Глава 17 Свет меркнет

Глава 17

Свет меркнет

Условия в конце 1944 года становились все хуже и хуже. В офлаге 4С, Кольдиц количество провианта для пленных достигло своего самого низшего уровня. Все, что мы смогли наскрести после Нового года – так это каких-то несчастных 1300 калорий в день. Топливо почти вышло. Нам пришлось позволить офицерам ходить в лес под честное слово и под охраной, чтобы насобирать веток для их костров. От Международного Красного Креста больше не приходило никаких посылок – железная дорога в Швейцарию была отрезана. Пленные съели большую часть своих последних продовольственных запасов на Рождество, и цены на их собственном внутреннем рынке поднялись до заоблачных высот – сигареты стояли 10 фунтов за 100 штук, соответственно дорогими стали шоколад и виноград. Фунт муки на черном (немецком!) рынке стоил 10 фунтов стерлингов.

Недельное меню включало почти исключительно хлеб, картофель и капустный или брюквенный суп. Джема не было, хотя нам удалось завладеть небольшим количеством сиропа из сахарной свеклы в бочках. Для себя мы выпаривали корни в больших кухонных баках для кипячения.

Боевой дух наших людей был сведен до стоицизма. Тысячи людей каждый день гибли под руинами разрушенных бомбами собственных домов. В ту страшную зиму оставшиеся в живых пытались выжить, как умели. Хуже всего была нищета бесконечной вереницы сотен тысяч беженцев из Восточной Пруссии, Силезии, Померании и Трансильвании.

Партийная машина пиликала одну-единственную тему: время, мы должны выиграть время. Держитесь, и мы победим. Но как? Вот в чем вопрос. V-1 и V-2, наши единственные надежды, не оказывали реального эффекта. Нам обещали V-3 и V-4 и так далее.

В ту зиму кто-то принес в Кольдиц слух, который мы, несмотря на всю свою готовность схватиться за любую соломинку, отбросили как слишком фантастический. Это был намек на атомную бомбу. Но в это мы поверить не могли. Даже партийные представители усомнились бы в самой мысли ввести в действие атомное уничтожение как оружие войны. Пропагандисты, должно быть, бредили! Это была просто небылица, придуманная ими, чтобы еще ненадолго спасти собственные шкуры.

Каждый день мы читали в газетах или слышали по радио, что мужчин и женщин расстреливали за подрывание национального духа пораженческими разговорами. Новое направление в пропаганде сообщало, что немцев находили мертвыми в уже оккупированных областях, с прикрепленными к ним запискам: «Убиты мстителями за честь Германии». Мы вряд ли могли винить французов в Кольдице за то, что те не сотрудничали с нами раньше. Не было ли и у них причин бояться подобного обращения по возвращении домой – в руках «мстителей за честь Франции»?

Другие пропагандистские строчки в то время представляли собой примерно следующее: «Что не ломает нас, то делает нас сильнее», «Чем хуже кажутся дела, тем больше наша уверенность в конечной победе». Новогодняя речь Гитлера явила собой призыв продолжать сражаться, несмотря ни на какие обстоятельства.

В Кольдице к концу 1944 года караульные роты формировались почти исключительно из пожилых людей между пятьюдесятью и шестьюдесятью пятью годами. Они уже прошли через одну мировую войну и познали две политические революции. Они служили кайзеру, Веймарской республике, Третьему рейху Гитлера. Неудивительно, если в свое время им без вопросов придется принять в качестве своей эмблемы серп и молот. Что они могли поделать?

Наше празднование Рождества в это последнее зимнее пиршество войны оказалось, как ни странно, немного более стоящим, чем год назад. Во-первых, это Рождество могло быть последним. Это было шестое Рождество войны. Теперь, когда мы все стояли на краю бездны, наше неведение будущего давало нам ощущение мимолетного счастья. Все скоро закончится, хуже, чем сейчас, уже не может быть.

Я помню, на рождественский ужин у нас был даже настоящий гусь. Находящееся под моей неусыпной заботой лагерное поголовье домашней птицы процветало. Мы разводили кроликов, кур, уток, гусей. Уток мы прикончили на Новый год. После этого в полночь мы вышли на мост и встретили Новый год немецким гимном, « Wir treten zum Beten, vor Gott dem Gerechten», и «Возблагодарим же все нашего Бога». Думаю, для большинства из нас напряжение спало. Для дальнейшей тревоги мы стали уже недосягаемы. В семь часов в тот вечер сирены предупредили о налете на Берлин.

