Глава четырнадцатая Культура в коричневых тонах
Глава четырнадцатая
Культура в коричневых тонах
Дома просветителей. — Писатели и художники, артисты и драматурги. — Газеты и журналы. — Радио, театр и кино.
С начала Великой Отечественной войны оккупанты провозгласили себя спасителями русской культуры. Основной целью, стоящей перед ними, они называли очищение ее от скверны коммунизма, большевизма, иудаизма и космополитизма.
В системе «взвода пропаганды на Востоке», кроме отдела печати, вопросами культуры и искусства непосредственно занимались еще три отдела: Дом просветителей, библиотека при Доме просветителей и театральный отдел. Дома просветителей стали функционировать во всех крупных населенных пунктах, в деревнях создавались «уголки просвещения». Коллективы домов просветителей обычно состояли из лекторов по вопросам политики, экономики, различных областей знаний, библиотекарей, киномехаников, художников, книгонош, распространителей газет и журналов. Обязательно присутствовала театральная труппа: актеры, музыканты, акробаты, танцоры. Общее количество сотрудников составляло, в зависимости от количества населения в районе, 40–70 человек.[461]
В своей пропагандистской работе оккупанты делали все, чтобы привлечь на свою сторону как можно больше представителей различных творческих профессий. На страницах коллаборационистской печати регулярно появлялись статьи под характерными названиями «К интеллигенции!», «Освобожденному народу — народное искусство», «О месте русской интеллигенции в этой войне». В материалах известного коллаборационистского журналиста Михаила Ильинича (литературный псевдоним — Михаил Октан) писалось о пришедшем на смену царизму большевизме, который якобы видел в русской интеллигенции своего врага, не доверял ей. Догмы коммунизма должны были убить всё то, что лелеялось веками в умах лучших людей. Интеллигенция не могла свободно продолжать свою работу. Ее идеи, стремления и благие порывы стеснялись узкими рамками коммунистической пропаганды. «Усилиями непобедимой германской армии большевизм опрокинут, отогнан, — восторженно восклицал Октан, — наши территории очищены, и для сохранившейся интеллигенции снова открыто широкое поле деятельности. Интеллигенция, понявшая важность исторического момента, осознавшая свой долг перед своим народом, полная непреклонной воли к установлению новой жизни, уверенная в своих силах и, идя рука об руку со своим народом, принесет ему счастье, заслужит его благодарность и найдет полное удовлетворение в сознании выполненной ею своей исторической задачи».[462]
Нацистская пропаганда требовала, чтобы русские литераторы и живописцы, театральные артисты и музыканты полностью пересмотрели те художественные позиции, которые «были насильно введены большевиками». Творческих работников призывали «…очистить искусство от всех вредных наслоений, образовавшихся за годы жидовского засилья». При этом специально оговаривалось, что «пересмотру подлежит не одно советское искусство, продукт очевидной лжи, но и дореволюционное, которое служило тонким орудием разложения народа, сея смуты и недовольства, чем с успехом пользовалось еврейство в подготовке революционных взрывов и потрясений»».[463]
Практически во всех коллаборационистских изданиях начиная с 1941 года были «уголки культуры». В них печатались произведения русских классиков — А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Ф. М. Достоевского и других крупных писателей. Комментарии обращали внимание читателей на те аспекты их творчества, которые при советской власти замалчивались или принижались: религиозность, великорусский патриотизм, национализм. Из номера в номер публиковались новые тексты к популярным советским песням. В них Катюша уговаривала «бойца на дальнем пограничье» срочно переходить к немцам, а «три танкиста — три веселых друга», убив жида-комиссара, помогали немцам добивать подлинных врагов своей родины — коммунистов-грабителей. Песня «Широка страна моя родная» в новой интерпретации звучала теперь следующим образом:
«Широки страны моей просторы, / Много в ней концлагерей везде, / Где советских граждан миллионы / Гибнут в злой неволе и нужде./ За столом веселья мы не слышим / И не видим счастья от трудов, /От законов сталинских чуть дышим, / От засилья мерзкого жидов. / Широка страна моя родная. / Миллионы в ней душой калек. / Я другой такой страны не знаю, / Где всегда так стонет человек[464]».
В 1942 году начинается выпуск специальных литературно-художественных журналов. В Берлине находилась редакция журнала «Мир» (ежемесячный журнал по вопросам политики, хозяйства и культуры, издавался с ноября 1942 года). В Пскове выходил «Вольный пахарь» (ежеквартальный журнал по вопросам политики и «цивилизованного землепользования»). Еще большее количество периодических изданий было анонсировано на страницах коллаборационистской прессы.
Своеобразной литературной столицей оккупированной территории России стал Смоленск. Здесь выходили журналы «Бич» (сатирический, с антисоветским уклоном, с 1942 года — ежеквартальный), «На переломе» (художественно-публицистический, с 1942 года — ежеквартальный), «Школа и воспитание» (педагогический, с 1942 года — ежеквартальный), «Школьник» (детский, с 1942 года — ежеквартальный), а также газеты «Новый путь» (с 1941 года — четыре полосы, три раза в неделю, тираж 150–200 тысяч экземпляров), «Голос народа» (1941–1943), «За свободу» (1943), «Колокол» (выходил с 22 марта 1942 года два раза в месяц для крестьян оккупированных областей; тираж — 150 тысяч экземпляров).
Пал выбор на Смоленск не случайно. В городе на Днепре оказались сконцентрированы достаточно сильные творческие силы, в том числе и профессиональные журналисты, и члены Союза писателей СССР.
