Глава 5 Нет поступка слишком отважного или слишком благородного

Глава 5

Нет поступка слишком отважного или слишком благородного

18 июля 1919 г. в Кройдоне стоял великолепный вечер. Война была закончена, и Черчилль уже полгода работал в правительстве, восстановившись после позора Галлиполи. У него как военного министра и министра авиации был утомительный день, и он страстно желал будоражащей практики. Наступало время одного из его летных занятий.

Оставалось несколько часов до заката, и он поехал на аэродром к югу от Лондона. Вместе со своим инструктором капитаном Джеком Скоттом они забрались в биплан Airco DH.4 (сконструированный де Хэвиллендом), у которого были превосходный деревянный пропеллер и латунная арматура. Скотт сел на переднее сиденье самолета с двойным управлением, Черчилль расположился позади. Хотя у него не было официальной лицензии пилота, он обладал достаточным опытом, чтобы самому совершить взлет.

Некоторое время все шло как по учебнику. Самолет протарахтел вдоль поля, тяга двигателя была хорошей, и они поднялись на высоту 20–25 метров. К ним были обращены лица наземной команды. Вид, наверное, был впечатляющим – один из самых знаменитых британских государственных деятелей, большая голова которого прикрыта кожаным летным шлемом и защитными очками, взмывает вверх на передовом образце британской техники. Черчилль был одним из первых людей после Икара, кто покорил небо и бросил вызов гравитации, используя аппарат тяжелее воздуха.

Но, когда они поднялись над землей на смертельную высоту, что-то пошло наперекосяк.

В те дни кройдонский аэродром окаймляли заросли высоких вязов. Чтобы избежать столкновения с деревьями, пилот при наборе высоты должен был сделать два поворота с креном – первый направо, а второй налево. Черчилль сделал первый поворот – никаких проблем. Ветер пел, играя с распорками. Спидометр показывал 110 км/ч, вполне достаточно, чтобы избежать падения из-за низкой скорости.

Черчилль повернул налево, изящные стабилизаторы и элероны подчинились его управлению. Медленно и мягко, как его учили, он перевел ручку управления самолетом в среднее положение, чтобы вывести его из крена. При этом ему пришлось переместить ручку управления из предыдущего положения примерно на 30 см. Он заметил что-то странное.

Угол крена по-прежнему составлял 45 градусов. Машина совершенно не слушалась его команд. Напротив, она стала крениться еще больше, показание спидометра стремительно уменьшалось. Уинстон Черчилль моментально понял, что он и капитан Скотт попали в беду.

«Управление не работает!» – крикнул Черчилль Скотту, способному человеку с большим опытом, который уже пережил одно тяжелое крушение, о чем свидетельствовали его ранения. Скотт мгновенно перенял контроль над ручкой управления и педалями, он дергал и толкал их, пытаясь совершить единственно возможный в этой ситуации маневр – направить нос самолета вниз, чтобы набрать достаточную скорость для выхода из скольжения на крыло. Будь они выше, это могло получиться. Но самолет был лишь в тридцати метрах от земли. Крушение было близко.

Они снижались в неуправляемой машине, и Черчилль увидел под собой залитый солнцем аэродром. Ему показалось, что все вокруг охвачено зловещим желтоватым сиянием. В мгновение ока – а у него оставалось не более того – ему подумалось: «Очень похоже, это конец». Весьма вероятно, так оно и было.

Но давайте оставим на одну-две секунды нашего героя, который стремительно мчится вниз к утрамбованной земле Кройдона. Давайте оглянемся на те риски, которым он уже подвергался. Рассмотрим, как он в ущерб себе наливал свинцом статистические игральные кости – не только в своей карьере авиатора, но и в своей эксгибиционистской жажде всяческой славы.

Одержимость Черчилля полетами началась до Первой мировой войны, когда он еще был первым лордом адмиралтейства. В начале 1913 г. он посетил находившийся в ведении военно-морских сил аэродром Истчерч на острове Шеппи. Его очаровала царившая там атмосфера: молодцы, напоминавшие Бигглза[9], бесстрашно штурмовали небеса, испытывая первые в мире гидросамолеты (авторство этого слова приписывают Черчиллю). Если бы не их усы, все это крайне напоминало бы обстановку ранних дней американской космической программы: повсюду уверенность и воодушевленность.