И снова в лагере наступило некое перемирие – с 24 декабря до 2 января. Пленные тоже подъедали свои запасы. Мне запомнился только один инцидент, достойный упоминания. Лейтенант Халупка в сочельник три раза обежал двор абсолютно голый, проиграв пари, что война к тому времени уже закончится. Никакой обычной суматохи во дворе, даже на Новый год. Возможно, это объяснялось следующими двумя причинами: а) пищи было мало, б) пленные спрашивали себя: станут ли со всеми нами обращаться как с заложниками наподобие Prominente?

4 января 1945 года капитан авиации Танстолл в очередной раз отправился на военный суд в Лейпциг. Это было в четвертый или в пятый раз? Я сбился со счета. Его обвиняли в нецензурном обращении к немцам. Адвокат защиты указал, что оскорбительное слово являлось ботаническим или зоологическим термином для обозначения помеси видов. Суд же остановился на значении данного слова в разговорной речи, и Танстолл получил три месяца тюрьмы минус шесть недель, проведенных им в камере в ожидании суда. Война закончилась, прежде чем он успел отсидеть весь свой срок до конца.

9 января перед военным судом в Гнезене предстал американский капитан Шэфер. Он находился в Кольдице с 25 декабря и обвинялся в оскорблении немецкого унтер-офицера в другом лагере и неподчинении его приказам. Вынесли приговор: смерть. Когда Шэфер вернулся, мы посадили его в одиночную камеру. По этому делу консультировались с самим Гитлером, как главой держащей в плену державы, но в неразберихе двух последних месяцев войны апелляции к различным швейцарским и немецким инстанциям никогда не отклоняли, и Шэфер выжил.

В середине января нас уведомили о прибытии пяти французских генералов из офлага 4А, Кенигштайн – генералов Флавиньи, Бюиссона, Буасса, Дэна и Месни. Они ехали в Кольдиц по отдельности, и первая четверка прибыла благополучно.

Последнюю машину мы ждали долго. В конце концов, вместо нее из Дрездена пришла телеграмма: «Генерал Месни застрелен на автостраде при попытке бегства». Поскольку он никого не предупредил о своих намерениях бежать, генерал Флавиньи наиболее резко отзывался о его убийстве[78].

30 января наступила очередная годовщина пришествия к власти партии. Не очень-то подходящий момент для празднований.

В начале февраля нас предупредили о переводе к нам из Варшавы генерала Бур-Коморовского и его личного состава (примерно с дюжину человек). Эти люди спланировали и подняли восстание в Варшаве. Они прибыли в Кольдиц 5 февраля – впечатляющая группа людей с героизмом и трагедией за плечами. Советский Союз – ближайший союзник – никак не поддержал восстание. Он просто бездействовал в ожидании исхода на восточном берегу Вислы, пока СС методично ломал польское сопротивление и уничтожал целые кварталы города. Однажды Бур-Коморовский признался мне в своей ненависти ко всему немецкому, но в еще большей ненависти ко всему советскому. «Даже если вы оккупируете нашу страну на двадцать лет, обе ваши страны, – сказал он, – мои люди останутся поляками, какими и родились». Именно этот дух и помог генералу Бур-Коморовскому воодушевить, снарядить и организовать свою внутреннюю армию из двух сотен пятидесяти тысяч человек под самым носом наших собственных оккупационных войск и полиции. Когда же это восстание было сломлено и он сдался, он вытребовал для своих людей протекцию Женевской конвенции. Мы согласились рассматривать их как военнопленных, а не партизан. Как далеко было отсюда до берлинских Олимпийских игр 1936 года, когда генерал Бур-Коморовский от лица польской команды получил награду за искусство верховой езды из рук самого Гитлера!

9 февраля старший британский офицер подполковник Тод попросил о встрече с комендантом для обсуждения процедуры и шагов, которые необходимо предпринять при приближении американцев. Комендант снова ответил, что не имел особых указаний по этому поводу.