Из газеты «Новый путь»:
«Оправданные надежды
Год тому назад, 15 октября 1941 года, вышел первый номер газеты, основанной Смоленским городским управлением. Ограничены были в тот момент материальные ресурсы городского управления. Отсутствовала типография, где бы можно было печатать газеты: невелик был запас бумаги. Но велико было желание организаторов этого дела дать населению города возможность после 24-хлетмарксистскойлжи, которою изо дня в день пичкали русский народ наглые жидовские писаки, услышать правдивое слово; прочитать на газетных страницах вместо опостылевших всем славословий кровопийце Сталину, вместо заведомо ложных сообщений о «достижениях», немногочисленные, но зато соответствующие истине сообщения о жизни на земле, узнать правду о положении на фронте.
В результате — желание победило материальные затруднения. Была в срочном порядке сооружена пристройка кзданию городского управления; на пожарищах и развалинах были собраны уцелевшие машины. Появилась новая типография, неизвестная до этого жителям Смоленска, и вышла газета, носившая скромное название «Смоленский вестник». Оправдала ли эта газета те цели, которые перед нею были поставлены, о которых говорилось в передовой статье первого номера газеты?
Да, оправдала. Другого ответа не может быть на этот вопрос.
Доказательством этого является и успех газеты, рост ее формата, числа ее сотрудников, территория, на которой она распространяется, и то нетерпеливое ожидание, с которым встречает население города выпуск каждого очередного номера.
Достаточно увидеть очереди людей, ожидающих в дни выхода газеты у газетных киосков ее появления, чтобы сказать, что газета имеет своего читателя, что она нужна ему, что она сделалась первой необходимостью в жизни граждан Смоленска.
Итак, первый год существования нашей газеты оправдал надежды ее основателей, оправдал то обещание, которое газета дала в передовой статье первого номера.
Пожелаем же ей существования на многие годы, пожелаем ей в будущем быть светочем правды и борцом с большевистским изуверством и никогда не отступать от тех целей, которые ею были объявлены 15 октября 1941 года в статье «Правдивому слову — широкий простор».
Б. Меньшагин, начальник города Смоленска».
Из газеты «Новый путь»:
«На юбилейном вечере
Большой, празднично украшенный зал наборного цеха в новом помещении издательства «Новый путь» в этот вечер вместил около двухсот человек. За длинными столами сидят работники типографии, издательства, представители городского управления и различных предприятий города Смоленска. Много в зале представителей и германского командования.
— За всю свою жизнь я не видел такой типографии-лилипута, которую я встретил в прошлом году по приезде в Смоленск, — сказал, открывая вечер, руководитель отдела прессы. — Несколько с большим трудом добытых типографских машин, небольшой штат рабочих и всего четыре редакционных работника. Весь этот коллектив приступил к работе, почти не имея материальной базы. В наличии было только горячее желание создать газету и воля к труду. Люди не считались ни с чем, стараясь, чтобы газета выходила вовремя, чтобы она была интересной.
— Прошел год, и смотрите, какие достигнуты результаты. Мы имеем прекрасное помещение, мы выпускаем до десятка различных изданий: «Новый путь», «Колокол», «За Родину», «На переломе», «Бич», «Новая жизнь», «Школьник», брошюры на политические и сельскохозяйственные темы и даже пьесы.
Коллектив издательства — дружная семья. Впереди много работы, но я уверен, что с нею справится и редакция, и типография.
С небольшой, но выразительной речью выступил Константин Акимович Долгоненков.
— На позициях пропаганды мы будем по-прежнему бить врага метким оружием правдивого слова, — сказал он. В заключение своей речи Долгоненков выразил горячую благодарность германскому командованию за постоянную поддержку издательства.
Заведующий типографией А Н. Прикот рассказал историю создания типографии.
Лучшим работникам были розданы денежные премии.
После этого состоялся концерт. В концерте участвовали артисты Смоленского радиокомитета и народного театра. Каждый номер пользовался неизменным вниманием присутствующих и встречал хороший прием. Особенно хорошо прочла юмористическое стихотворение «В защиту маленьких» артистка Луговая. Большим успехом пользовалась г-жа Мохчинская, исполнившая неаполитанскую песенку.
Душой всего вечера был писатель Дмитрий Васильевич Березов, который выступал и как конферансье, и как певец русских народных песен, и с чтением своего рассказа. Молодой поэт Сергей Широков прочел два своих стихотворения и вместе с Березовым спел донскую песню «Атаман». Песня и ее исполнение оставили самое хорошее воспоминание у присутствующих.
По окончании концерта был небольшой ужин и танцы.
Вечер прошел прекрасно. Этому способствовала дружеская атмосфера вечера: каждый чувствовал себя находящимся в своей семье.
Работники издательства и типографии «Новый путь» еще долго будут помнить этот юбилейный вечер, который послужит новым стимулом в их нужной и полезной работе.
Мосальский».
Практически все лица, сотрудничавшие с нацистами, оказавшись на Западе, скрыли этот период своей жизни. В фундаментальном «Словаре поэтов русского зарубежья», вышедшем в 1999 году в Санкт-Петербурге, в разделе «Вторая волна» почти нет информации о сотрудничестве литераторов, перечисленных в нем, с нацистами. Многие биографии вызывают многочисленные вопросы из-за недосказанности или явной фальсификации фактов. Так, в статье «Березов Родион Михайлович» говорится следующее: «Настоящая фамилия Акулыпин (8.4.1894, д. Виловатое, Поволжье — 24.6.1988, Ашфорд, шт. Коннектикут)… До войны в России у писателя вышло 8 книг, особенным успехом пользовалась его «О чем шептала деревня» (1925). В 1941 году попал в немецкий плен и был отправлен в лагерь военнопленных. После войны остался в Германии и в 1949 году эмигрировал в США».