Черчилль моментально заметил потенциал их дела. Он решил, что у авиаторов должно быть собственное подразделение со своей идентичностью и кастовым духом – так было положено начало тому, что впоследствии стало Королевскими ВВС. «Пока у авиации время Стефенсона, – провозгласил он, имея в виду изобретателя паровоза, – и наши машины еще ненадежны. Но придет день, когда они будут безотказны и крайне значимы для нашей страны». Черчилль был так взволнован, что захотел побывать в воздухе сам – и даже научиться летному делу.

Чтобы понять, насколько он был чокнутым, вспомните, что прошло лишь десять лет, как мир увидел зарю самолетостроения. В 1903 г. Орвилл и Уилбур Райты наконец взлетели на своем странном устройстве в городе Китти-Хок. И вот Черчилль, в возрасте 39 лет, без особой подготовки, желает взять уроки, чтобы управлять этими предметами, которые на современный взгляд почти не напоминают самолеты. Это скорее причудливые гигантские воздушные змеи из брезента с прикрепленным мотором от газонокосилки, которые установлены на колеса от детской коляски. Их конструкция перетянута тросами или кожаными ремнями.

Они кажутся смертоубийственными. Такими они и были. Подсчитано, что в 1912 г. один полет из пяти тысяч заканчивался летальным исходом. По современным стандартам это безумно опасно. Сравните с другим способом передвижения – на велосипеде по Лондону, – который несколько иррационально считается рискованным. При этом к смерти приводит одна поездка из 14 миллионов. Теперь вы понимаете, какой опасности подвергался Черчилль.

В наши дни на таком самолете не позволят взлететь никому, не говоря уже о старшем министре правительства. Одним из первых инструкторов Черчилля был двадцатитрехлетний аристократический отпрыск Спенсер Грей. Но спустя некоторое время Спенсеру пришлось выйти из игры: у него была аварийная посадка, в которой он получил травмы, изменившие его уклад жизни.

Друзья умоляли Черчилля остановиться. Его кузен Санни, герцог Мальборо, сказал: «Я не думаю, что у меня будет возможность написать тебе еще много писем, если ты продолжишь свои путешествия в воздухе. И я всерьез полагаю, что твои обязанности перед женой, семьей и друзьями должны заставить тебя воздержаться от подобной практики или развлечения, – как бы ты ее ни называл, – которая сопряжена со столь большой опасностью для жизни. Ты действительно неправ». Ф. Е. Смит заявил ему, что он ведет себя «по-дурацки» и «несправедливо по отношению к семье».

Его кузина леди Лондондерри сказала, что он был «злым». Жена Черчилля Клементина была крайне обеспокоена его увлечением, и порою он уходил тайком, ничего не сказав ей. «Сегодня я плохо вел себя и полетал», – признался он 29 ноября 1913 г., словно он пробрался в кладовую и съел пудинг, приготовленный для детей.

Затем его инструктором был другой молодой и лихой капитан Гилберт Уайлдмен-Лашингтон. Черчилль провел с Лашингтоном весь свой день рождения, 30 ноября, причем немалую его часть в воздухе. Капитан написал своей невесте мисс Эйрли Хайнс о неудержимом ученике: «Мы с Уинстоном взлетели по его распоряжению в 12:15, и он был настолько захвачен, что не представлялось возможным вывести из машины. За исключением ? часа на ланч мы были в машине до 3:30. Он подает большие надежды и снова приедет сюда для обучения и практики».

Быстрый ланч прошел в домике Лашингтона, где Черчилль заметил фотографию молодой женщины и спросил о дате свадьбы. Капитан Лашингтон пояснил, что он копит на нее. Можно предположить, что обучение Черчилля было важным источником дополнительного дохода. Увы, свадьба так и не состоялась. Три дня спустя Лашингтон погиб из-за скольжения на крыло именно того самолета, в котором проходило обучение.

