5. Лев Толстой и современность (К 100-летию романа «Война и мир»)
5. Лев Толстой и современность
(К 100-летию романа «Война и мир»)
Столетие со дня публикации «Войны и мира» – этого непревзойденного в истории мировой литературы творения – дает нам повод задуматься над тем, что Толстой, как воистину гениальный художник, предопределил дальнейшие пути развития не только русской литературы, но и мировой литературы в целом, заглянуть в одну из славных страниц нашей отечественной литературы, поговорить о том, как возникло такое гениальное творение.
Всем нам, разумеется, известны статьи В.И. Ленина о Толстом. Никому еще не удалось с такой убедительностью и глубиной дать анализ произведений Льва Толстого, «которые всегда будут ценимы и читаемы массами». «...В его наследстве, – подчеркивал В.И. Ленин, – есть то, что не отошло в прошлое, что принадлежит будущему. Это наследство берет и над этим наследством работает российский пролетариат».
«Его мировое значение, как художника, – писал В.И. Ленин о Толстом, – его мировая известность, как мыслителя и проповедника, и то и другое отражает, по-своему, мировое значение русской революции.
Л.Н. Толстой выступил как великий художник еще при крепостном праве. В ряде гениальных произведений, которые он дал в течение своей более чем полувековой литературной деятельности, он рисовал преимущественно старую, дореволюционную Россию, оставшуюся и после 1861 года в полукрепостничестве, Россию деревенскую, Россию помещика и крестьянина. Рисуя эту полосу в исторической жизни России, Л. Толстой сумел поставить в своих работах столько великих вопросов, сумел подняться до такой художественной силы, что его произведения заняли одно из первых мест в мировой художественной литературе. Эпоха подготовки революции в одной из стран, придавленных крепостниками, выступила, благодаря гениальному освещению Толстого, как шаг вперед в художественном развитии всего человечества».
Каждое новое поколение как бы заново открывает для себя Толстого, с поразительной яркостью замечая, что образы его произведений несут в себе неумирающие черты характеров и нравственных качеств; в новых социальных условиях они позволяют не только лучше познавать человека прошлого, но и глубже всматриваться в человека сегодняшнего.
Нисколько не будет преувеличением сказать, что наш молодой читатель, обращаясь к литературному наследию Льва Толстого, может найти в его сочинениях ответы на великое множество своих вопросов. Уроки Льва Толстого учат современного человека быть честным, правдивым, бескорыстным, учат присущей нашему народу высокой нравственности и здоровой морали. «Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать и вечно бороться и лишаться. А спокойствие – душевная подлость» – вот один из многих уроков мастера слова и знатока глубин человеческой души.
Иному современному читателю может показаться, что никаких особых проблем, относящихся к Толстому и его произведениям, сегодня не существует. Всем, мол, известно, что Толстой – великий писатель, а его книги – драгоценная, нетускнеющая сокровищница человеческой мысли. Это, конечно, так, если не оглядываться в не столь далекое прошлое. Не оглядываться же нельзя, ибо знание прошлого позволяет не только лучше понимать настоящее, но и предвидеть будущее. И еще: в нашей творческой жизни нет-нет да и появляются «новаторы» без подлинного новаторства или радетели модных веяний, берущих начало отнюдь не из народных сокровищниц и отечественных закромов. И более того, мы нередко встречаемся с произведениями, в которых напоказ выставлено подражательство буржуазным западным образцам; в них – убогость интеллекта, вызывающий скепсис, уродливый язык, унылая интонация. Все здесь взято напрокат, вся структура и сущность таких литературных поделок – как бы вызов той классической, обогащенной в советское время школе художественного развития, из которой вышли лучшие советские писатели, создавшие произведения, достойные своей эпохи. И если, с одной стороны, такие явления можно объяснять буржуазным влиянием, то с другой – они берут начало из нашего недалекого прошлого, когда делались яростные попытки ниспровержения Толстого и других выдающихся художников слова.
Сошлюсь только на два эпизода из литературной жизни 20-х годов, имеющих прямое отношение к нашему разговору.
В 1924 году в журнале «Звезда» была опубликована статья его главного редактора И. Майского, послужившая началом литературной дискуссии. Чтобы не вдаваться в подробности этой дискуссии, процитирую только основную мысль из заключительного слова И. Майского, названного «Еще раз о культуре, литературе и Коммунистической партии» (Звезда. 1925. № 1).
В русской литературе, утверждал И. Майский, много, бесконечно много «людей слабых, больных, сомневающихся, с душой «Гамлета Шигровского уезда». Онегин, Чацкий, Лаврецкий, Лиза из «Дворянского гнезда», Рудин, Нежданов, Пьер Безухов, Андрей Болконский, Анна Каренина, Вронский, князь Нехлюдов, Обломов и целый ряд других – ведь это лучшие фигуры нашей классической литературы, фигуры, которые с любовью выписывались художниками, в пользу которых художники стремились «заражать» читателя. И в их пестрой толпе почти ни одного действительно здорового, сильного человека! Лишь изредка мелькнет фигура иного закала, как старик Болконский в «Войне и мире», или Базаров в «Отцах и детях», или Елена в «Накануне», и снова все тот же безвольный, размагниченный человеческий хлам. И так изображались не только люди дворянской и интеллигентской среды, в тех же тонах рисовалось и крестьянство. Тургенев дал нам пресловутых Хоря и Калиныча, а когда Л. Толстому понадобилось изобразить деревенского мужичка, он нарисовал какого-то «богоносца» не от мира сего в лице Платона Каратаева».
«Безвольный, размагниченный человеческий хлам» увидел И. Майский в образах, воплощающих в себе лучшие черты русского национального характера. И ничего другого!
