Глава 11 «Львы рыкающие»

Глава 11

«Львы рыкающие»

В то время как Елизавета болела оспой, схватили трех заговорщиков – Артура Поула,[319] его брата Эдмунда и зятя Энтони Фортескью. Их арестовали, когда они пытались бежать во Францию,[320] и посадили в Тауэр. Их обвинили в заговоре «с целью низложить королеву, изменить состояние страны, добиться смерти королевы, поднять в стране мятеж и сделать королевой Англии Марию Стюарт».[321] На допросе они открыли участие в заговоре и Франции, и Испании.[322] Елизавета написала Филиппу и попросила, чтобы он либо приказал своему послу прекратить вмешиваться в дела Англии, либо отозвал его.[323] Тем временем де Квадру поместили под домашний арест.

Оспа, едва не стоившая Елизавете жизни, подтолкнула заговорщиков к действию. Хотя Поул и его сообщники раскрыли подробности заговора, они не признали себя виновными в государственной измене, утверждая, что не намеревались вторгаться в Англию с армией до тех пор, пока Елизавета не умрет. За несколько месяцев до того они совещались с Джоном Престоллом, известным католиком-некромантом, оккультистом и алхимиком, который обитал неподалеку от двора; он заверил их, что к тому времени, как их замысел осуществится, Елизавета уже умрет.[324] В феврале следующего года их судили, признали виновными в государственной измене и приговорили к казни.[325] Елизавета отменила смертный приговор, и они оставались в Тауэре до самой смерти в 1570 г.

После резни в Васси, случившейся в том же году, во Франции началась гражданская война. Гугеноты под предводительством принца Конде и адмирала Колиньи просили Англию поддержать их против Гизов, родственников Марии Стюарт.[326] Вначале Елизавета не хотела вмешиваться, но ее убедил Дадли, стремящийся вернуть доверие протестантов после своей неудачной попытки заручиться поддержкой испанцев и католиков, чтобы жениться на Елизавете.[327] Заговор «львов рыкающих», как назвал его Сесил, поддержал герцог Гиз; он стал последней каплей, побудившей Англию поддержать французских протестантов против Гизов.[328] В октябре 1562 г. англичане послали во Францию армию в 6 тысяч человек под командованием брата Роберта Дадли, Эмброуза Дадли, графа Уорика. Письмо к Марии Стюарт, которое писала Елизавета, когда заболела оспой, было попыткой оправдать английскую интервенцию против французской родни ее кузины. После того как Елизавета выздоровела, созвали парламент, чтобы собрать средства на содержание армии во Франции и оборону Ньюхейвена. В повестку дня также включили вопрос о престолонаследии и особенно о браке королевы.[329]

В одиннадцать часов во вторник 12 января величественная процессия проследовала из Уайтхолла в Вестминстерское аббатство.[330] Улицы были чисто выметены и посыпаны свежим песком. Елизавета в своей парламентской мантии из красного бархата, подбитой белым горностаем в черных пятнах, прибыла в карете; по бокам ее охраняли джентльмены-пенсионеры в красных мундирах. За каретой следовал Роберт Дадли, главный конюший; он вел в поводу запасную лошадь королевы. За ним попарно верхом ехали фрейлины.[331]

В аббатстве Елизавета прослушала проповедь, которую прочел доктор Александер Ноуэлл, настоятель собора Святого Павла. Проповедь как бы задавала тон для последовавших парламентских слушаний. Он призывал королеву «ради блага страны» выйти замуж и произвести на свет наследника: «Когда болезнь поразила ваше величество, я слышал многочисленные голоса и стенания: «Увы! В какой беде окажемся мы?.. Ведь наследника до сих пор нет, и в вере нет согласия… Увы! Что будет с нами?»[332]

