестанная борьба с ее врагами. Взамен одна из дочерей герцога будет с почетом принята в Константинополе и отдана в жену родному брату императора.

Гискар, должно быть, порадовался, получив это письмо. Невзирая на тон, который он, вероятно, счел скорее забавным, чем обидным, оно свидетельствовало о его крепнущем авторитете. Даже при нынешнем состоянии Византии от брачного союза такого рода, как предлагал Михаил, не следовало так просто отказываться. С другой стороны, Гвискар всегда недолюбливал греков и не желал связываться с ними без необходимости. Поэтому он не ответил на послание. Император, явно удивленный таким равнодушием, предпринял новую попытку; он в своей лести дошел даже до того, что сравнил герцога Апулии с собой самим. Далее следовал панегирик брату, который, оказывается, отличался необычайной мудростью и доблестью и был столь красив, если стоило говорить о таких качествах, что мог бы служить статуей, воплощающей саму империю. Порфирородный, он являлся во всех отношениях идеальным женихом для одной – самой красивой, как император теперь позаботился уточнить, – из дочерей Роберта.

Это письмо было даже интереснее предыдущего, но Гвискар по-прежнему молчал. Только когда в конце 1074 г. прибыло третье послание, он начал проявлять интерес. Михаил пошел еще дальше. Он теперь предлагал герцогу в качестве зятя своего юного сына Константина и намерен был передоверить Роберту сорок четыре высших византийских титула, дабы он распределил их среди членов своей семьи и друзей; каждый титул давал право на получение годового пособия в двести фунтов золотом. Роберт более не колебался. Престолонаследие в Византии было всегда запутанным делом, но, несомненно, порфирородный[56] сын царствующего императора имел хорошие шансы унаследовать трон, а возможность увидеть родную дочь на престоле Византии была не из тех, которые Роберт согласился бы упустить. Предложение о титулах, позволявших главным помощникам герцога открыто получать взятки из Константинополя, вероятно, казалось герцогу не столь заманчивым, но на этот риск стоило пойти. Гвискар принял предложение Михаила, и вскоре несчастная будущая невеста отправилась в Константинополь, чтобы проходить курс обучения в имперской школе, пока ее жених не войдет в брачный возраст. Анна Комнин, писавшая спустя несколько лет[57], по-женски ревниво замечает, что юная Елена – она получила греческое имя, после того как вскоре по прибытии приняла православие, – оказалась далеко не такой красавицей, как надеялся император, а ее предполагаемый супруг боялся предстоящего брака, «как ребенок пугала». Анна сама впоследствии была помолвлена с Константином и страстно влюблена в него, поэтому она едва ли может считаться беспристрастным судией. Но остается, тем не менее, жестокое подозрение, что Елена унаследовала пугающую стать своих родителей.

В течение нескольких следующих лет Гвискар, занятый в Италии, не думал всерьез о византийских делах. В 1078 г. Михаил был, в свою очередь, низложен. Михаилу повезло больше, чем его предшественникам, ибо ему позволили уйти в монастырь – для него это была благодатная перемена; в монастырской келье этот книжник, наверное, чувствовал себя намного уютнее, чем в королевских покоях, и через несколько лет сделался архиепископом Эфеса. Его свержение, однако, повлияло на союз с нормандцами; и несчастная Елена также оказалась в монастыре, что, по– видимому, обрадовало ее существенно меньше, чем Михаила. Ее отец воспринял новость со смешанными чувствами. Его надежды стать тестем императора рухнули, с другой стороны, прежнее положение его дочери и ее нынешняя судьба давали ему прекрасный повод вмешаться. К несчастью, бунт Жордана вспыхнул прежде, чем Гвискар сумел предпринять какие-то решительные шаги, но к лету 1080 г., наведя порядок в собственных владениях, он мог всерьез приняться за приготовления. В данном случае задержка пошла ему только на пользу. В Константинополе положение дел неуклонно ухудшалось. Преемнику Михаила, престарелому вояке Никифору Ботаниатесу, не удалось остановить этот упадок, и по всей империи шла гражданская война между местными военачальниками, дравшимися за верховное главенство. Тем временем турки, натравливая одних на других, быстро упрочили свои позиции и основали так называемый Румский султанат, охватывающий почти всю Малую Азию. В таких условиях хорошо продуманное нормандское вторжение имело все шансы на успех.