Второй пример, относящийся к 1928 году, когда отмечалось столетие со дня рождения Льва Толстого. В редакционной статье « К юбилею Толстого» (журнал «На литературном посту») говорилось, что «философия непротивления злу, учение Лао-Тзе, согласно которому «Тао (добродетель) может быть достигнута только через неделание», проповедь пассивности, безграничный азиатский фатализм проникают все произведения Толстого. Они издаются, распространяются и будут читаться в эпоху революции, когда целеустремленность вытесняет фатализм, пассивность убивается все более растущей массовой активностью... Самосовершенствование, уход в себя, кропотливый анализ внутреннего существа кающегося дворянина, антиобщественность – и наше время коллективизма, дисциплинированность общественности, сурового, подобранного человека практики. Подобные сопоставления неизбежно приходят в голову вдумчивому читателю всех произведений Толстого».
Трудно не заметить, с каким старанием авторы редакционной статьи стремились принизить значение Л.Н. Толстого. По их мнению, все произведения Л.Н. Толстого своим идейно-художественным звучанием страшно далеки от времени 20-х годов, от революционного народа-созидателя. Читаешь это и все время думаешь о том, что авторы журнала серьезно боялись юбилея Л.Н. Толстого, опасались, как бы юбилей не стал всенародным праздником.
Разве не очевидно, что в этой редакционной статье вся национальная культура рассматривается как нечто единое, цельное, одинаково устаревшее после Великого Октября. Но достаточно вспомнить ленинские слова о двух культурах в каждой национальной культуре, чтобы понять, насколько ошибочны высказывания тех деятелей литературы и искусства, которые нигилистически относились к культурному наследию России. И делалось все для того, чтобы скомпрометировать русских классиков в глазах рабочих и крестьян, потянувшихся к литературе и искусству.
В частности, рассуждая о романах «Война и мир» и «Анна Каренина», В. Ермилов в статье «Долой толстовщину!» делал вывод: «И кажется, вы видите холодные, пустые глаза этого юродивого мужицкого страшного бога, который знает какую-то свою, злую, холодную, как снега в северной пустыне, бесчеловечную правду».
Разумеется, это всего лишь частные эпизоды острой литературной борьбы, связанной с различным пониманием проблемы культурного наследия. Футуристы, пролеткультовцы, напостовцы и многие другие отвергали русское национальное наследство. Они готовы были строить новую культуру на голом месте, культуру, лишенную традиций и корней в национальной почве. Национальное эти деятели готовы были подменить псевдоинтернациональным. Развивая ленинские положения о двух культурах в каждой национальной культуре, Н.К. Крупская писала в статье «Об интернациональной и национальной культуре» в 1927 году: «Важно изживание отрицательных сторон национальных культур, но в то же время имеет громадное значение развитие положительных сторон национальных культур... У каждой национальности свое лицо, свой тип, и важно найти пути к тому, как эти положительные стороны каждой национальности наиболее рационально поддерживать».
Да, мы интернационалисты, и нам близки и дороги традиции всех народов, их культура, искусство, литература. Но подлинный интернационализм не имеет ничего общего с духовным нигилизмом «человека вселенной», человека без родины и без национальной культуры. Откуда идет эта тенденция, живучая и ядовитая? В докладе А.Н. Толстого «Четверть века советской литературы», сделанном в 1942 году, справедливо говорилось: «Советская литература от пафоса космополитизма, а порою и псевдоинтернационализма, пришла к Родине как к одной из самых главных и поэтических своих тем». Этот пафос псевдоинтернационализма имел широкое хождение в литературе и культуре двадцатых годов, когда известный лозунг «У пролетария нет отечества» толковался зачастую буквально и прямолинейно. Именно в ту пору под флагом ультрареволюционности протаскивались идеи духовного нигилизма, отвергалось наследие классиков, а ведущие советские писатели, ставшие гордостью литературы, звались «попутчиками» (в том числе и М. Горький, М. Пришвин, Л. Леонов и другие).
К чему могли привести вандалистические идеи таких отрицателей? Об этом хорошо сказал А.В. Луначарский на совещании в Отделе печати ЦК нашей партии в мае 1924 года, отвечая лидерам РАППа: «Если мы встанем на точку зрения тт. Вардина и Авербаха, то мы окажемся в положении кучки завоевателей в чужой стране». «Теоретики» ЛЕФа, напостовцы и налитпостовцы, «кузнецы» и пролеткультовцы и т. д. видели свою единую цель в уничтожении всех традиций прошлого – исторических, культурных, национальных, патриотических. Яростно враждуя друг с другом, они, однако, обретали странное единодушие и пели в унисон, коль речь заходила о накопленных народом духовных богатствах. Уже в самом конце 20-х годов глава конструктивистов К. Зелинский, продолжая эту нигилистическую «переоценку ценностей», заключал: «Да, не повезло русскому народу просто как народу... Мы начинаем свою жизнь как бы с самого начала, не стесняемые в конце никакими предрассудками, никаким консерватизмом сложной и развитой старой культуры, никакими обязательствами перед традициями и обычаями, кроме предрассудков и обычаев звериного прошлого нашего, от которой мысли или сердцу не только не трудно оторваться, но от которой отталкиваешься с отвращением, с чувством радостного облегчения, как после тяжелой неизлечимой болезни».
В.И. Ленин многократно указывал, что невозможно создать новую культуру, не используя достижений прошлых веков в области науки, культуры, искусства и литературы. «Коммунистом стать можно лишь тогда, – говорил он на III съезде комсомола, – когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество».
Эту глубокую мысль необходимо помнить, обращаясь к классическому наследию прошлого, к бессмертным явлениям нашей великой национальной культуры. Но она же остается важнейшей и при рассмотрении, анализе и оценке современной русской советской литературы. Только на основе духовного богатства, накопленного предшествующими поколениями, можно развивать дальше реалистическое искусство. Только подлинное усвоение классических традиций создаст предпосылки для появления произведений, которые можно рассматривать «как шаг вперед в художественном развитии всего человечества» (В.И. Ленин)(Молодая гвардия. 1969. №12).