15-го числа этого же месяца в замок прибыли три офицера военно-воздушных сил Великобритании. Их лагерь в Сагане эвакуировали перед приближением русских, и эти трое бежали. Их поймали и отправили нам. Мы передали их в Нюрнберг. Через несколько дней Кольдиц посетили швейцарцы, в последний раз. Они устроили небольшую чайную вечеринку для Prominente и других, но Бур-Коморовского и его группу не пригласили. Их Herr Denzler, казалось, совершал прощальный обход. Его эскорт из ОКБ сообщил нам, что подобные прощальные мероприятия уже вошли в некое правило.

Между 14 и 16 февраля имели место три очень сильных воздушных налета, два британских налета ночью и американский налет днем, на Дрезден – город, который до сих пор оставался нетронутым бомбежками. Жена коменданта, беженка из Силезии, в то время жила в городе со своим малышом в доме нашего казначея. Казначей отправился на помощь, но был застигнут вторым налетом. Ему едва удалось добраться до дома сквозь пламя и разрушения. Он вернулся в Кольдиц, и на следующее утро молодой паренек из его штата отправился в Дрезден на грузовике, пробрался в город, нашел женщину и ребенка и привез их в замок.

Мой секретарь тоже попросил увольнения, чтобы поехать в Дрезден и помочь своей семье. Добравшись до дома, он обнаружил лишь обгоревшие развалины, а в подвале – свою погибшую семью и тела еще нескольких человек. Он сказал мне, что на старой рыночной площади в Дрездене трупы сваливали в огромные кучи и сжигали огнеметами. Внутренняя часть города была полностью уничтожена; для предупреждения распространения инфекции ее огородили, не пропуская даже тех, у кого остались там родственники и недвижимость. Несколько подъездных улочек попросту замуровали. Многие офицеры штаба военного округа номер 4 в Дрездене были убиты вместе со своими семьями. Люди в городе были деморализованы вплоть до открытых насмешек над офицерами, имевшими смелость по-прежнему носить гитлеровскую форму.

Во время налета Дрезден был наводнен беженцами с востока, вереницами повозок, направляющихся в желанную безопасность в Центральной Германии, прочь от русских. Им негде было спрятаться. Все парки и улицы были полны. Им было некуда идти. Зажигательные бомбы подожгли асфальт дорог, и они сгорели там, где и стояли. По оценкам, в этом воздушном налете погибло между 100 000 и 300 000 человек – по крайней мере в два раза больше, чем в Хиросиме.

24 февраля Гитлер снова говорил с нацией. «Не сомневайтесь, – сказал он, – национал-социалистическая Германия будет вести войну, пока чаша весов истории не склонится, как это и будет, в этом же году. Никакая сила на земле не ослабит нас. Этот еврейско-большевистский всемирный крах, вместе с его западными, европейскими и американскими сторонниками, можно встретить лишь одним-единственным ответом, фанатизмом, самой непоколебимой решительностью и всеми нашими последними силами – все это мы должны бросить на чашу весов в последнем усилии, каковое Бог в своей снисходительности дарует всякому, кто черпает из своих последних ресурсов, спасая свою жизнь в самый трудный час». Кроме того, он напомнил своим слушателям следующее: «Товарищи по партии, двадцать пять лет назад я объявил о победе движения. Сегодня я предрекаю, вдохновленный верой в наших людей, что, в конце концов, Германия победит».

26 февраля из офлага 4D, Эльстерхорст, расположенного примерно в шестидесяти милях северо-восточнее Кольдица, эвакуировали 5000 пленных французских офицеров. Они обрушились на город и лагерь Кольдиц, словно орда варваров. Как они жили в течение нескольких дней марша, я не знал. Прежде чем приступить хотя бы к попыткам раздобыть им что-нибудь поесть, я выбился из сил, стараясь впихнуть 1500 из них в замок Кольдиц, согласно приказу.