«Он призвал всех, включая отроков и стариков, со всей Ломбардии и Апулии к себе на службу. Там были мальчики и дряхлые старцы, которые никогда, даже во сне, не видели оружия, но теперь были облачены в доспехи, несли шиты, натягивали луки самым неискусным и неуклюжим образом и обычно падали вниз, когда им приказывали маршировать… Этот поступок Роберта напоминал безумие Ирода, если не был хуже, ибо последний обрушил свой гнев на младенцев, в то время как Роберт совершал насилие над отроками и старцами»[58].

Так Анна Комнин описывает приготовление Гвискара к войне; и в течение осени и зимы работа продолжалась. Корабли были отремонтированы, армия пополнена, хотя и не столь заметно, как предполагала Анна, и снабжена оружием и снаряжением. Папа Григорий, очевидно вспомнив свою неудачную попытку откликнуться на призыв Михаила семь лет назад, благословил Роберта на эту экспедицию и отправил распоряжение всем епископам южной Италии по мере сил поддерживать готовившееся предприятие. Желая воодушевить своих греческих подданных, Роберт даже умудрился отыскать дерзкого и, очевидно, фальшивого православного монаха, который явился в Салерно в разгар приготовлений и объявил себя не кем иным, как императором Михаилом собственной персоной, спасшимся из монастыря и обратившимся к своим отважным союзникам – нормандцам, чтобы они помогли ему вернуться на трон, принадлежавший ему по праву. Никто не воспринимал его особенно серьезно, но Гвискар, притворяясь, что полностью верит в его притязания, выказывал ему необыкновенное почтение в течение последующих месяцев.

Затем в декабре Роберт решил отправить посла в Константинополь. Некий граф Радульф был послан с повелением призвать Ботаниатеса к ответу за его обращение с Еленой, а также попытаться привлечь на свою сторону нормандцев, находившихся на императорской службе. Его миссия успеха не имела. Находясь в городе, он поддался очарованию самого блестящего из молодых византийских военачальников, одного из выдающихся политиков того времени – Алексея Комнина, в то время командовавшего западными армиями. Уже на обратном пути Радульф услышал новость, которая, вероятно, явилась для него полной неожиданностью: Алексей принудил несчастного старого Ботаниатеса[59] к отречению, поместил его, без особых возражений с его стороны, в монастырь и в Пасху 1081 г. сам был коронован императором.

Радульф застал своего господина в Бриндизи. Гвискар пребывал не в лучшем расположении духа. Папа, испугавшись, что Роберт оставит его без защиты один на один с королем Генрихом, резко изменил свое отношение к экспедиции и стал опять чинить Гвискару препятствия. Для начала он настоял на том, чтобы Роберт оставил ему некоторое количество войск, а теперь старался остановить все предприятие. Гвискар упорствовал. Он сознавал, что его позиции очень сильны. Папа знал, что герцог Апулии получил недавно от Генриха предложение, подобное тому, которое получал в свое время от Михаила: Генрих хотел связать браком своего сына Конрада с дочерью Гвискара; существовала реальная опасность, что папский вассал, получив новое отлучение, перейдет в стан врага, и Григорий не хотел рисковать. Но оставить все как есть тоже было нельзя, и он надоедал Роберту, всячески убеждая его отступить, как раз тогда, когда тому требовалось сосредоточить все силы и внимание на предстоящей кампании.

Доклад Радульфа не способствовал разрешению проблемы. Теперь, когда узурпатор Ботаниатес сам свергнут, говорил Радульф, нет более оснований для военной экспедиции. Новый император Алексей был другом Михаила и долго служил в охране юного Константина, которого он теперь сделал одним из своих приближенных. Алексей хочет дружбы с нормандцами, что до госпожи Елены, она будет при нем в такой же безопасности, как если бы вернулась в Салерно. Более того, продолжал Радульф, он обязан сообщить, что собственными глазами видел бывшего императора Михаила в монастыре и может с полной уверенностью утверждать, что человек, которого Роберт держит при себе и чьим просьбам он придает столько значения на деле жулик и самозванец. Роберту следует прогнать его прочь и направить к Алексею послов с предложениями мира и дружбы. Тогда Елена сможет все-таки выйти замуж за Константина или вернуться в лоно своей семьи; а он, герцог, предотвратит кровопролитие и отпустит воинов и корабельщиков по домам.

