6. Внутренняя рецензия для Военного издательства (Юрий Карасев. Всегда в бою. Литературный портрет Николая Грибачева)
6. Внутренняя рецензия для Военного издательства
(Юрий Карасев. Всегда в бою.
Литературный портрет Николая Грибачева)
«Сложные, как говорится, чувства испытывал я при чтении этой рукописи. С одной стороны, я тоже хорошо знаю Николая Грибачева, редактировал его книгу «Любовь моя шальная», вышедшую в издательстве «Советский писатель», не раз сталкивался с ним в споре, сиживал с ним за одним столом, перебирая и вспоминая о многом, что уже осталось в прошлом. Но вот читаю рукопись и не могу согласиться с Ю. Карасевым, с его общей характеристикой творческого облика Николая Грибачева, характеристикой панегирического толка.
Мне кажется, что было бы гораздо уместнее сейчас, после выхода нескольких монографий о Николае Грибачеве, дать более трезвую оценку творчества замечательного писателя и общественного деятеля. Это было бы куда полезнее, чем славословия, которыми автор просто затопил свою рукопись.
Ю. Карасев восхищается словами С. Михалкова, сказанными на V съезде писателей СССР, эти слова – ключ к пониманию гражданской позиции критика: «Когда у писателя личное сливается с его общественной деятельностью, когда писатель, сознавая свою ответственность, свою роль в обществе, умеет в любой обстановке твердо отстаивать партийные позиции, не уклоняться от решения острых политических вопросов, последовательно и убежденно проводит в жизнь политику нашей партии, – только тогда он становится солдатом, который выполняет поставленную перед ним боевую задачу. Таких писателей мы называем бойцами, и их немало в наших рядах».
Эти слова целиком и полностью можно отнести к Николаю Грибачеву. Так завершает цитату из речи С. Михалкова Ю. Карасев, соглашаясь с ним и полностью поддерживая.
Давайте подумаем, хорошо ли писателю быть солдатом и выполнять «поставленную перед ним боевую задачу»? Давайте вспомним некоторые «боевые задачи». Не будем далеко заглядывать в прошлое, вспомним только времена Н.С. Хрущева и его боевые задачи, которые были поставлены от имени партии, от ЦК КПСС и солдатами партии воспринимались как обязательные для исполнения. Многие так и поступали, не рассуждая, как солдаты, сажали кукурузу, допустим, на севере. Уничтожали личное хозяйство, забрасывали приусадебные участки, потому что не хотели слыть любителями частной собственности и тоже мечтали через двадцать дет построить коммунизм и пожить при полном довольстве.
И если писатель – солдат, то он, конечно, приветствовал любое решение партии, выполнял его и призывал своим словом выполнять и других. И этим солдатам верили, потому что они обладали нравственным влиянием на людей и вообще на общество.
Вспомним этих солдат-писателей, которые во времена Л.И. Брежнева курили ему фимиам, восторгались каждым его решением, каждым его выступлением, каждой его книгой, написанной другими. А что осталось сейчас от этих выступлений солдат-писателей? На глазах этих видных писателей, которые бывали на самых высоких этажах Власти, творилось невероятное разложение общества, перерождение партийных и хозяйственных кадров, процветало попустительство, беззаконие, творилась чудовищная и чуть ли не повсеместная несправедливость, а они, как солдаты, подчинялись растленным командирам от литературы и искусства...
Об этом много говорилось на XXVII съезде партии и после него, в газетах, журналах, книгах. Так что не буду распространяться на эту тему. Но я заговорил здесь об этом только потому, что мы уже не вправе забывать об этих явлениях прошлого, когда рассматриваем деятельность того или иного писателя, художника, словом, творческого работника.