При чтении журнала «На переломе» можно обнаружить несколько литературных произведений Акульшина, подписанных его литературным псевдонимом «Березов». Его повести описывали крестьянскую жизнь в конце XIX века. В аннотациях сообщалось, что известный русский писатель «с 1941 года является сотрудником редакции газеты «Новый путь»».[465] С 1944 года Акулыпин находился в Берлине, где работал в отделе пропаганды РОА. Писатель оказался в США с поддельными документами. В 1951 году он сообщил властям свою настоящую фамилию, правда, утаил факт своего сотрудничества с нацистами. Американские иммиграционные власти приговорили его к депортации. Это дело под названием «Березовская болезнь» (1952–1957) получило большую огласку в русских эмигрантских и американских политических кругах. В условиях холодной войны дело рассматривалось в сенате и было решено в пользу «березовцев», то есть людей, скрывших или изменивших свою биографию перед американскими властями. Это позволило легализоваться многим военным преступникам, в том числе и бывшим карателям.
Из газеты «Новый путь»:
«Первый литературно-художественный вечер
В четверг, 8 октября, в помещении Смоленского народного театра состоялся первый литературно-художественный вечер.
Граждане города тепло встретили участников вечера. Краткая содержательная вступительная речь главногоредактора газеты «Новый путь» К. А. Долгоненкова о богатейшей сокровищнице русской классической литературы — гордости русского народа — слушается присутствующими с заслуженным вниманием.
Рассказы Д. Березова Дорогой подарок» и «Солнечный день» вызвали у слушателей восторг и ободряющее настроение.
При абсолютной тишине, с затаенным дыханием публика слушает поэму Сергея Широкова «Двадцать пять», стихи «Моямечта» и «Лунная сказка».
Фельетон К. А. Долгоненкова «Комментарии по поводу…», красочно рисующий всю несостоятельность большевистского строя, вызвал у присутствующих должное одобрение.
С большим вниманием заслушивает публика правдивый рассказ побывавшего за границей журналиста И. Горского, показывающий контраст цветущей жизни немецкого народа в сравнении с большевистским «земным раем».
Как радостно сегодня видеть, слушать на освобожденной русской земле творчество первых ростков правдивого художественного русского слова, дающих смелое начало и обещающих внести большой вклад в сокровищницу богатейшей русской литературы… И как обидно вспоминать о жидовско-коммунистическом насилии над русским художественным словом, принужденно воспевающим «мудрость Сталина» и так называемую «счастливую жизнь» народа большевистской России.
Анатолий Вольный».
«Один из наиболее выдающихся литературоведов-русистов в США» Владимир Федорович Марков, согласно биографической справке, «…родился 14 февраля 1920 г. в Петрограде… В 1941 г. пошел добровольцем в ополчение, был тяжело ранен и попал в плен. До окончания войны находился в немецких лагерях для военнопленных… В 1949 гг. эмигрировал из Германии в США С 1957 г. — профессор русской литературы в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса; в 1990 г. ушел на пенсию».[466]
Судя по всему, читая лекции перед американскими студентами, В. Ф. Марков не вспоминал о своей работе в органах нацистской пропаганды и, в частности, в ансамбле РОА. Нигде после войны он не публиковал свой «Марш РОА»:
«Отступают небосводы,
Книзу клонится трава,
То идут за взводом взводы
Добровольцев из «РОА».
Перед нами будь в ответе,
Кто народ в войну втравил!
Разнесем, как тучи ветер,
Большевистских заправил».[467]
Поэт Юрий Павлович Иваск (1(14).9.1907, Москва — 13–2.1986, Амхерст, США) в «Словаре поэтов русского зарубежья» предстает как «литературовед, эссеист, критик, профессор-славист… В 1920 году семья переехала в Эстонию, где Иваск в 1926 году закончил русскую гимназию. Марина Цветаева называла его «стихолюб и архивист» и признавала его одним из лучших истолкователей ее творчества. Война была причиной его переезда в Германию в 1944 году».[468] В этой статье нет ни слова о том, что во время нацистской оккупации Иваск активно сотрудничал с газетой «Северное слово», издававшейся на русском языке в Таллине, искал для нее новых авторов. Однако это являлось скорее его хобби. Основной работой была служба в эстонской полиции в чине вахмистра.[469]
Целую серию художественных статей, рассказывающих о «трагедии русского народа и русской культуры», написал заместитель главного редактора газеты «За Родину» (Рига) Б. А. Филистинский. Этот автор, в 1941–1942 годах возглавлявший в Новгороде так называемое «русское гестапо» и лично повинный в гибели нескольких сот мирных граждан, пленных красноармейцев и пациентов психиатрической больницы, в 1943–1944 годах преуспел на журналистском поприще. В своих материалах Филистинский использовал как собственные воспоминания (с 1936-го по февраль 1941 года он находился в местах заключения), так и материалы, которые ему предоставлялись немецкими пропагандистскими службами.