До нас дошло леденящее душу письмо Черчилля Лашингтону, отправленное, по-видимому, вечером того дня, который они провели вместе. Он спрашивает, почему его не слушается руль направления, отчего тот так неповоротлив. «Может, объяснение состоит в том, что я чересчур толкаю на себя», – загадочно добавляет Черчилль. Лашингтон написал ответ, подтверждая, что, скорее всего, причина в этом. Он опробовал руль направления, и тот работал превосходно. «Вы чересчур толкаете на себя», – соглашается Лашингтон и отправляется в свой последний роковой полет.

Мы можем спросить, что значили эти слова о чрезмерном толкании. Понимал ли Черчилль, что на самом деле происходит с этими примитивными закрылками и рычагами? Понимал ли это хоть кто-нибудь?

После смерти Лашингтона Черчилль поклялся Клементине, что прекратит полеты. Впоследствии, в 1914 г., Черчилль снова дал такую клятву. Тогда он пригласил британского воздушного аса Густава Хэмела выступить перед Королевским летным корпусом. Хэмел получил новую машину под Парижем, взлетел оттуда и пропал над Ла-Маншем.

Тем не менее, как мы видели, Черчилль продолжал управлять самолетом. Он неоднократно долетал до Франции, блаженствуя подобно жаворонку в небесах. Черчилль постоянно восхищался скоростью и удобством воздушного сообщения. В 1919 г. он снова сидел в кабине пилота, и в преддверии ключевого эпизода в Кройдоне судьба уже давала ему всяческие предупреждения.

Как-то он полностью заблудился во время шторма над севером Франции. Ему пришлось снизиться, он увидел железнодорожный путь и по нему сумел проложить свой курс. За месяц до кройдонского случая у него уже была серьезная авария на аэродроме Бюк вблизи Парижа. Длинная трава замедлила его разгон, и шасси зацепилось за препятствие в конце взлетной полосы.

Самолет кувыркнулся, словно подстреленный кролик, говорил Черчилль. Тогда он повис вниз головой на ремнях безопасности. А теперь ему предстояло жестоко и принудительно соединиться с землей Кройдона. Если перед ним промелькнула его жизнь, ему, наверное, подумалось, насколько он был безрассуден все эти годы.

Когда мы размышляем о непомерной храбрости в начале его военной карьеры, мы можем прийти к заключению, что он нарочито навлекал на себя опасность. Подобно Ахиллесу или рыцарю короля Артура, он жаждал не только оказаться в гуще битвы, но, прежде всего, быть увиденным в этой гуще.

Его подвиги начались на Кубе, когда ему было двадцать. Там он, как и с успехом впоследствии, оказался в несколько двусмысленном положении, будучи одновременно офицером британской армии и репортером с линии фронта. До того он удовлетворительно завершил обучение в Сандхерсте: по успеваемости был двадцатым из 130 человек своего выпуска, также стал бесстрашным и искусным наездником. Вскоре он завербовался корнетом в 4-й Ее Королевского Величества гусарский полк. Служба в армии была накладной, и в журналистике Черчилль видел хитроумный способ увеличить свой доход и лично навести глянец на собственную репутацию.

Когда кубинцы взбунтовались против испанских колонизаторов, Черчилль присоединился к испанской армии. Официально он должен был писать сообщения для Daily Graphic, но сам он хотел, чтобы как можно ближе к нему просвистела неприятельская пуля, при этом не задев его.

Ему повезло. В свой двадцать первый день рождения он оказался в джунглях, и там прогремели выстрелы. Лошадь позади него поймала пулю, красное пятно расплылось по гнедой шкуре, она испустила дух. Сообщение Черчилля дрожит от возбуждения, когда он описывает, как пуля пролетела «в тридцати сантиметрах от моей головы». На следующий день он купался в реке, и снова раздались выстрелы. «Пули со свистом проносились над нашими головами», – говорил он с гордостью.