6. После «Молодой гвардии»
В начале 1970 года уже чувствовалось что-то неладное в судьбе журнала, Анатолий Никонов ходил нервный, мрачный, отверг мое предложение дать дискуссионный материал Феликса Кузнецова, ходившего еще в «либералах», забраковал еще несколько материалов, предложенных в очередные номера. Счастье быть самим собой... Но постепенно атмосфера сгущалась, придирки цензуры, выговоры из ЦК ВЛКСМ следовали один за другим. Работать стало невмоготу, постоянно чувствовались тяжкие объятия власть имущих. Наконец, в октябре 1970 года «Молодая гвардия» предстала перед Секретариатом ЦК КПСС, отчет Никонова слушали Брежнев, Суслов и другие партийные «старцы». Решение было суровым – Никонова и Петелина обвинили во всяческих грехах, а главное – «в славянофильстве» (до сих пор это постановление ЦК не рассекретили, и мы не знаем подлинных формулировок. – В.П.), Никонова перевели главным редактором журнала «Вокруг света», а Петелина оставили в журнале до прихода нового главного редактора.
Вскоре он и пришел – Феликс Овчаренко, инструктор ЦК КПСС. Оказалось, что ему поручили «выправить» линию журнала, сделать его советским, а не русским, каким он уже заявил себя за последние годы. Через несколько недель я почувствовал, что все материалы, которые я готовлю и сдаю в главную редакцию, лежат невостребованные, в очередной номер просто не идут. Я один раз спросил, второй.
– Виктор Васильевич, – сказал Феликс Овчаренко, – вы разве не догадываетесь, что два отдела ЦК КПСС, отдел пропаганды и отдел культуры, обеспокоены тем, что вы до сих пор остаетесь в журнале, по-прежнему возглавляете важнейший идеологический отдел, формирующий политику журнала, его направление... Вы ведь знаете решение ЦК КПСС о «Молодой гвардии»...
Только после этих слов я понял, что дни мои в «Молодой гвардии» сочтены. Я рассказал об этом разговоре Анатолию Иванову. Он был холоден и расчетлив, как будто не он был куратором отдела критики, а кто-то другой. И тут я понял, что от него мне защиты не стоит ждать... Надо готовить отступление, у меня ведь семья, Ивану только два года.
Горевал я недолго: в мае 1971 года Военное издательство (генерал А.И. Копытин, С.М. Борзунов) заключили со мной договор на книгу «Михаил Шолохов», «Московский рабочий» – договор на книгу «Россия – любовь моя» (Н.Х. Еселев, Н.И. Родичев)...
Но самое поразительное – издательство «Молодая гвардия» готово заключить договор на книгу «Алексей Толстой» для серии «Жизнь замечательных людей». Но тут нам с Сергеем Николаевичем Семановым, заведующим этой серией, пришлось пойти на хитрость: заявку мы дали от имени Виктора Обносова (девичья фамилия мамы. – В. П.), под этим именем включили в редподготовку или перспективный план, утвердили в ЦК ВЛКСМ, а уж потом объявили, что автором этой книги будет Виктор Петелин, и уже официально заключили договор.
Вот это была уже почва под ногами, получив такие уверения моих друзей-единомышленников, я уже смело пошел к Феликсу Овчаренко и попросил дать мне отпуск.
– Только после того, как вы напишете заявление об уходе по собственному желанию.
– Твердо вам говорю, что после отпуска я уже не вернусь в журнал, – говорю я.
– Вот и напишите об этом в заявлении. Сначала об уходе, а уж потом об отпуске.
И я тут же написал заявление об уходе, а потом – об отпуске на два месяца.
И укатил в свой любимый Коктебель. Теннис, море, Олег Михайлов, с которым мы в то время были почти неразлучны, любимая работа – все это быстро залечило мои раны, но обида и до сих пор жива в моей душе... Месяца через три-четыре Феликс Овчаренко заболел, а в октябре умер от рака... Анатолий Иванов стал главным редактором: когда пушки били по нашей крепости, смог отсидеться, не высовываться, через год получил орден по случаю 50-летия «Молодой гвардии».
Своими переживаниями и чувствами я делился только с Олегом Михайловым и, пожалуй, с Валентином Сорокиным, с которым мы сблизились во время работы в журнале, он возглавлял отдел поэзии в журнале, посвятил мне свою замечательную поэму «Мамонт». Он-то и рассказал, видимо, Виктору Астафьеву о моем «унылом» настроении.
Два любопытных письма прислал Виктор Астафьев:
«3 марта 1972 года (датируется по штемпелю на конверте):
Дорогой Витя! Виктор Васильевич, свет!
Был я недавно в Москве и хотел выделить вечер, чтобы поехать к тебе с Валей Сорокиным или одному и попить коньяку вместе с тобой, но настигла меня весть о смерти дорогого мне, и я, больной и потрясенный, скорее полетел домой, да и приходил тут в себя.
Хотел тебе позвонить (у меня есть телефон – 2-21-07), – да не люблю я звонить и разговаривать по телефону ладом не умею. Надо лицо, глаза собеседника видеть, а это ж пластмасса! У меня от напряжения мысли даже ухо потеет, когда я говорю по этой мертвой и железной заразе. А может, с фронта остался страх? – я ведь был последнее время связистом в артиллерии, а там не дай бог перепутать цифры! Можно ж по своим попасть – перепутай 65 на 55, и все, а при «нашей технике» и проводе, который был весь в узлах и с промокаемой изоляцией, сие сделать дважды два было...
Ну, ни утешать, ни тем более «нацеливать» я тебя не буду и не собираюсь. Пишу просто потому, что тебе, я знаю, сейчас одиноко, на душе темно и ты думаешь: «все гады, акромя патретов».
Гады, конечно, да че поделаешь-то? Гад, между прочем, вещь не такая уж худая, есть хуже него тварь – это обыватель, особенно литературный!..