Они пришли, как любые другие беженцы, – неся самые ценные вещи на спине, толкая их перед собой по подмерзшей грязи в тачках, колясках, самодельных повозках или «колесницах». За собой они волокли небольшие тележки. Может быть, вы подумали, что все это были лишь вещи первой необходимости? Далеко не так! Уже в ходе очень поверхностного обыска у ворот Кольдица мы нашли два радиоприемника и великолепную коллекцию инструментов. Должен признаться, я не мог не восхититься преданностью энтомологии офицера, чью коллекцию приколотых мотыльков и бабочек я позволил ему пронести с собой в замок. Этих нежданных и скорее незваных гостей мы расквартировали повсюду, где только оставалось свободное место на полу, на кучах соломы на полу и хорах в часовне. «Местных обитателей» мы сконцентрировали в наименьшем возможном пространстве в подвальном здании на западной стороне их двора, в результате чего нам все-таки удалось расположить все 1500 дополнительных заключенных под крышей.

К общему восторгу (включая и наш), однажды вечером прибыл огромный грузовик, нагруженный едой, – посылки с провиантом, отправленные Международным Красным Крестом по автодороге. Отвечавший за груз датский доктор сказал, что прибыл из Гамбурга с приказом доставить пропитание заключенным офлага 4С. Мы поинтересовались, должны ли недавно прибывшие пленные из 4С разделить с ними эту манну небесную. Датчанин призадумался и сослался на букву приказа – провиант для заключенных в 4С, Кольдиц. Вопрос разделения этой неожиданной удачи с их французскими товарищами, очевидно, жарко обсуждался в британских помещениях. Под конец было решено оставить «распределение» той доли продовольственных посылок, каковую они сочтут нужной, отдельным столовым.

Спустя пару ужасных недель, с двумя тысячами умирающих с голоду людей на наших руках, 500 французов были переведены дальше в Зайтхайн. Большая часть их вещей отправилась грузовиком. Этот караван машин представлял собой изумительную коллекцию развалин, которые мы наскребли и собрали для этого случая. Грузовики шли на древесном газу, и мы изрядно попотели, даже чтобы их завести, – нам приходилось толкать их вниз по склону холма, а иногда, если они не заводились с первого раза, катить обратно вверх и оттуда снова вниз.

Количество посылок с провиантом и топливом в течение всего февраля стабильно сокращалось. Служебные помещения и бараки часто не отапливались вовсе. В Кольдице это началось после 1 марта. Пекарь снабжал лагерь хлебом только тогда, когда мы предоставляли ему топливо для его печей. Армейские рационы снова упали. Наша собственная караульная рота жаловалась на постоянный голод. Пленные варили себе дополнительный суп из очистков картофеля и брюквы, подчас собирая их с пола на кухне.

Наша пресса подхватила вызов Ялты: «хуже Вильсона – хуже Версаля» – «безусловная капитуляция означает массовые депортации, голод и рабство». Они, возможно, правы, – ну и что?

Заместитель нашего коменданта принял на себя командование противотанковым подразделением «на Восточном фронте» для обороны Дрездена. Время от времени он наведывался в замок Кольдиц к своей семье. «Поражение? – переспросил он. – Об этом нет и речи». И в этом он был слепо уверен до самого конца. И все же этот фронт, раньше располагавшийся за сотни и даже тысячи километров к востоку, теперь почему-то находился почти у самого нашего порога.

В начале марта мы устроили вечер игры в скат с друзьями в городе. Кроме девяти человек, уже живших в том доме, здесь находилось и семеро эвакуированных из Силезии. Сирены включались и выключались весь вечер – над Лейпцигом повисло зарево – мы слышали вой двигателей самолетов, взрывы бомб. «Как мы можем выиграть эту войну?» – открыто спросил кто-то из нас. Одна из беженок ответила: «И это лучшее, что вы, военные, можете сказать в этот момент?» Мы сказали: «А почему мы должны продолжать обманывать себя иллюзиями?»