После службы королева, а также члены обеих палат покинули аббатство и перешли в здание парламента, где лорд-канцлер Николас Бэкон произнес вступительную речь. Он подчеркнул опасность «иноземного врага за границей», особенно Гизов во Франции, но напомнил и о врагах, «родившихся и выросших здесь, среди нас», которые обратились за помощью к иностранцам и подстрекают к мятежам.[333] Только если Елизавета выйдет замуж и обеспечит престолонаследие, можно гарантировать безопасность страны. Сесил писал другу: «Главы обеих палат просят предоставить им какие-либо гарантии на тот случай, если Господь, в наказание нам, призовет ее величество к себе до того, как она оставит потомство. Вопрос столь глубок, что я не могу достичь дна… По-моему, следует что-то предпринять, дабы обеспечить стране наследника престола, но боюсь, что нежелание ее величества назвать своего наследника замедляет дело».[334]

Недавняя болезнь королевы живо напомнила всем о том, что Елизавета смертна. Все понимали, какой хаос разразится в период междуцарствия, если она умрет, не оставив наследника. Обе палаты были настроены решительно; всем хотелось, чтобы их голоса были услышаны. Автор одного законопроекта даже предложил в случае смерти королевы передать всю власть Тайному совету до тех пор, пока не найдут подходящего наследника-протестанта.[335] Хотя этот закон так и не был принят, радикальность предложения, которое позже еще вспомнят, показывает, до какой степени дошло тогда беспокойство парламентариев.

28 января спикер палаты общин представил королеве петицию, в которой парламентарии напрямую призывали ее выйти замуж. Ссылаясь на «великий ужас и зловещее предупреждение» в виде ее болезни, а также на козни «вздорных и злобных папистов», парламентарии не скрывали своих опасений: «Мы не видим ничего, что способно противостоять их желанию, кроме вашей жизни… мы понимаем, как важно для вашего сохранения, чтобы между жизнью вашего величества и их желанием была воздвигнута преграда».[336] Королеву призывали позаботиться о том, чтобы преемниками были назначены «самые несомненные и лучшие наследники вашей короны». С этой целью королеву настоятельно просили выйти замуж «за того, кого она пожелает видеть своим избранником». Пока у королевы нет своих детей, ей следует назвать имя своего преемника. Взамен парламентарии заверяли Елизавету, что «приложат все силы, разум и власть», чтобы разработать более сильные законы для сохранения и гарантий ей и ее потомству «и самые карательные, резкие и ужасные законы для всех, кто посмеет злоумышлять… против вашей безопасности».[337]

Елизавета отнеслась к петиции благосклонно и, как записал секретарь, «с благодарностью приняла» их слова. Она заверила парламентариев, что, оставшись в живых после эпидемии оспы, когда «смерть завладела почти каждым моим уголком… я теперь понимаю, как понимала и прежде, что я смертна. Я также понимаю, что должна сама снять с плеч своих величайшее бремя, возложенное на меня Господом… Не думайте, что я, которая в других делах всегда пекусь обо всех вас, в этом вопросе, затрагивающем нашу общую безопасность, поведу себя беспечно… Я решительно настроена в таком крупном и важном вопросе отложить ответ на другой раз».[338]

Через четыре дня свою петицию представила палата лордов.[339] Верхняя палата полностью поддерживала позицию палаты общин и напоминала о практических трудностях, которые возникнут после смерти монарха, не оставившего после себя наследника. Лорды выражали опасение, что в таком случае страна окажется в руках ее врагов. Они просили, «чтобы ваше величество снизошло до брака с тем, кто придется вам по душе, и как только это придется вам по душе». Тем временем Елизавету еще раз просили назвать преемника, поскольку без него палата лордов не понимала, «как можно со всей определенностью и уверенностью позаботиться о безопасности вашего величества и сохранения вашей короны».[340]

Хотя представителей палаты общин двадцатидевятилетняя Елизавета за несколько дней до того выслушала вполне благосклонно, лордам она сердито заявила, «что отметины, которые они видят у нее на лице, не морщины, а оспины и, хотя она, возможно, уже стара, Господь еще может даровать ей детей, как даровал святой Елизавете». Она объявила, что в ее возрасте еще можно рожать детей и что, если она прежде того назначит своего преемника, это «будет стоить Англии много крови».[341]