Ты слышишь, как он шипит, извивается и ползет, ползет в глубь нашей горемычной литературы? А вместе с ним ползет равнодушие ко всему, в том числе и друг к другу, стяжательство и благополучие, забота о «приличиях» и здоровье. Заметил, многие писатели пить перестали? Ну так для здоровья рюмочку сухонького, а то коньячку закрашенного (нрзб). А уж ругаться или матом кого покрыть – ни боже мой! Этакое благополучненькое эпчество, а? Ты хотел такого? Я хотел? Никто не хотел! Время распорядилось, и ведь предупреждал, предупреждал один евреец-молодец лет шесть или восемь назад:
«Все хорошо, все хорошо. В «Гослитиздате» Бунин издан, из мавзолея Сталин изгнан; показан людям Пикассо; разрешено цвести цветам; запрещено ругаться матом...
Все это может привести к печальным результатам!..» Во! И боле ничего!
Ну, а в общем-то бывало всякое, и как сказал боевой продолжатель основоположника соц. реализма, умерший от алкоголизма: «Надо жить и исполнять свои обязанности».
Работать надо и только. Еще рыбу ловить хорошо, но она, стерьва, не клюет, задыхается подо льдом и не клюет (нрзб), с морозов лед толстый и кислороду рыбе недостает. Кислороду ей захотелось, подлой! Нам и самим его уже не хватает.
Я пишу роман о войне, вдохновленный всей (нрзб) бурной критикой и полемикой, которая развернулась вокруг меня и моего тоненького труда, сотворенного от небольшого ума и страдательно-сентиментального сердца.
Еще продолжаю писать о литературном и житейском рабе – А.И. Макарове, хотя он до се именуется критиком почему-то.
Много у меня нонче всякого горя и потерь, но писать о них не буду, дабы не добавлять смуты в твою и без того растревоженную душу.
Как твой домашний корабль? Не накренился оттого, что пошатнулись твои дела? Не дай бог! Ты знай работай себе. Собака лает, а верблюд, то бишь время, идет себе, колокольцем позвякивая, и ничего тут не поделаешь! При всем при том службу найди и спорт свой не бросай, а то вон я без спорту-то растолстел от безделья и неподвижности.
Книжка моя до се не вышла – третий год пошел, как издают, – это однотомник-то в «Мол. гвардии», зато зима миновала, солнце уже хорошее, синицы по сосульке клювом бьют, и червяк из земли скоро вылезет, обернется умиленный, выжил, дескать, не замерз, курицы не съели, трактор не задавил и, увидев такого же червяка позади себя, крикнет: «Братишка! Дай я тебя поцелую!», а тот ему: «Осторожно – я твоя жопа!..»
Словом, Виктор Васильевич, не вешай носа. Держись за весло, чтоб одним предметом не снесло!..
Обнимаю тебя – твой В. Астафьев (нрзб). Черкни или брякни».
Так утешал меня милый и дорогой Виктор Петрович, узнав о том, что меня уволили из «Молодой гвардии».
Естественно, что я тут же ответил Виктору Петровичу: носа не вешаю, работы много, заключил три договора с различными издательствами, семейный корабль мой не накренился, а полным ходом плывет по житейскому морю, увеличивая свою скорость: Ванюше нашему шел третий год. Спросил его о делах, замыслах, бытовании... И получил ответ:
«Дорогой Виктор!
Очень рад я был получить твое письмо, и особенно рад тону его – спокойному и деловому. И слава богу! Как известно, за битого – двух небитых дают, а я бы ноне и до сотни увеличил сие количество. Уж очень много в литературе обывательски-благополучных людей.
На вопрос твой насчет «Пастушки» мне ответить затруднительно, и потому я шлю тебе копию письма человека, который сыграл очень и очень большую роль в моей писательской жизни – он был главным редактором Пермского издательства в ту пору, когда я вступал на эту тяжкую литстезю, и с тех пор не переставал отечески поддерживать меня, опекать и журить. Его письмо на «Пастушку» было первым и, к сожалению, единственным письмом, автор которого сумел прочесть мою повесть трезво и с пониманием. Дальше пошли вопросы, эмоции, путаница. Осталось у меня горькое ощущение оттого, что этакую, средней сложности вещь не смогли или не захотели прочесть мои современники. Не хотелось бы думать, что так сии отупели и опустились духовно, хотя подтверждений тому сколько угодно, подтверждение состоит хотя бы в том, что литература, да и искусство, особенно кино, сделались общедоступными, как работа на конвейере, – появляются целые семьи и династии писателей, киноартистов, на театре. В доменном производстве исчезают – там вкалывать надо, а вот «Подражание Бернсу» бойко может написать и дочка Наровчатова, а в кино играют дочки и сынки Бондарчука, Кадочникова, Кмита, а наш дорогой Вася Шукшин сразу заснял и жену и дочку малую, с детства приучая ходить ее на горшок и перед кинокамерой пялиться, одновременно.
Н-да, умер автор-то письма, умер! А походил он на Дон Кихота – высокий, костлявый, с острой бородкой. Сколько он поддерживал во мне веру в человека и в коммуниста, в частности, слова: «бескорыстное служение народу» понимал буквально, ничего, кроме книг, пластинок и доброй памяти, не оставил он. В свое время он помог, и очень, С. Залыгину, помогал и другим людям всю жизнь.
Сужается круг людей дорогих, могущих служить примером в жизни, «мешающих» опуститься духовно, все время зорко следящих за тем, что я делаю. Убавляется доброты в мире с их уходом, скромности и искренности убавляется.
Я все работаю над сценарием по «Пастушке» – работа очень сложная, для меня. Заглядываю и в рукопись романа, но устал очень, так мечтаю отдохнуть. Надо ехать на рыбалку, а тут погода – хрен его знает какая. Собрался было на рыбалку, но приехал Викулов и увез меня в район – выступить, а машина, на которой я должен был ехать рыбачить, взяла и провалилась под лед. Вот видишь, какой у меня ангел-хранитель, зоркий, пока еще стережет, видимо, для того, чтобы я еще поработал, роман закончил и еще кой-чего по мелочам написал.