Роберт Гвискар был ужасен в гневе, а его бешеная злость на хитроумного Радульфа являла собой устрашающее зрелище. Посланец сказал то, что он менее всего желал услышать. Последнее, чего он хотел сейчас, – это мира с Константинополем. Его великолепно снаряженные войска находились в Бриндизи и Отранто, готовые к отплытию, величайшее из возможных Европе завоеваний ждало его. Роберта больше не интересовал брачный союз с Константином, тем более что тот уже не являлся наследником трона. Еще меньше он хотел возвращения дочери в Италию – у него их было еще шесть, а Елена наилучшим образом служила его целям, оставаясь там, где теперь находилась. Для него уличенный самозванец по-прежнему оставался Михаилом, – жаль, что он оказался таким плохим актером, – а Михаила он считал законным императором. Главное – отплыть прежде, чем Алексей выбьет у него почву из-под ног, вернув Елену, или – еще хуже – король Генрих появится в Риме. К счастью, Роберт уже переправил своего старшего сына Боэмунда с передовыми частями армии через Адриатику. Чем быстрее он присоединится к нему, тем лучше.

Боэмунду теперь исполнилось двадцать семь лет. Он пошел в своего отца – широкоплечий, с румяным лицом и густыми светлыми волосами, которые он коротко стриг в соответствии с модой молодого поколения его соотечественников. Всех поражал его огромный рост, который не скрывала даже легкая сутулость. Рост он также унаследовал от отца: нормандцы и греки по большей части низкорослы, и, если Роберта не было рядом, Боэмунд казался башней среди других рыцарей и их воинов. О его прежней жизни мы знаем мало. Ему было четыре года, когда Гвискар отослал от себя его мать Альбераду, но та воспитала его как истинного нормандского рыцаря, и он сражался верно и мужественно – хотя и без заметного успеха – за своего отца во время восстания 1079 г. Теперь, получив впервые под свое командование целое войско, он решил показать, на что способен. Он уже захватил порт Валона, прямо напротив апулийской «пяты», там, где пролив, соединяющий Адриатику с Ионическим морем, наиболее узок. Закрытый залив у Валоны мог стать великолепной базой для основной части флота, когда она прибудет. Оттуда Боэмунд двинулся на юг к острову Корфу, но пробная атака показала, что местный гарнизон превосходит по силе его небольшое войско, и он благоразумно отступил в Бутринто, где ожидал теперь прибытия отца.

Основной флот отплыл во второй половине мая 1081 г. На кораблях, помимо моряков, находилось около тринадцати сотен нормандских рыцарей, большое войско сарацин, некоторое количество не слишком надежных греков и сколько-то разношерстных пеших воинов, общее число которых, вероятно, достигало нескольких тысяч. В Валоне к ним присоединилось несколько судов из Рагузы – рагузцы, как и многие другие обитатели Балкан, всегда радовались возможности досадить византийцам. Далее флот направился вдоль побережья к Корфу, где гарнизон, увидев, что сопротивление бесполезно, сдался без боя. Обеспечив себе таким образом базу, куда могли беспрепятственно поступать подкрепления из Италии, Гвискар мог начать военные действия. Его первой целью был Дураццо – древний римский Диррахий – столица и главный порт Иллирии, откуда построенная восемьсот лет назад дорога бежала на восток через Балканский полуостров, через Македонию и Фракию к Константинополю.

Но вскоре стало ясно, что поход будет не легким. Направлявшимся на север нормандским кораблям предстояло обогнуть мыс Акрокеравний – который древние благоговейно обходили стороной, ибо считалось, что именно откуда Юпитер Громовержец мечет свои молнии. У самого мыса на нормандский флот обрушился один из тех внезапных ураганов, которые так часто проносятся над Восточным Средиземноморьем в летние месяцы. Несколько судов затонули, а оставшиеся, изрядно потрепанные, через несколько дней собрались у Дураццо. Но едва он встал на рейд, с севера на горизонте показались корабли с высокими мачтами. По их особой оснастке – напоминавшей одновременно итальянскую и греческую – было ясно, что они принадлежат венецианцам. Венеция не только входила формально в состав Византийской империи; она поддерживала тесные торговые связи с Константинополем, и для того, чтобы защитить собственные торговые интересы, венецианцы всячески заботились о сохранении мира на Адриатике и за ее пределами. Это было на руку грекам, поскольку византийский флот находился в еще более жалком состоянии, чем армия, и ни в коей мере не мог охранять императорскую власть. Вот почему Алексей, услышав о том, что апулийцы высадились на его берегу, отправил срочное послание венецианскому дожу, не сомневаясь, что его призыв будет услышан. Венецианцы прибыли как раз вовремя, но под предлогом переговоров они смогли получить у нормандцев краткую отсрочку, необходимую, чтобы подготовиться к битве. Затем под покровом темноты они напали на апулийский флот.