С конца 1940-х годов он начинает активно публиковаться в эмигрантских изданиях: «Грани», «Новое русское слово», «Новый журнал», «Русская мысль» под псевдонимом Борис Филиппов. Всего до своей смерти в 1991 году им было опубликовано более тридцати книг. Наиболее известные — «Ветер свежеет» (стихи и проза — вышли в издательстве «Посев» в 1969 году), «Тусклое солнце» (рассказы, стихи, очерки — вышли в издательстве «Русская книга» в 1967 году), «Статьи о литературе» (вышли в Лондоне в 1981 году). Написал он и беллетризованные воспоминания о Новгороде периода немецкой оккупации. В повествовании, идущем от первого лица, Филистинский представлял себя как вечно голодного служащего больницы, находящего спасение от реалий суровой действительности в философских беседах и общении с друзьями.
В августе 1942 года немецкое командование решило организовать выпуск русскоязычной газеты для гражданского населения на Северном Кавказе. Из трех претендентов на пост главного редактора газеты «Русская правда» (затем она была переименована в «Утро Кавказа») — бывшего корреспондента «Орджоникидзевской правды» Гайдаша, редактора армавирской газеты «Отклики Кавказа» Дороновича и писателя Бориса Ширяева — предпочтение было отдано последнему.
Борис Николаевич Ширяев (1889–1958) — гусарский офицер царской армии, литератор. В 1922 году был приговорен к десятилетнему сроку заключения. Наказание отбывал на Соловецких островах. Там он стал сотрудником лагерной газеты «Перековка», одновременно тайно работал над книгой о соловецкой каторге «Неугасимая лампада». После освобождения был преподавателем литературы в Ворошиловском пединституте. Став главным редактором коллаборационистской газеты, начал активно публиковать на ее страницах свои литературные и публицистические произведения. Его рассказы и статьи «Серая скотинка», «Трагедия русской интеллигенции», «Социалистами не рождаются, социалистами становятся» посвящались трагедии русской интеллигенции в условиях большевистской диктатуры. Из номера в номер Ширяевым готовилась рубрика «Тайны кремлевских владык». Это были главы из книг Ивана Солоневича «Россия в концлагере» — о Беломорканале и «Измена социализму» бывшего немецкого коммуниста К. И. Альбрехта, которые в газете шли под названием «В подвалах ГПУ».[470]
Борис Ширяев с отступающими немцами ушел в Германию, затем обосновался в небольшом итальянском городке Сан-Ремо. В 1950 году в Нью-Йорке вышла его книга «Неугасимая лампада» — о Соловецком лагере особого назначения. В 1991 году эта книга была переиздана в издательстве «Столица» в Москве.
Один из сотрудников «Утра Кавказа», фельетонист А. Е. Капралов, писавший под псевдонимом «Аспид», специализировался на антисемитских и антисоветских произведениях. До революции он был одноклассником и другом М. А. Булгакова по киевской гимназии. В 1945 году А. Е. Капралов оказался в американской зоне оккупации Германии. Оттуда он выехал в США, где долгое время возглавлял один из отделов «Голоса Америки».
Корреспондентом «Утра Кавказа» являлся бывший сотрудник газеты «Молодой ленинец» Михаил Бойков. В 1937 году он арестовывался органами НКВД, и этому событию в его биографии он посвятил ряд статей. Бойков после войны так же, как и Капралов, оказался в Соединенных Штатах, где сотрудничал со многими американскими газетами и радиостанцией «Голос Америки».
Литературные журналы, выходившие на оккупированной территории России, а также коллаборационистская пресса пытались доказать читателям, что все честные и талантливые русские писатели находились или находятся в оппозиции к большевизму. Вспоминались как репрессированные, так и здравствующие литераторы.
В очерке «Повесть непогашенной луны», опубликованном в газете «Речь», говорилось о том, что НКВД как оружие в руках Сталина повинен в гибели М. В. Фрунзе и Бориса Пильняка — талантливого писателя, не побоявшегося в «Повести непогашенной луны» написать об этом.[471]
Газета «Голос народа» 15 января 1943 года сообщала о Сталинских стотысячных премиях, которые по-прежнему и в 1942 году получают Лебедев-Кумач и «прочие еврейские патриоты», восхваляющие гениального вождя и дарованную им счастливую жизнь. В Советском Союзе, говорилось в этом издании, теперь замолчали даже некоторые писатели-коммунисты, как, например, Михаил Шолохов. Писателям, не потерявшим стыд и совесть, нечего сказать в защиту сталинского режима, сказать же что-либо против режима они, живя в Советском Союзе, конечно, не могут.[472]
Немецкая пропаганда строилась на тезисе о том, что все эти писатели и поэты являются рядовыми заложниками в руках НКВД. Так, в статье «Как напечатали Анну Ахматову» утверждалось, что «под угрозой гибели сына в когтях НКВД Ахматова снова пишет — пишет надутые, фальшивые агитки…Чего не сделаешь для спасения своих детей! Скверно, но понятно».
Уничижающей критике подвергались «официальные советские писаки»: Лебедев-Кумач, Исаковский. О последнем говорилось, что он «продал свой талант за кусок большевистской мацы».[473]
Из газеты «Новый путь»:
«Хищник
(Об А. Толстом.)
.. Женский сметливый глас графини и способность выторговать хоть копейку очень ценилась маститым графом.
На счастье воронья и несчастье галичан и буковинцев в захваченных землях немедленно была введена советская денежная система. Советский рубль, на который в СССР нельзя было ничего купить, здесь был приравнен к курсу золотого рубля. Это был бессовестный грабеж среди бела дня. За золотые часы знаменитых фирм советские хищники платили 25 ничего не стоящих рублей. Можно себе представить, как у всех разгорались глаза. От жадности на губах у покупателей появлялась пена, голову заволакивал какой-то особенный туман беспредельного блаженства от невиданной поживы. Покупатели, трепеща от жажды стяжательства и от боязни, что могут нагрянуть новые красные орды грабителей, дрожащими руками хватали всё подряд: часы, отрезы бостона, дамские украшения, обувь, шляпы, чулки, перчатки.