Ну вот пока и все.
Бывай здоров!
Низко кланяюсь твоей маме, супруге и Ванюшку твоего обнимаю.
3 апреля 72 г. С приветом Вик. Петров.
P. S. Подумал-подумал и еще одно письмо-копию прибавил. Правда, в нем эмоций лишневато, но писал его молодой мужик и, может, тебе пригодится эта амплитуда – с одной стороны мнение старого – с другой молодого...»
В пакете действительно было не только процитированное письмо, но и два читательских письма Виктору Астафьеву – старого и молодого... Эти письма мне не пригодились, письма толковые, эмоциональные, но ведь мне довелось не раз говорить о «Пастушке» с самим Виктором Петровичем, и не только угадывать смысл повести, но кое-что подсказывать, так сказать, ведь я читал два или три варианта повести... Но то, что Астафьев прислал мне эти читательские письма, свидетельствует, что эти письма приоткрывали некоторые тайны творческого замысла повести, сделавшей писателя знаменитым.
Вскоре я с Галей и Ванюшкой отбыл в благословенный Коктебель: сдана в набор и вычитана верстка сборника статей «Россия – любовь моя», получены деньги по одобрению рукописи в прекрасном издательстве «Московский рабочий», договорился с сестрами и братом, что к маме в эти недели будут почаще приезжать, словом, потянуло на юг, к Черному морю, где так хорошо работается, куда устремился и Олег Михайлов...
Чудом сохранилось письмо Антонины Митрофановны Стаднюк, моей незабвенной тещи, в котором есть детали и подробности семейного и литературного быта, а потому и привожу его полностью:
«Переделкино 28/V<1972 г>
(Датируется по штемпелю на конверте.)
Добрый день, курортники!!
Всем населением (д. 10) приветствуем вас! Рады вашему отдыху! Целуем! Особенно Ивана! Ну, Ивась, это ты зря не хочешь ходить по песочку у моря голышом или в трусиках. Тебе обязательно нужно хорошо прогреться на солнышке, чтоб потом не болеть. Ведь глотать таблетки и капать в нос – приятного мало. Вот и грейся и купайся, чтоб не болеть. Договорились.
А теперь разговор общий. Ремонт у вас закончен, несколько попозже уберусь. Окна и дверь открыты, и в доме 18 – 20 без топки. Пол (не застланный линолеумом) покрасили, а также порожки и тамбур. В тамбуре есть специальная полка для игрушек. Все ждет вас.
Дед два раза ездил на рыбалку, так что едим таких карасей и карпов!.. В прошлый раз привез таких карасей золотых, что на самой большой сковороде еле уместилось. Два!
У Мурашей все очень сильно переболели, даже дядя В. Сейчас тетя 3. вышла на работу, а остальные только поправляются. Оксанка растет, делается вреднючкой, но веселой. Моя «страда» в доме и на участке тоже пока закончена.
Да, деда ждет Ивасика, чтобы помог ему рвать одуванчики. Их в этом году меньше, но есть.
Витя, дела обстоят так: Ив. Фот. (Иван Фотиевич. – В.П.) привезли твой сборник, он его прочитал (весь!).
Подробности потом узнаешь, а пока скажу только с его слов. Пришлось выкинуть в разных местах 3 – 4 страницы, значит, будет переверстка.
Ив. Фот. звонил Еселеву, рассказал ему все; тот отнесся с одобрением к сделанному. Все остальное должно пойти нормально. Да, рукопись привозил Далада.
Привет вам большой от бабы Тани! Я несколько дней не смогла ей дозвониться, поэтому позвонила Анне Вас. (моя сестра. – В. П.).
Та, после всех переживаний и «побед» лежит с сердцем (тоже Вам приветы!). У Татьяны Федотовны была Валя (младшая сестра. – В. П.) и помогла ей убраться.
Ив. Фот. на днях был с Сергеем Ив у... (Молотова. – В. П.). Сергей Иванович передал Вам привет. Ив. Фот. говорил, что квартира у него хорошая!
Ну, хватит! Целую Вас за всех! Пишите, звоните!
Мама».
Иван Фотиевич в это время работал над романом о войне «Генералы видят дальше». Под таким названием роман анонсировал журнал «Октябрь» Вс. Кочетова. Мы много говорили о романе, я читал некоторые страницы и чувствовал, что автор не поднимается над уровнем событий военных лет, пишет о том, что видел, что пережил сам и его близкие... А прошло столько времени... О войне сейчас нужно писать как об историческом событии, нужно шире охватить события войны, не только окопную правду передать, свое видение тогдашнее, нужно посмотреть на события с высоты пройденного пути, охватив все слои общества, отстаивавшего свою свободу и независимость. И как же говорить о войне без Сталина?! Стаднюк согласился, и я познакомил его с Сергеем Ивановичем Малашкиным, знавшим и Сталина, и Молотова, и других руководителей страны. И Антонина Митрофановна упомянула об одной из первых поездок Стаднюка к Молотову, имя которого постеснялась назвать, потому что имя это было как бы под запретом.
Но обеспокоило меня другое... Сборник «Россия – любовь моя» был еще при мне подписан в печать и отправлен в цензуру. Значит, были какие-то замечания у цензора, что нужно было три-четыре страницы в разных местах выкидывать? И какие это страницы? Может, как раз эти три-четыре страницы и содержат в себе то, ради чего создавалась книга... Горькие переживания автора, который ничего не может сделать для спасения своей литературной позиции... Но три-четыре утраченные страницы – это, оказалось, мелочи... Я позвонил редактору сборника Николаю Даладе, и он сказал мне, что цензура сняла статью «Два мира Михаила Булгакова», многострадальную, снятую из журналов «Волга» и «Молодая гвардия».
Я тут же послал телеграмму директору издательства Н.Х. Еселеву и главному редактору Мамонтову: «ВОЗРАЖАЮ ПРОТИВ СНЯТИЯ СТАТЬИ ДВА МИРА МИХАИЛА БУЛГАКОВА», одновременно послав телеграмму Демичеву.