Люди Гвискара сражались мужественно и решительно, но у них не было опыта морских сражений. Венецианцы применили старый византийский трюк, использованный еще Велизарием в Палермо за пять с половиной веков до описываемых событий, – подняли маленькие шлюпки с людьми на мачты, так что оттуда можно было стрелять по врагам, находившимся внизу; они также, вероятно, знали старый византийский секрет «греческого огня», поскольку Малатерра пишет, что они «пускали огонь, именуемый греческим, который не гасится водой; и сожгли один из наших кораблей среди морских волн». Нормандцы оказались в безнадежно невыгодном положении. После долгой битвы, в которой нормандцы потеряли много воинов и кораблей, венецианцы прорвались через заслон и укрылись в безопасной гавани Дураццо.

Но случившееся не обескуражило герцога Апулии, который теперь приступил к осаде города. Император назначил Георгия Палеолога, своего свойственника и одного из храбрейших византийских военачальников, лично командовать гарнизоном Дураццо, с повелением задержать Гвискара до тех пор, пока он не соберет армию для борьбы с захватчиками, и воины Дураццо, зная, что освобождение не за горами, держались стойко. Осада продолжалась все лето; защитники крепости сами совершали частые вылазки – во время одной из них Палеолог сражался целый день, не обращая внимания на наконечник стрелы, застрявший в его голове. Затем, 15 октября, появилась византийская армия с императором Алексеем во главе.

Алексей Комнин происходил из старинной и знатной византийской семьи, которая уже дала Византии одного императора – его дядю Исаака I – и гордилась своими древними воинскими традициями. Когда в свои тридцать три года он с помощью блистательной комбинации взошел на престол, за его плечами уже были десятилетия военных кампаний в Эпире и Фракии, а также ближе к собственному дому – в Малой Азии. Кроме того, он знал тактику своих врагов. Среди беспутной толпы нормандцев, служивших тогда в Византии в качестве наемников, находился некий авантюрист по имени Руссель из Белёля. Послужной список Русселя не был безупречным, поскольку в 1071 г. при Манцикерте, увидев, что положение греков безнадежно, он отказался вести своих людей в битву; но он сумел каким-то образом вернуть себе расположение императора – опытных воинов было не так легко найти, – и вскоре император Михаил отправил его во главе смешанного отряда нормандской и французской конницы сражаться против турецких мародеров в Анатолии. Оказавшись далеко на занятой врагом территории, он вновь обманул доверие императора и со своими тремя сотнями верных последователей основал независимое нормандское государство – на манер тех, что существовали в южной Италии. Оно просуществовало недолго – император без труда уговорил сельджуков стереть его с лица земли в обмен на официальную передачу им той территории, которой они уже располагали, – но Руссель сумел бежать, и Алексея отправили на его поиски. Он обнаружил беглеца в Амасье, где тот радостно объявил себя правителем и был столь обожаем населением, что они согласились на его смещение только после того, как Алексей соврал им, что Русселя ослепили. Руссель провел какое-то время в темнице в Константинополе, но в 1077 г., когда армия Ботаниатеса подступала к столице, отчаявшийся Михаил дал своему пленнику еще один шанс, и Руссель, вновь получив под свою команду воинский отряд, наголову разбил мятежников, после чего стал предателем в третий раз и поддержал узурпатора.

По пути из Амасьи в Константинополь Алексей, в свою очередь, поддался обаянию Русселя, а позже, когда нормандец голодал в тюрьме, тайно передавал ему еду. Он также хорошо усвоил, сколь опасно недооценивать ум, хитрость. Руссель, вероятно, часто говорил с ним о Роберте Гвискаре, в чьей армии он в прошлом служил, и с тех пор, как разведчики донесли ему о намерениях Роберта, император понимал, что Византии придется напрячь все силы, чтобы выстоять в грядущей схватке. Он приложил все усилия, чтобы быстро собрать необходимую для обороны армию, и в том, что касалось численности, он вполне преуспел. Однако многие из его последователей были недостаточно обучены или недостаточно преданны, и Алексей, ведя их через извилистые ущелья Македонии к равнине перед Дураццо, наверняка терзался сомнениями.

Первая проблема была стратегической. Должна ли византийская армия осаждать нормандцев в их лагере, или их следует вызвать на битву? Многие из советников склонялись к первому варианту, но Алексей решил сражаться. Зима уже приближалась, и он не рассчитывал, что его войско сумеет долго держать осаду. 18 октября, через три дня после прибытия, император перешел в наступление. К тому времени Роберт Гвискар занял позиции чуть к северу от города и выстроил свои войска в боевой порядок, развернув строй в направлении Дураццо. Сам возглавлял центр; при нем находилась Сишельгаита в полном вооружении, а Боэмунд командовал на левом фланге, самом удаленном от берега.