— Я наживу на этом целое состояние, когда вернусь в СССР, — думал каждый. — Ведь подумать только: то, за что я плачу здесь 25 рублей, там можно продать за 5–6 тысяч.
Рабоче-крестьянский граф вкупе с графиней, заявившись в «освобожденный» край одним из первых, преуспевали в «заготовках» чужого добра. С утра до вечера посыльные из магазинов доставляли в их четырехкомнатный номер лучшей львовской гостиницы пакеты, свертки, баулы с покупками.
Однажды графа по пути в гостиницу сопровождали четыре носильщика, изнемогавшие от очередной покупки ведущего писателя СССР, члена правления союза советских писателей, депутата верховного совета. На беду графа навстречу шел корреспондент американской газеты. Щелкнув «лейкой», он запечатлел на фотопленке знаменитость в окружении носильщиков. Через некоторое время в одном из американских еженедельников появилось фото с такой подписью: «Рабоче-крестьянский граф А Толстой скупает за бесценок антикварные ценности в оккупированной стране». Журнал попал в руки Сталина. В это время в Кремле как раз готовились к экстренному совещанию по вопросам литературы. Отдел печати ЦК партии представил хозяину страны список писателей, которые должны были присутствовать на совещании. Первым в списке стоял рабоче-крестьянский граф. Хозяин красным карандашом зачеркнул фамилию «Толстой». На другой же день вся Москва заговорила о том, что беспринципный сановник-пройдоха впал в немилость».
«Один из шакалов
Его имя — Джек Алтаузен. Многие литераторы не могли слышать о нем. А если судьба сталкивала их вместе с юрким, пузатеньким (несмотря на молодые годы) еврейчиком, любившим глядеться в зеркало, они, литераторы, не утратившие порядочности даже в советских условиях, с трудом подавляли брезгливость.
Этот бездарный ловкач вынырнул в 1923 году семнадцатилетним кудлатым мальчикам из Иркутска. За короткое время он сделал блестящую карьеру. В литературном институте имени Брюсова он был членом всех комиссий и бюро. Даже уважаемый поэт Валерий Брюсов должен был считаться с капризами и желаниями этого беззастенчивого молокососа. Своими безграмотными стишками он засорял многие журналы и газеты. Вскоре началось строительство дома для писателей в Камергерском переулке, против художественного театра. Алтаузенустроился председателем комиссии по распределению квартир. Себе он выбрал одну из лучших. Женат он был на русской безропотной девушке, которая преклонялась перед его талантами. А он считал доблестью изменять жене направо и налево. В литературных кругах он хвалился, что его донжуанский список перевалил уже за пятьсот. Грязный развратник, сводник, насильник, он пускал вход все средства, чтобы заманить в свои сети очередную жертву. Когда у жены Алтаузена спрашивали: «Как вы можете позволять своему мужу так издеваться над собой?», она кротко отвечала: ««Все великие люди изменяли своим женам». Наивная, она считала этот зловонный прыщ на теле литературы знаменитостью.
В НКВД Алтаузен был своим человеком. В годы ежовщины он погубил десятки писателей. Василий Наседкин, Петр Орешин, Сергей Клычков, Павел Васильев — жертвы Алтаузена. Оклеветав советского баснописца Ивана Батрака и спровадив его в тюрьму, Алтаузен занимает его квартиру в четыре больших комнаты и обставляет ее с царской роскошью; специальный человек из НКВД ведает созданием уюта для своего работника.
В дни 1 мая и 7 ноября Алтаузен руководит передачами по радио сутра до вечера.
Но вот опубликовывается список писателей, награжденных орденами, и в этот список Алтаузен не попадает. Почему? Список составлялся секретарем союза советских писателей, членом ЦК партии А Фадеевым, ненавидевшим Алтаузена. Обойденный наградой заболевает от нервного потрясения. А тут еще, как назло, неразлучный друг Алтаузена Жаров, получив ««Знак почета», делает фотоснимок со своего ордена и присылает его мечущемуся в бреду другу. Шутка едва не кончается смертью Алтаузена. Во время финско-советской войны он рвется в одну из прифронтовых газет, чтобы заработать орден, но его заявление отклоняется: в НКВД знали, что условия прифронтовой жизни крайне тяжелы и будут не под силу усердному агенту.
Но вот присоединены Западная Украина и Западная Белоруссия. Алтаузену разрешена поездка сначала в Белосток, потом во Львов.
— Еду в Белосток, — звонит он по телефону друзьям, — если хотите, чтобы что-нибудь купил, несите больше денег.
Откликнулись десятки желающих. Через две недели Алтаузен привез много вместительных чемоданов. Покупки были разложены, по диванам, столам, креслам. Четыре больших комнаты превратились в универмаг. За покупками пришли все те, которые давали деньги. Они суетились, ахали, кричали: «Это мне!»
— Вам придется доплатить, уважаемые, — говорил по-хозяйски поэт. — За эту вещь уплачено столько-то.
— Почему так дорого? Мы слыхали, что там на всё грошовые цены, — удивлялись друзья.
— Это было в первые дни. Экскурсанты, из СССР взвинтили цены.
Коммерция с белостокскими джемперами, чулками, шляпами, галстуками, туфлями, дамскими и мужскими костюмами дала возможность Алтаузену подзаработать не одну тысячу рублей.
