Глава 47 Оскорбление тела

Глава 47

Оскорбление тела

В сентябре 1591 г. Ричард Топклифф арестовал и допросил Томаса Порманта, католического священника, который вернулся в Англию, окончив католическую семинарию в Риме. Топклифф применял для пытки дыбу собственного изобретения; ему позволили держать ее в своем доме в Вестминстере для «допроса» священников.[1107] Дыба состояла из открытого металлического каркаса с деревянными валиками по обе стороны. Жертву раздевали донага и укладывали на спину в центр каркаса, а руки и ноги привязывали веревками к валикам. Затем валики поворачивали; когда веревки натягивались, начинался допрос. Узник испытывал мучительную боль: рвались сухожилия, суставы выходили из суставных сумок, ломались кости. За отказом отвечать или ответом, который не устраивал допросчика, следовал еще один поворот валика. Доходило до того, что все «кости выходили из суставов». Кроме того, Топклифф уверял, что именно он первым применил «наручники» как орудие пытки. Запястья узника заковывались в металлические перчатки, а затем его на несколько часов подвешивали на железную перекладину. Вес тела приходился на запястья, что вызывало мучительную боль жертвы.

Топклифф быстро прославился жестокостью допросов, многие приходили в ужас от его «методов». В течение двадцати пяти лет Топклифф ревностно охотился за инакомыслящими и допрашивал их – иезуитов и католических священников, выпускников семинарий.

Томас Пормант был одним из таких выпускников, которого Топклифф арестовал и привез к себе домой для допроса. Ему требовались сведения о деятельности католиков в Англии.

Позже в том же году Ричард Верстеган, ссыльный английский католик-полемист, печатник и гравер, живший во Фландрии, прислал письмо Роберту Персонсу, иезуиту, который тогда проживал в Мадриде. К письму Верстеган приложил документ, озаглавленный «Копия записок, составленных мистером Пормантом, священником и мучеником, о речах, обращенных к нему Топ[клиффом], пока он был узником и заключенным в доме указанного Топклиффа…». В документе Пормант утверждал, что в ходе допроса Ричард Топклифф, почетный телохранитель ее величества, рассказывал ему о благосклонности, которую проявляет к нему Елизавета. По словам Порманта, Топклифф утверждал, что «он сам так близок с ее величеством, что ведет с ней самые секретные дела», он не только видел ее лодыжки и колени, но и «трогал рукою ноги выше коленей, а также живот, сказав ей, что живота мягче он не видел ни у одной женщины». Елизавета спросила: «Разве это не руки, ноги и тело короля Генриха?» – на что он ответил: «Да».

Топклифф настолько возвеличился и так «сблизился» с королевой, что «много раз возлагал [руки] между ее грудями… и ей на шею».

Близость, которая их объединяла, по словам Топклиффа, проявлялась и в том, что королева дарила ему не обычные перчатки или носовые платки, но «белые льняные панталоны, вышитые белым шелком».[1108] По словам Порманта, Топклифф хвастал: когда Елизавета была ему нужна, он мог увести ее из любого общества, хотя и добавлял, что она не дарит свою благосклонность ему одному и «равно мила со всеми, кого она любит».

Если верить независимому отчету еще одного католического священника по имени Джеймс Янг, Пормант повторил свои обвинения открыто на суде. По его словам, Топклифф убеждал его отречься от своей веры, намекая, что затем он получит выгодное место через него, Топклиффа, благодаря той «большой благосклонности», которой он пользуется у королевы. Говорят, заданный якобы Елизаветой риторический вопрос «Разве это не ноги, руки и тело короля Генриха?» вызвал дополнительный резонанс, поскольку в личном кабинете королевы в Уайтхолле висел большой портрет Генриха VIII кисти Гольбейна. Поэтому в разоблачениях Порманта содержится намек и на то, что предполагаемая «близость» имела место во внутренних покоях.