Но для Ю. Карасева словно и не было XXVII съезда партии, он благодушно пишет о Грибачеве в панегирических тонах. «Меня покоробило замечание о прямолинейности поэзии Н. Грибачева. Да, она у него – без идейных зигзагов и политической клубнички. И без искривлений линии партии» (с. 2); «Идейная же позиция писателя всегда оставалась и до сих пор остается предельно последовательной и твердой. Ни при каких обстоятельствах он не шел ни на какие компромиссы с собственной совестью и приманчивой «конъюнктурой», не шарахался из одной крайности в другую, не заигрывал в спекулятивных целях с чуждыми нашему народу, всем традициям нашей литературы идеологическими, литературными теченьицами, подобными мутным ручейкам, которые мнят себя притоками бурной реки, ни на шаг не отступал от принципов высокой идейности, партийности и народности в искусстве» (с. 12); «Николай Грибачев из тех, кто не роняет, а крепко, на изготовку держит свой автомат, кто не поступается ни своим идейным кредо, ни гражданской честью, ни творческой совестью. Он не только ни разу не свернул в сторону от генеральной магистрали советского искусства, но в борьбе с чуждой нам идеологией, чуждыми веяними всегда был в первых рядах атакующих» (с. 15); «Путь Н. Грибачева прямой – и ему незачем было менять свою точку зрения на то или иное событие, явление, историческую веху, не от чего было отрекаться в прошлом, нечего было вычеркивать в своем творчестве» (с. 18)...
Прав ли Ю. Карасев? И если прав, то хорош ли Н. Грибачев как художник?
Все эти вопросы не так уж просты, как может показаться на первый взгляд.
Давайте разберемся в некоторых рассуждениях критика и его оценках творческого пути поэта, публициста, прозаика.
Н. Грибачев – прямой, «на изготовку держит свой автомат», «ему незачем было менять свой точку зрения...».
Автор книги о Грибачеве оказывает медвежью услугу, высказываясь таким образом.
Но, во-первых, это неправда, что Грибачев не менял свои точки зрения. Он прожил большую жизнь, на его веку партии, ЦК КПСС, нашему обществу приходилось менять свою точку зрения по коренным вопросам нашего бытия. И было бы совсем уж плохо, если б мы не меняли свои точки зрения. Мы бы закоснели в предрассудках Хрущева и Брежнева, не говоря уж о сталинском времени... Грибачев тоже менял свои точки зрения, как и все солдаты-писатели. Только сказать об этом необходимо не как об ошибках, а как о противоречиях развивающегося общества, как о противоречиях развивающегося сознания и узнавания самих себя в процессе роста, развития, преодоления противоречий.
Так что Ю. Карасеву не удалось показать эти естественные противоречия духовного развития Грибачева в так называемых «Штрихах портрета», то есть во вступительной главе книги. Однотонный, «розовый» портрет Н. Грибачева сейчас не воспринимается.
Н. Грибачев – глубже, противоречивее, сложнее, а значит, и интереснее, чем это удалось показать Ю. Карасеву.
В главе «Истоки» автор рассказывает о первых шагах в жизни Н. Грибачева, обильно цитирует самого писателя по принципу: «Но предоставляю слово опять Н. Грибачеву, – все равно лучше не скажешь» (с. 29).
Так от самого Грибачева и узнаем о матери, об отце, о том, как научился читать, как прочитал трехтомник Гоголя...
Страница за страницей читаю эту рукопись и не могу не подивиться одной ее особенности: чуть ли не на каждой странице автор цитирует стихи Н. Грибачева, цитирует широко, привольно, так, что стихи Н. Грибачева в книге о нем занимают чуть ли не добрую треть объема, а может, и поболее. Стихи разные: есть и хорошие, а есть... так себе.
Но автор одинаково щедр на комплименты: «Несмотря на серьезные недостатки и отношение к поэме самого Н. Грибачева, ее можно зачислить в творческий актив поэта» – так Ю. Карасев оценивает поэму «Конец рода».
Подробно рассказывает автор монографии о довоенном творчестве Н. Грибачева, щедро цитирует его стихи, комментирует их, еще и еще раз пересказывая их содержание. И вот вывод: «Год от года росло, крепло профессиональное мастерство Н. Грибачева. Он шел в своем творчестве от усложненности формы и вместе с тем схематизма (?!) к большей простоте и, как бы это сказать, внятности, к большей глубине, многомерности образов...» (с. 50).