Секретарю ЦК КПСС П.Н. Демичеву: «ПРОШУ ВАШЕГО ВМЕШАТЕЛЬСТВА НЕМОТИВИРОВАННО СНЯЛИ СТАТЬЮ ДВА МИРА МИХАИЛА БУЛГАКОВА МОЕМ СБОРНИКЕ СТАТЕЙ ПОДГОТОВЛЕННОМ ИЗДАТЕЛЬСТВОМ МОСКОВСКИЙ РАБОЧИЙ ПЬЕСЫ БУЛГАКОВА ИДУТ ТЕАТРАХ КНИГИ ЕГО ЧИТАЮТ ТЫСЯЧИ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ ЗАЧЕМ ЖЕ ЛИШАТЬ МОИХ ЧИТАТЕЛЕЙ СТАТЬИ РАСКРЫВАЮЩЕЙ СЛОЖНЫЕ ТВОРЧЕСКИЕ ПОИСКИ ТАЛАНТЛИВОГО РУССКОГО ПИСАТЕЛЯ = ЧЛЕН СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ СССР ВИКТОР ПЕТЕЛИН».
Наивная попытка защитить свой сборник ни к чему не привела. Далада пытался меня успокоить: хорошо, что весь сборник не запретили, а теперь, дескать, пойдет в печать, не горюй, сборник получился... Так что пребывание в Коктебеле – не без горечи...
И еще одно письмо процитирую... Владимир Степанович Семенов, сменивший меня в «Молодой гвардии», рассказывает некоторые подробности о юбилейном праздновании «молодогвардейцев»:
«Дорогой Виктор Васильевич!
Как ты, наверное, уже слышал, наш журнал наградили орденом Трудового Красного Знамени. Так как в этом заслуга есть и твоя, то я тебя и поздравляю. Недавно у нас были празднества: 31 мая – в ЦДЛ, доклад Ан. Иванова серьезный и точный о всем пути журнала; 2-го – банкет в Архангельском. Был известный тебе Закруткин, он неплохо поет казачьи песни. Кстати, вечер в ЦДЛ прошел отлично, зал был полным. Выступали В. Чуйков, Ан. Софронов, А. Караваева и многие-многие другие.
Олег сидит в основном дома, ничего не пишет. У него какие-то неприятности в семейной жизни (но это – между нами). О книжке Метченко я заказал Дрягину. Что из этого выйдет, пока сказать трудно. Вообще со статьями не так хорошо. Не знаю, что буду печатать в № 12. Как твоя работа? Подумай, м. б., какой-нибудь раздел приспособишь для журнального варианта. И. Захорошко (ответственный секретарь «Молодой гвардии». – В. П.) ушел работать в «Дружбу народов» зав. отд. культуры. Он не знает, куда попал!.. В. Яковенко из Гослитиздата утвердили первым зам. Ан. Иванова. После отпуска он выйдет на работу. Вот и все новости.
Кланяюсь твоей семье и Коктебелю.
Будь здоров.
Вл. Семенов».
Всего лишь год тому назад два отдела ЦК КПСС были озабочены тем, что я продолжаю работать в журнале и после постановления Секретариата ЦК КПСС о журнале, в котором были обнаружены якобы ошибки идеологического характера, а теперь, словно позабыв об этом решении, награждают журнал в связи с 50-летием его существования орденом. Ах, пути господни действительно неисповедимы, никто сегодня не знает завтрашнего дня. Таковы у нас были руководители страны и правящей партии.
Но море, теннис, забавные разговоры с Ванюшкой, любимая жена рядом – все это в непередаваемой совокупности быстро развеяло грустные мысли. Тем более что перед этим я получил открытку от Михаила Петровича Лобанова, ратоборца-«молодогвардейца»:
«30/IV-72.
Дорогой Виктор!
С Первомаем! Главное – здоровья тебе и душевного равновесия. На днях вернулся я из Дубулт, после 1-го мая забираю твою рукопись и вникаю в твою мудрость, – о последствиях чего и сообщу тебе. Купайся и бодрствуй. Обнимаю. М. Лобанов».
Значит, думаю я, рукопись второго сборника статей «Родные судьбы», который я отдал в издательство «Современник» перед самым отъездом в Коктебель, вскоре будет в надежных братских руках, а это давало уверенность, что будет справедливое и честное мнение известного писателя-единомышленника.
И еще одно скромное послание получил я из журнала «Волга», где были напечатаны мои две статьи «Россия – любовь моя», так переполошившие обкомовских работников, вынужденных отмежеваться от журнала в статье, опубликованной в местной партийной газете, об этом писал мне Николай Шундик. Писала Ольга Авдеева, заведующая отделом критики в журнале, я послал в редакцию обширную рецензию-статью о двух книгах А.И. Метченко, отмечая вместе с положительными особенностями книг и те страницы, на которых автор высказывает устаревшие мысли и положения, идущие еще от вульгарного социологизма, господствовавшего совсем недавно в теории и практике современного литературного движения. О. Авдеева писала:
«15 мая 1972 года.
Уважаемый Виктор Васильевич!
Н. Шундика сейчас нет, и я не знаю, согласится ли он со мной, но думаю, что согласится. Вряд ли мы можем позволить себе роскошь давать такую пространную статью (по существу – рецензии на две книги) об одном, пусть даже очень значительном критике. Может быть, согласитесь на обычную рецензию (6 – 8 стр.) – на вторую книгу («Кровное и завоеванное»)? Всего доброго. О. Авдеева».
На этот раз в «Волге» не поняли мой замысел... Дело ведь не в отзыве на книги моего бывшего научного руководителя, его книги были всего лишь поводом для того, чтобы высказать свою точку зрения по некоторым историко-литературным вопросам, а в журнале эту «роскошь» не могли себе позволить... И думаю, даже не размер статьи-рецензии их настораживал, а те мысли, которые я высказывал, острые, полемические... А вдруг опять обкому не понравится, лучше не связываться... Кто знает их мысли?