Всякий раз, когда император лично отправлялся на войну, его сопровождала варяжская гвардия в полном составе. В то время она состояла по большей части из англосаксов, покинувших свою страну после Гастингса и поступивших на службу в Византии. Многие из них пятнадцать лет ждали случая отомстить ненавистным нормандцам и дрались со всей силой и доблестью, на которые были способны. Они сражались пешими, поскольку секиры, их основное оружие, были слишком тяжелы, чтобы наносить ими удары с седла. Англосаксонские секиры обрушивались на лошадей и всадников, приводя в ужас апулийских рыцарей, из которых мало кто сталкивался с пешими воинами, не отступавшими перед кавалерией. Лошади тоже впали в панику, и вскоре нормандский правый фланг пришел в смятение, многие воины поскакали прямо в море, чтобы спастись от неминуемой гибели.

Тогда, если верить свидетельствам современников, положение спасла Сишельгаита. Эту историю, вероятно, лучше изложить словами Анны Комнин:

«Тут Гаита, жена Роберта, которая скакала бок о бок с ним и была второй Палладой, если не Афиной, увидела, что их воины бегут. Она в ярости обратилась к ним, призывая их громовым голосом на своем языке, в словах, достойных Гомера: «Далеко ли вы бежите? Остановитесь и успокойтесь, как пристало мужа?м» Увидев, что воины продолжают отступать, она схватила длинное копье и, пустив лошадь в галоп, помчалась за беглецами, после чего те опомнились и вернулись на поле битвы»[60].

Левый фланг под командованием Боэмунда также поспешил на выручку с подразделением лучников, против которых варяги, чье оружие годилось только для близкого боя, были беззащитны. Они силком оторвались от основных сил греческой армии и, не имея возможности отступать, стояли насмерть. Под конец несколько измученных англосаксов, оставшихся в живых, бежали и укрылись в находившейся неподалеку церкви Архангела Михаила, но апулийцы немедленно предали ее огню – они ведь были далеко от Монте-Гаргано, – и последние из варягов погибли в пламени.

В центре император все еще храбро сражался, но цвет византийской армии погиб при Манцикерте, а разношерстному сборищу варварских наемников, которым он теперь располагал, не хватало, как он и опасался, ни дисциплины, ни самоотверженности, чтобы противостоять нормандцам из Апулии. Появление отряда из Дураццо под командованием Георгия Палеолога не спасло положение, а в довершение всего Алексей обнаружил, что его предал его вассал, сербский король Константин Бодин из Зеты, и союзное турецкое подразделение, на которое он очень рассчитывал. Никаких шансов на победу не осталось, византийская армия везде отступала. Император покинул поле боя. Отрезанный от своих людей, ослабевший от усталости и потери крови, сильно страдая от раны на лбу, он медленно, без эскорта поехал через горы в Охрид, чтобы прийти в себя и перегруппировать остатки своей армии.

После этой победы падение Дураццо было только вопросом времени, но, несмотря на то, что город остался без командующего – поскольку Георгий Палеолог не смог вовремя вернуться после вылазки, – он продержался еще четыре месяца. Только 21 февраля 1082 г. апулийцы вошли в ворота, и то из-за предательства одного венецианца, местного жителя, который, как пишет Малатерра, в награду попросил руки одной из племянниц Роберта. Но после Дураццо продвижение нормандцев ускорилось, население, узнавшее о поражении императора и не ожидавшее помощи от императорской армии (многие, кроме всего прочего, не испытывали нежных чувств к Византии), не оказывали сопротивления, и через несколько недель вся Иллирия была в руках Гвискара. Он двинулся на восток к Кастории, которая также немедленно сдалась. Это был самый важный город, захваченный после того, как Роберт покинул Дураццо; его капитуляция сулила хорошие перспективы на будущее. Эти перспективы стали казаться еще более радужными, когда выяснилось что гарнизон Кастории, поставленный лично императором, был укомплектован варягами. Если даже отборные войска империи не отваживались противостоять нормандцам, Константинополь был, можно считать, у них в руках.

Но в апреле, когда Роберт Гвискар еще находился в Кастории, пришли вести из Италии. Весь полуостров, сообщали гонцы, наводнен агентами Алексея. Апулия и Калабрия вновь взялись за оружие, и на сей раз к ним присоединились многие области Кампании. Посланцы привезли также письмо от папы Григория. Генрих стоял у его ворот. Присутствие герцога срочно требовалось в Риме.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.