В каком-то смысле это было блистательно, но все же никоим образом не могло сравниться с полномасштабным сражением. Черчилль стремился к боевой службе в британской армии. Он сам хотел пострелять – и желательно по врагам ее величества. Благодаря искусному лоббированию со стороны его матери (про нее говорили, что она использовала все ресурсы женского очарования, чтобы добиться требуемого от генералов) через два года Черчилль получил назначение в Малакандский полевой корпус, которым командовал сэр Биндон Блад.

Перед этим пышноусым империалистом была поставлена задача сделать тяжелой жизнь бунтовщикам-пуштунам – мусульманскому племенному объединению на северо-западном индийском рубеже. Пуштуны поднялись на восстание против Британской империи там, где теперь находится пограничная территория между Афганистаном и Пакистаном. И в наши дни здесь находят прибежище самые закоренелые фанатики и террористы. И тогда, и сегодня операция не была приятным пикником.

Пуштуны давали свирепый отпор. Мечта Черчилля о боевых действиях осуществилась, и в какой мере! От чтения его рассказов о сражениях волосы встают дыбом: люди рядом с ним изрублены на куски; бунтовщики несутся на него, пока их не изрешетят пули; британские пехотинцы бегут в панике, бросив раненого офицера, и тот вскоре будет зарезан на носилках фанатиками-пуштунами. Час за часом Черчилль был под огнем.

Как-то он вел стрельбу из пистолета, затем бросил его и схватил винтовку. Позднее он написал в сообщении: «Я потратил сорок патронов в непосредственном соприкосновении с неприятелем, что привело к некоторому воздействию. В этом я не уверен, но мне показалось, что я застрелил четырех человек. Во всяком случае, они упали». Порою он определенно бахвалится тем, как подвергает себя вражескому огню: «Я ехал на серой лошади вдоль линии перестрелки, в то время как все остальные лежали в укрытии. Наверное, это глупо, но я веду игру с высокими ставками, а для здешней публики нет поступка слишком отважного или слишком благородного».

Он вел себя с тем самоубийственным мужеством, которое демонстрировали представители некоторых племен в Северной Кении в 80-е гг. ХХ в. Последние полагали, что сумеют предотвратить попадание пуль, если намажутся ореховым маслом. Подвиги Черчилля в Малаканде заслужили бы современному солдату Крест Виктории или другую серьезную награду. А Черчилль впоследствии повторял и превосходил их.

В сражении 1898 г. при Омдурмане в Судане он был участником последней полномасштабной кавалерийской атаки британской армии. Снова Черчилль был в роли колониального притеснителя, он помогал подавить бунт суданских мусульман, которых возмущало британское правление, в том числе попытка Лондона упразднить рабство чернокожих африканцев. Дженни опять поспособствовала тому, чтобы он отправился туда как гибрид солдата и репортера – к сильному неудовольствию армейского командования. Черчилль стал более влиятельным игроком, он побывал в кавалерийском дозоре и лично доложил еще более пышноусому генералу Китченеру о расположении суданской исламской армии.

Целью операции было разгромить войска мусульманского правителя и отомстить за потрясшую викторианский мир смерть генерала Чарльза Гордона, чья отрубленная голова была насажена на копье в Хартуме 13 лет назад. 2 сентября 1898 г. в 8:40 утра Черчилль пустился вскачь к шестидесятитысячной армии дервишей. Целый час до того ее обстреливали британские пушки. Черчилль и его эскадрон думали, что они атакуют группу из 150 местных копьеносцев, но оказалось, что те вооружены винтовками.

Внезапно дервиши открыли стрельбу с колена по отряду улан. Что же делать? Удирать или ударить по врагу? Британские кавалеристы продолжили нападение. Черчилль проскакал около ста метров по направлению к дервишам, когда понял, что сейчас окажется в ложбине, «набитой копьеносцами», которые стояли в двенадцать шеренг.

Как он поступил? Он атаковал дальше. Была ужасная свалка, дервиши разлетались как сбитые кегли. Черчилль расстрелял десять патронов из магазина своего маузера и прорвался через ложбину. Ни он, ни его конь не получили даже царапины. Затем он пустил коня рысью по месту сражения, где рубились британцы и дервиши.