Не это маленькое письмишко огорчило меня: вернувшись в Москву, мы сразу же приехали в Переделкино, в наш маленький домишко, весело выглядевший после ремонта. И сразу же, еще до праздничного, по случаю возвращения, обеда, я узнал, что мою книгу «Россия – любовь моя» затребовал МГК КПСС, читают и никак не могут решить, что делать с этой книгой, ждут приезда Виктора Васильевича Гришина, первого секретаря. Вот это был удар!
– Но ты уж очень-то не переживай, – успокаивал меня Иван Фотиевич, выпивая очередную рюмку водки, – я кое-что сгладил у тебя, уж очень русофильством тянет от каждой твоей страницы, русский, русский национальный характер, лучшие черты русского национального характера и пр. и пр. И без этого частого повторения книга получилась во имя России и утверждения ее высоких нравственных ценностей. Жаль, конечно, что цензура сняла твою статью «Два мира Михаила Булгакова», очень интересная статья, я с удовольствием ее прочитал, много нового узнал, но ты не огорчайся, годика через два-три опубликуешь в каком-нибудь нашем журнале, а потом и в книге.
Я слушал Ивана Фотиевича, мудрого, замечательного писателя и человека, который никак не мог понять, что его вмешательство в мои статьи наносит мне моральный ущерб, словно вынимает из меня часть моей души, лишает чего-то нужного для меня и необходимого.
Но застолье продолжалось, и с каждой выпитой рюмкой боль от раны утихала, а потом и вовсе исчезла: действительно, что горевать-то, ну не получилось на этот раз, получится в другой. Впервой, что ли? Главная радость – из чудного Коктебеля я приехал в благословенное Переделкино, работы хоть отбавляй, издательство «Современник» ждет рукопись, заключило договор. Военное издательство ждет рукопись, заключило договор, пиши и пиши, не унывай, уныние – непростительный грех.
А между тем события замелькали одно хуже другого. Ушел якобы по собственному желанию главный редактор «Московского рабочего» Мамонтов, красивый, умный, обходительный. Вслед за ним тоже якобы по собственному желанию ушел из издательства Николай Хрисанфович Еселев... А чуточку перед этим ушел заведующий редакцией художественной литературы Николай Иванович Родичев, мой друг и соратник.
МГК КПСС выметал из издательства всех патриотов, которые, как и я, открыто провозглашали – «Россия – любовь моя».
Пришел новый директор издательства – Михаил Алексеевич Борисов, директорствовал в «Лужниках», но в чем-то провинился, бросили на издательство, не пропадать же руководящему кадру партии. Пришел новый заведующий редакцией художественной литературы Николай Егорович Бораненков, я знал его и раньше, производил он на меня впечатление темного, если не сказать невежественного человека, но он был добрый, бесхитростный, открытый человек. Прочитав мою рукопись, он тут же снял еще несколько абзацев о рассказе Петра Проскурина, этот рассказ не понравился ему, а раз не понравился, то почему о нем говорится в этой книжке... «Убрать, эти мысли дорого тебе обойдутся, Виктор Васильевич». Как я ни доказывал ему, все было бесполезно.
МГК КПСС вернул рукопись на усмотрение нового руководства. И вот новое руководство вызывает меня на обсуждение многострадальной рукописи.
Вхожу в кабинет директора. За столом уверенно сидит плотный, упитанный человек лет пятидесяти с небольшим, выходит навстречу, молча крепко жмет руку. Он ждал меня, и не было нужды говорить, кто я, и я знал, к кому я шел на разговор.
– Я всю ночь читал вашу книгу. Признаюсь, читал без булавки, как выразился однажды Никита Хрущев. Но у меня все время возникал вопрос: автор – коммунист? Читал ли он постановление ЦК КПСС о проведении 50-летнего юбилея в декабре текущего года? СССР, Советский Союз, советский человек, советская нация – эти понятия не сходят со страниц текущей печати, все готовятся к этому юбилею, а «Московский рабочий» выпускает книгу «Россия – любовь моя», и многие положения в этой книге противоречат установкам партии. Я не могу подписать эту книгу в печать...
– Но ведь уже есть сигнальный экземпляр, – возразил я. – До вас ее читали десятки людей, и каждый высказывал какие-то предложения по «улучшению» книги, а на самом деле по «ухудшению»... И судя по всему, вы утверждаете, что национальный вопрос у нас уже решен, все нации слились в одну – советскую, но это далеко не так: русский хочет оставаться русским, украинец – украинцем, узбек – узбеком. Вы читали в «Новом мире» «Мой Дагестан» Расула Гамзатова? Он – аварец, крошечная народность, а он хочет оставаться аварцем, говорить на своем аварском языке, воспевать свои аулы, свои горы, жить по законам гор, по своим обычаям. И ничего в этом плохого нет, как нет ничего предосудительного в том, что я русский и признаюсь в любви к своей России...
Так мы долго разговаривали, может, часа два, может, меньше, а может, больше... И говорили не понимая друг друга, на разных языках. Мне хотелось убедить его в своей правде, а он никаких аргументов не принимал, и его понять можно было: только что он руководил сотней служащих стадиона «Лужники», он привык командовать, а тут столкнулся с каким-то совершенно непонятным для него явлением – с писателем, который не соглашается с ним, что-то пытается доказывать свое... А если он пропустит эту книгу, то ведь его могут снять и с этой должности, как перед этим сняли Еселева и Мамонтова. Нет, уж лучше не подписывать...
В редакции художественной литературы меня успокаивал мой редактор Николай Федорович Далада:
– Не переживай, Виктор Васильевич, подпишут, 40 тысяч тираж, громаднейшие убытки никто не возьмет на себя, цензура прошляпила, подписала, а теперь поздно.