Что теперь поделывает этот еврейчик, который войдет в историю литературы как позор, как грязная накипь, войдет как торгаш и предатель талантливых поэтов, как кровожадный хищник! Если он не сломал себе шею, то теперь, конечно, заработал не один орден. Животик его стал еще солиднее, развращенность его, конечно, прогрессирует, а бедная жена глядит на него прибитой собачонкой и думает: «У знаменитых людей всегда было по несколько жен. Меня он не бросает, и за то спасибо».
Иван Корсаков».
Но коллаборационистская пресса также давала материалы, в которых была, очевидно, доля действительности. Так, в журнале «На переломе» писалось: «Стихи прославленного казахского народного поэта Джамбула, воспевавшего без конца Сталина, принадлежали вовсе не Джамбулу, они были написаны советским поэтом Константином Алтайским, даже не знавшим казахского языка. Былины о Сталине, Ленине, Ворошилове, приписываемые талантливой народной сказительнице Марфе Крюковой, были «созданы» ею под диктовку писателя Викторина Попова».[474]
В 1942 году берлинские литераторы — доктор Курт Люк и Петр Белик — выпустили сборник антисоветских частушек, песен, поговорок и анекдотов. Во введении составители заявили о том, что все русское народное творчество дышит ненавистью к Сталину, евреям, коммунистам, колхозам и к законам фальшивого народного правительства. Смоленским колхозникам, возмущенным «спровоцированной Сталиным войной» и радующимся приходу «немецких освободителей», приписывалась следующая частушка: «Эх, яблочко, покаталося, / А советская власть — провалилася. / Чего ждали мы — возвратилося». Комментарий был следующий: «Вот оно, истинное отношение русского народа к этой войне!» Это «творчество» трактовалось как проявление «неустанной борьбы двух пропаганд — официальной и народной».[475]
Немецкие пропагандисты отлично понимали, что меткое народное слово обладает большим воздействием на население. Некоторые тексты из их листовок стилизовались под народную речь с широким использованием различных архаизмов. На Северо-Западе России этот жанр назывался «раек» или «раёшник» (рифмованный прозаический рассказ от первого лица). Героями его, как правило, являлись пожилые, умудренные опытом люди. Среди населения широко распространяли как листовки, так и номера дновской и псковской газет «За Родину» с выступлениями «русского крестьянина» и «деда Берендея». Их заметки посвящались анализу дел на фронтах, мероприятиям немецкой администрации, жизни в Советском Союзе.
В Смоленске в феврале 1942 года городская управа объявила конкурс по сбору устного народного творчества: анекдотов, частушек, песен. Его актуальность объяснялась тем, что «народный юмор, остроты русского народа, направленные против еврейского произвола, против руководителей большевиков, широко распространены в массах».[476]
В этом конкурсе приняло участие 42 человека, в основном сотрудники коллаборационистской администрации. Они подали 250 материалов, которые были «удостоены» различных денежных премий от немецкого военного коменданта. Вручая деньги, последний заявил: «Народный юмор — крепкое оружие против евреев и большевиков».[477]
Из газеты «Новый путь»:
«Лицо советской печати
В России никогда не было ни одной подлинно народной газеты, газеты, выражавшей думы и чаяния миллионов людей, газеты, доступной по мыслям и содержанию широким кругам трудящихся. Все газеты, выходившие в России до октябрьской революции 1917 года, ориентировались исключительно на высшие круги и на интеллигенцию.
Существенным злом русской дореволюционной печати было то, что она находилась под сильным влиянием еврейства и тем самым, волей-неволей, подготавливала приход к власти большевиков. Крупнейшие органы «русской» печати, как «Речь», «Биржевые ведомости», День», издавались целиком и полностью на деньги еврейских банкиров, а сотрудничали в них евреи, прятавшиеся за русскими фамилиями. Самая распространенная до революции газета «Русское слово», выходившая в Москве, также широко открывала свои страницы для еврейских журналистов.
Большевики, захватившие власть в октябре 1917 года, прежде всего наложили свою руку на печать, провозгласив известный лозунг, что большевистская пресса «самое острое и самое сильное оружие нашей партии».
Во главе созданных после октябрьского переворота большевистских листков стали евреи: Володарский, основавший в Петербурге «Красную газету», Стеклов-Нахамкес, редактировавший «Известия», Кольцов-Фридлянд, создавший лицо «Правды», Грандов в «Бедноте» и т. д.
Впоследствии, после многочисленных «чисток» редакционного аппарата, процент евреев все время возрастал и в 1941 году число сотрудников евреев в советских газетах достигло рекордных цифр. Вот какое количество евреев-журналистов имелось в главнейших советских газетах.
«Вечерняя Москва» — 18 сотрудников евреев.
«Известия» — 17.
«Комсомольская правда» — 22.
«Учительская газета» — 19.
«Труд» — 17.
В основу советской печати евреи положили принцип: лгать, лгать до одурения, чему-нибудь народ да поверит. Специальностью советской печати стало создание массовых легенд. Вся жизнь строилась по газетным «кампаниям». Лишь только какой-нибудь советский «вождь» объявлял очередную кампанию, как на место «задуманного строительства выезжали советские журналисты, и через день-два все газеты начинали заполняться длинными и скучными описаниями, как по воле «великого», «мудрого» и «дорогого» земля изменяет свое лицо.
Так, долгое время большевистская печать кричала о строительстве «зеленого города» под Москвой, подробно описывая несуществующие дворцы, парки, автострады. Потом, после многолетнего шума, проект строительства зеленого города был признан вредительской выдумкой», и оказалось, что все дворцы, парки и дороги, которые описывали журналисты, были сплошным блефом и что, кроме двух-трех жалких халуп, ничего построено не было.