Он подъезжал к отдельным противникам и «стрелял из пистолета им в лицо, убив нескольких: троих – наверняка, двоих – возможно и еще одного – крайне сомнительно». От этих слов может сложиться впечатление, что сражения были несколько односторонними. Все же у нас был пулемет «Максим», а у них – нет.

Но подобное суждение совершенно недооценивает риск. Из 310 человек, участвовавших в кавалерийской атаке, 21 были убиты и 49 ранены. Позднее Черчилль выразился так: «Это были самые опасные две минуты, которые мне предстояло и предстоит увидеть».

На самом деле? Впоследствии он сражался в Англо-бурской войне и многократно попадал под огонь крутых голландских фермеров, которые превосходили в меткости стрельбы и вооружении пуштунов и дервишей. Здесь не хватит места, чтобы повторить целиком драму о Черчилле и бурах. Этому посвящены отдельные книги, особо отметим две из них, написанные самим Черчиллем.

Если изложить вкратце, то он поехал двадцатичетырехлетним репортером на эту злосчастную войну, в которой бородатые и косноязычные персонажи, словно сошедшие со страниц романов о вельде Уилбура Смита, нанесли ощутимый удар по могущественной Британской империи. В 1900 г. Черчилль попал в грандиозную переделку, из-за которой он наконец-то оказался на первых страницах газет.

Он ехал на поезде к городку Коленсо в Натале, когда на них напал из засады неприятель и поезд сошел с рельсов. Находясь под огнем, Черчилль проявил большое хладнокровие и самоотверженность, сумев организовать сопротивление. Как обычно, в него стреляли и он чудом уцелел. Черчилля схватили, но он убежал из тюрьмы, запрыгнул на товарный поезд, скрывался в перелеске, где его напугал гриф, прятался в угольной шахте, добрался до города Лоренсу-Маркиш (в нынешнем Мозамбике), там его встретили как героя.

Позднее он разъезжал по Трансваалю и Оранжевой республике, несмотря на награду, назначенную за его голову. В него снова стреляли и чуть не убили в местечке Деветсдорп, он выказал «очевидную доблесть» в битве у горы Даймонд-Хилл… Надеюсь, что мне удается донести до вас мою мысль.

Я мог бы продолжить: в 1915 г., после Галлиполи, он присоединился к действующей армии, служил в войсках на Западном фронте, 36 раз побывал на «ничьей земле» и порою подходил к немецким окопам так близко, что слышал разговоры вражеских солдат. Я мог бы рассказать о его безразличии к пулям и снарядам – но, полагаю, читателю и так понятно.

С юного возраста и на протяжении всей своей жизни Черчилль проявлял мужество льва. Сколько пуль и прочих снарядов было выпущено в его направлении? Тысяча? Скольких человек он собственноручно убил? Дюжину? Возможно, и больше. Никакой другой премьер-министр со времен Веллингтона не участвовал настолько активно в боевых действиях или в такой же мере лично нес погибель тем жителям развивающегося мира, которые угрожали ему насилием.

У него как премьер-министра был уникальный знак отличия – в него стреляли на четырех континентах. На этой стадии восприимчивый читатель, наверное, готов согласиться с этим неоспоримым свидетельством храбрости Черчилля, но может задаться вопросом о лежащей в ее основе психологии. Почему он был таков?

Отчего его пружина была на таком взводе? Одно из удовольствий при изучении характера Черчилля – а также одна из причин его душевной устойчивости – то, что он способен быть предельно честным, говоря о своих мотивах. Он понимает, что играет на зрителя, и рассказывает об этом матери, когда объясняет свое поведение в Малаканде. Ему нужна публика для отважных и благородных поступков, поскольку ему надо кое-что доказать.

Он признает: «Во многом я трус, особенно это проявлялось в школе, и мое самое заветное желание – завоевать репутацию мужественного человека». «Кто есть дитя? Отец мужчины»[10] – а рыжий и вспыльчивый Черчилль был низкорослым ребенком.

Его не взяли в команду школы Харроу по футболу, а там уделяли особенное внимание этой жесткой и энергичной игре. Даже в крикет Черчилль играл совсем немного, был неприятный случай, когда другие мальчики кидали в него крикетные мячи, – он убежал и спрятался в лесу. Это отложилось у него в памяти, ему казалось, что он не выдержал испытания сверстников, подобно тому как не выдержал испытания Рандольфа.