Директор М.А. Борисов, имя которого еще появится на страницах этого сочинения, отправил сигнальный экземпляр в ЦК КПСС. Через месяц или два, полных ожиданий и волнений, заведующий сектором издательств И. Сенечкин, прочитав книгу, сказал директору примерно те же слова, что и я: если есть «Мой Дагестан» Расула Гамзатова, то почему не может быть книги «Россия – любовь моя» Виктора Петелина?
И действительно, еще через какое-то время я держал в своих руках многострадальную книгу, радовался ее выходу, деньгам, которые наконец-то свалились на меня. Радовался не только я, но и мои друзья-единомышленники вместе со мной переживали за ее судьбу. Ну и как же не обмыть?
Мама была на даче у брата, Галина Ивановна с Ванюхой – в Переделкине. И я решил собрать друзей у себя, в маминой комнате накрыл изобильный стол, вокруг стола уселись Олег Михайлов, Михаил Лобанов, Николай Сергованцев, Сергей Семанов, Евгений Иванович Осетров, Юрий Медведев, Владимир Семенов. Кто-то был еще, но память, память... Тосты, веселые разговоры, анекдоты – гульба, одним словом. Запомнились мне слова Евгения Ивановича Осетрова, может, единственного за столом, не потерявшего головы. Он сказал, что за этим столом собрались те, которые дороги ему, и он, в прошлом фронтовик, с каждым из здесь собравшихся пошел бы в разведку. И снова – тосты, за фронтовиков, за Победу...
Но веселились и торжествовали рано: 15 ноября 1972 года «Литературная газета» опубликовала статью «Против антиисторизма» А. Яковлева, доктора исторических наук, одного из главных идеологов того времени, занимавшего в ЦК КПСС заметное положение.
В этой статье подвергались острой критике Олег Михайлов, Михаил Лобанов, Сергей Семанов, Вадим Кожинов, А. Хватов и Л. Ершов, Анатолий Ланщиков и другие авторы «Молодой гвардии». Наиболее жестко в статье говорилось о моей статье «Россия – любовь моя», опубликованной в «Волге». Приведу полностью рассуждения А. Яковлева:
«Область национальных отношений вообще и особенно в такой многонациональной стране, как наша, – одна из самых сложных в общественной жизни. И пока существуют нации, с повестки дня не могут быть сняты проблемы воспитания людей разных национальностей в духе глубокого взаимного уважения, непримиримости к проявлениям национализма в любой их форме – будь то местный национализм или шовинизм, сионизм или антисемитизм, национальная кичливость или национальный герметизм.
Буржуазная пропаганда всячески стремится оживить националистические настроения. Хорошо известно, какая активная кампания ведется нашим классовым противником в связи с 50-летием многонационального Советского государства. Один из главных тезисов этой кампании: Союз Советских Социалистических Республик – соединение будто бы чисто механическое, неорганичное, а отнюдь не союз могучий равноправных народов, добровольно ставших на путь строительства нового общества и объединенных в одну социалистическую семью. Легко понять, сколь старательно выискиваются и раздуваются при этом любые, самые малейшие проявления национализма, с какой готовностью подхватываются рецидивы мелкобуржуазной национальной ограниченности и чванства, пусть и самые незначительные.
Партия была всегда непримирима ко всему, что может нанести ущерб единству нашего общества, в том числе к любым националистическим поветриям, откуда и от кого они ни исходили бы.
Одним из таких поветрий являются рассуждения о внеклассовом «национальном духе», «национальном чувстве», «народном национальном характере», «зове природной цельности», содержащиеся в некоторых статьях, отмеченных объективистским подходом к прошлому. Их примечательная особенность – отрыв современной социальной практики от тех исторических перемен, которые произошли в нашей стране за годы после Великого Октября, игнорирование или непонимание того решающего фактора, что в нашей стране возникла новая историческая общность людей – советский народ. Авторы этих статей словно бы чураются таких слов и понятий, как «советское», «социалистическое», «колхозное». Критик В. Петелин предлагает, например, взамен Марксовой формулы о сущности человека как «совокупности общественных отношений» свою, доморощенную: «сущность» человека – «в национальности, к которой он принадлежит» (Волга. 1969. № 3). Как будто существует или может существовать в нашей стране некий национальный характер вне определяющего влияния революции, социализма, коллективизации и индустриализации страны, вне культурной и научно-технической революции...
Если попытаться довести до логического конца подобные, отнюдь не блещущие новизной рассуждения, то получается следующее: в мире нет классов, социальных слоев и групп, нет обусловленных прежде всего классовыми, социальными интересами идеологических направлений, а есть лишь незыблемые и неизменные национальные особенности, возникшие в неведомые времена по неведомым законам.
Подобное внесоциальное, внеисторическое понимание нации и национальной культуры, взятой в целом, противопоставляется западной, европейской культуре тоже без учета ее социальной дифференциации.
Полезно всегда помнить, что опасность мелкобуржуазного национализма состоит в том, что он паразитирует на святом чувстве любви к своей отчизне, на высокой идее патриотизма, искажая ее до неузнаваемости. В итоге вместо национальной гордости получается национальное чванство, а патриотизм оборачивается шовинизмом».
В выделенных словах – главная задача А. Яковлева: назвать и выявить имена тех русских патриотов, которые активно вели борьбу за высокие национальные духовные ценности, не только назвать, но и предупредить журналы и издательства быть осторожными с этими авторами. В сущности, эта статья – публичный донос на группу русских писателей, создавших и эстетически оформивших новое и новаторское направление в общественной жизни и литературном движении.
Моя книга «Россия – любовь моя», составленная, повторяю, из одноименных статей в «Волге», из статей, опубликованных в «Огоньке», «Москве», «Октябре», в «Молодой гвардии», в «Правде» и др., – лишь часть этой бескомпромиссной литературной борьбы, противостоявшей официальной партийной идеологии.
Отклики на выход моей книги начали поступать сразу же, тем более что многие обратили внимание на статью А. Яковлева.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.