«Беспринципность — вот наш принцип», — могли с полным правом сказать о себе редакторы советско-еврейских газет. По одному лишь слову свыше» менялись ориентации и направления газет. То, что вчера считалось «социалистической добродетелью», сегодня объявлялось чуть ли не вредительством. Человек, превозносившийся в газете до небес, вдруг неожиданно оказывался объявленным на тех же самых страницах «гнусным прохвостом» и вредцтелем.
Вспомните, как большевистская печать несколько лет назад оплевала всяческим образом «мелкобуржуазное понятие», слово «родина» и вдруг, когда неожиданно в воздухе запахло порохом, все советские газеты начали трубить, как по команде, о «защите нашей дорогой родины».
«Безбожник», со смаком описывавший, как из Александро-Невскойлавры выбрасывались «собачьи кости», якобы обнаруженные в гробнице Святого и Благоверного князя Александра Невского, вдруг набрал в рот воды, а «Правда» и «Известия» провозглашали, что Александр Невский — герой русского народа. Народ в конце концов уставал и одуревал от этих поистине жидовских пируэтов советских журналистов и подчас покорно верил всему тому, что ему преподносилось на страницах советских газет.
Еще на чем с успехом играли редакторы советских газет, это была пресловутая «критика и самокритика». Ведь Сталин частенько любил повторять слова, что «газета — коллективный организатор масс». Но для чего, по сути дела, нужно было рабселькоровское «движение» и пресловутая «критика и самокритика»? Только для собирания и выявления кляуз и доносов. Часть из доносов, поступавшая в редакции газет, использовалась на страницах печати, если это, разумеется, было выгодно для поднятия «политического настроения масс». А большая часть писем «рабселькоров» не опубликовывалась, а шла «нарасследование» в НКВД, где после принимались «соответствующие меры». Советские газеты, таким образом, служили приводными ремнями карательных органов, а рабселькоровское движение было своеобразной, хитро задуманной, организованной евреями массовой шпионской организацией, которая должна была доносить о народных настроениях.
Когда будет написана печальная история советской печати, несомненно, что в ней будет отведено должное место тому, какую большую роль сыграла по иронии судьбы советская печать в деле военного поражения Советского Союза. Ведь именно на страницах советской прессы был создан миф о «непобедимости» красной армии, ведь это советская печать превозносила до небес красных генералов и кричала до потери сознания о том, что красная армия будет бить врага на чужой территории.
Война, казалось бы, должна была научить кое-чему советских газетчиков. Но, судя по тому, какие статьи продолжают помещаться сейчас на страницах советской печати, советская пресса осталась неисправимой. По-прежнему на страницах советских газет под шум литавр сообщается об очередных «кампаниях» и «соревнованиях», по-прежнему слышится оглушительный свист и вой по поводу никогда не существовавших «фашистскихзверств». Нет, даже жесточайшие военные поражения ничему не научили советско-еврейских журналистов. Да и чему они могли научиться? Какое им дело до судеб России? Они заботятся лишь о том, чтобы сберечь свою собственную шкуру.
Советские газеты ведут себя во время войны так, как избитый еврей в одном известном анекдоте. Этот еврей, получив несколько раз по морде, кричал истошным голосом по адресу своего противника: «Ага! Что, попало? Сейчас я тебе еще покажу! Сейчас тебе придется плохо!»
А кругом все стоят, смотрят и смеются. Впрочем, русским людям, находящимся сейчас на той стороне, не до смеха!
И. Горский».
С конца 1942 года, после поражения немцев и их союзников под Сталинградом, у коллаборационистов возросла потребность в бравурных и торжественных маршах и гимнах. Так, газета «Голос народа» объявила конкурс на национальный гимн «Новой России». Необходимость его создания объяснялась тем, что «нашему освобожденному народу нужны новые песни, такие песни, с которыми народ мог бы жить, работать и бороться. Теперь особенно необходимы русскому народу песни борьбы — марши и гимны, с которыми он должен идти в бой, разить своих врагов и побеждать».[478] Для разбора присланных на конкурс произведений при редакции газеты «Голос народа» было создано жюри, куда вошло все руководство Локотьского самоуправления: Б. В. Каминский (председатель), С. В. Мосин, Н. Ф. Вощило, Г. Н. Смирнова, А. В. Воскобойник, Т. К. Чугуева. Лучшие произведения награждались премиями (от 100 до 10 тысяч рублей).
В 1943 году вся нацистская пропагандистская машина активно создавала иллюзию, что в районах, находящихся под германским контролем, растет и ширится «русское освободительное движение». Сотрудники ведомства Геббельса утверждали, что многие тысячи честных русских людей пополняют ряды Русской освободительной армии. Все это проходило под бравурные звуки сочиненных в Берлине «Песен солдат РОА».
Идеи «русского освободительного движения» отображались в словах «Гимна РОА»: «Мы побеждали голые, босые, когда-то в восемнадцатом году — одной лишь верой в Красную Россию, одной любовью к мирному труду. Мы русские, мы верили в судьбу, мы шли за жизнь под вражеские пули, народ наш честно выстрадал борьбу, большевики нас подло обманули… Мы русские, и крепок наш союз, сплотим Россию в грозный час расплаты! Казах, узбек, татарин и тунгус — все добровольцы, храбрые солдаты!»[479] В этом произведении прослеживалась идея необходимости создания широкого антибольшевистского интернационала (за исключением, конечно, евреев). В «Марше добровольцев РОА» звучала надежда: «Скоро сломим красное насилье, / Боевой закончится поход! / Будет строить новую Россию / Закаленный в бедствиях народ».