В ожидании более подробного ответа на свои петиции парламентарии приняли ряд законов, направленных на охрану королевы и защиту веры. По Акту о супрематии 1559 г. более суровыми стали наказания для тех, кто продолжает отстаивать верховенство папы римского. Обязанность приносить письменную присягу на верность королеве распространилась на всех должностных лиц в королевстве. Первый отказ подписать такую присягу влек за собой конфискацию имущества и тюремное заключение, второй приравнивался к государственной измене.[342] Хотя Елизавета одобрила закон, она не очень стремилась применять его на практике. По ее распоряжению Мэтью Паркер, архиепископ Кентерберийский, приказал епископам не заставлять людей подписывать присягу во второй раз и тем самым не подвергать многих смертельной опасности без письменного на то приказа.[343]

Заговор «львов рыкающих», разоблаченный во время тяжелой болезни Елизаветы, продемонстрировал, какую угрозу для королевы представляют чародейство и волшебство. Подобные преступления не входили в сферу общего права, так как закон о колдунах был отменен в 1547 г., поэтому был принят новый закон.[344] По Закону о колдовстве, чародействе и ведовстве любая магия, повлекшая за собой чью-либо смерть, каралась смертным приговором.[345] Был принят и закон «против суетных и лживых пророчеств», который можно было применять для наказания тех, кто предсказывает смерть королевы, «составляя гороскопы», как в случае Поула. В преамбуле к закону описывались беспорядки предшествующих нескольких лет и предписывалось: буде какая-либо персона или персоны «намеренно и прямо опубликуют и объяснят на письме, в печати, в песне или других открытых речах или деяниях… измысленное или ложное пророчество… с намерением поднять бунт, восстание, учинить раскол, потерю жизни или иной беспорядок в королевстве», виновных подвергнут тюремному заключению и штрафу. Для тех, кто впервые уличен в подобном преступлении, наказание составляло год тюрьмы и 10 фунтов штрафа, повторные преступления карались пожизненным заключением и конфискацией имущества.[346]

Утром 10 февраля, когда парламент еще заседал, на повестке дня вновь встал вопрос о престолонаследии: Кэтрин Грей родила еще одного ребенка, мальчика, которого назвали Томасом. Елизавета пришла в ярость; теперь у ее двадцатидвухлетней преемницы-протестантки было уже двое сыновей! Королева приказала немедленно учинить следствие о незаконных свиданиях Кэтрин и графа Гертфорда, которым, очевидно, попустительствовал сэр Эдвард Уорнер, комендант Тауэра.[347] Гертфорда вызвали в Суд Звездной палаты, где признали повторно виновным в преступлении: «совращении девственницы королевской крови в доме королевы», так как он «изнасиловал ее во второй раз». Графа приговорили к огромному штрафу в 5 тысяч фунтов за каждое преступление и вернули в Тауэр.[348]

Тем временем Кэтрин Грей оставалась в тюрьме вместе с полуторагодовалым первым сыном и новорожденным младенцем. В августе, когда в Лондоне вспыхнула чума, Кэтрин перевезли в Эссекс, в поместье Пирго, принадлежавшее ее дяде, лорду Джону Грею. Она содержалась под строгим домашним арестом. В последующие годы ее несколько раз переводили из одного замка в другой, она оставалась в заключении до конца жизни. Мужа она больше не видела. Поскольку не было доказательств того, что они действительно обвенчались, ее детей объявили незаконнорожденными. Однако, пока шли дебаты о престолонаследии, Кэтрин Грей и два ее сына представляли для Елизаветы серьезную угрозу.[349]