Автор монографии ничего не сказал о том, что Н. Грибачев в то время, как и вся в сущности поэзия молодых, был поражен недугом вульгарного социологизма и схематизма. Не избежали этой болезни и талантливые поэты, такие, как Н. Грибачев. Но Ю. Карасеву нужна схема роста поэтического мастерства, а поэтому и не возникает на страницах его книги серьезного и глубокого разговора о действительном поэтическом и гражданском росте Н. Грибачева, а возникает упрощение, возникает что-то вроде схемы...
Несколько получше написана глава «Боевой командир», приведены факты биографии Н. Грибачева на войне, ну и в этой главе чувствуется перенасыщенность цитатами: «Стих Н. Грибачева по-прежнему густообразен, многокрасочен, насыщен метафорами, точными и неожиданными сравнениями» (с. 75), а после этих комплиментов идут страницы стихотворных цитат. И монография о Грибачеве скорее напоминает мне нечто вроде путеводителя по собранию его сочинений.
«Послевоенное время оказалось для Грибачева периодом обильно плодотворного писательского труда» (с. 77).
И полное восхищение публицистикой Н. Грибачева... Вольно или невольно Ю. Карасев «выпрямляет» сложный путь Н. Грибачева в это время.
«Выпрямление» творческого пути Н. Грибачева особенно проявляется тогда, когда автор анализирует поэму «Колхоз «Большевик» и сопоставляет ее с романом П. Проскурина «Судьба»: «Если поэма Н. Грибачева выдержана в мажорной тональности, и поэт восславил подвижнический труд своих земляков, постарался передать радости труда, радость возобновления мирной жизни, то в деревне на страницах романа «Судьба» – полный разор и развал, нищета и убожество, да к тому же беспросветность и дремучая безысходность, причем создается такое впечатление, будто во всем этом виновато не только фашистское нашествие» (с. 109).
Я тоже читал роман Проскурина, читал и поэму Грибачева.
И сопоставление их может быть только не в пользу поэмы. Понятно, автор хотел показать радость возвращения к мирной жизни. И хорошо, что показал, но сколько сложностей, противоречий той жизни он благополучно обошел... Восхищаться ли нам сейчас этой «мудростью» поэта? Не только обошел все противоречия, но еще и внушал успокоенность в тех кругах, от которых зависела жизнь в деревне. И еще долгие годы послевоенной жизни крестьянство подвергалось бесчеловечной эксплуатации. А мы должны сейчас восхищаться мажорными тонами тогдашней поэзии и прозы.
Не пора ли предъявить счет подобной литературе, литературе, которая успокаивала, свидетельствовала о полном благополучии.
Думаю, что пора анализировать эти литературные явления гораздо глубже, ответственнее, не принижая роль литературы того времени, но и предъявляя ей счет более серьезный, чем это делает Ю. Карасев.
Заговорил Ю. Карасев о прозе Н. Грибачева. Я работал с Грибачевым над сборником рассказов и повестей «Любовь моя шальная». Действительно замечательный сборник! Карасев пишет: «По моему глубокому убеждению, проза Н. Грибачева еще недооценена нашей литературной критикой. Проза Н. Грибачева – это заметное и самобытное явление».
Казалось бы, критик пишет портрет и жалуется на критиков, которые недооценили... Вот вы же и взялись, чтобы оценить, проанализировать достоинства, сказать о недостатках... А получилось все то же: декларативность, цитаты, малоубедительные выводы...
Автор анализирует творчество Грибачева как детского писателя, его стихи на зарубежные темы...
И вдруг в главе «Творчество. Сущность и особенности» Ю. Карасев заявляет: «Рискуя повториться, я вновь попытаюсь определить основные отличительные черты творчества Н. Грибачева» (с. 146).