Подобные произведения нацистская пропаганда называла «проявлением расцвета русской национальной литературы и музыки». По мнению коллаборационистской прессы, это стало возможным только благодаря очистке музыкальных школ от евреев. Так, при выступлении учащихся смоленской музыкальной студии ведущий отмечал, что «до войны играть на скрипках Страдивариуса и Гварнери могли только Гольдштейн, Даня Шафран, Эмиль Гилельс, Яша Фихтенгольц и множество других штейнов, франов, гольцев. И ни одной русской фамилии, и ни одного русского мальчика и девочки, окончивших музыкальную школу и ставших лауреатами. Что же это такое, — возмущался он, — неужели русский народ, давший миру таких замечательных композиторов, как Чайковский, Глинка, Скрябин, Рахманинов, и таких виртуозов-исполнителей, как Юрий Брюшков, Гусейвицкий и другие, вдруг выдохся, оказался неспособным выделять из своей среды выдающихся музыкантов и добровольно предоставил эту область искусства в монопольное пользование жидам?.. Конечно, это было не так. В русских семьях были очень талантливые дети, которые могли бы получить серьезное музыкальное образование, стать талантливыми музыкантами, выдающимися композиторами. Но вся беда была в том, что они не могли попасть в музыкальные школы».
Беда русских детей, по утверждению коллаборационистской прессы, заключалась в том, что во главе музыкальных школ советской России до войны стояли исключительно евреи, как, например, Столярский, Голдонвейзер, Ямпольский и другие. «Руководя приемом в музыкальные школы, они заботились о том, чтобы всяческими способами отсеять на экзаменах русских детей и набрать контингент учащихся исключительно из еврейчиков. Германская армия, освободившая русский народ от большевистского ига, широко открыла двери музыкальных школ русским детям. Впервые в музыкальных студиях замелькали русые головки русских детей».[480] Естественно, в первую очередь в музыкальных школах учащиеся знакомились с такими «выдающимися» произведениями музыкальной культуры, как «Хорст Вессель».
Вопросы о переименовании улиц обычно находились в ведении русской администрации. И если в некоторых населенных пунктах старые названия сохранялись в течение достаточно длительного срока, то в других переименования произошли в первые недели оккупации. Обычно местные власти не отличались особой фантазией. Улица Ленина переименовывалась в проспект Гитлера и т. п. Часто улицам возвращались, например в Брянске, их старые, дореволюционные названия. Определенную оригинальность проявил в подведомственном ему Локотьском округе Бронислав Каминский. 22 августа 1942 года он издал приказ «О полном искоренении из памяти населения нашего округа бывшего жидо-болыпевистского владычества». Согласно этому распоряжению все бывшие советские названия населенных пунктов в сельских местностях, а также установленные при советской власти названия улиц в городах, поселках городского типа и крупных селах аннулировались. Временно восстанавливались их прежние дореволюционные наименования. Но в течение ближайшего времени предлагалось присвоить им «новые наименования в русском национальном духе, а еще лучше установить эти названия по фамилиям местных жителей, павших смертью храбрых за укрепление новой власти».[481]
В результате военных действий пострадало немалое количество памятников. С одинаковым удовольствием немецкие солдаты использовали в качестве мишеней изображения Ленина и Сталина, Толстого и Пушкина. Но на полуразрушенные постаменты требовалось возвести «героев новой эпохи». Так, в передовой статье «Путь к расцвету» газеты «Речь» главный редактор Михаил Октан писал: «Нет сомнения, что художники и скульпторы покажут себя достойными сынами освобожденного народа и запечатлеют в своих произведениях бесконечную ненависть народа к большевизму, благодарность Германии и ее армии и непоколебимую веру народа в свое будущее».[482]
Одним из канонизированных героев коллаборационистского движения в Центральной России был К. П. Воскобойников, смертельно раненный партизанами в январе 1942 года. В его честь Каминский переименовал поселок Локоть в город Воскобойник. В годовщину его смерти рассматривался вопрос о сооружении на его могиле памятника «Битва народов» — по образцу «Битвы народов» в Лейпциге.[483]
Этот грандиозный замысел осуществить не удалось, но в центре многих оккупированных русских городов на постаментах снесенных советских памятников стояли «символы благодарности русского народа Великой Германии и ее фюреру». Так, в Калинине на площади Революции вместо памятника Ленину была установлена гигантская свастика.[484] Почти такой же памятник оккупанты установили в Пскове. Весной 1942 года заведующий строительно-ремонтным отделом городской управы А. Ф. Сыроватский (член НТСНП) переделал монумент «Жертвам революции». После установления на нем свастики он стал называться «В память освобождения Пскова от большевизма германскими войсками».
На оккупированной территории России существовало несколько видов театров: театральные группы при немецких пропагандистских органах, «народные театры», созданные при участии русской коллаборационистской администрации из состава профессиональных актеров, различные любительские труппы, организованные на базе самодеятельных кружков и художественных студий. Коллаборационистская пресса писала: «Даже в тех городах, где раньше не было постоянных театров, теперь они организуются или местными самодеятельными коллективами, или артистами, заброшенными туда обстоятельствами военного времени».[485] Из театральных жанров наибольшее предпочтение отдавалось драме и комедии.
Из газеты «Новый путь»:
Данный текст является ознакомительным фрагментом.