Католичка Мария Стюарт, также претендовавшая на престол, очутилась в центре скандала после того, как в ее спальне под кроватью нашли молодого влюбленного в нее французского придворного и поэта Пьера де Бокоселя, сеньора де Кастеляра с мечом и кинжалом.[350] После того как его обнаружили, он заявил, что ему негде больше спать. На ночь его поручили заботам начальника королевской стражи, а Марии, не ведавшей о том, что происходит в ее опочивальне, обо всем сообщили только наутро. Когда Кастеляра допросили, он заявил, что его послали «персоны, занимающие выдающееся положение» во Франции, предположительно гугеноты, дабы он попробовал «сблизиться» с Марией и ее фрейлинами, чтобы «воспользоваться случаем и представить достаточные доказательства, способные скомпрометировать честь королевы».[351] Мария приказала ему удалиться от двора, но через несколько дней, когда она переехала в замок Данфермлин, француз последовал за ней и его снова застали в опочивальне королевы, где он объявил, что намерен доказать свою невиновность. Вести о нем скоро дошли до английского двора, вызвав непристойные сплетни. Говорили, что молодой Кастеляр «спрятался за занавесями в опочивальне королевы, а ночью лег бы к ней в постель», если бы Мария его не обнаружила.[352] Француза судили и обезглавили на площади Святого Андрея. После этого происшествия Мария испугалась и очень своевременно предупредила Елизавету о том, как важно надежно охранять королевскую опочивальню.

В субботу 10 апреля 1563 г. в три часа пополудни Елизавета отправилась на королевской барке из Уайтхолла в Вестминстер на последнее заседание парламента; она заняла свое место в зале заседаний.

Сэр Николас Бэкон, лорд – хранитель Большой печати, зачитал от ее имени речь, которую она написала. В ней королева благодарила палату лордов и палату общин за их труды и одобряла законы и акты, представленные на ее рассмотрение. Затем она прямо ответила на петиции обеих палат с просьбами о браке. Ее, писала королева, очень удручает, что от нее требуют назвать преемника, когда есть еще надежда, что она выйдет замуж и сама произведет на свет наследника. Хотя она не испытывает склонности выйти замуж, она понимает, что к этому ее призывает долг королевы. Она уверяла: «И если я сумею подчинить свои желания вашим потребностям, я не стану противиться».[353]

Помимо составления петиций, призывающих королеву срочно найти себе мужа, парламент проголосовал за сбор средств, в которых нуждалась Елизавета для поддержки английского корпуса во Франции. В письме к Эмброузу Дадли, графу Уорику, командующему английской армией, она заверила его, что пришлет подкрепления и сделает все, что в ее силах, чтобы войска были всем обеспечены. Однако ее усилия оказались тщетными. Гугеноты все больше сомневались в искренности намерений Елизаветы, и, когда воюющие французские стороны заключили мир, они объединились и выгнали английские войска из Гавра. Кроме того, во время осады, когда англичане с трудом оборонялись, в городе вспыхнула эпидемия чумы, унесшая жизни многих солдат. 28 июля англичане вынуждены были сдаться, и остатки армии отплыли в Англию.[354] Через несколько недель эпидемия чумы перекинулась на Лондон: болезнь привезли с собой вернувшиеся солдаты. Всем лондонским домовладельцам приказали начиная с семи часов вечера жечь на улицах костры, «дабы истребить болезнетворный воздух».[355]

В августе чума уносила в Лондоне по тысяче жизней в неделю. Жертвой эпидемии стал и испанский посол дон Альваро де Квадра, который так способствовал подрыву англо-испанских отношений.[356] Боясь за свое здоровье, королева вынуждена была в сентябре покинуть Лондон и переехать в Виндзор, где она и оставалась до конца года. В Виндзорском замке было холодно, гуляли сквозняки, и Елизавета, Сесил и другие придворные скоро стали жертвами болезни, известной под названием pooss, или «недержание». Сесил так тяжело болел, что едва не ослеп; Елизавета жаловалась на боль в носу и глазах. В ту зиму умерли многие люди, страдавшие от тех же проявлений болезни.

На окраине города поставили виселицы; на них вешали всех подозреваемых в том, что они привезли с собой чуму из столицы. Повесить без суда могли даже тех, кто проплывал по Темзе мимо Виндзора.[357]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.