Но, как мне думается, он ошибался, занимаясь такой самокритикой. В младшем школьном возрасте он не был трусом, а, напротив, был дьявольски храбр. Его отправили в школу, когда ему было семь, под опеку истязателя-садиста по имени Герберт Снейд-Киннерсли. Этот сторонник «Высокой церкви»[11] был старым извращенцем: за малейший проступок он наказывал виновного двадцатью ударами палкой – уже после третьего удара выступала кровь.

Хотя Черчилль был ужасно несчастен, он не жаловался на это варварство, и о нем не стало бы известно, не заметь семейный врач рубцы на его теле. Но знаете ли вы, что сделал молодой Черчилль?

Как-то Снейд-Киннерсли задал ему взбучку за то, что он взял немного сахара. После этого Черчилль нашел соломенную шляпу старикашки и изодрал ее в клочки. Я люблю его за это. Он вовсе не был трусом в школе, может быть, он не был слишком хорош в заляпанных грязью командных играх, но он становился победителем соревнований между школами по фехтованию. Он прославился тем, что столкнул старших мальчиков в бассейн, и, если вам требуется окончательное доказательство его абсолютного, неразбавленного мужества в подростковом возрасте, я расскажу вам случай, который приключился с ним, когда он играл в догонялки с братом и кузеном в Дорсете.

Они подловили Черчилля на мосту, подбежав к обоим его концам, под мостом был глубокий овраг. Черчилль заметил, что вблизи находится верхушка ели, и за секунду его изобретательный ум выработал план.

Ему надо прыгнуть на дерево и соскользнуть вниз, хватаясь за ветки, чтобы замедлить спуск. Замысел был хорош, но исполнение подкачало. Он пришел в сознание через три дня и еще три месяца провел в постели.

В этом эпизоде мы подмечаем многие составные части его характера: находчивость, браваду, умение принимать решение в мгновение ока. Храбрость Черчилля не была напускной, не была некой личиной, которую ему приходилось надевать. Так он был устроен. Удаль была у него в крови, струилась по венам, подобно топливу с более высоким, чем у остальных людей, октановым числом.

Ничто не могло остановить его, даже крушение в Кройдоне. Мы вернулись туда как раз в тот момент, когда падающий самолет врезался во взлетно-посадочную полосу со скоростью 80 км/ч. Первым ударилось левое крыло, оно разлетелось на куски, а пропеллер ушел глубоко в землю.

Черчилля бросило вперед, его сдавило, и тяжесть казалась невыносимой. Струи топлива пронеслись рядом с ним, и он снова подумал, что сейчас умрет. Но оказалось, что славный капитан Скотт успел разомкнуть электрическую цепь до того, как потерял сознание.

Черчилль выбрался и поклялся, что никогда больше не будет управлять самолетом. Он был верен этой клятве вплоть до середины Второй мировой войны, когда ему снова потребовалось показать, из чего он сделан, и когда его готовность пойти на риск и сесть в самолет была жизненно необходима для британского сопротивления.

* * *

Конечно, он любил покрасоваться – не только перед матерью, прессой или публикой, а прежде всего перед тем, кто записывал его деяния с любовью и наиболее точно: перед самим собой. Что бы ни сказал, что бы ни сделал Черчилль, он, подобно Юлию Цезарю, оценивающе глядел, как это можно описать.

Но это никоим образом не умаляло его львиное сердце. Именно то, что он был безусловно и бесспорно отважен, давало ему право с 1940 г. требовать такой же храбрости и от других. Разумеется, воевал не только он, но и Эттли, и Иден, тем не менее их репутации были несопоставимы.

Общество могло с уверенностью сказать о Черчилле: он не потребует от британских вооруженных сил того, чего не сделал бы сам.

Наконец, у Черчилля было еще одно преимущество перед другими. Он побуждал не только личным примером и военной карьерой. У него был словесный дар, позволявший ему воодушевить людей и вдохнуть в них собственное мужество.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.