И это не только прием творческий, он и в самом деле повторяет все те же мысли, которые уже высказывал о Грибачеве. «Поэт утверждает бытие как боренье, призывает к борьбе, не признает жизни без борьбы» (с. 146). И, конечно, в доказательство – страницы цитат.
«Я еще раз хочу подчеркнуть, что творчество Н. Грибачева проникнуто пафосом утверждения. Его радует благородная миссия, нашего народа» (с. 149). И в доказательство – еще цитаты. О Грибачеве автор пишет: «Он утверждает коммунизм – как высшую цель человечества» (с. 149). Вот, оказывается, кто утверждает коммунизм как высшую цель человечества. А мы-то думали, что Маркс, Энгельс, Ленин.
«Еще одна важная особенность творчества Н. Грибачева – это разнообразие тем, жанров, форм, о чем выше я уже говорил довольно подробно» (с. 165). Вот это и удивляет, если говорил, и довольно подробно, то зачем вновь и вновь возвращаться к одним и тем же мыслям?
И опять: «Как уже говорилось, Н. Грибачев побывал почти во всех наших братских республиках, и многие писатели стали его друзьями» (с. 168).
А последние 234 – 244 страницы – это «Из бесед и интервью».
Итак, рукопись в таком виде считаю непригодной к публикации.
Рукопись перегружена цитатами, повторами и пр., о чем говорилось.
2 февраля 1987 г. Виктор Петелин».
Я написал за свою литературную жизнь сотни внутренних рецензий, некоторые из них были опубликованы после того, как рукопись становилась книгой, уже не ради заработка, а ради публичной поддержки того или иного понравившегося мне талантливого писателя. Но вот отрицательную рецензию публикую впервые. И вот почему.
Не успел Ю. Карасев получить эту рецензию, как тут же начал звонить своим друзьям с просьбой о защите: стреляют вроде бы, бьют меня, а на самом деле в Грибачева. И создал некий «шумок» вокруг этого, казалось бы, рядового эпизода в литературной жизни. Некогда Ю. Карасев жил в Ташкенте, переводил современных «классиков» узбекской литературы, создавших ему самые благоприятные условия для работы и жизни. Ю. Карасев щедро угощал москвичей, приезжавших на различные пленумы, симпозиумы, творческие дискуссии. К ним-то он обратился с жалобой на рецензента.
И вот через какое-то время звонит мне Иван Фотиевич Стаднюк.
– Ты писал о Грибачеве? – раздраженно спросил он.
– Нет, я писал о рукописи Карасева, написавшего монографию о Грибачеве, очень плохую.
– Ты понимаешь, что можешь поссорить меня не только с Карасевым, но и с Грибачевым? Как тебе не стыдно! – с каждым словом все более повышая голос, чеканил Стаднюк. – Я знать тебя не знаю после этого. – И бросил трубку.
Неприятный звонок, ничего не скажешь. А ведь мог бы давно понять, что мои суждения, симпатии и антипатии ни от кого не зависят, никакие групповые пристрастия не заставят меня назвать черное белым и наоборот. Все, что талантливо, – хорошо; все, что бездарно, – плохо. Вот моя позиция. Недавно вычитал у Сергея Есенина: «Моя позиция – это я».
Хорошо сказано. Не знал я этих слов, но всегда был верен этому.
Я попросил Галину Ивановну сделать ксерокопию рецензии, наделавшей столько шума, и послать Ивану Фотиевичу.
Вскоре после этого раздается звонок.
– Ты извини меня, Виктор, я погорячился. Карасев мне звонил и сказал, что ты очень плохо отзываешься о Грибачеве. Вот это и возмутило меня. Как же так, думаю, ты столько раз встречался с Николаем Матвеевичем, разговаривали, спорили, но всегда с симпатией относились друг к другу... И вдруг. А теперь я вижу, что был не прав. Ты уж извини меня.
Все вроде бы наладилось, но царапина на сердце осталась. Ох, как трудно быть самим собой. Но в этом и счастье – быть самим собой.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.