И на процессе Порманта, и позже, во время его казни, Топклифф решительно отрицал обвинения священника, но к тому времени ущерб уже был причинен. Даже если предположительно сладострастные речи не имели места, о них заговорили на суде, и записи, которые прочли члены Тайного совета, считались необычайно важными и ставили всех причастных к процессу в неудобное положение. Тело королевы обсуждалось в интимном, эротическом смысле; кроме того, на судебном процессе зашла речь о предполагаемой близости. Когда 21 февраля 1592 г. Порманта казнили за измену, Топклифф почти два часа продержал его на эшафоте в одной рубашке, призывая отречься от своих слов, но Пормант отказался и в конце концов пошел на смерть.[1109]

Отчет Порманта был напечатан и распространен Верстеганом как одно из многих письменных поношений и попыток католиков за границей подорвать авторитет Елизаветы, сосредоточив всеобщее внимание на ней как на физическом лице и на ее поведении. Впрочем, католики не склонны были обвинять Порманта в непочтительном обсуждении королевы; они утверждали, что Пормант оставался верен королеве и просто повторял непристойности, которые произносил Топклифф.

* * *

В 90-х гг. XVI в. тревога из-за престолонаследия и гнев по отношению к елизаветинскому правительству вновь поместили в центр внимания пол королевы. Многие английские стихи того времени пестрят непристойными намеками и ссылками на королеву.

В 1589 г. в «Искусстве английской поэзии», произведении, опубликованном анонимно, но приписываемом Джорджу Паттенхэму, описываются обе ипостаси королевы и их непристойная доступность. Доступность к ней как к правительнице проявляется в виде сексуальной доступности, особое внимание уделяется губам и груди, тем частям тела, которые предполагают интимный контакт. Груди, символизирующие источник власти Елизаветы, из которого исходят лучи «ее правосудия, изобилия и мощи», описываются вульгарно: «Ее груди податливы, как гипс. Они похожи на два мячика из алебастра. Каждую венчает небольшая вишенка или, скорее, клубничка».[1110]

Грудь королевы, эмблема королевской благожелательности, превращается здесь в эротический образ, который пробуют на вкус или кусают сочные соски. Интимность предполагала ссылки на отчеты того времени о привычке Елизаветы обнажать грудь с возрастом как средство намекнуть на свою молодость и девственность.[1111]

В неоконченной рыцарской поэме «Королева фей» Эдмунда Спенсера (1590) королева также изображается в двух ипостасях: «первая – ее королевское величество, или императрица» Глориана; второе – «самая добродетельная и красивая дама», которую Спенсер называет целомудренной охотницей, Бельфебеей.[1112] В то время как Паттенхэм считает губы и грудь королевы символами королевской власти, Спенсер сосредоточивается на гениталиях Бельфебеи, причем ее наружные половые органы названы средоточием королевской власти. В конечном счете Бельфебея намекает на неверное сексуальное истолкование. Так, рыцарь Браггадочио, неверно поняв природу их отношений, воспринимает ее тело как приглашение не к политической, а к интимной близости, что выливается в попытку изнасилования.[1113] Несмотря на политическую риторику, Спенсер привлекает внимание к прославлению целомудренной власти.

Начиная с 90-х гг. и до конца елизаветинского правления сатирики часто упоминают наружные половые органы королевы, сравнивая их с космосом, описывая их в чувственных подробностях, называя «гладкими», «мягкими», «влажными» и наделяя изысканным, опьяняющим вкусом. Столь подробные интимные описания королевских гениталий в стихах конца Елизаветинской эпохи противоречат созданному самой королевой культу девственности. Возможно, течение возникло в ответ на то, в чем многие видели ханжество ее двора и внутренних покоев. В «Метаморфозе Сциллы» Томаса Лоджа (1589), посвященной «джентльменам из судебных и канцлерских иннов», Глаукус, влюбленный морской бог, описывает тело своей любовницы исключительно в сексуальном смысле: «Но почему, увы, лишен я мраморного грота / Что окаймляет два берега, / Откуда сверкает гора ожившего снега; / Или долину, что молочно-белым брегом граничит, / Где Венера и ее сестры спрятали источник, / Чей милый нектар по сладости все превосходит».

С помощью намека намеков на куннилингус и детальных описаний женского тела в стихотворении указывается средство, благодаря которому жаждущие мужчины могут до биться благосклонности.[1114] В «Венере и Адонисе» Шекспира (1599), произведении, которое сразу же ждал коммерческий успех, Венера – сексуальный агрессор и именно она доминирует над любовником, Адонисом, и поглощена возбуждением. Шекспир описывает не традиционного жаждущего юношу, который ухаживает за своей королевой. В его фантазии более опытная, ненасытная королева / императрица вынуждена умолять более молодого любовника ухаживать за ней.[1115]