В середине месяца наступил другой день «общественных торжеств» – День Вооруженных сил. На этот раз мы не разрешили публичное посещение нашего «музея побегов», хотя в прошлые года в этот день всегда открывали его двери для общественности. Не угощали мы посетителей и обычным «гороховым супом и копченой грудинкой» из нашей полевой кухни. Таких яств больше нигде нельзя было достать. Кроме того, даже найди мы еду, я сомневаюсь, чтобы нам удалось наскрести достаточно топлива, разве что спалить все столы и стулья, чтобы разжечь «goulash Kanone»![79]

По этому случаю мы провели последнюю церемонию (мы все знали, что именно таковой она и станет) для гарнизона замка как войскового подразделения. Все произнесли обычные речи, комендант – отдал последний Sieg heil для фюрера. В последний раз мы все вместе пропели «Deutschland ?ber alles» и «Horst Wessel». Думаю, каждый из присутствующих на этом мероприятии что-то утратил для себя – будь то почти религиозная вера для одних или просто надежда для других. Некоторым из нас казалось, словно подлый враг пал, его пузырь гордости лопнул, но мы не с триумфом встретили его крах. Одни видели в этом противнике обманувшего ожидания лидера, другие – самих себя. Падение лидера не могло не навлечь несчастья и страданий на всех и каждого – от его фанатичных приверженцев, через толерантных сотрудников, до равнодушных скептиков и так далее вплоть до аполитичных солдат и гражданского населения. Степень подобного краха никто из присутствующих на этом последнем торжестве в честь вермахта оценить не мог, но все мы знали, что будущее было мрачно и всем и каждому уготовило лишь несчастья.

В городе партия снова наскребла себе несколько верноподданных и лояльных членов организаций – юношей и девушек.

Хаос на железных дорогах и автомагистралях коснулся каждого – но партийная разведка на всех уровнях и доносы шпионов заставляли народ помалкивать. До самого конца сохранялась иллюзия единства между правительством и управляемыми, но ежедневно каждый отдельно взятый человек слышал, видел и ощущал контраст между окружающими его фактами и уверениями пропаганды.

Наше министерство иностранных дел на этот раз открыло глаза шире, чем обычно, и начало выглядывать в будущее. Наконец-то, сочло оно, возможно, настал подходящий момент, чтобы извлечь пользу из возможных связей среди пленных. В Кольдиц направили должностных лиц для зондирования старших французских и британских офицеров. Между ними проводились частные беседы. Не знаю, вышло ли что из этих встреч – немного поздновато прибегать к попыткам восстановить отношения. Французский генерал Флавиньи, по-прежнему помня о смерти генерала Месни, отказал даже в формальной встрече с должностным лицом, с которым его пригласили побеседовать. За это через несколько дней его отослали назад в офлаг 4А в Кенигштайне – куда (и это я говорю с благодарностью) он прибыл в целости и сохранности вопреки общему ожиданию телеграммы, что и он тоже был на полпути «застрелен» при попытке к бегству.

Один незначительный инцидент для иллюстрации царившего среди нас хаоса. Однажды вечером бургомистр из соседней деревни прислал нам небольшую, разношерстную группу людей – русских, французов, югославов и двух негров, – числившихся в рабочих группах в недавно ей ставшей передовой зоне к востоку. Как и многие сотни и тысячи других, они просто все вместе двинулись на запад. Устав от добывания себе пропитания, они принялись красть. Бургомистр окружил их и передал нам как ближайшей еще действующей военной организации.

Я разместил эти сорок с лишним беглецов (называйте их как хотите) в пустующем здании за замком и раздобыл им еды, которую только смог наскрести в нашей столовой и кухне. Не успели мои люди отнести им пищу, как они буквально набросились на нее (иного слова не придумаешь). В результате половине не досталось ничего вообще. Я достал немного хлеба и джема, по одному куску на каждого, под дулом револьвера по очереди вводил их в комнату и там выдавал каждому по порции. Я мог проделать это с сорока людьми, но если до такой стадии голода дойдут остальные 2000 обитателей замка?

Правительственные распоряжения, касающиеся нормирования питания, разведения домашней птицы, содержания кроликов, участков под посевы и так далее, сыпались на нас ежедневно. Всем им было просто невозможно следовать одновременно, и, как и следовало ожидать, все закончилось угрозами длительным тюремным заключением и смертью.

На Пасху я отправился домой и чудом спасся при воздушном налете. Бомба упала примерно в двадцати ярдах от моего дома; сами мы спрятались в бомбоубежище. Было 31 марта, пасхальная суббота. Остаток увольнения я провел за вставлением оконных стекол или затыканием их картоном в собственном и соседних домах. 4 апреля я вернулся в Кольдиц.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.